Текст книги "Рабочая гипотеза"

Автор книги: Федор Полканов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Еще когда Леонид становился в институте на партучет, Грушин, секретарь партийной организации, сказал ему:

– В первое время у Шаровского работать трудно, и больших общественных нагрузок мы вам не будем давать. Но лекции среди населения читать придется. Продумайте какую-нибудь радиобиологическую тему, интересную для всех, и подготовьте тезисы.

Тему Леонид придумал, тезисы написал, но долгое время никаких лекций ему не поручали. Потом пришла первая путевка – нужно было читать лекцию в пожарной команде.

Пожарников на лекцию привели строем и Леониду доложили:

– Товарищ лектор, такое-то подразделение готово для слушания лекции!

Расселись, и Громов начал говорить. Через три минуты аудитория спала: пожарников привели на лекцию после суточного дежурства. Можно было их разбудить тем или иным способом, но Громов подумал: опять заснут, каково слушать о неведомой науке после суток непрерывного бдения! Он выбрал одного пожарника, глаза которого были полуоткрыты, и далее говорил, обращаясь только к нему. Бедняга так и не заснул до конца лекции, ибо мудрено заснуть, когда на тебя непрерывно устремлен лекторский взгляд.

Пожарное начальство написало Громову в путевке, что он очень эрудирован и превосходно рассказал об устройстве атомной бомбы; начальство отправилось в объятия Морфея в первых рядах и о содержании лекции судить не могло.

– Что ж это вы так формально относитесь к лекционной пропаганде? Неужели нельзя выбрать другое время?

Свою точку зрения Громов не только высказал, но и написал на корешке путевки, том самом, что направляется в отдел пропаганды райкома партии. Быть может, именно поэтому его лекцию снова долго никто не заказывал: пошла о лекторе Громове дурная слава сквалыжника.

Следующая путевка привела Громова на автобазу какого-то министерства. Лекция была назначена на девять утра – странное в общем-то время. На автобазе был первоклассный клуб, зрительный зал на двести мест, и, к удивлению Громова, почти все места были заняты.

Московские шоферы народ образованный, с разнообразными интересами. Специфика работы – весь день один со своею машиной, весь день внимание поглощено сутолокою улицы – делает их разговорчивыми, но умеющими и слушать. С первых же слов своих Громов увидел: аудитория серьезная, и лекция здесь действительно нужна. Но вскоре пришло разочарование.

– Петров, на выезд! – покрыло громовский голос невидимое радио, и Петров встал и вышел из зала.

– Елкин, Грачев, Спиридонов, Мошкурцев, на выезд! – прозвучало вскоре.

И Елкин, Грачев, Спиридонов встали, а четвертый, быть может Мошкурцев, в досаде сплюнул:

– И что не сидится начальнику!

К концу в зале осталась лишь треть слушателей, но об организации лекции Громов написал положительный отзыв: после пожарников шоферы пришлись ему по душе.

Третья лекция просто-напросто сорвалась. Должна была она состояться в артели, занимающейся изготовлением ящиков. Когда Громов пришел туда, артельное начальство бегало и суетилось, делая какой-то бизнес. Ему было не до Громова и его лекции. Кое-как, с немалым трудом и после скандала, загнали в одну из комнат двух старичков и старушку. Громов поговорил с ними, выяснил, что все они беспросветно дремучи и к восприятию радиобиологии не приспособлены. Все же он рассказал им кое-что. В путевке написал: лекция сорвана по вине артели.

После этого его вызывали в райком, смотрели тезисы и беседовали. Тезисы понравились, Громов тоже.

– Следующей лекцией останетесь довольны. Только постарайтесь максимально сжать материал: будете читать на заводе в обеденный перерыв. Не занимайте более двадцати минут, людям и перекусить нужно.

Громов шел на завод с неприятным чувством. Казалось неправильным отвлекать людей от такого нужного им отдыха, мешать обедать.

Слушать лекцию собрались прямо в цехе, у станков. Громов заговорил – и сразу забыл опасения: глаза слушателей были устремлены на него, и это были далеко не безразличные глаза, настолько небезразличные, что Громов отступил от первоначально намеченного плана, почувствовал, что не только овладел вниманием аудитории, но аудитория ведет его, заставляя порою приводить дополнительные данные, порою опускать часть материала, казавшуюся ранее важной, теперь же – абсолютно ясно было излишнюю, само собой разумеющуюся.

– Когда к нам на завод попадает интересный человек, мы не так-то скоро его отпускаем, – сказали ему потом в завкоме. – У нас одиннадцать цехов, так что уж не сердитесь, пока вы не побываете во всех, мы вас будем тревожить.

Удачи чередуются с неудачами. И наркоз, и цистеиноподобные вещества, и предварительное облучение, которым они теперь занялись всерьез, то защищают, то оказываются абсолютно нейтральными, а порою даже усиливают вредное действие радиации. Не просто найти условия, при которых защита осуществляется безотказно, и после очередной неудачи Елизавета бунтует:

– Осточертело! Облучения, анализы, препараты, взвешивания, операции, опять облучения… Каждый день, каждый час – каторга!

Леонид не спорит – все правильно, каждодневная работа радиобиолога однообразна и утомительна, и мудрено ли выбиться из колеи? К тому же – характер. Попробуй ей возрази! Нет уж, лучше сейчас согласиться. И он демонстрирует свою полную солидарность с Елизаветой:

– Правильно! К черту! Пойдем в театр?

– Нет! За грибами!

– Правильно! Пойдем за грибами!

И они едут за город за грибами, бродят по лесу, сидят у костра – отдыхают. Отдых необходим, нет спору, однако:

– Селезенка в норме, костный мозг тоже, вес надпочечника не выше, чем у контроля, – и вдруг защита. Как это объяснить?

– Интересно и показательно! Два животных одинаковы по всем этим признакам, но предварительно облученное малой дозою выживает, в то время как второе, контрольное, гибнет. Организм как целое! Организм не сумма органов – это вовсе не общая фраза.

Отдых? Да, отдых. Руки свободны, ноги идут, куда хотят, легкие дышат озоном, а голова… Что с ней сделаешь, с головой: постоянная внутренняя занятость – удел научного работника, от которого немыслимо убежать.

Елизавета находит белый гриб, показывает его Леониду.

– Посмотри, какая прелесть! Вот ты говоришь – организм как целое. Кроме выживаемости, нужно иметь в руках какие-то еще показатели. Иначе мы ничего не найдем.

– Действительно замечательный гриб! Показатели! Ну, ясно! Однако искать показатели своими средствами мы не можем. Придется кооперироваться с биохимиками, а возможно, и с иммунологами. Взять сыроежку? Не знаю, как ты, а я сегодня замечательно отдохнул!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Голубая «Победа» вошла в жизнь Мельковой нежданно-негаданно. У Раисы была хорошая привычка, свойственная многим научным работникам: прочитав какую-нибудь иностранную статью, она писала маленький реферат и отправляла его в Институт научной информации или в какой-нибудь реферативный сборник – пусть познакомятся с материалом те, кто плохо владеет иностранным языком. Переводила она добротно, писала гладко, и рефераты, помеченные инициалами Р. М., то и дело появлялись в печати. Время от времени приходили повестки-напоминания: зайдите, получите гонорар. Но с этим она не спешила – пусть копятся деньги, когда-нибудь пригодятся. Была она тогда одинокой, и зарплаты хватало с лихвой.

Однажды Лиза Котова, в ту пору еще лаборант-несмышленыш, зашла в «Информацию» получить свои первые приработанные рублики.

– Вы радиобиолог? – спросили у нее там. – Не знаете, случайно, что это за финансовый магнат Раиса Петровна Мелькова? У нас лежит на несколько тысяч ее гонораров, а она и не думает получать.

В тот же день Лиза звонила в Энск.

– Я слыхала, что ты покупаешь «Победу»…

– С чего ты взяла?

– Скажи лучше, когда ты получала деньги за рефераты?

– Не получала ни разу.

Вскоре Мелькова приехала в Москву и совершила обход мест злачных.

– Никак не предполагала, что так много платят, – говорила она потом.

А Лиза в ответ твердила:

– Купи машину. От Москвы до Энска шоссе.

Многочисленные Котовы – братья и сестры Лизы – ей вторили, причем не только уговаривали, но и записали Мелькову на очередь. Однако все их старания чуть не окончились крахом: Раиса, сдавшая на «отлично» за свою жизнь множество экзаменов, провалила на зачете шоферскую премудрость.

– Не сумела задним ходом в ворота въехать.

– Понятно. Передовой научный работник наших дней принципиально не может пятиться. Однако представь себе, как мило ты будешь выглядеть за рулем.

– Чудно! Просто чудесно! – поддерживало Елизавету ведомое ею полчище Котовых-младших.

И Раиса решилась принять срам во второй раз.

В первую поездку Мелькова повезла всех молодых Котовых. Их было шестеро, и галдели они так, что у Раисы звенело в ушах. В довершение всего на первом же перекрестке милиционер оштрафовал Мелькову за недозволенную перегрузку машины. Тогда «мальчики» – двадцатилетние Петр и Николай – вышли, «девочки» же – погодки Лиза и Лида и близнецы Наташа и Галя – поехали дальше. Вскоре гвалт стих, и Котовы с таким же напряжением, как и сама Раиса, стали смотреть в ветровое стекло.

– Ты так и норовишь кого-нибудь задавить, – сердилась Лиза.

И хоть машина тащилась предельно медленно, такая опасность действительно существовала.

Раиса сделала небольшой кружок и направилась к дому Котовых. Когда въезжала во двор, царапнула крылом угол здания, и Елизавета осведомилась:

– Ты все еще пишешь рефераты? Если да, то можно надеяться, что гонораров и зарплаты тебе на штрафы хватит.

Эти слова Раиса вспомнила в тот же день: чтобы перегнать машину в Энск, пришлось подряжать шофера-профессионала, а он запросил изрядную сумму.

Однако прошло два месяца, и Котовы стали свидетелями того, как резво въехала в их двор запыленная голубая «Победа»: Раиса кое-чему научилась.

Одна из поездок была для Мельковой особенно памятной. В тридцати километрах от Энска вдруг возмущенно зафыркал мотор.

– Что ты, миленький? – Раиса переключила скорость.

Мотор еще немножко пофыркал и смолк.

Мелькова вылезла из машины, открыла капот и нерешительно поковыряла что-то пальцем. Она только испачкалась, и ничего более. А между тем была осень, и быстро надвигались сумерки. Раиса безнадежно махнула рукой: не стоит копаться, все равно она мало что понимает. Лучше уж обратиться за консультацией к знающим людям.

Она подняла руку как можно выше, но шофер огромного грузовика в ответ лишь послал воздушный поцелуй. Следующим на шоссе появился «Москвич». Он шел от Энска. Раиса взмахнула рукой чуть-чуть, не «проголосовала» – поправила шляпку. На «Москвича» надежда была плохая, тоже небось едет «спец» вроде нее. Однако машина остановилась, вильнув к обочине. Из открывшейся дверцы сначала появился рукав пальто, потом нога в немодных широких брюках и, наконец, мягкая серая шляпа.

– Терпим бедствие?

В ответ Раиса кивнула. Водитель «Москвича» был среднего роста, молодой и поджарый, со спокойным простым лицом и ясными серыми глазами – таким, во всяком случае, показался он Раисе.

– Симптомы заболевания?

– Чихал… Три раза…

– О, грипп!

Одним движением откинул он капот, потом спохватился, снял пальто, бросил Раисе.

– Лошадка у вас молоденькая, – сказал он, освещая мотор ручным фонариком. – За такой лошадкой нужно ухаживать, иначе быстро состарится. А вы… На месте вашего папы я не доверил бы вам машину. Кстати, девушка, сколько вам лет?

– Видимо, больше, чем вам.

Он выпрямился и осветил фонарем ее лицо.

– Разочаровались? – Раиса сморщила нос, зажмурившись от яркого света. – Если бы не сумерки – наверно, не остановились бы.

– Напротив, – раздался из темноты голос. – Если бы я знал, что вы, Раиса Петровна, сидите на шоссе, я бы специально приехал! Так что в следующий раз учтите: чуть что – звоните мне.

И, отвернувшись, он начал копаться в моторе. Раиса молчала, силясь припомнить, где и когда она его видела. Однако на ум ничего не шло.

– Откуда вы меня знаете?

– Энск город не слишком большой. Готово! – И он закрыл крышку, стал вытирать руки поданной Раисой тряпкой.

– Скажите хоть, кому я обязана спасеньем?

– Игорь Волкович. Не слышали?

– Не приходилось.

– Это ничего. Теперь на правах старого знакомого я заскочу к вам как-нибудь вечером. Люблю машины и с удовольствием проделал бы вашему коняшке кое-какую профилактику. Не возражаете? До встречи!

Волкович пошел к «Москвичу», а Раиса крикнула вслед:

– Постойте! А адрес?

– Найду.

Он дал газ, и «Москвича» поглотила тьма.

– Кто такой Волкович? – спросила она в Энске у соседки по квартире.

– Игорь Петрович? Неужели не знаете? Инженер. Раньше жил через дом от нас. Теперь дали комнату в новом доме. А что?

– Да так…

А через два дня пришел Волкович.

– Не ожидали?

– Напротив. Вы производите впечатление человека слова.

Держался он удивительно просто. Сразу шагнул к книжному шкафу.

– «Радиобиология»! Ух ты, страсти-мордасти!.. «Что такое лучевой синдром?» А это? «Атомная опасность». Мы привыкли видеть в атомах будущее человечества, а вы нас пугаете.

– Не пугаем, а защищаем. Хотим, чтобы будущее было совсем светлым.

– Ну да, конечно… Я именно так вас себе и представлял: маленькая женщина, с риском для жизни делающая свое дело на благо стране и людям.

– Не говорите комплиментов, вам это совсем не идет. А что касается риска, какой же тут риск? Не больше, чем во многих специальностях. Можно ведь у вас на заводе сунуть руку в какую-нибудь машину?

– Можно и голову, но это не обязательно.

– Точно так и у нас.

– Но все же бывает?

– Редко. Год назад облучилась жена одного моего знакомого. Разумеется, сама виновата.

– Вот видите! Ну и как?

– Обошлось. Правда, бывают отдаленные последствия. Но это уже воля случая.

Раиса, наконец, его рассмотрела. Он был уже не молод – во всяком случае, не слишком молод, лет тридцати пяти, а может быть, тридцати двух – не, поймешь. Лоб умный, глаза веселые, нос не длинный и не короткий.

– Вы что-то оказали?

– Нет, молчу…

– Тогда подумали!

– Возможно. Это изредка со мною случается. А вы умеете читать мысли?

– Конечно. Сейчас вы подумали: «Зачем он ко мне приперся?» Не так ли?

Оба улыбнулись, а Волкович тем временем разглядывал крошечную карточку на столе – карточку Громова.

– Муж?

– Не угадали.

– Но ведь могло быть и так?

– Могло.

Он стукнул согнутым пальцем по стеклу – все-таки, мол, угадал, потом еще раз обежал взглядом комнату, улыбнулся как старому знакомому деревянному восточному божку на полочке и, наконец, спросил:

– Ну, а что вы обо мне думаете?

– Предполагаю, что вы неплохой человек, у которого есть, однако, существенный недостаток: он пытается читать мои мысли.

Так вошел в жизнь Раисы Игорь Волкович. Он был хорош, «слишком хорош для меня», – нередко думала Раиса. И думала она так не потому, что дешево себя ценила, а потому, что хорошего Игоря не хотелось обижать, а она никак не могла понять, может она его полюбить или нет. В том, что Волкович ее любит, она не сомневалась.

В Раису влюблялись часто. Она принимала это как должное и немножко кокетничала, как кокетничают маленькие беленькие женщины: мягко, с умеренной дозой веселости. Но на объяснения всегда отвечала «нет». Однако если и отходил после этого тот или иной вздыхатель в сторону, число их не уменьшалось, ибо всегда появлялся кто-либо новый. «Моя коллекция жердочек», – говорила она, ибо чаще всего ее поклонники были худыми, длинными, и если и не стремилась коллекцию увеличить, то уж, во всяком случае, на должном уровне ее поддерживала. В прошлом только Леониду удалось пробить на некоторое время существенную брешь в стене окружающих ее многозначительных взглядов, и это было чудесное время. Но Леонид исчез, и неважно, что он появился потом вновь: он уже не мог принадлежать ей. А Раиса собственница, в этом она себе признается. И постепенно, не сразу, вновь появились вздыхатели, вновь атмосфера легкого флирта окружила ее, сочетаясь с преданностью науке, с серьезнейшими интересами.

Месяца через четыре после того, как состоялось их знакомство, Раисе предстояло ответить Игорю, сможет ли она когда-либо его полюбить. Раньше перед ней не возникало даже такого вопроса, и она со спокойной душой говорила «нет». Теперь же этот вопрос возник – возник много раньше, чем Игорь его задал. И нельзя было не задуматься над тем, почему он возник, и нельзя было ответить что-либо неопределенно-лукавое, потому что Волкович был полностью лишен распространеннейшего недостатка: он вовсе, совсем за ней не ухаживал. «Как Леня», – думала она часто, и думала совершенно напрасно, ибо ничего похожего на ту, довоенную историю здесь не было. Там было столкновение характеров, достаточно уравновешенных порознь, но в совокупности дающих реакцию, название которой – взрыв. Здесь же, с Игорем… Раиса, разумеется, понимает, что здесь совсем не так, – в конечном счете здесь просто будет продуманное соглашение двух взрослых людей, «пересидевших в девках», и ничего более. Грубо? Возможно. На деле все это много мягче, и отношения их очень приятны, но когда настает время принимать решение, Раисе хочется применить именно грубую формулу: «Пересидели в девках оба, теперь подвернулась подходящая партия, и почему бы не изменить жизнь?»

Игорю она говорит это, правда, в завуалированной форме:

– Вы же читаете мои мысли… И, значит, догадываетесь, что скорее всего я выйду за вас замуж. Выйду потому, что знаю: лучше вас мужа придумать трудно.

– А он? – Игорь вновь постучал согнутым пальцем по карточке Леонида.

Раиса ответила честно.

– Он – мечта юности. Скорее всего, он оказался бы для меня плохим мужем, а я для него плохой женой. Но он – мечта…

– Понятно. Он позовет, и вы побежите, хотя бы это была дорога навстречу гибели. Так?

– Да. Быть может, только не так напыщенно. Слова не те, но вы верно во мне разобрались. Однако он не позовет. Он женат, любит и не из тех, что бросают жен. Год назад его жена облучилась – это о ней я рассказывала. Но все обошлось – к общему, можно полагать, счастью.

Они поженились в июле 1952 года.

Карточка Леонида так и осталась на столе, под стеклом. Игорь сказал:

– Я не считаю, что приобрел право на твои мечты.

Но прошло время, и карточка исчезла; на ее месте появилась карточка Лени маленького…

…Так было недавно. А теперь… Если бы не Лизка!.. Какая же я дрянь! Если бы не Лизка, буквально пожирающая Громова глазами, я, может быть, и вытерпела бы, а так… Толстая, веснушчатая Лизка, придется мне тебя огорчить!

Она едет из Москвы после своего доклада на семинаре у Шаровского, едет и плачет. Машина разогнана до предела, мелькают столбы, деревья… Слезы на глазах застилают дорогу. Ну и пусть рядом кювет… Если бы не маленький Леня… Один поворот руля. Если бы не маленький Леня, все было бы проще, но так даже и думать нельзя: как это – чтоб не было маленького Лени?

Первое успокоение вносит милиционер на мотоцикле. Дырка в шоферском документе, штраф. Серьезные глаза на загорелом лице.

– Я вас догонял, гражданка! Как только не совестно, прошли поворот на такой скорости.

– Спасибо, – говорит Раиса, и это первое в жизни спасибо за далеко не первый штраф.

Она отъезжает медленно-медленно: она испугалась.

Ближе к Энску страхи уже другие: «Как буду смотреть на Игоря, на сына?» Но дома ждет неприятность – и сразу все, что казалось главным, отходит в сторону: мальчишка болен, и муж сидит возле него, не пошел на завод.

– Ах, Игорь, Игорь, что мы теперь будем делать?

– О, ничего страшного: насморк, резь в глазах. Скорее всего корь. Этим надо переболеть. И ты, думаю, переболеешь и успокоишься. Вот у меня… Видала его?

– Ах, Игорь!..

Мальчонка выздоровел в положенный срок, и сразу же Волкович стал собираться в командировку.

– Надолго. Возможно, месяца на четыре. Ты ведь знаешь, в Венгрии осваивают нашу машину.

Раиса знала не только это: в Венгрию должен был ехать заместитель Игоря; и если уж едет он сам…

– Тебя прошу об одном, – внешне Игорь совсем спокоен. – Разберись, пожалуйста, за это время в своих чувствах…

Какой же он хитрый! Леонид в подобной ситуации поступил бы не так, он бы активно боролся.

Но Игорь тоже борется: ничто другое не могло бы подействовать на Раису сильнее его благородства. И он знает это. Сейчас, чего доброго, скажет: «Меня не жалей, делай так, чтобы тебе было лучше».

Однако Волкович говорит другое:

– Когда ты была в Москве, звонил твой отец. Я забыл тебе сказать об этом сразу. Он спрашивал, не отпустим ли мы Лешку к нему погостить. Я ответил: «Не возражаю». В деревне сейчас хорошо, впрочем, ты сама там росла, знаешь…

Раиса готова была кричать: сговорились за ее спиной, хотят отнять мальчишку. Знают: если сын будет в деревне, в Москву Раиса не поедет, каждый свободный день будет навещать его, а каждую ночь думать: не потонул ли в реке, не простудился ли?

– Ленчика не отдам!

– Как хочешь… Я думал, ты умная. Но не будем ссориться на прощание…

Петр Захарович Мельков посадил внука в кабину грузовика, не очень-то обращая внимание на слезы дочери. Впрочем, Раиса смирилась давно и теперь, всхлипывая, покорно выслушивала нотацию:

– Раз появился этот длинный – хорошего не жди… Ты непутевая, а он уж… Помню ваши довоенные фокусы! Ну, да тебя учить поздно, а вот мальца портить не дам!

«Непутевая» Раиса входит в опустевшую комнату. Машинально берет в руки журнал, английский попался. Открывает, листает страницы. Глаза по привычке шарят в списках литературы: интересно ведь, кто и по какому поводу ее цитирует. Вот, у самого Холдейна: «Р. П. Мелькова, «К вопросу о действии…» Может ли предположить Холдейн, что заревет сейчас Р. П. Мелькова во весь голос, ткнется в подушку и будет лежать – одна, одна во всем мире?.. Но это сегодня она одна, а завтра – первое сентября, первая лекция. Наполнятся гвалтом студенческим коридоры института, войдет в аудиторию Раиса Петровна, доцент и руководитель лаборатории, и потечет плавная речь, и забегают по бумаге автоматические ручки. А после лекции будет Раиса разговаривать со своими девочками-дипломницами, фамилии которых все чаще упоминаются в ее работах: такая-то показала то-то, при участии такой-то проведен следующий эксперимент… И пусть пока что не говорят «школа Мельковой», а говорят «школа Шаровского», но для своих дипломниц она не меньший авторитет, чем Иван Иванович для Котовой и Громова.

И ни одна из дипломниц, которые из кожи лезут, чтобы походить на свою руководительницу во всем, включая прическу и платья, ни одна из них не допустит ни на секунду, что плакала Раиса Петровна горькими слезами, что называли ее Райкой, добавляя к тому ж «непутевая».

«Однако как обстоят дела в лаборатории? Все ли подготовили?» – Раиса вытирает слезы и едет в институт. Беда сейчас будет тому, кто что-либо не доделал или допустил оплошность!

Колесо завертелось, жизнь вошла в привычную колею. Лекции, заседания, лабораторные эксперименты – это еще далеко не все. Мелькова, кроме того, член профкома и к общественным обязанностям относится с полной серьезностью. Все ею довольны, но сама она в постоянной тревоге:

– Плохо, плохо у меня с профсоюзной работой!

Когда был в городе Игорь, он, случалось, ей говорил:

– Не плохо, а хорошо. Превосходно уже потому, что тебе чужд формализм. Правда, методы у тебя своеобразные: другие спорят, стучат кулаком, ты же лишь улыбаешься. У каждого свое оружие!

Улыбкой Раиса пользуется умело.

– Товарищ такой-то! – произносит она, когда дела приводят ее в кабинет какого-нибудь зава.

Слова сопровождаются улыбкой номер один, подготовительной, имеющей целью настроить зава на соответствующий лад. А после разведки следует артподготовка.

– Институту нужно то-то и то-то. Вам ничего не стоит все это сделать.

Здесь следует улыбка номер два, улыбка-предупреждение:

– Не хочется занимать мелким делом первого секретаря горкома!

И тут зав почти наверняка улыбнется в ответ и, быть может, удовлетворит просьбу: по опыту знает он, что ничего не стоит Раисе Петровне пройти в горком и повторить там серию своих улыбок. А там, в горкоме, не только улыбки заметят, но вспомнят: Мелькова – один из известнейших ученых города, занимается на благо Родины и во славу Энска какой-то там модной радиобиологией. Как не посодействовать такому человеку?

В этом году, как нарочно, возникают дела, в которых улыбкой ничего не добьешься: старушку уборщицу забыл сын, студентку бросил жених… Раиса стремится помочь, примирить, наказать, а у самой ноет сердце: как быть с личным вашим тяжелым случаем, уважаемый профсоюзный деятель? Месяц прошел со дня доклада, а по ночам все не спится… И вот в одну из ночей приходит решение: надо лечиться. Но как? А вот как: прибегнуть к средству, однажды помогшему, – перечитать диссертацию Леонида. А заодно и поговорить с ним. Обольет Громов холодной водицей – может, и исчезнет бессонница…