Текст книги "Поиски "Озокерита""

Автор книги: Федор Белохвостов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

она? Немка или русская?”

Таня открыла глаза. Она долго и недоуменно смотрела на Витковича, на его очки в золотой оправе.

– Вы в кабинете врача. В полной безопасности. Вам сделали операцию и наложили гипс. – Виткович

произнес это мягким, ровным голосом, как привык разговаривать с больными. Он не выпускал ее руки, следил

за пульсом. – Вы меня поняли? – спросил он, желая убедиться, как реагирует девушка.

– Да, – тихо подтвердила Таня.

– Вы русская?

Таня подумала и ответила:

– Да.

– Вы молодец. Вы хорошо… – профессор не договорил. Таня закрыла глаза, сознание снова оставило

ее. “Нужна кровь”, – подумал он.

Виткович исследовал ее кровь, определил группу. В кабинет вошла жена.

– Я не заходила к тебе, знала, что ты занят. Плохо ей?

– Ранение тяжелое.

– Как жаль! Старик мне рассказал о ней. Она так много сделала хорошего! Неужели у нее безнадежное

состояние? Неужели нельзя спасти её?

– Ей крайне нужна кровь, Юлюшка. Твоя группа подходит, но…

Женщина молча расстегнула пуговицы на кофточке и стала снимать ее…

После переливания крови состояние Тани улучшилось. Профессор и его жена сидели у постели девушки,

не смыкая глаз.

– Ну, сколько раз тебе говорить, Юлюшка, иди ложись, – полушепотом убеждал профессор жену. —

Нельзя же так! Тебе отдыхать надо, ты столько отдала крови – и сидишь. Пожалей себя.

Жена ничего не ответила. Она осторожно, с нежностью прижалась ухом к груди Тани, послушала,

посмотрела ей в лицо, но уходить и не собиралась.

Так продежурили они всю ночь. Таня ни разу не открыла глаз, но пульс ее становился лучше.

– Оказывается, Юлюшка, у тебя еще молодая и боевая кровь, – шутил профессор.

Утром Таня очнулась. На ее щеках заиграл легкий румянец. Профессор измерил температуру: она была

повышенной, но Иосифа Генриховича это не напугало.

– Все идет хорошо, – сказал он.

– Прошу вас, не скрывайте от меня правды… Если необходима операция… – с тревогой в голосе

произнесла Таня.

– Не беспокойтесь.

Иосиф Генрихович угадал, откуда возникла эта тревога у девушки.

– Теперь уже не может быть и речи об операции, дорогая моя. И нога и рука останутся у вас такими же,

как были. Только вам придется полежать.

Таня глубоко вздохнула.

– Мне не хочется лежать.

– Но ничего не поделаешь, придется лежать. Скажите, как зовут вас?

Таня не хотела было называть себя, но, вспомнив разговор Ксении и Морозенко о враче, сказала:

– Берта.

Профессор, как будто забыв, о чем спрашивал девушку, вдруг вынул карманные часы, посмотрел на них,

сунул обратно в карман жилетки и поспешно удалился из кабинета. Через несколько минут он вернулся вместе с

женой, оба несли по небольшому подносу с тарелками и чашечками, накрытыми салфетками.

– Вот мы будем завтракать, – сказал он тоном, каким разговаривают с маленькими. Жена его подвинула

к Тане столик, поставила на него поднос, а сама села на край кровати так осторожно, как будто боялась

разбудить спящего ребенка. Профессор стоял со своим подносом в руках и через очки наблюдал за женой.

Таня хорошо рассмотрела эту женщину. Лицо ее с тонким вздернутым носом и слегка изогнутыми

темными бровями было утомлено, под глазами виднелись большие синие круги. “У нее, наверное, грудной

ребенок, и она не спала ночь”, – предположила Таня.

– Все это надо скушать, – сказал профессор, ставя свой поднос на столик.

Таня проглотила несколько ложек бульона и поблагодарила. Но профессор настаивал, чтобы она съела

все, что приготовила жена. Подчиняясь воле врача, Таня без всякого аппетита жевала и глотала то, что давала ей

хозяйка.

Почти целый день Таня проспала. Когда отдыхали профессор и его жена, около больной дежурил Ян

Дроздовский.

Утром обо всем происшедшем за ночь стало известно в штабе партизанского отряда. Андрей узнал, что

Таня ранена, ей оказана квалифицированная помощь и сейчас она находится на квартире профессора

Витковича.

– Надежный ли этот профессор, не выдаст он Берту? – спросил Андрей у командира отряда.

– Профессор этот – человек наш. Он уж спас от смерти многих наших партизан. Нет, он не выдаст. Но

тут другая опасность есть.

– Могут пронюхать гестаповцы? – перебил Андрей.

– Это сейчас самое страшное, – продолжал руководитель партизан. – Хотя дом профессора Витковича

пока у гитлеровцев вне подозрений, профессор более года работал у них в госпитале, и сейчас они довольно

часто приглашают его в госпиталь на консультации к своим офицерам. Виткович очень крупный специалист в

своей области. Но может совершенно случайно угодить в его дом какая-нибудь облава…

– И тогда – все! – застонал Андрей. – Что же делать?

– Надо взять Берту и вывезти сюда, в лес. И сделать это надо немедленно, сегодня же ночью.

Андрей связался по радио с полковником Сергеевым, шифровкой доложил ему обо всем и о предложении

командира отряда. Полковник приказал вывезти Таню в партизанский отряд, а потом за ними будет прислан

специальный самолет.

Эту ответственную операцию поручили Ксении и деду Морозенко Назначили им в помощь еще

пятнадцать партизан во главе с Козловцевым. Несколько облегчало выполнение задачи то, что вся группа

Козловцева была еще в городе.

С наступлением темноты группа стала пробираться в условленное место, где должны все встретиться,

куда явится также и Ксения. По городу то и дело разъезжали немецкие патрули, шныряли полицейские. На

каждом углу партизан подстерегала опасность. Каждому надо было вести себя очень осторожно. Но люди в

группе Козловцева были все опытные, смелые и решительные.

К двенадцати часам ночи все были в ч сборе в пустом сарае одного из заброшенных дворов, недалеко от

улицы, где жил профессор и где была Таня.

Партизаны вполголоса обсуждали события прошедшей ночи, ругали себя за политическую близорукость

и потерю бдительности.

– Вот паразит-то! И как это мы его не раскусили, этого предателя? – сокрушался здоровенный дядя,

саратовец.

– Пашку жалко, – сказал кто-то.

– А Клава! Вот герой настоящий! Говорят, ее заморозили в бочке и она все вытерпела, ни слова не

сказала.

– Вот ведь как подделался гад! Да его бы, подлюгу, сразу надо было повесить.

Пришла Ксения с дедом Морозенко.

Коротко посовещались. Решили идти группами. Сначала пойдет Ксения с дедом. Потом будут

пробираться еще двое. За ними будут следовать парами остальные. Определили маршрут движения.

…Ксения и дед Морозенко со всеми предосторожностями пробирались на улицу, где жил профессор,

стараясь не вызвать подозрения к этой квартире.

Влажная земля почерствела от легкого мороза; на небе загорелись звезды; тьма отступала от города,

всходила бледная холодная луна.

– От ще чортов мисяц! – ворчал дед.

– Это, дидуся, не месяц, а луна, – засмеялась Ксения.

– Хай луна, шоб ий смолой икалось!

– Но и при луне, дедуся, легче ускользнуть, чем днем. Конечно, посетить дом профессора днем было бы

удобнее, но для нас это не подходит.

На улице сзади них появилась грузовая машина.

– Неужели патрули? – произнесла Ксения.

– Щоб им на тому свити смолой икалось! Що робити? Назад неможно, бо воны нас бачили.

Ксения оглянулась – партизан на улице не было, – они исчезли в подворотнях, видимо, раньше

заметили машину.

– Вот дойдем до улицы и повернем направо, а там сховаемся в каком-нибудь дворе, – предложила

Ксения.

Они дошли до угла и, повернув направо, быстро прошли шагов двести.

– Побежим, побежим, диду, вон сад виднеется. – Они побежали с такой осторожностью, что стука их

ног не было слышно. Но сзади послышался гул мотора, и машина повернула на ту же улицу.

– Щоб им на тому свити смолой икалось! Що робити?

– Бежим быстрее. Теперь уже ничего другого не сделаешь. У них подозрение.

Они побежали быстрее, но были настигнуты. Машина остановилась. С нее соскочили три немца.

– Хальт!

Ксения и дед продолжали бежать.

– Не стрелять. Забрать живыми, – кричал из машины офицер. Немцы побежали, держа автоматы

наготове.

– Не утечем, дивчино, – дед еле переводил дыхание. – От калитка, тикай, мое серденько, тикай, моя

ясынька, а я нимцев попридержу.

Немцы уже близко. Ксения юркнула в калитку. На деда сзади набросился немец. Дед стряхнул его с себя

и в упор выстрелил из пистолета, немец свалился замертво. Но за ним были еще двое. Вторым выстрелом дед

свалил еще одного. Третий метнулся за угол. К нему подбежали остальные. Их было человек двадцать. Все они

ринулись к деду. Дед бросил в них одну за другой две гранаты. Раздалось два сильных взрыва. Дед завернул во

двор. Там его подхватила Ксения, и они побежали.

– Тикай, мое серденько, я их попридержу, бо двум же не

втикты, – сказал дед и упал в тени. Ксения побежала.

Солдаты ползком подались во двор. Но дед лежал в тени и

хорошо видел немцев, как они, освещенные тусклой луной, ползли

к нему. Он прицелился и выстрелил, а вслед прогремели два выс-

трела сзади него. Два немца уткнулись головами в мостовую. Это

стреляла Ксения. Она не могла оставить деда.

– Та тикай же, доченька, швыдче! – крикнул дед.

Оставшиеся в живых немцы начали стрелять короткими оче-

редями из автоматов. Дед прижался к земле. Выпустив по не-

скольку очередей, они подождали. Было тихо. Немцы встали и по-

бежали в сторону деда. Дед этого только и ждал – выстрелил, еще

один споткнулся Немцы снова залегли и открыли беспорядочную

стрельбу по всему двору. Дед молчал. Он сунул пистолет за пазуху,

вынул из кармана гранату. Немцы, их осталось человек десять, не

поднимаясь, стреляли. Дед лежал, соображая, что же делать ему

дальше. Вдруг с другой стороны ударили по немцам из автоматов.

Это подоспела группа Козловцева. Немцы вскакивали, бежали на

улицу, но пули партизан настигали их.

Ксения подбежала к деду и схватила его за руку, помогла

встать на ноги.

– От и повоювалы. Щоб им на тому свити смолой икалось,

– говорил дед, тяжело дыша. Ксения изо всех сил тащила его.

– От бида, що нога у мене отнялась. Як же буде с пасекою?

Ксения поняла, что дед ранен в ногу. Подбежали остальные партизаны. Подхватили деда. На улице

заревел мотор.

– Вот черт, про машину-то мы забыли. Бегом на улицу, – крикнул Козловцев.

Партизаны кинулись на улицу, но было уже поздно – машина удалялась с большой скоростью.

– Удрал шофер, жалко, – бросил кто-то из партизан.

– Да, жалко – упустили. Сейчас он притащит сюда целую роту, – заметил Козловцев. – Забрать у

немцев оружие, документы, – распорядился он.

На улицу выбежала Ксения.

– Дедуся ранен в ногу, – сообщила она, – я перетянула ему ногу и отправила его с двумя партизанами.

– Хорошо, – ответил Козловцев. – Успеют они до света доставить его на базу?

– Думаю, что успеют… Им главное – выйти из города. А там за городом они подождут вашу машину в

условленном месте.

– Какую машину, в каком условленном месте – спросил Владимир. Ксения не успела рассказать ему о

машине.

– Ах, я же забыла тебе сказать – в наше распоряжение выделена грузовая автомашина с

соответствующими немецкими знаками и с пропуском. Она будет ждать вас в гараже механического завода. Это

недалеко от квартиры профессора, всего три квартала. Я провожу вас туда. Там шофер наш. Ему известен

маршрут вашего движения.

– Это хорошо, а то у нас времени осталось мало: на эту неожиданную стычку мы потратили более часа.

Кажется, все обошлось благополучно, наши все целы, за исключением деда. Нам надо быстрее уходить отсюда.

Подошли партизаны и сообщили, что оружие и документы забрали.

– Пошли, товарищи, нам надо выполнить основную задачу. Будем пробираться через дворы и сады.

Через улицу переходить только по одному и с большей осторожностью.

Группа исчезла во дворе.

А через несколько минут к месту происшествия подошли два грузовика, битком набитые вооруженными

гитлеровцами. Немцы Соскочили с машин и стали не без опаски окружать дом и двор, где час назад была

перестрелка. Вскоре они увидели при лунном свете своих убитых собратьев, но партизан не обнаружили…

Наконец-то партизаны добрались до забора, что окружал двор профессора Витковича.

– Подождем, пока подойдут все, – сказала Ксения. Она распахнула пальто, сдернула с головы платок на

затылок. Ее волосы на голове были мокрыми.

– Смотри, простудишься, застегнись, – сказал Владимир, в свою очередь снимая шапку и вытирая пот

со лба. Луна скрылась словно за гигантскую черную штору.

Шумно дыша, стали подходить остальные партизаны.

– Ох, и прытка ты, Ксения, замучила, – полушепотом сказал пожилой партизан.

– Что же, тебе впервой? – ответил второй.

– Не впервой-то не впервой, да уж больно она прытка, – не сдавался первый.

– Двое будут здесь, остальные – во двор. Строго следить за улицей. Мы с Ксенией пойдем в дом, —

сказал Козловцев и мягко прыгнул через забор. Партизаны помогли подняться Ксении, а с другой стороны

забора ее принял на руки Владимир. Как-то невольно он прижал ее к груди. Ксения еле заметно поцеловала его

в щеку.

Партизаны тенями разошлись по двору.

Ксения и Владимир пошли в дом. Козловцев чуть дотронулся до двери, и она бесшумно отворилась.

– Странно, – заметила Ксения. – Они всегда запирались. – Она побежала в квартиру и вскрикнула.

Козловцев одним прыжком подскочил к ней и тоже невольно тяжело простонал: безжизненное тело профессора

лежало на полу, а над ним сидела, согнувшись, его жена. Плечи ее вздрагивали, она беззвучно рыдала, ее

волосы поседели.

Владимир и Ксения сразу поняли, что свершилось самое страшное, чего они боялись…

Под вечер Таня проснулась Она выглядела значительно лучше, чем утром. Настроение у нее было

бодрое.

– О, мы уже проснулись! Как мы себя чувствуем? – прикасаясь к руке девушки своими тонкими

пальцами, спросил Иосиф Генрихович.

– Сейчас уже вечер, темно. Неужели я так долго спала?

– Хорошо. Все хорошо. Это я устроил вам такой сон.

Профессор присел на стул около кровати.

– Вы не боитесь держать меня у себя? – спросила Таня.

– Не стоит спрашивать об этом. – И после паузы он продолжал: – Между прочим, у меня есть

документ, что я хорошо лечил немецких солдат. И это мне иногда помогает. Когда они бывают в моей квартире,

я показываю им этот документ, и они не делают обыска. – Профессор замолчал, машинально поправил очки.

– Я хотел бы знать ваше имя. – Он так всматривался в девушку, как будто в первый раз увидел ее.

– Берта.

– Берта. Да, да, совершенно верно, Берта, Мне уже кто-то говорил. – Профессор замолчал и стал

сосредоточенно рассматривать что-то на, белом одеяле. Потом снова заговорил: – Скажите, дорогая моя, в чем

заключается счастье} А? Как вы думаете? Конечно, я больше вашего прожил на свете. Вот, знаете ли, много

думал я последний год над этим вопросом. Представьте себе…

В дом постучали. Через минуту в передней послышалась немецкая речь. Профессор вскочил с постели,

надел халат, достал из столика справку о том, что он работал в немецком госпитале, и со свечкой пошел в

переднюю.

– Какого черта так долго не открывали? – закричал

офицер с черной повязкой на левом глазу.

– Извините, господин офицер, мы же спали, – ответил

Виткович по-немецки.

– Перестаньте болтать, – оборвал его офицер. —

Распорядитесь, чтобы во всех комнатах зажгли спет.

Профессор сказал прислуге, чтобы она засветила лампы.

“Пусть не думает этот негодяй, что я боюсь зажечь свет”, —

подумал профессор, подавая офицеру справку. Офицер брезгливо

взял в руки бумажку, посмотрел ее.

– Это вы можете оставить себе. Я хочу осмотреть ваш дом.

– Офицер сделал знак стоявшим сзади него солдатам.

Они прошли в кухню, осмотрели все шкафы, заглянули в

столовую, перерыли буфет. Ничего не обнаружили.

– Это спальня, – предупредил профессор видя, что офицер

и солдаты направляются в спальню.

– Ну и что же? Мне надо осмотреть ваш дом, – ответил ге-

стаповец и толкнул дверь в спальню. Здесь стояли две широкие

кровати, два ночных столика, два гардероба. На одной кровати ле-

жала испуганная жена профессора. Она натянула на себя одеяло, оставляя открытой только верхнюю часть

лица. Солдаты заглянули под кровать, прощупали одежду и белье в гардеробах.

– Откройте лицо, – сказал офицер и небрежным жестом показал на жену профессора. – Я вам говорю!

– повысил он голос, видя, что женщина продолжает лежать закрытой.

– Юлюшка, открой лицо, – предложил Иосиф Генрихович. Жена открыла лицо, офицер взглянул на нее.

– Пойдемте дальше, – распорядился он.

– Там мой кабинет. Я – профессор медицины.

– Ну и что же?

– В кабинет заходить нельзя. Там больной в тяжелом состоянии. – При этих словах лицо профессора

побледнело. Он загородил собою дверь в кабинет. Офицер схватил его за плечо и оттолкнул, говоря:

– Будьте благоразумны. Не вы, а мы устанавливаем порядки и знаем, что можно смотреть, что нельзя. —

Он открыл дверь и вошел в кабинет. Здесь не было лампы, свет проникал лишь через открытую дверь, в

которую они вошли.

– Принесите же свет, – крикнул офицер.

Вошел солдат с лампой. Офицер увидел бледное лицо с закрытыми глазами, обрамленное белым

колпаком, надвинутым на голову до бровей, и белым одеялом – до подбородка.

– Что у вас за больная?

– Я вас не понимаю, – переспросил профессор.

– Я спрашиваю, что у вас за больная, откуда она и что с ней?

– Это частная жительница, попала под машину, перелом костей ноги и руки. Лежит в гипсе.

– Где у вас еще комнаты? Показывайте.

Профессор показал немцам ванную и повел в кладовую. Когда был осмотрен каждый уголок дома и

двора, немцы собрались уходить. Профессор в душе восторгался удачей Но офицер вдруг резко повернулся и

объявил:

– Я хочу осмотреть больную. Дайте лампу в кабинет. – Профессор как будто не слышал этих слов. —

Дайте же лампу, я говорю.

Все снова вошли в кабинет. Офицер сдернул с Тани колпак и отшатнулся в изумлении Потер свой

здоровый глаз и вновь уставился на девушку. Наконец его лицо перекосилось в улыбке.

– А-а, прекрасная Берта Шлемер! Какая удача! Она еще жива? Какая удача! Взять! – скомандовал он

солдатам.

– Не троньте, не позволю! Ее нельзя трогать, – запротестовал профессор, дрожа всем телом. – Мое

дело лечить. Я всех лечу. – Дрожащей рукой он совал офицеру справку

Офицер схватил бумажку, разорвал ее, бросил клочки на пол и повторил:

– Взять!

Профессор загородил собою Таню:

– Не позволю! Не имеете права! Это кощунство…

Офицер молча подошел к профессору, выхватил пистолет и в упор выстрелил. Иосиф Генрихович рухнул

на пол.

Таню унесли.

– Тани нет. Ой, что же они сделают с ней. – Ксения зарыдала, прислонившись к стене.

– Ну, перестань, милая Нам некогда плакать, – успокаивал ее Владимир.

– Как же они не забрали Юлию Владиславну? – выговорила Ксения.

– Наверное, капитан Шмолл забыл все на свете, когда увидел Берту, – ответил Владимир – Но они все

рчвно не оставят в покое жену и близких профессора. Надо забрать их в лес и сделать это немедля.

– Милая Юлия Владиславна, – Ксения села на пол рядом с женой профессора, обняла ее за плечи, но

не знала, что сказать. Да и что скажешь сейчас этой женщине, сраженной горем!

Жена профессора подняла голову и посмотрела на них сухими покрасневшими глазами.

– Милая, хорошая Юлия Владислава. Мы заберем сейчас Иосифа Генриховича, и вы поедете с нами.

– Хорошо, – выдохнула бедная женщина и опять склонилась над мужем и зарыдала.

Козловцев выбежал во двор, позвал партизан и приказал им взять имущество профессора. В ванной он

нашел заплаканную, дрожащую всем телом прислугу. И ее заставил собирать вещи.

– Придется машину подогнать сюда. Все погрузим здесь, – сказал Козловцев. – Мы быстро соберем

все, а ты, Ксения, иди домой, по пути скажи шоферу, чтобы подъезжал сюда. Надо спешить, а то ночи стали

короткие. До рассвета недалеко.

– Хорошо, так и сделаем, – ответила Ксения. Она вышла из дома, закутала голову, застегнула пальто.

Владимир выбежал проводить ее. Она обняла его за шею и крепко поцеловала.

– Будь осторожен, милый, – прошептала она.

– Будь и ты осторожна, – ответил Владимир. – Когда мы еще встретимся?

– Вот скоро кончится война, и мы тогда уж никогда не будем расставаться, – сказала Ксения. Она еще

раз поцеловала Владимира к быстро ушла.

Козловцев возвратился в дом. Вещи почти все уже были связаны в узлы. Юлия Владиславна сидела,

склонившись над мужем.

Владимир и прислуга подняли женщину и стали одевать.

Вскоре подошла машина Ее загнали во двор. Положили в кузов тело профессора, быстро погрузили

вещи, усадили Юлию Владиславну и прислугу. Разместились и партизаны.

Машина благополучно выехала из города. Мороз сковал полевую дорогу, и сейчас партизаны неслись с

полной скоростью. В небольшом лесочке они догнали деда Морозенко и сопровождавших его двух партизан,

быстро посадили их в кузов и направились в лес.

В одноэтажном кирпичном доме, рядом с комендатурой, помещался немецкий госпиталь, где была палата

для солдат и палата для гражданских немцев, наводнивших город в первые дни оккупации. Таню привезли в

этот госпиталь, освободили для нее две смежные комнаты, соединенные дверью. В одной комнате положили ее,

в другой неотлучно находилось двое часовых. Ночью в комнату, где помещалась охрана, поставили полевой

телефон.

Всю ночь Таня не спала. “Что они сделали с профессором? Жив ли он? Неужели убили такого

замечательного человека?” – думала она.

Потом мысли ее стали перекидываться с одного на другое.

Она старалась не думать о своем собственном беспомощном поло-

жении. Ей вспомнилась Зоя Космодемьянская. Таня была в Моск-

ве, когда стало известно о великом героическом подвиге пламен-

ной юной патриотки. Тогда Таня завидовала Зое, ее мужеству, сме-

лости, отваге. “Вот так надо любить свою Родину, если ты хочешь

ей счастья, – говорила Таня своим подругам. – Вот так надо

бороться за свою Родину. Зоя будет всегда примером в моей жиз-

ни”.

“Нет, что бы ни случилось со мною, я не сдамся, – думала

Таня сейчас. – Выдержу все, какие бы пытки не ожидали меня, я

не паду духом. Милая Родина! Я отдам за тебя всю свою кровь,

капля за каплей!”

Целый день Таня пролежала с закрытыми глазами, как бы

без сознания. Она не теряла надежды, что к ней придут на помощь

– нужно выиграть время. Раза три за день появлялся врач-немец.

Он осматривал и выслушивал ее, выходил в соседнюю комнату, с

кем-то говорил по телефону. Каждый раз, как ни напрягала слух,

Таня не могла понять ни одного слова из разговора – мешала за-

крытая дверь. А вечером пришли двое. Они раскрыли ей рот и ста-

ли вливать какую-то жидкость. Она проглотила этой жидкости ста-

кан, а может быть, и больше. После этого Тане сделалось немного

лучше, она заснула.

Ночью она услышала сквозь сон, как ее трясут за плечо, открыла глаза и в освещенной электричеством

палате увидела майора Вейстера. Таня застонала и вновь закрыла глаза, но майор не уходил. Он стоял около

кровати и вглядывался в ее лицо.

– Я знаю, что вы не спите, – сказал он тихо. – Не бойтесь меня, выслушайте. Теперь я уже наверняка

знаю, что вы советская разведчица. Я предполагал это и раньше. Был у меня случай наглядно убедиться в этом.

Тогда мне срочно нужен был генерал. Я поехал к нему на квартиру. Там были вы. Я услышал телефонный

звонок в столовой. Мне показалось, что если бы генерал был в столовой, то он взял бы трубку. А коль он не

берет трубку, естественно предположить, что он в другой комнате. Следовательно, трубку должен взять его

адъютант. И я открыл дверь столовой, чтобы войти, но, увидев вас, тут же закрыл дверь… Должен вам сказать,

что вы хорошо выполняли свою роль. Но не за тем пришел я к вам, чтобы сказать это. Слушайте. Мне поручено

сегодня ночью предварительно допросить вас, но я не собираюсь этого делать. Я хочу высказать вам то, что у

меня на душе. – Майор помолчал, собираясь с мыслями. Он сел на кровать, взял Таню за руку. Потом

продолжал: – Вы хотите знать, кто я? Я – коммунист. Я – немец. Я предан Германии и ее народу. Я тяжело

переживаю трагедию немецкого народа, в которую вовлек его фашизм. Но я – интернационалист. Вы простите

меня, фрейлен, что говорю так бессвязно. Тут не место, да и не время для пышных речей, но мне хочется, чтобы

вы поняли меня. – Майор опять замолчал, как бы собираясь с мыслями. – Мне часто вспоминается ваш

великий писатель Лев Толстой, который в одном из своих произведений говорил: как ни стараются люди,

собравшись тысячами на маленьком кусочке земли, топтать эту землю, забивать ее мостовыми, устилать

тротуарами, уничтожать на ней все живое, но земля, обогреваемая весенним солнцем, с энергией неиссякаемой

пробивает камни мостовой зеленой травой… Вот так и наша германская коммунистическая партия. Как ни

стараются гитлеровцы топтать ее, загонять в казематы, истязать ее лучших людей, но она, обогреваемая идеями

коммунизма, впитывая в себя опыт партии большевиков, с энергией несокрушимой дает новые побеги.

Немецкие коммунисты в последние годы работали в тяжелых условиях, но не сложили своего оружия. С

каждым днем крепнут их ряды, с каждым днем все больше становится людей, сочувствующих социализму. Не

удивляйтесь, что я говорю вам это при часовых, которые сидят в соседней комнате. Это мои люди. Я сказал все

это для того, чтобы вы знали, кто я, чтобы вы убедились, что у вас, я имею в виду вашу страну, больше друзей,

нежели врагов. Теперь слушайте дальше. По мере своих сил я помогал вам. И вас лично я постараюсь вырвать

из рук капитана Шмолла. Вами весьма заинтересовалась ставка. Генерал и комендант получили строжайшее

приказание доставить вас в ставку живой. Они, конечно, будут лечить вас, чтобы потом… повесить. Завтра в

двенадцать часов дня за вами приедут из ставки. Вот все, что я хотел сказать вам. Прощайте, желаю вам успеха,

здоровья и счастья.

Майор слегка пожал ее руку и вышел.

До утра Таня не могла уснуть – разные мысли волновали ее. Ей было тяжело, во рту пересохло, очень

хотелось пить, и она напрягала всю свою волю, чтобы не потерять сознания, выдержать до конца. В посещении

майора она усматривала какую-то ловушку, но не была в этом твердо уверена. Иногда ей казалось, что если бы

это было провокацией, то она в речи майора обязательно уловила бы фальшь. Но его слова звучали очень

искренне.

Утром снова пришел тот же врач, молча осмотрел ее, сделал укол в руку и удалился. Час спустя ей

принесли завтрак. Она не открыла глаз, продолжая разыгрывать беспамятство. Ей опять открыли рот и стали

вливать какую-то микстуру.

Около двенадцати часов в палату вошел солдат. Он бегло взглянул на Таню, затем вышел к часовым, о

чем-то поговорил с ними шепотом. Через открытую дверь Таня слышала, как зазвонил телефон, и один из

часовых сказал: “Все хорошо”.

Теперь в палату вошли трое.

– Не кричите, Берта Шлемер, это не поможет, – сказал один из вошедших.

Таню подняли и с возможной осторожностью положили на носилки, накрыли простыней, вынесли из

помещения. На улице стояла санитарная машина. Таню внесли в кузов, где оказались пружинные носилки Ее

переложили на эти носилки – Два солдата сели с ней, третий с шофером, и машина тронулась, постепенно

набирая скорость. Пружинные носилки подкидывали Таню. Один из солдат сдерживал их, стоя на коленях. Таня

напрягала все силы, чтобы не застонать…

Спустя пять минут после того, как отъехала санитарная автомашина, из комендатуры вышел капитан

Шмолл. Левый глаз его все еще был закрыт черной повязкой. Но одет он был щегольски, в парадный костюм.

Заложив руки э карманы, покуривая сигару, капитан тихо прохаживался между комендатурой и госпиталем.

Изредка он посматривал на ручные часы…

Прошлой ночью Андрей совместно с Батькой и секретарем горкома партии решили сделать налет на

госпиталь и взять Таню. Но на ночь около госпиталя была выставлена усиленная охрана, а рядом находилась

комендатура, где размещалась команда эсэсовцев. Хотя это обстоятельство и не изменило бы решения Андрея,

но неожиданно возник другой вариант операции.

… Перед вечером Ксения зашла к Зине.

– Вот чудненько, что ты пришла, Оксанушка, милая, – вскрикнула Зина, стащила с девушки пальто и

повлекла за собой.

Комната, в которую они вошли, с двумя большими окнами, завешенными тюлем, застланная коврами,

заставленная мягкой мебелью и массой безделушек, была залита яркими лучами заходящего солнца. Зина, с

вьющимися локонами, в сиреневом платье, была вся какая-то воздушная.

– Вот чудненько, что ты пришла, – щебетала она, – а я так соскучилась о тебе! И где ты пропадаешь?

– Зина усадила Ксению на диван и сама уселась рядом. Затем вскочила, подбежала к столику, схватила

сигарету, прикурила от зажигалки, которая была выточена в форме женской фигурки, затянулась. Зеленые глаза

ее вдруг стали грустными.

– Ты стала курить, Зина? Что это с тобой? Зачем ты куришь? – спросила Ксения.

Зина еще раз затянулась, выпустила изо рта облако дыма, размяла сигарету в пепельнице.

– Ты знаешь, Оксанушка, меня иногда такая тоска гложет…

– Отчего же тоска гложет тебя? Ты всегда говорила мне, что тебе хорошо живется, тебя любят мужчины.

– Это правда, мужчины меня любят. Вот вчера опять приходил этот обер из гестапо. Он славненький Он

очень любит меня Но мне хочется большего, понимаешь, большего. А может, это счастье настоящим было, а я

чего-то большего ждала, как говорят. Только нет, это счастье не настоящее. Чувствует мое сердце. Ты

понимаешь, Оксанушка, у меня талант, меня любят мужчины! Но ведь как же я транжирю этот талант? Кому я

приношу радость? Я думаю, что я должна любить одного хорошего, русского всю жизнь, сделать его

счастливым по-настоящему. Ты понимаешь, был у меня жених, Николай. Такой большой и красивый. И

понимаешь, мне в последнее время кажется, что я с каждым днем все сильнее и сильнее люблю его. А может

быть, это не тот Николай? А может быть, это совсем и не Николай? Может быть, это просто настоящий человек,

которого создало мое воображение, мои грезы? Но он же придет ко мне, Оксанушка, придет. Ках ты думаешь,

полюбит он меня? Обязательно полюбит. Своей любовью, своим талантом я заставлю любить меня. Я брошусь

ему на шею, обовьюсь вокруг него, как виноград обвивает дерево, буду целовать его всего-всего и любить

страстно, беспрестанно. Разве он откажется от меня, а, Оксанушка? Я буду его рабыней. По его дыханию я буду

угадывать его желания и предупреждать их. Разве он не захочет любить меня, Оксанушка, а? – Зина сделала

паузу. На ее глазах были слезы. Ксения никогда не видела ее такой.

– Вот только глаза у меня зеленые, – продолжала Зина, – на мои глаза мужчины всегда смотрят как-то

нехорошо. Вот в штабе работала переводчица Берта. Вот у нее глаза были! Голубые-голубые! А лицо – белое-

белое. А губы красивые-красивые. А мои, как лепешки. От этой Берты все немецкие офицеры с ума сходили. Я

сама много-много раз слышала, как они восторгались Бертой. А вчера мой обер, что в гестапо служит, ты

знаешь его, был у меня. Так вот он говорит, что эта Берта была русской разведчицей. Вот какая девушка! Милая