Текст книги "Разделяй и властвуй. Нацистская оккупационная политика"

Автор книги: Федор Синицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

§ 5. «НЕМЦЫ ХУЖЕ, ЧЕМ БОЛЬШЕВИКИ»:
Воздействие национальной политики СССР и Германии на население оккупированной территории

Во второй период Великой Отечественной войны в настроениях населения оккупированной территории СССР произошли определенные изменения, хотя политический раскол в его среде сохранялся. В ноябре 1943 г. советские власти отметили, что «два с лишним года оккупации наложили отпечаток на население», в том числе потому, что «немцы в течение двух с половиной лет бомбардировали психику людей, чтобы сбить их с толку»^{1473}.

Эффективным ходом германской политики была игра на антисоветских настроениях части населения оккупированной территории. Так, материалы, посвященные разоблачению репрессивной политики СССР, встречали «интерес русского населения». Показанный в Прибалтике фильм «ГПУ» был воспринят с вниманием местным населением, как и книга «Ужасный год» о «советской оккупации 1940–1941 гг.»^{1474}. Часть русского населения с интересом отнеслась к деятельности А. А. Власова, возлагая на него и «Русский комитет» «большие надежды»^{1475}. (В то же время в кругах «старых русских», в частности среди русского населения Таллина, А.А. Власов «встретил сильное недоверие», так как они бы предпочли бы на его месте «генерала из царского времени»^{1476}.) На Украине ходили слухи о том, что в скором времени будет заключен мир и «территория Украины останется у немцев… не будет колхозов и советской власти»^{1477}. В таких настроениях отразились не только недовольство отдельными аспектами советской власти, но и общая усталость от войны.

В определенной степени эффективной была нацистская политика на Дону, Северном Кавказе и в Калмыкии, где оккупация длилась недолго. Прогерманские и антисоветские настроения были ярко выражены среди части казаков, которая «с радостью встречала немцев»^{1478}, ожидая отмены колхозов, дозволения выбирать атаманов, а в идеале – дарования полной автономии и союзнических отношений^{1479}. В германских сводках отмечалось, что на Дону «общее настроение казаков было антибольшевистским»^{1480}. Генерал П.Н. Краснов в письме Е.И. Балабину сообщал: «В станицах избраны атаманы, в округах – окружные атаманы, работающие с германской комендатурой в полном согласии»^{1481}.

На Северном Кавказе нацистская пропаганда имела «хорошую отдачу», а советская «контрпропаганда изначально не произвела впечатления на представителей горских народов»^{1482}, часть которых приветствовала оккупантов, в том числе из-за того, что они распустили колхозы^{1483}. Характерной особенностью национальных регионов Северного Кавказа были прогерманские настроения значительного числа советских и партийных работников^{1484}. НКВД и местные власти смогли частично нейтрализовать деятельность антисоветских элементов, однако некоторая их часть перешла на нелегальное положение и ушла в горы, пополнив бандповстанческие формирования, о деятельности которых как минимум с начала 1942 г. было известно на германской стороне^{1485}. В Калмыкии некоторая часть населения также положительно отнеслась к приходу оккупантов^{1486}. Хотя, по советским данным, таких было «абсолютное меньшинство»^{1487}, в период оккупации Калмыкии эти «элементы» развили широкую антисоветскую агитацию^{1488}.

Тем не менее процесс снижения эффективности германской национальной политики, который начался еще в первый период войны, во второй период усилился, и недостатки германской политики значительно превзошли ее эффективные аспекты. Отношение к оккупантам со стороны населения оккупированных территорий СССР существенно ухудшилось. Германские власти отмечали, что если «во время наступления (имелся в виду 1941 г. – Ф.С.) население оккупированных областей относилось к немцам весьма дружелюбно», то затем такое отношение «потеряло почву» (хотя оккупанты и надеялись на то, что «старая неприязнь к большевизму сильнее, чем разочарование в немцах»)^{1489}. В упоминавшемся «Меморандуме Райнхардта», составленном в абвере в ноябре 1943 г., прямо указывалось на разочарование населения германской политикой^{1490}. По мнению советских властей, на оккупированной территории произошел «громадный политический сдвиг». Выяснилось, что «если известная часть населения… вначале рассуждала, что “немцы – тоже люди”, то теперь эти заблуждения рассеялись», причем даже «антисоветские элементы», которые ждали прихода германских войск, стали выражать недовольство оккупантами^{1491}. Отрицательное воздействие на эффективность германской политики оказывали усилившиеся репрессивные акции оккупационных властей, включая карательные операции против «пособников партизан», уничтожение гражданского населения, публичные казни, облавы, грабежи. Колоссальное недовольство вызывали действия союзников Германии – в особенности румын^{1492}.

Русское население, по данным оккупационных властей, к материалам нацистской пропаганды относилось «очень критично» уже в начале второго периода войны^{1493}. По советским сведениям, в сельской местности Калининской обл. издававшиеся оккупантами газеты не выписывались и не читались^{1494}. В Воронежской обл. организованные германскими властями собрания, как правило, «проходили при гробовом молчании присутствующих»^{1495}. В Крыму объявленная оккупантами вербовка в РОА была расценена местным населением «как признак слабости немцев»^{1496}.

В 1943 г. германская пропаганда утратила контроль над общественным мнением населения Украины^{1497}. Среди украинских националистов разочарование политикой оккупантов достигло такой степени, что оккупационные власти отмечали даже их «сближение» с советскими партизанами^{1498}. Произведенный германскими властями анализ почтовой переписки украинского населения показал, что в 95% из них содержались выводы, «неблагоприятные для Германии». В частности, «проявлялось разочарование населения Германией», так как «немцы… хуже, чем большевики, они обещали многое, но ничего не выполнили»^{1499}.

Недовольство оккупационным режимом стало расти в Прибалтике^{1500}. По данным советской разведки, к апрелю 1943 г. население Литвы в своей массе «относилось к немцам враждебно, не верило в победу немецкой армии и не хотело этой победы». В Латвии недовольство оккупантами обострилось в связи с массовым принудительным вывозом молодежи на работу в Германию. Многие скрывались от трудовой мобилизации в лесах. Некоторые мобилизованные выскакивали из вагонов на ходу поезда, в связи с чем вагоны стали пломбировать^{1501}. Военная мобилизация в Латвии, как уже говорилось, вызвала мало энтузиазма, в том числе потому, что она проводилась на фоне «невиданного наступления Красной Армии»^{1502}. Вывоз рабочих рук и промышленных предприятий в Германию и мобилизация в легионы «вызывали у населения только убеждение в том, что у немцев дела плохи». В Эстонии настроения стали «все более антинемецкими»^{1503}. Эстонская интеллигенция, включая офицерство, пассивно отнеслась к созданию «Эстонского легиона СС». Были отмечены случаи саботажа работы 24 февраля 1943 г. – в день 25-летия независимости Эстонии, который был объявлен оккупационными властями рабочим днем^{1504}.

Большое разочарование в Прибалтике вызвало осознание того, что германские власти не собираются предоставлять независимость. Латышские национальные деятели, которые ранее надеялись, что Германия «вознаградит» Латвию за помощь в борьбе против СССР, отмечали: «Латышский народ разрушен и разорван на части, наши рабочие и наша интеллигенция… погнаны на уничтожение. Самоуправление нашей страны не вызывает ничего, кроме презрения и насмешек, и… все больше напоминает цирк… Все распоряжения и команды отдаются немецкими властями». Такие настроения отягощались пониманием того, что латышские коллаборационисты, воюющие на стороне вермахта против Красной Армии, не защищены международным правом, так как на советской стороне «латышские пленные будут рассматриваться как предатели страны». После того, как был создан «Латышский легион», в Латвии распространилась уверенность в усилении советских авианалетов, так как СССР освободился от моральных обязательств перед латышами из-за их предательства^{1505}.

В Крыму настроения крымско-татарского населения также стали меняться не в пользу германских властей. Во многих деревнях (Ускут, Капсихор, Туак, Кучук-Узень[53]53
  Ныне – Приветное, Морское, Рыбачье, Малореченское.


[Закрыть] и др.) старейшины осуждали коллаборационистов, заявляя, что немцы их «так же обманут», как обманули крымских татар «в 1918 г., когда они были в Крыму». Способствовало росту недовольства оккупантами и сокращение льгот, ранее предоставленных крымским татарам^{1506}.

Во время оккупации Дона и Северного Кавказа подавляющая часть казаков не оказывала помощи оккупантам. Много казаков служило в Красной Армии, где были созданы крупные казачьи подразделения. В Калмыкии приход вермахта население встретило в подавляющем большинстве враждебно. Несмотря на то, что эвакуация затруднялась большими расстояниями, необеспеченностью транспортом и быстрым продвижением германских войск, в неоккупированные районы республики и за Волгу ушло около 25 тыс. чел. (около 20% населения республики). В национальных регионах Северного Кавказа также не произошло массового перехода населения на германскую сторону. В Карачае и Черкесии действовали 590, в Кабардино-Балкарии – 700, в Северной Осетии – 750 советских партизан^{1507}.

Эффективности германской национальной политики мешала не только ригидность нацистских планов, не позволявших предоставить народам СССР независимость или хотя бы достойные права, но и не вполне адекватное восприятие положения на оккупированной территории. Нацисты считали, что «большинство русского народа не примыкает к большевизму», отрицательно относится к деятельности советских партизан, питает доверие к германской армии^{1508}. На Украине на основе высказываний населения делался вывод о его ненависти по отношению к советской власти и благодарности Германии «за освобождение [от] этой ненавистной системы». Оккупационные власти Белоруссии полагали, что «дружественное отношение» ее населения к советским партизанам «почти исключительно связано с давлением со стороны банд и с положением на фронте». В Прибалтике оккупанты отмечали, что «позитивно настроенное» население готово «делать свою работу» и таким образом «заработать признание и доверие германских властей»^{1509}. Очевидно, такие представления не соответствовали действительности.

Во второй период войны существенно возросла эффективность советской национальной политики – особенно на оккупированной территории России, Украины и Белоруссии. Меры советской политики, в целом, нашли поддержку у населения, даже среди «несоветски» настроенной части которого бытовали настроения о необходимости бороться с оккупантами, «защищая не коммунизм, а Россию»^{1510}. По советским данным, в Воронежской обл. «население явно саботировало все мероприятия оккупантов и их пособников». В Смоленской обл. большинство населения не доверяло германской пропаганде, а некоторые полицейские «пытались оправдаться, доказывая, что их… вынудили пойти на это дело в лагере для пленных». Вербовка местных жителей в полицейские не давала результатов^{1511}. По воспоминаниям очевидцев, во время оккупации Киева в город приходили «слухи с востока один обнадеживающее другого: Сталин изменил политику, советская власть уже другая: религию признали, открывают церкви, в армии ввели погоны, офицерские чины, и страну уже называют не СССР, а как до революции – Россия». Люди говорили: «Теперь большевики взялись за ум»^{1512}. По советским данным, в Запорожье жители города подбирали советские листовки, сброшенные с самолетов, «читали и передавали из рук в руки… рискуя жизнью, размножали и распространяли их», а также организовывали коллективное слушание советского радио. Рост просоветских настроений среди населения оккупированных территорий отмечали и германские власти. Они выявили, что «воздействие пропаганды противника, которая изображает немцев как чужеземных угнетателей, находит… благодатную почву»^{1513}. «Устойчивый… эффект» советской пропаганды был выявлен, в том числе среди русского населения Прибалтики^{1514}.

Не только советская пропаганда, но и чужеземная оккупация заставила многих людей пересмотреть свое отношение к советской власти. Жители Воронежской обл. после освобождения говорили: «Жизнь при оккупантах заставила сильнее полюбить советскую власть, Родину»; «Теперь, испытав власть этих гадов, мы убедились, как мила советская власть». В Харьковской обл. люди, пережившие оккупацию, отмечали, что «в результате гитлеровского хозяйничанья… каждый почувствовал, что такое советская власть», «не переживши оккупации, нельзя по-настоящему оценить советскую власть»^{1515}.

Укреплению просоветских настроений способствовали распространившиеся ожидания позитивных перемен во внутреннем положении Советского Союза^{1516}. Так, уже в декабре 1941 г. в оккупированной Калуге распространились слухи о том, что маршал Б.М. Шапошников «выступал по радио и сказал, что основное теперь – успешно вести войну, а идеи коммунизма должны быть смягчены и подчинены основной цели»^{1517}. Распространялись слухи о том, что не только будут распущены колхозы^{1518}, но и «будет введена свобода различных политических партий… свобода частной торговли… будет выбран новый царь», «последует ликвидация компартий в СССР и за границей», а «вопросы классовой борьбы снимутся с повестки дня»^{1519}. Таким образом, у людей появилась надежда, что позитивные достижения советской власти сохранятся (в сфере образования, здравоохранения, социальной защиты и пр.), а ее негативные аспекты (репрессии, коллективная система сельского хозяйства и пр.) канут в прошлое^{1520}.

Во второй период войны на оккупированной территории СССР усилилось советское партизанское движение. Некоторые территории Белоруссии и Украины превратились в «партизанские края» – так, на Украине – в 1943 г. до 1 млн. чел. населения жили в таких «краях»^{1521}. Комиссар Латышской партизанской бригады О.П. Ошкалнс вспоминал, что в начале 1943 г. в сельской местности Белоруссии «можно было километров 50 проехать на лошадях и немцев не встретить»^{1522}. Секретарь ЦК КП(б) Латвии по пропаганде А. Пельше в докладной записке в УПиА ЦК ВКП(б) от 2 марта 1943 г. отмечал, что в Латвии «партизанские отряды встречают не только исключительно теплый прием и помощь населения, но все шире и шире оно устремляется в ряды активных борцов против немецких захватчиков»^{1523}. Хотя, очевидно, в таких заявлениях содержалось известное преувеличение, основная тенденция была отражена верно. Германские власти сами признавали «усиление активности» советских партизан в Латвии – если до того времени партизаны действовали только в восточной части этого региона, то теперь они стали появляться и в других его частях^{1524}. По словам партизан, в 1943 г. им удалось значительно укрепить свои позиции, в частности, в Бирзгальской волости (центральная Латвия), вплоть до того, что с ними активно сотрудничали латышские полицейские^{1525}. В Литве к началу 1944 г. действовали 1633, в Латвии – 812, в Эстонии – 178 советских партизан^{1526}.

Усиление «партизанской угрозы» с декабря 1942 г. оккупанты отмечали в Крыму^{1527}. К августу 1943 г. в Крыму действовали 482 партизана, а к январю 1944 г. их численность многократно возросла – до 3453 чел., включавших представителей всех национальностей этого региона (русские – 1944 чел., крымские татары – 598 чел., украинцы – 348 чел., греки – 122 чел., армяне – 69 чел., болгары – 31 чел., и др.). Увеличению численности крымских татар среди партизан способствовала заброска в Крым крымско-татарского советского и партийного актива, а также коренной перелом в войне. В ноябре 1943 г. в партизанские отряды вступили несколько десятков крымских татар, а в декабре 1943 г. к партизанам стали более массово переходить и жители местных сел, и коллаборационисты^{1528}.

Несмотря на общий рост эффективности советской национальной политики на оккупированной территории, в ней продолжали отмечаться некоторые недостатки. Связаны они были, во-первых, с техническими трудностями. Руководители соединения советских партизан под командованием А.Ф. Федорова в первой половине 1943 г. отмечали, что сельское население пяти областей севера Украины, через которые прошли партизаны, почти с начала войны не видело советских газет. Редко попадали к местным жителям и советские листовки. По данным ЦК ВЛКСМ, такая же ситуация была на юге Украины. В Белоруссии газета «Чырвоная змена» распространялась слабо, а листовки лежали по нескольку месяцев без распространения. Радиопередачи на украинском и белорусском языках давали мало контрпропагандистских материалов, а многие передачи «не имели достаточной национальной окраски» (особенно белорусские)^{1529}. Во-вторых, в ряде регионов оккупированной территории было плохо организовано советское сопротивление. Например, в Воронежской обл. борьба с оккупантами, по признанию советских властей, в основном, «проходила стихийно, неорганизованно»^{1530}. Командующий 62-й армией В.И. Чуйков отмечал, что при обороне Сталинграда «партизаны роли совершенно никакой не играли»^{1531}. В Калмыкии к моменту прихода оккупантов не было создано ни одного советского партизанского отряда или подпольной группы^{1532} (они были заброшены на территорию республики только в период оккупации).

Снижали эффективность советской политики также другие побочные факторы. Во-первых, одной из причин коллаборационизма или политической пассивности населения оккупированной территории были недостатки национальной политики, осуществлявшейся в СССР в довоенный период. В докладной записке, составленной в ЦК ВЛКСМ в мае 1943 г., говорилось, что в СССР «не воспитывалось понятие… национальной гордости», «замалчивалось все национальное, растворялось все великое, [что] создано тем или иным народом, в общем понятии интернационализма», который понимался неправильно – «не как поднятие каждой национальности до общего высокого уровня развития, а как проповедь, что нет никакой разницы между русскими, немцами, французами и т.д.»^{1533}. Если в тылу СССР и Красной Армии такие ошибки в воспитательной и образовательной работе стали исправлять уже с начала войны, то на оккупированной территории сделать это было намного сложнее.

Во-вторых, в западных регионах СССР, которые вошли в состав страны в 1939–1940 гг., содержание советской пропаганды плохо воспринималось населением из-за общего антисоветского и антироссийского настроя населения. Так, по германским данным, несмотря на то, что к концу 1942 г. распространение советских листовок в Латвии значительно усилилось, они по-прежнему привлекали мало внимания со стороны местного населения^{1534}. Советские власти признавали, что хотя в Латвии «против немцев весь народ, но за советскую власть не все», в том числе крестьяне и молодежь, а в Литве «население не очень поддерживает партизан». На Западной Украине местное население, в целом, также оказало враждебный прием советским партизанам^{1535}.

Во второй период войны на оккупированной территории ярко проявилась активность «национальных сил» – т.н. «третьей силы», которая была направлена и против Третьего рейха, и против СССР. Русские представители этих сил надеялись на возможность борьбы с Германией при одновременной смене государственного строя в Советском Союзе. Они рассчитывали на «революцию в большевистской России», в результате которой «Сталин будет смещен» и будет создано национальное русское правительство», которое «поведет борьбу с немцами». Распространялись слухи о некоем русском несоветском «партизанском отряде», созданном в районе Гдова. Считалось, что деятельность этого отряда будет «представлять собой поворотный пункт в [истории] России, где многие ошибки коммунизма будут исправлены»^{1536}. На оккупированной территории СССР действовали подпольные ячейки НТС, в которые влились представители местного населения. После Курской битвы деятельность этой организации, по некоторым данным, «принимала все более открытый антифашистский характер» под лозунгами «За свободную Россию без немцев и большевиков», «Покончим с Гитлером, возьмемся за Сталина», «Завершим Отечественную войну свержением Сталина»^{1537}.

На Украине во второй период войны активизировалась деятельность ОУН. 25 августа 1943 г. на 3-м чрезвычайном съезде ОУН, в связи с предстоящим приходом на территорию Украины Красной Армии, была поставлена задача встретить «оккупацию большевиками украинских земель… плановой активной борьбой во всех формах, которые ведут к развалу государственного аппарата московского империализма»^{1538}. 22–23 ноября 1943 г. по инициативе ОУН-Б была проведена «Конференция порабощенных народов Восточной Европы и Азии», в которой приняли участие 39 делегатов, представлявших 13 народов СССР (украинцы, азербайджанцы, армяне, осетины, башкиры, кабардинцы, казахи, белорусы, черкесы, чуваши и др.)^{1539}. Конференция приняла обращение «к угнетенным народам Восточной Европы и Азии», в котором содержался призыв бороться против «германского империализма» и «сталинского империализма»^{1540}. В этот период ОУН-Б делала ставку на раскол многонационального СССР, педалируя идею сотрудничества «угнетенных народов»^{1541}. Эмиссары с Западной Украины действовали во многих советских республиках. В свою очередь, местные националисты посылали к ним своих представителей^{1542}.

ОУН-Б начала создание небольших боевых групп («боевок»), которые в начале 1943 г. стали сколачиваться в «Украинскую повстанческую армию» (УПА)^{1543}. С лета 1943 г. отряды УПА начали проводить рейды с Волыни и Полесья в центральные области Украины, где под влиянием ОУН были созданы местные отряды националистов. В связи с рейдом на территорию Галиции соединения советских партизан под командованием С.А. Ковпака, а также в связи с мобилизацией оккупантами украинской молодежи в дивизию СС «Галиция», руководство ОУН приняло решение форсировать создание своих военных формирований на территории Галиции. Здесь они получили название «Украинская народная самооборона» (с декабря 1943 г. – «УПА-Запад»)^{1544}. К концу 1943 г. ОУН-Б принудила примкнуть к себе вооруженные формирования двух своих главных конкурентов – ОУН-М и «Тараса Бульбы». (Небольшая часть отрядов «Тараса Бульбы» осталась независимой от УПА, получив название «Украинская народно-революционная армия», которая в 1944 г. также слилась с УПА)^{1545}. К осени 1943 г., по оценке германских властей, в УПА состояло около 40 тыс. чел., по данным ОУН-Б – 100 тыс. чел.^{1546}

В ноябре 1943 г. ОУН сформировала Главное командование и Главный военный штаб УПА. Командующим УПА был назначен Р. Шухевич. УПА делилась на три «генеральных военных округа» – «Юг», «Север» и «Запад»^{1547}. Главной целью УПА была борьба с советскими партизанами – в первую очередь, подразделениями под командованием А.Н. Сабурова, А.Ф. Федорова, В.А. Бегмы^{1548}, С.А. Ковпака^{1549}, польскими партизанами и уничтожение польского гражданского населения. На советской стороне УПА небезосновательно воспринималась как формирование, созданное при прямом участии оккупантов с целью направить усилия украинских националистов на борьбу с советскими партизанами, поляками, евреями и др. В доказательство приводился тот факт, что, во-первых, информационные издания УПА включали такие материалы, которые могли быть получены только от германских властей. Во-вторых, УПА имела возможность выпускать в большом количестве журналы, газеты и листовки в условиях оккупации. В-третьих, УПА не провела ни одной диверсии против оккупантов, и в 1943 г. действовала только против советских партизан в Киевской, Житомирской и Ровенской обл.^{1550}

На Западной Украине и в Западной Белоруссии с лета 1943 г. активизировалась деятельность многочисленных польских партизанских отрядов (АК и другие). Органы АК к лету 1943 г. «не только создали некоторые резервы и подпольные организации в городах и деревнях, но в ряде мест… организовали скрытые группы самообороны, свои отряды» с целью «накопить силы и быть готовыми выступить» против Красной Армии, когда придет время. Пропагандистские материалы АК провозглашали: «Борющаяся и… воюющая Польша, терпящая неслыханные в истории обиды со стороны двух преступных соседей – немцев и советов, – стоит теперь у порога нового дня. Все права Польши и польского народа нашли признание и поддержку у наших мощных союзников – Америки и Англии»^{1551}. К октябрю 1943 г. германские власти отмечали, что часть поляков боролась против советских партизан, а другая часть «шла вместе с ними»^{1552}. Некоторые поляки на Западной Украине перешли на сторону советских партизан, в том числе, чтобы не погибнуть от рук УПА. Так, только на Волыни к августу 1943 г. действовали четыре польских партизанских отряда просоветской ориентации^{1553}. Росту просоветских настроений среди польского населения оккупированной территории способствовали решения Московской конференции СССР, США и Великобритании (ноябрь 1943 г.), обозначившие в качестве одной из целей союзников восстановление независимости Польши^{1554}.

Несоветское сопротивление в Прибалтике было направлено на саботаж германских оккупационных мер и создание национальных политических органов, способных представлять интересы прибалтийских наций после войны. В Литве несоветское сопротивление составляли две основных организации: католический «Литовский фронт» и светский «Союз борцов за свободу», которые публиковали подпольные газеты и поддерживали связь с «внешним миром»^{1555}. Ожидая, что западные союзники придут к ним на помощь, в конце 1943 г. различные силы литовского сопротивления объединились и сформировали «Верховный комитет освобождения Литвы» (ВКОЛ), который смог наладить издание подпольной прессы и организовать небольшие военизированные отряды^{1556}. ВКОЛ действовал как центр сопротивления до лета 1944 г., когда оккупанты провели массовые аресты, после чего деятельность этой организации угасла^{1557}. Оккупационные власти в Латвии отмечали «усилия по объединению… разрозненных политических течений»^{1558}. В этом регионе несоветское сопротивление с августа 1943 г. возглавил «Латвийский центральный совет», представлявший четыре ведущие политические партии довоенной Латвии^{1559}. По советским данным, латвийские подпольные организации «выпускали много листовок и газет»^{1560}, в которых содержались призывы о провозглашении «свободной независимой Латвии и объявлении войны Германии и Советской России»^{1561}. В Эстонии центральной фигурой движения сопротивления стал Ю. Улуотс, вокруг которого собрался т.н. «Комитет актуальной истории». Наряду с ним, существовал ряд более мелких групп сопротивления, поддерживавших связь с дипломатами бывшей Эстонской Республики в Финляндии и Швеции^{1562}. Деятельность несоветского сопротивления в Эстонии была ослаблена арестами его деятелей в апреле 1943 г.^{1563}

Реальная борьба с оккупантами со стороны несоветского сопротивления была слабой и проявлялась, в основном, в виде саботажа мер оккупационной власти, включая трудовую мобилизацию. Например, в Литве в начале 1942 г. было заполнено только 5% от первоначальной квоты мобилизованных на работу (100 тыс. чел.). Тем не менее к июлю 1944 г. оккупантам удалось вывезти на работу в Германию 75 тыс. литовцев, 35 тыс. латышей и 15 тыс. эстонцев^{1564}. Одной из проявившихся в Прибалтике пассивных форм сопротивления также было бегство эстонцев в Финляндию (считается, что смогли бежать до 5 тыс. чел.^{1565}).

В целом развитию как советского, так и несоветского антигерманского сопротивления на оккупированной территории СССР мешали несколько факторов. Во-первых, некоторые «национальные деятели» продолжали надеяться на перемены в политике германских властей. В Белоруссии они рассчитывали на создание структур, аналогичных «Русскому комитету» и «Русской освободительной армии». В Прибалтике выдвигалось требование изменить германскую политику, в том числе удалить от власти балтийских немцев и ликвидировать германскую администрацию. В Латвии были распространены спекуляции о том, что оккупанты «вследствие дальнейших потерь [на фронте] будут вынуждены пойти на уступки по отношению к малым народам». В ноябре 1943 г. призыв латышей на военную службу рассматривался как повод для «извлечения политической выгоды» в отношениях с германскими властями, и «Латышский легион» воспринимался как «жертва латышского народа… за которую он должен быть вознагражден автономией»^{1566}.

Во-вторых, часть населения оккупированной территории СССР продолжала пребывать в состоянии политической апатии. Германские власти отмечали, что в Западной Белоруссии местное население и ранее – как при польской, так и при советской власти – «страдало экономически и этнически, и поэтому, как правило, терпеливо несет трудности немецкой оккупации». В Латвии в июле 1943 г. отмечалось «апатичное отношение латышского населения ко всем политическим вопросам», тогда как «вопросы питания и экономики все еще находились на первом плане». К октябрю 1943 г., «несмотря на озабоченность населения событиями на фронте», кардинальных изменений в настроениях латышей выявлено не было^{1567}.

Принес оккупационной администрации свои плоды и использованный ею метод «Разделяй и властвуй». В частности, более лояльное отношение к местному населению Западной Белоруссии привело к его «умиротворению». Оккупационные власти подчеркивали, что в этом регионе «приказы немецких властей выполнялись местным населением», не было «преступлений по политическим мотивам», воздействие советской пропаганды было «очень слабым», и лишь малая часть населения «верила партизанам», деятельность которых местные жители воспринимали как «набеги». Так, в г. Скидель в октябре 1943 г. слухи о том, что «большевики уже в Минске… вызвали волнения среди местного населения», однако когда слухи оказались ложными, население успокоилось^{1568}.

Антигерманскому сплочению населения также мешали разгоревшиеся на оккупированной территории СССР этнические конфликты, которые активно подогревались нацистами. Самым трагическим из них был украинско-польский конфликт (т.н. «Волынская резня»). ОУН – УПА осуществляли политику геноцида по отношению к полякам^{1569}, призывая уничтожать их как «колонистов»^{1570}. Польские отряды, в свою очередь, уничтожали украинцев. В Западной Белоруссии германские власти отмечали «противоречия между польским и белорусским народами». К сентябрю 1943 г., в результате арестов членов польского движения сопротивления, антагонизм между двумя народами обострился. В белорусской прессе поляки подвергались «яростной критике»^{1571}. Однако, в целом, белорусско-польские противоречия не переросли в вооруженные столкновения.