Текст книги "Разделяй и властвуй. Нацистская оккупационная политика"

Автор книги: Федор Синицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

«Русский комитет» был также вовлечен в пропаганду концепции «Новой Европы». Так, листовка «Русский народ – равноправный член семьи свободных народов Новой Европы», подписанная А.А. Власовым и В.Ф. Малышкиным, гласила, что русский народ имеет только один выбор – «или европейская семья свободных, равноправных народов, или рабство под властью Сталина». Руководители «Русского комитета» утверждали, что «исключается всякая германизация России, как противоречащая самому существу национал-социализма», так как Гитлер якобы лишь хочет вернуть народы СССР «в европейскую семью народов». Подчеркивалось, что «Русская страна останется Русской страной» в составе «Новой Европы, в которой русский народ будет равноправным, независимым членом семьи свободных народов»^{1219}.

Под воздействием создания «Русского комитета» или вне зависимости от него, русские политические круги на оккупированной территории СССР выдвигали проекты создания «русского правительства», союзного Германии. Так, в феврале 1943 г. такое предложение поступило от сотрудника администрации г. Почеп С. Павлова. Сотрудник администрации г. Остров В. Аксенов написал письмо Гитлеру с предложением создать «русскую нацистскую партию», которая бы возглавила в России режим, союзный Германии, предоставив последней 50% экономической продукции и армию в обмен на освобождение военнопленных. Весной или летом 1943 г. проф. Д.П. Кончаловский в своем письме, направленном в штаб А. Розенберга, призвал к созданию «суверенного русского правительства», которое бы заключило союз с Германией^{1220}. Подобные идеи выдвигали и некоторые представители военных кругов Германии. Сотрудники 203-го отдела абвера в ноябре 1943 г. издали меморандум «О необходимости превращения Восточного похода в гражданскую войну», в котором предлагали «дать [русскому] народу помимо Сталина то, за что этот народ борется», а именно – создать альтернативное «Русское правительство» и заключить с ним мир в границах до 1 сентября 1939 г. Однако это предложение не было поддержано ни в абвере^{1221}, ни, соответственно, вышестоящими властями Германии.

В августе – сентябре 1943 г., в связи с освобождением Орловской обл. Красной Армией, завершилось существование «Локотского округа». До того локотская партия «Викинг» была переименована в «Национал-социалистическую трудовую партию России» (НСТПР), основными целями которой провозглашались «свержение кровавого большевистского строя в России», «создание суверенного государства, объединяющего народы России», «признание за отдельными национальностями, созревшими к самостоятельному существованию, право на самоопределение» и пр.^{1222} В вооруженных силах «Локотского округа» (РОНА) в начале 1943 г. было 15 батальонов численностью 12–15 тыс. чел., а к середине 1943 г. – 20 тыс. чел. (5,7% населения «Локотского округа»)^{1223}. Когда фронт в августе – сентябре 1943 г. докатился до «Локотского округа», большая часть его населения ушла с вермахтом на запад. Остатки РОНА (4–6 тыс. чел.) были передислоцированы в Белоруссию^{1224}, затем в Польшу.

Казаки, земли которых находились под оккупацией с июля 1942 г. по февраль 1943 г., получили «особую благосклонность» германских властей. Нацистская пропаганда утверждала, что «Германское государство видит в казаках дружественный народ», поэтому казачьему населению было обещано «независимое управление, свободное развитие… культурных и экономических сил, уничтожение коллективной системы», а также то, что «религия, обычаи и традиции снова вступят в силу»^{1225}. Газета «Кубань», выходившая в Краснодаре с 26 сентября 1942 г., часть материалов печатала на украинском языке^{1226} – в этом проявилась германская политика отрыва казаков от русской общности.

Особым фактором, способствовавшим развитию коллаборационизма среди казаков, было сотрудничество с нацистами представителей антисоветской казачьей эмиграции^{1227} – в частности, бывших белых генералов П.Н. Краснова и А.Г. Шкуро. П.Н. Краснов подготовил «Особую грамоту», которая была опубликована 10 ноября 1942 г. за подписью В. Кейтеля и А. Розенберга. В этом пропагандистском заявлении указывалось, что «за оказанную немецким войскам помощь во время войны германское правительство признает казаков своим союзником и обещает после победы над СССР возвратить им землю, личную собственность и былые привилегии»^{1228}. Германская пропаганда широко распространяла воззвания к казакам, подписанные П.Н. Красновым (в частности, в октябре 1942 г. – «Наше спасение – идти вместе с Германией»^{1229}). П.Н. Краснов поддержал создание «Казацкой националистической партии» в Праге, которая признала Гитлера в качестве «верховного диктатора казацкой нации»^{1230}. В целом германская политика по привлечению эмигрантов из числа казаков в корне отличалась от их политики противодействия привлечению русских эмигрантов.

Германские власти выявили «стремление казаков основать свои организации»^{1231} и поддержали его. В октябре 1942 г. на Кубани под начальством атамана Т.Н. Доманова был создан самоуправляемый округ с населением около 160 тыс. чел.^{1232}, в котором были восстановлены «дореволюционные порядки», в том числе отменена коллективная система сельского хозяйства. Муссировались планы по созданию «Великой Казакии» – марионеточного государства на территории от центральной Украины до Волги, ядром которого предполагалось сделать «округ Доманова»^{1233}.

Значимость «казачьего фактора» снизилась после оставления оккупантами к февралю 1943 г. территорий Дона, Кубани и Ставрополья. Перед оставлением этих земель нацисты запугивали казачье население тем, что «Сталин издал приказ, что[бы] всех казаков… уничтожить». Такая пропаганда служила мотивации казаков на противостояние Красной Армии и на уход вместе с вермахтом. Предложения о мобилизации казаков численностью «до 1,5 миллиона воинов», которые выдвигал эмигрант, руководитель «Украинского народного казачьего движения» И.В. Полтавец-Остряница^{1234}, после оставления казачьих территорий уже не могли иметь последствий.

На Украине германская политика была направлена на политическое «умиротворение» населения. Хотя рейхскомиссар Э. Кох подчеркивал, что германская политика на Украине «не изменится» (имелся в виду отказ от предоставления независимости или автономии), он указал на необходимость воспрепятствовать тому, чтобы в среде украинского населения «появлялось… ощущение несправедливого обращения с ним»^{1235}. Для этих целей использовалось более широкое развертывание «национальной деятельности», Так, на организованной оккупационными властями летом 1943 г. «конференции украинских писателей» представители германской службы пропаганды Бартель и Бек заверили, что «немцы не только создают условия для развития украинского искусства во всех его формах и жанрах, но и хотят, чтобы украинские писатели, поэты и драматурги как можно активнее приступили бы к созданию новых произведений, и особенно пьес, в которых так нуждается украинский театр и зрители»^{1236}.

В связи с оживлением советского партизанского движения на Украине, германские власти обращали больше внимания на антипартизанскую агитацию. Было провозглашено, что «в интересах украинского народа все население Украины решительно отбрасывает бандитизм и отрекается от этих так называемых бандитских групп»^{1237}. Украинская редакция «Винеты» издавала материалы на тему «Украинец в его свободное время»^{1238}, которые, очевидно, были предназначены для регулирования времяпровождения украинского населения в нужном оккупантам ключе, включая пресечение «нежелательной» деятельности.

Несмотря на запрет русофобии, на Украине в завуалированной форме продолжалась антирусская пропаганда. Так, на упоминавшейся «конференции украинских писателей» некий М. Купянский сделал доклад на тему «Большевистская русификация украинского языка»^{1239}. Русофобия сочеталась с запугиванием украинцев «нашествием азиатчины» из России^{1240}.

Германская политика дискредитации ОУН в 1943 г. получила новое наполнение. В пропаганде стал шире использоваться тезис о том, что оуновцы являются не украинскими, а «галицийскими» националистами или «галицийскими подстрекателями»^{1241} (таким утверждениям способствовало то, что Галиция не входила в состав РК «Украина»). Осенью 1943 г. были арестованы националисты Т. Боровец и О. Штуль, 26 января 1944 г. – А. Мельник и Д. Адриевский^{1242}. Очевидно, это было сделано с целью предотвратить их «подрывную деятельность» в тяжелых военно-политических условиях, которые сложились для оккупационных властей на Украине.

Преследуя украинских националистов, нацисты в пропагандистских целях обвиняли советскую власть в том же. Утверждалось, что большевики «десятки лет наполняли… тюрьмы ГПУ – НКВД и далекие лагеря на севере осужденными за национализм украинцами». Украинцев уверяли, что для СССР «не существуют и не будут существовать украинские национальные интересы»^{1243}.

В Белоруссии «заигрывание» германских властей с местным населением выразилось в создании органов «самоуправления». В июне 1943 г. была создана «Белорусская рада доверия» (БРД) – совещательный орган из представителей белорусской общественности во главе с В. Ивановским. Главной задачей БРД была разработка форм и методов борьбы с советскими партизанами. В декабре 1943 г. БРД была реорганизована в «Белорусскую центральную раду» (БЦР) во главе с Р. Островским^{1244}.

Пропаганда доктрины «Новой Европы» в Белоруссии сопрягалась с утверждениями, основанными на нацистской идеологии, которые были апробированы еще в первый период войны. Утверждалось, что белорусы – это народ «чисто арийского происхождения», который должен иметь свое «жизненное пространство»^{1245}.

Антирусская пропаганда в Белоруссии стала осуществляться в завуалированной форме (как «антимосковская»). Германские власти подчеркивали, что «антивеликорусская белорутенская пропаганда не должна останавливаться»^{1246}. Была усилена антипольская пропаганда – очевидно, в связи с активизацией деятельности АК в 1943 г. Часто антирусские и антипольские посылы давались в материалах пропаганды совместно – например, что «белорусский народ… свыше трехсот лет угнетался поляками и москалями»^{1247}. Германские власти призывали белорусов «под руководством Германии… противостоять московитам (великороссам) и полякам»^{1248}.

В нацистской политике в Прибалтике было усилено педалирование «общности с Германией». Оккупанты призывали прибалтов крепить «политическое и организационное единство и содружество с Великогерманским рейхом», опираясь на «по-прежнему живую 700-летнюю общую историю»^{1249}. Литовцев уверяли, что они всегда «стремились… к западу, к представителям западноевропейской культуры», под которыми понимались немцы. Особое внимание было уделено пропаганде среди молодежи – в частности, оккупанты утверждали «о дружбе… латышской и немецкой молодежи». Преподавание истории в прибалтийских школах было «полностью “онемечено”»^{1250}. С педалированием «прогерманского фактора» была тесно связана пропаганда идеологии национал-социализма^{1251}, а также «спасения» прибалтов Германией от «гибели» в СССР^{1252}. Так, в Эстонии объявили о том, что «эстонский народ не может существовать самостоятельно, а лишь в дружбе с большим государством», то есть Германией^{1253}.

Созданное в Прибалтике «самоуправление» подавалось германскими властями как некая форма национальной государственности Литвы, Латвии и Эстонии, а также уважения «национальных особенностей» их народов. Указывалось, что, например, «Латвия находится под защитой Великого рейха» якобы как инкорпорированная в него «самостоятельная страна с самостоятельным правительством». Оккупанты предписали пресекать «всякое вмешательство в… дела» местного самоуправления^{1254}. Однако предоставленное прибалтам «самоуправление» не должно было превратиться в независимость, и поэтому в этом регионе была усилена борьба с националистами – особенно теми, которые муссировали вопрос о независимости. Так, в Латвии летом 1943 г. германские власти приняли решение о депортации «ненадежных семей» из приграничных районов^{1255}.

В Прибалтике оккупанты использовали особую разновидность пропагандистских акций – уже упоминавшиеся «кампании протестов» против отдельных шагов советского руководства. В апреле 1943 г. были организованы «протесты» против «советских гарантий» прибалтийским республикам, которые были названы «гарантиями волка овцам»^{1256}, в ноябре 1943 г. – против речи И.В. Сталина, произнесенной 6 ноября 1943 г., в которой он перечислил Литву, Латвию и Эстонию в числе территорий СССР, которым предстояло освобождение со стороны Красной Армии^{1257}, а также против решений состоявшейся в октябре 1943 г. Московской конференции союзников^{1258}. В городах Прибалтики были проведены митинги, на которых пропагандировалась «определенная национальная независимость, отказ от большевизма и решимость бороться против любого вторжения»^{1259}. Радиостанции Таллина, Риги и Каунаса ежедневно передавали соответствующие воззвания. В рамках «кампании протестов» в шведской прессе появились публикации о том, что «Германия готовится якобы предоставить Эстонии… “независимость”», однако для этого эстонцы должны «проявить на деле готовность защищать Германию и ее “новый порядок”»^{1260}. Такие манипулятивные призывы имели своей целью подстегнуть готовность эстонцев принимать участие в «протестах», а также сотрудничать с германскими властями в целом. Продолжались в Прибалтике также антисоветская пропаганда и дискредитация союзников СССР – США и Великобритании^{1261}.

Германская национальная политика по отношению к народам Кавказа базировалась на представлении нацистов о том, что эти территории – «не русские, и их народы ничего общего не имеют ни с Россией, ни с Советами»^{1262}. Утверждалось, что «горцы – прирожденные носители свободы и культурного чувства собственного достоинства, что выразилось в основании [ими] самостоятельного государства во время Русской революции»[50]50
  Очевидно, имелись в виду государственные образования, созданные на территории Кавказа в 1917–1920 гг., – Азербайджанская республика, Республика Армения, Грузинская демократическая республика, Горская республика, Северокавказский эмират и др.


[Закрыть]. Поэтому оккупанты рассчитывали на то, что на Кавказе «можно полагаться на укорененную оппозицию к русским и коллективной системе»^{1263}. Перед вторжением на Кавказ германская пропаганда распространяла в этом регионе листовки, в которых утверждалось, что в рядах вермахта служат кавказцы^{1264} (имелись в виду малочисленные «кавказские легионы»). Такие посылы имели своей целью предотвратить сопротивление местного населения.

Во время оккупации этнических территорий народов Северного Кавказа (с августа 1942 г. по январь 1943 г.), пропагандистское обеспечение этого региона было возложено на органы вермахта, которые использовали в работе с народами Кавказа «национально-культурные» средства^{1265}. Германская пропаганда утверждала о «непокорности Кавказа Москве», «колонизаторской политике царизма» и восстаниях кавказцев против советской власти^{1266}. Горцам внушали, что вермахт действует на Кавказе «не как во враждебной стране, а как среди союзников»^{1267}, так как «с кавказскими народами у Гитлера особая дружба»^{1268}. Использовалась антирусская пропаганда – северокавказская секция «Винеты» имела указание «в первую очередь ругать русских»^{1269}, а листовки, распространявшиеся среди чеченского населения, призывали уничтожать «русских захватчиков»^{1270}. Широко применялась также антисемитская риторика^{1271}.

Кавказским народам было обещано предоставление самоуправления и наделение землей. МИД Германии подготовил «Прокламацию независимости для народов Кавказа». В апреле 1942 г. в Берлине было созвано «совещание представителей народов Кавказа», в котором приняли участие 40 чел. Однако Гитлер посчитал, что муссирование вопроса о «самостоятельности» народов Кавказа зашло слишком далеко, и приказал эту деятельность прекратить^{1272}.

Тем не менее по отношению к народам Северного Кавказа оккупанты проводили достаточно либеральную политику^{1273}, которая отличалась от политики в отношении русского населения этого региона. Германским войскам были даны указания «относиться к кавказским народам как к друзьям немецкого народа», «не чинить препятствий отмене коллективной системы горцами», «уважать право собственности горцев», «обосновывать все вызванные войной меры, влияющие на горское население», «уважать честь кавказской женщины». В Нальчике в честь прихода германских войск было созвано собрание старейшин, на котором выступил уполномоченный по вопросу Кавказа при Группе армий «А» Э. Кестринг. Он обещал, что земля и стада перейдут обратно в частную собственность^{1274}, что и было исполнено. Советская разведка отмечала, что в горских селах «грабежей и мародерства со стороны немцев… было значительно меньше, чем в русских селах». Не проводилось экзекуций в отношении горского населения, в том числе коммунистов и советских работников. Только перед самым отступлением оккупанты расстреляли некоторых представителей советско-партийного актива^{1275}.

В Берлине был создан «Северокавказский комитет» из числа представителей горских народов этого региона^{1276}. На территории самого Северного Кавказа развили свою деятельность «национальные комитеты»^{1277}, которые были организованы для того, чтобы вызвать у горцев иллюзию участия в вопросах решения своей судьбы. В Адыгее действовали эмигранты Кабехов и Маздов^{1278}. В Карачае агитационная работа среди населения велась через «Карачаевский национальный комитет», который также принял активное участие в подавлении деятельности советских партизан^{1279}. В Нальчике было создано «Представительство интересов Кабардино-Балкарии»^{1280}. В Ворошиловске (Ставрополе) действовало «грузинское правительство» во главе с эмигрантом С. Чавчавадзе^{1281}, созданное с расчетом на будущую оккупацию Грузии.

Германские власти рассчитывали на использование антисоветских настроений калмыцкого народа, которые, как им казалось, были распространены еще с довоенного времени. Оккупанты надеялись на то, что калмыки возлагали надежды на «возрождение определенных национальных интересов под защитой Германии»^{1282}. В оккупированных районах Калмыкии (оккупация продолжалась с августа 1942 г. по январь 1943 г.) было создано местное «самоуправление». К середине декабря 1942 г. оккупированные районы Калмыкии южнее дороги Элиста – Астрахань контролировали созданные оккупантами калмыцкие легионы, присутствие которых должно было создать у населения впечатление «полной автономии». Германские власти вели игру на националистических настроениях части калмыцкого населения, в том числе обещая выселить из Калмыкии все русское население весной 1943 г.^{1283}

К началу 1943 г. подошел к концу период «заигрывания» нацистов с крымско-татарским населением^{1284}. В мае 1943 г. «Крымский комитет» подготовил меморандум на имя Гитлера о создании крымско-татарского государства под протекторатом Германии, формировании крымско-татарской армии, очистке Крыма от представителей других национальностей. Однако этот документ был оставлен без ответа^{1285}. С 1 июля 1943 г., в связи с ухудшением экономического положения Рейха, на крымских татар были распространены все те налоги и платежи, которые с самого начала оккупации платили представители остальных групп населения^{1286}.

Германская политика в отношении тюркских народов (кроме крымских татар, карачаевцев, балкарцев и ногайцев, этнические территории которых попали под оккупацию) была направлена в основном на ведение агитации среди военнопленных и перемещенных лиц. В Рейхе было создано несколько тюркских организаций^{1287}. «Туркестанский национальный комитет» во главе с эмигрантом В. Каюм-ханом (узбек по национальности) провозгласил своей целью «борьбу за национальное освобождение Туркестана». Создавались ячейки этой организации на местах – например, в Херсонской области из числа освобожденных оккупантами трудпоселенцев – узбеков и таджиков^{1288} (хотя последние не относятся к тюркам). «Азербайджанский национальный комитет» возглавил бывший военнопленный, майор Красной Армии А. Фаталибейли-Дудангинский. Эта организация издавала газету «Азербайджан»^{1289}. Татаро-башкирский «Комитет “Идель-Урал”» возглавили эмигранты А. Темир и Ш. Алмас (Г.Г. Галиуллин)^{1290}. «Объединение национальных писателей Туркестана», созданное при «Туркестанском комитете», ставило своей задачей освобождение тюркских народов «от российского империализма большевиков»^{1291}. Работа «национальных комитетов» была призвана, прежде всего, форсировать мобилизацию военнопленных из числа представителей тюркских национальностей на вступление в коллаборационистские формирования. Для этого среди пленных разжигались антисоветские^{1292}и антирусские настроения – в частности, нацисты утверждали, что «русские растоптали Туркестан», стремясь «сделать эту страну своей колонией, русифицировать ее»^{1293}.

С советской стороны германская национальная политика на оккупированной территории СССР во второй период войны была воспринята как «маневрирование по отношению к населению… и даже заигрывание с ним»^{1294}. Был сделан вывод, что оккупанты «пришли к убеждению, что одними репрессивными мерами и жестокостью им не удастся заставить население обслуживать немецкую армию». Такое восприятие германской политики полностью соответствовало действительности. Несмотря на перемены в ней, реальная цель нацистов на оккупированной территории СССР – «управлять другими народами»^{1295} – не была пересмотрена, как и не было изменено отношение к народам Советского Союза. Г. Гиммлер в 1943 г. назвал население «восточного пространства» «зверолюдьми»^{1296}, а славян – «смесью народов из низших рас с вкраплениями нордической крови, не способной к поддержанию порядка и к самоуправлению»^{1297}. Изданные в 1943 г. пропагандистские материалы, предназначенные для военнослужащих вермахта, утверждали, что жители СССР – это «механизированные рабы»^{1298}. Анализ писем немецких военнослужащих, проведенный германскими историками, показывает, что многие из них воспринимали русских, украинцев, белорусов и «азиатские» народы СССР как «белых негров», «варваров», «полуживотных»^{1299}.

Причина корректировки германской национальной политики заключалась исключительно в стремлении оккупантов наиболее эффективным образом «использовать ресурсы занятых областей» в условиях изменившегося хода войны. Привлечение населения оккупированной территории на свою сторону, осуществленное с помощью изменения политики, как и прежде, было направлено на обеспечение «безопасности тыловых коммуникаций», мобилизацию рабочей силы^{1300}, облегчение «борьбы против Красной Армии и московских банд» и «сохранение драгоценной немецкой крови»^{1301}. Такие цели не скрывались от населения Германии и военнослужащих вермахта^{1302}.

Внеся изменения в политику, германские власти, тем не менее, не смогли удержаться от сохранения в политике нацистских начал. Так, меры политики, которые были направлены на улучшение отношения к русскому населению и снижение уровня русофобии, были призваны продемонстрировать «превосходство» и «господство» немцев, их принадлежность к «европейской культуре». Германские власти еще раз подчеркнули, что «русский народ нуждается в постоянном руководстве», предписали «руководить русским населением… строго, единообразно и ясно», так как оно «хорошо понимает обоснованную строгость». Подчеркивалось, что «правильное управление» русским населением и пресечение его антигерманских настроений имели долгосрочные экономические цели^{1303}.

Несмотря на пропаганду будущего восстановления России в рамках «Новой Европы», на деле, власти Рейха продолжали бороться с «русским империализмом». Перед вермахтом в октябре 1943 г., ввиду продолжавшегося широкомасштабного наступления Красной Армии, была поставлена задача «сдержать советско-русское вторжение» в Европу. Борьба с «русским империализмом» была объявлена «естественной необходимостью… как для Германии, так и для Европы», предпосылкой «возрождения Европы»^{1304}. Таким образом, русские в глазах руководства Третьего рейха по-прежнему не имели права считаться «европейским народом» и рассматривались как народ априори «враждебный».

Германские власти в реальности не предприняли значимых действий, направленных на улучшение национального бытия народов оккупированной территории СССР. В частности, не произошло восстановление системы народного образования – так, в Калининской обл. школ было мало, и занятия велись только в начальных классах, в Запорожье были закрыты все учебные заведения. В начале 1943 г. Й. Геббельс объявил (это было сообщено только в германской прессе), что «тотальную войну должен почувствовать, прежде всего, русский народ, и поэтому лучшим просвещением для русских будет труд на пользу Германии»^{1305}. Сохранялась сегрегация по национальному признаку – в том числе, кинотеатры и другие заведения «только для немцев». В Воронеже, например, русское население совсем не допускалось к посещению театров^{1306}.

Истинное отношение оккупантов к белорусскому народу было отражено в речи руководителя политического отдела Генерального комиссариата «Белорутении» Мирша, произнесенной в Минске 7 апреля 1943 г. Он отметил, что для немцев «белорусский народ является политически очень чужим народом». Признание белорусов в качестве «равных» имело манипулятивные цели (Мирш отметил, что «это великодушие вознаградится нам сторицей»), так же как и педалирование «национальных чувств» и «патриотизма», которое должно было «помочь победе» Германии. Предполагалось, что после победы Германии рост национального самосознания белорусов не будет «представлять существенной опасности», так как Рейх станет «довольно сильным, чтобы с ними (белорусами. – Ф.С.) справиться»^{1307}.

Сохранение манипулятивного отношения к народам Прибалтики проявилось в отрицательной реакции германского руководства на выдвинутые рядом прибалтийских политических кругов предложения о предоставлении этим территориям реальной автономии – в частности, Латвии в конце 1942 г.^{1308} и Эстонии в 1943 г.^{1309} Оккупанты в документах для внутреннего пользования признавали манипулятивность своей политики: «Германская гражданская администрация намеренно пробудила надежды на независимость… лишь для повышения эффекта работы и для вербовки в легион». Предоставление «самостоятельности» оговаривалось тем, что прибалты примут участие в войне на стороне Германии, а также будут «работать на новый порядок в Европе»^{1310}. В случае отказа от оказания помощи, германские власти Латвии угрожали применить репрессивные методы, снизить статус латышей до «статуса чехов», а также бросить Латвию на «растерзание» большевикам^{1311}.

В Прибалтике ярко проявилась реализация германскими властями принципа «Разделяй и властвуй». Так, в 1943 г. был смягчен запрет для немцев на личные контакты с латышами и эстонцами, однако сохранен запрет на контакты с литовцами, по той причине, что «литовцы – [это] народ, который так плохо себя ведет и обладает такой низкой расовой ценностью»^{1312}. В Латвии региональный руководитель «Гитлерюгенд» Люер, обращаясь к представителям латышской молодежи 8 января 1943 г., сказал, что латышская молодежная организация не заслужила получения тех прав, какие есть у эстонской организации^{1313}.

Статус немцев как «господ Прибалтики», который они себе присвоили, обсуждался в публичных выступлениях нацистских руководителей (но не в материалах пропаганды). В марте 1943 г. на заявление латышской общественности о том, что «латыши не чувствуют себя самостоятельным народом», оккупанты ответили: «До тех пор, пока есть хоть один немец в Латвии, мы будем хозяевами»^{1314}. Военнопленный эстонец-коллаборационист из батальона «Нарва» танковой дивизии СС «Викинг» Э. Аллисте в августе 1943 г. на советском допросе показывал: «Немцы плохо относятся к солдатам-эстонцам. Они всегда подчеркивают свое превосходство»^{1315}. Эстонский язык германские власти рассматривали лишь как временно терпимый «обиходный диалект удаленной германской провинции». С целью показать неравный статус немецкого и эстонского языков, был запрещен перевод Гете на эстонский язык^{1316}. В Тартуском университете был оставлен только медицинский факультет, который был нужен для медицинского обслуживания вермахта. В марте 1944 г. университет был ликвидирован, и осталась только университетская клиника^{1317}.

Отношение к «азиатским» народам у властей Третьего рейха оставалось неизменно презрительным. 30 января 1943 г. Гитлер в своей прокламации сказал: «Или победит Германия… и Европа, в целом, или на старый культурный континент с Востока придет внутриазиатско-большевистская волна… разрушительная и уничтожающая». Пропагандистские материалы, предназначенные для немцев, говорили (на «примере» И.В. Сталина) о том, что «типичный азиат» – это «человек без каких-либо умственных способностей, с холодным, зловещим умом, азиатской хитростью», «нечеловеческой азиатской механической жестокостью»^{1318}.

В Крыму продолжалась деятельность по подготовке к будущей германской колонизации этого региона, который должен был войти непосредственно в состав Рейха, а южный берег Крыма превращен в немецкий курортный район. Планировалось, что «все жители Крыма будут депортированы; на их место будут поселены тирольцы в южной части и голландцы – в северной части»^{1319}. Подготовка к депортации и германизации осуществлялась в Крыму уже с декабря 1941 г.^{1320}

Лояльное отношение германских оккупационных властей к народам Кавказа и обещания даровать им национальную государственность было манипулятивным ходом германской политики. По данным советской разведки, еще летом 1941 г. Рейх обещал правительству Ирана «вознаградить» его за помощь в борьбе против СССР за счет земель кавказских народов^{1321}. Возможно, имелись у нацистов и определенные планы по колонизации этого региона – на оккупированной территории Северного Кавказа было создано представительство Главного управления по делам расы и переселения СС^{1322}.

Таким образом, масштабность германской национальной политики на оккупированной территории Советского Союза во второй период Великой Отечественной войны была широкой. С целью привлечь симпатии населения, снизить градус недовольства оккупацией и предотвратить сопротивление, германские власти инициировали создание национальных политических организаций, вели пропаганду «равноправного сотрудничества» народов оккупированной территории с Германией, разработали и внедрили доктрину «Новой Европы» – будущего панъевропейского надгосударственного образования, в состав которого на правах «равных» якобы должны были войти Россия, Украина, Белоруссия и страны Прибалтики.