Текст книги "Поиски "Озокерита""

Автор книги: Федор Белохвостов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Здоров був, земляче!

Профессор как будто недовольно посмотрел через очки в золотой оправе на деда, на девушку с родинкой,

стоявшую за широкой спиной деда, и ничего не ответил. Дед помолчал, погладил седую бороду и спросил:

– Як вин себе почувае?

Профессор молчал, о чем-то сосредоточенно думая. Потом поправил очки, молча поднялся со стула и

проводил деда с Ксенией в ванную комнату, а сам плотно прикрыл снаружи дверь.

Козловцев лежал на спине, укрытый белой простыней до подбородка, и спал. Морозенко нагнулся над

кроватью, прислушался к дыханию больного и повернулся к девушке.

– Добрый хлопыць! – ласково сказал он. – Буде житы та нимцив быты.

Ксения с любопытством рассматривала спящего Козловцева. Его волосы были причесаны, желтовато-

бледное лицо окаймляла черная бородка. Посидев еще немного около раненого, старик ушел, а Ксения осталась.

Потом она часто приходила сюда и ухаживала за Козловцевым.

…Прошло два месяца. В местных лесах появился Батько Черный. Многие из хутора ушли к нему

партизанить. Пошел в лес и Морозенко. За ним потянулись выздоравливающие бойцы Красной Армии, когда-то

подобранные им на поле боя.

Владимир Козловцев поправился. Ксения проводила его в лес, где он и встретился со своим спасителем

– дедом Морозенко.

– От дивись, який гладкий став, а ще хотив у рай! – весело воскликнул Морозенко, и в глазах его

появилась счастливая улыбка. Козловцев молча обнял деда. Они трижды поцеловались.

Ксения затуманенными, радостными глазами любовалась трогательной встречей Владимира с дедом.

– А, золота дивчина! – приветствовал ее Морозенко. Она подала ему руку, дед пожал ее, ласково

посмотрел на девушку.

– Спасыби тоби, голубка. Як твое прозвище? – спросил он у Козловцева.

– Козловцев Владимир.

– Ну, тоди я тебе Козулею буду зваты. Горазд?

Ксения вернулась в город. А Морозенко и Козловцев с тех пор уже не разлучались.

Отряд мстителей разрастался, набирал силы. Батько Черный, как они звали своего командира, бывшего

управляющего конторой Госбанка Антона Костенко. разнообразил тактику отряда. То отряд в полном составе

совершал крупные операции, то расползался по всей окрестности мелкими группами в пятнадцать–двадцать

человек, и эти группы совершали диверсии далеко от центральных баз и штаба отряда Командиром одной из

таких групп и был назначен хорошо проявивший себя в боях Владимир Козловцев. Морозенко, когда узнал, что

Козловцев уходит с группой, не захотел отставать от него.

– Пиду и я з тобою. Буду я у тебе або комиссаром, або начальником штабу, – заявил дед и пошел с

Козловцевым. Так они и ходили по лесам вместе.

Еще в то время, когда он отлеживался у доктора и Ксения ухаживала за ним, Владимир понял, что

полюбил эту славную украинскую девушку, а вместе с нею полюбил и украинскую речь. Была у него и другая

причина учить украинский язык: его друг – дед Морозенко говорил больше по-украински, и Владимир часто

не понимал его. Был однажды такой случай. Пошли они с дедом взрывать мост. Морозенко должен был

подползти с одной стороны, устроить шум, отвлечь часового, а Козловцеву предстояло напасть на часового,

потом взорвать мост. Поползли они сперва вместе, потом дед говорит командиру:

– Я пиду, а ты чекай1.

– Куда? – спросил Козловцев.

– Чекай, кажу, – шептал дед.

1 Чекай – ожидай.

– Куда тикать, зачем? – недоуменно шипел Козловцев.

– Та лежи тут! – рассердился дед и пополз. После такого случая и начал Козловцев изучать украинский

язык.

… Листья на деревьях увядали, желтели; еле заметный ветерок неторопливо перебирал их и отрывал

отжившие, засохшие. Осеннее солнце скупыми лучами пробивалось сквозь редеющую листву.

Под большим дубом дымил костер, над которым висело ведро. Недалеко от костра, среди полянки, на

сваленном дереве сидели двое: плотный, широкоплечий старик с седой бородой – дед Морозенко и сухощавый,

подвижной, похожий на цыгана Владимир Козловцев.

– Опять не то? – раскатисто захохотал Козловцев.

– Нэ тэ, Козуля, нэ тэ кажэшь, – сердито говорил дед Морозенко. – Я буду казаты: “Мы з тобою

йшлы?” А ты видповидай: “йшлы”. Я буду казаты: “Кожух знайшлы?” А ты кажи: “Знайшлы”. Я буду казаты:

“А дэ вин?”

– Кто? – спросил Козловцев, улыбаясь.

– Та погодь! Не лизь у пекло. Дай закинчить инструкцию. Я буду казаты: “А дэ вин?” Тоби трэба казаты:

“Хто?” Я буду казаты: “Кожух!” А ты кажи: “Якый?” Я буду казаты: “Та мы з тобою йшлы?” Тоби трэба казаты:

“йшлы”. От як. Зрозумив?

– Вразумил.

– Ну так давай!

– Давай!

– Мы з тобою йшлы?

– Йшлы.

– Кожух знайшлы?

– Якый? – блеснув глазами, спросил Козловцев.

– Нэ тэ кажэшь. Тоби трэба казаты: “Знайшлы”.

– Знайшлы.

– А дэ вин?

– Хто?

– Та кожух!

– Якый?

– Та мы з тобою йшлы?

– Йшлы.

– От добрэ! Вытрымав испыт, голубе. – Дед одобрительно похлопал Козловцева по плечу.

В стороне сидел сутуловатый человек с круглым веснушчатым лицом и чистил пистолет.

– Чтоб вас черти взяли, – сказал он раздраженно. – Сидите и болтаете. Надо драться, а вы…

командиры тоже!

– Якый ты швыдкий! – заметил Морозенко, глянув на партизана.

– А что без толку сидеть? Мы же партизаны, действовать должны.

– На то буде указ начальства.

– А где оно, начальство? В чаще, в блиндажах где-нибудь прячется. Волков бояться – в лес не ходить.

– А начальство на своему мисти. Воно знае, шо трэба робыть.

– Послали бы меня к командиру, я бы с ним поговорил. Нельзя так сидеть, в неделю одну операцию

проводить Надо ударить всем отрядом, а не группками ползать.

Морозенко посмотрел на партизана, но ничего не сказал…

Если бы здесь оказалась Таня, она узнала бы в веснушчатом партизане Тимофея Гордиенко. Месяца два

назад Гордиенко появился в этом лесу. Его нашли партизаны разведчики и привели к Козловцеву. Гордиенко был

весь оборван, грязный, в синяках. Назвался он Ивановым и в доказательство выпорол из брюк помятый и

потертый партийный билет на имя Михаила Иванова.

– Контуженным попал к немцам в плен, – рассказывал Гордиенко партизанам. – Был в немецком

лагере Потом нас повезли в Германию. Ночью на ходу поезда я выпрыгнул из вагона и ушел в лес, стал искать

партизан, чтобы мстить проклятым извергам-фашистам. Вот и встретил вас и теперь как хотите, я никуда не

пойду. Давайте мне любое боевое задание.

Козловцев, посоветовавшись с дедом, оставил его в своей группе.

Через несколько дней Гордиенко получил задание – взорвать мост. Партизаны установили за ним

наблюдение. Гордиенко отлично справился с этой задачей.

Когда Козловцев был на докладе у Батьки Черного, то рассказал о новом партизане.

– Что ж, хорошо, пусть останется в вашей группе, – разрешил командир. – Только смотрите, человек

незнакомый, чтобы он не знал, где наш штаб, где наши базы, чтобы он не знал, где работают другие группы.

Присматривайтесь к нему, проверяйте в бою, не верьте словам.

Кто мог знать тогда, что Гордиенко с первых дней войны изменил своей Родине и своему народу. Он был

призван в Красную Армию, но в первом же бою перешел на сторону немцев, предложил им свои услуги. Своей

предательской работой он втерся в доверие к гитлеровцам, и те отправили его в Германию, определили в школу

диверсантов. По окончании подготовки Гордиенко прибыл в Киев и успел уже выдать в руки палачей десятки

советских патриотов. Теперь он получил новое задание: пробраться к Батьке Черному, раскрыть партизанский

штаб, базы.

Так он попал в боевую группу Козловцева и деда Морозенко. Гордиенко отличился еще в нескольких

операциях, постепенно входил в доверие к партизанам. Однажды группа Козловцева проводила вылазку

совместно с рабочими, железнодорожных мастерских. Связь с мастерскими устанавливалась через Клаву. И

Гордиенко узнал эту партизанскую явку.

…Сидя на сваленном дереве, Морозенко перочинным ножом выстругивал кленовую ложку, а Козловцев

курил и любовался ловкой работой деда. Солнце перевалило за полдень, облака сгущались, воздух холодел.

Ветер заметно усиливался. Козловцев поднялся с дерева, вытянул за ремешок из кармана брюк серебряные

часы, посмотрел время. Морозенко глянул на солнце.

– Я пиду, я непомитно пролизу, – предложил дед.

– Тебе нельзя, дидуся, – задумчиво сказал Козловцев и, помолчав, добавил: – И мне начальство

запретило идти. Вот тут и решай, как быть.

– Що ж робыты?

Козловцев задумался…

Партизанам стало известно, что через район их действия будет перебрасываться по железной дороге

танковая дивизия в полном составе из Франции. Группа получила приказ совместно с отрядом

железнодорожных рабочих взорвать железнодорожное полотно, атаковать первый эшелон, уничтожить личный

состав гитлеровской, дивизии. Операция готовилась на завтра. Всё партизаны Козловцева уже вышли в леса,

близкие от места операции. Был послан связной к Клаве, чтобы уточнить время операции. Он должен был

вернуться еще ночью, но вот уже прошло полдня, а его все нет. У Козловцева не было уверенности, что связной

встретился с Клавой, Надо направлять второго человека в город, но, кроме Иванова, послать некого.

– Що ж робыты? – еще раз спросил Морозенко.

– Придется посылать Иванова, – сказал Владимир и по глазам деда увидел, с каким нежеланием

соглашается он на это. Но что же делать? Козловцев тоже не хочет связывать с Клавой лишнего человека, но

иного выхода не было…

– Иванов! – позвал Козловцев Гордиенко.

– Чего?

– Придется тебе сходить в город.

– Давно бы пора, засиделся, – с готовностью ответил тот.

– Иди сюда.

Гордиенко закончил сборку пистолета, щелкнул затвором, проверяя, как он действует, и подошёл к

Козловцеву.

– Пойдешь в город. – Владимир назвал ему адрес явки.

– Это та самая, которая тогда с железнодорожниками была? – уточнил Гордиенко.

– Да. Она. – Козловцев сказал Гордиенко пять условных слов, смысла которых тот не понял, и приказал

передать эти слова Клаве.

Гордиенко поспешно собрался и ушел. Он торжествовал победу.

“Вот теперь уж я узнаю, где она принимает партизан, где ее квартира постоянная, – думал Гордиенко о

Клаве, шагая в сторону города. – Но заявлять о ней еще рано. А может быть, заявить? Да что толку, ведь ничего

еще не знаю. Не знаю, с кем она встречается в городе, ничего я еще не установил, а заявить – возьмут ее,

попадет она в руки гестаповцев, там ей дадут жару, и, конечно, все выболтает. А чья будет заслуга, кто узнает

явки, кто раскроет партизан? Все тот же Шмолл, ему и награда, а я опять в стороне. Нет уж, я все раскрою, а

потом пойду и скажу генералу, без посредников обойдусь, пусть сам генерал узнает, кто я такой. Это будет

лучше”.

Размышляя так, Гордиенко дошел до города. Начало уже смеркаться.

По одной из северных улиц города в это время шел юноша со светлым пушком на верхней губе и с

редкой, такой же светлой бородкой. Это был партизан Пашка. Вчера его послали к Клаве, но только сегодня он

смог встретиться с ней, а сейчас возвращался в лес. Далеко впереди себя Пашка увидел немца с полицейским.

Он замедлил шаг, наблюдая, куда они пойдут. Если они свернут вправо, то он решил обойти их по улице слева,

если они свернут влево – он обойдет их справа. Спокойно шагая по улице, Пашка посматривал на

полицейского и немца, идущих впереди него. Вдруг он заметил, как из-за угла вышел сутуловатый человек и

пошел прямо навстречу патрулю. В этом человеке Пашка издали признал партизана Иванова. “Вот черт,

влопается”, – подумал Пашка и стал соображать, как ему дальше действовать. Тем временем Иванов

повстречался с немцем и полицейским. Вот они остановились, о чем-то поговорили с “партизаном” и пошли в

свою сторону, а Иванов продолжал путь. Пашка видел, что патрульные даже документов не проверили у

Иванова, и это показалось подозрительным, тем более, что Пашка недолюбливал этого веснушчатого человека

Казалось, что Иванов как-то не так и не то говорит, что должен был бы говорить товарищ в откровенной беседе,

какая-то натянутость чувствовалась в его словах; нередко Иванов хвастался своими боевыми подвигами, а это

не принято было в группе Козловцева. Иванов часто заискивал перед товарищами, усиленно старался

приобрести друзей среди партизан. “Черт его знает, что он за человек”, – заключил Пашка и решил не

сворачивать на другую улицу, а сойтись с Ивановым, попытаться узнать, куда тот идет. Встретившись, они

повернули за угол. Иванов знал, что Пашка вчера был послан в город и что его ожидали утром Козловцев и дед.

– Ты все равно, что с приятелями беседовал, с этими сволочами, – первым заговорил Пашка, когда они

пошли по другой улице.

Гордиенко враждебно покосился на парня и ответил:

– А что же трусить перед ними? Волков бояться – в лес не ходить.

– Они у тебя даже документов не спросили.

– Значит, не вызвал подозрений. Вот и не проверили. Сказал им, что иду с огорода, вот и все.

– И они поверили?

– Видать, поверили. Да что ты расспрашиваешь? Сам же видал.

– Видал.

– Чего спрашивать?

– Куда идешь? – спросил Пашка и голосом, каким он произнес эти слова, окончательно показал, что он

в чем-то подозревает Иванова. Предатель понял это.

– А тебе что за дело? – грубо ответил Гордиенко и тут же подумал: “Надо как-то по-другому

поговорить с этим мальчишкой, а то, если сейчас разойтись с ним, наболтает Козловцеву, может повредить

мне”.

– Хочу знать, куда ты идешь, вот и спрашиваю, – настойчиво продолжал Пашка. – Может быть, тебе и

не нужно ходить.

– А ты где был? – в свою очередь задал вопрос Гордиенко. Но Пашка считал, что он имеет право

спрашивать других, тогда как сам никогда не отвечал на подобные вопросы, а когда его спрашивали, он или

заговаривал о другом, или молчал с гордым видом опытного и бывалого конспиратора.

– Я тебя спросил, куда ты идешь, а чего ты меня пытаешь?

Гордиенко обдумал уже, что ему делать, чтобы не навести на себя подозрения. Он стал хитрить.

– Иду к Клаве.

– Что сказать велели? – допытывался Пашка. По простоте своей юной души он и не подозревал, что

задумал предатель.

Гордиенко сказал пять условных слов.

– Не надо. Пойдешь обратно со мной, – сказал Пашка.

– Смотри, дело серьезное. Перед Козловцевым отвечать

будешь.

– Говорю, пойдем обратно, нечего терять время.

– Ну пойдем, – покорно согласился Гордиенко.

Холодные сумерки окутывали город. Пашка и Гордиенко

больше не разговаривали между собой. Они благополучно

вышли из города, миновали окраинные домишки, которые в

наступающей ночи казались безлюдными, пошли по огородам.

Одинокие яблони и высокие тополя потеряли свои очертания и

в темноте выглядели черными расплывчатыми силуэтами.

Узкой тропой по кукурузнику Пашка шел впереди, Гордиенко,

сутулясь, заложив руки в карманы, следовал сзади. Они отошли

от города уже с километр и выбрались на проселочную дорогу.

Пашка остановился, как видно, что-то хотел сказать, но не

успел. Гордиенко быстро выхватил пистолет и в упор вы-

стрелил ему в бок. Пашка вскрикнул, схватился за рану и по-

валился на дорогу. Предатель нагнулся и еще дважды выстре-

лил юноше в грудь…

Гордиенко возвратился в город. Он хорошо помнил ад-

рес, названный ему Козловцевым, и быстро нашел улицу и дом

с разломанной изгородью вокруг него. Без стука вошел он в

кухню, освещенную коптилкой. В кухне сидела старуха в оч-

ках, что-то вязала.

– Вам кого? – спросила старуха, проворно перебирая

спицами.

– Мне надо Клаву.

– Какую Клаву?

– Ну, Клаву, значит, – он не знал фамилии и замялся.

– А, Клаву! – старуха будто только теперь поняла, кого спрашивают. – Так она живет по соседству, я

сейчас позову ее. Пройдите в комнату, подождите. – Она торопливо вышла из кухни.

Гордиенко постоял, потом сел на лавку. “Вот не догадался, надо было идти вместе с ней, уточнить, где

живет эта девка. Но ничего, после встречи я ее провожу до квартиры и все узнаю”, – думал он.

Так он просидел больше часа. Старухи все не было. Гордиенко соображал, что ему делать. Терпение его,

наконец, истощилось. Он выбежал на улицу. Там не было никого. Вернулся в дом. В кухне догорала коптилка.

Он вошел в темную комнату, она была пуста. “Что же делать? Пойти в жандармерию, заявить? Но что я заявлю?

Я не имею никаких фактов. Можно сделать облаву в соседних домах, но эта старуха не дура, чтобы туда

прятаться. Да если облава и даст результаты, то чья будет заслуга? Опять какого-нибудь жандарма, как много раз

в Киеве, а мне никакого толку. Нет, лучше не буду заявлять”.

Приняв такое решение, Гордиенко направился обратно в лес, но опять остановился. “Давно уже я ничего

не сообщал в гестапо. Чего доброго, они перестанут мне верить. А еще хуже… – промелькнули в его голове

трусливые мысли. – Пойду расскажу об этой девке. Опишу ее внешность”.

… Когда Гордиенко рассказал капитану Шмоллу о Клаве, гитлеровец показал ему фотографию.

– Она?

– Она, она самая, – с холуйской угодливостью подтвердил предатель.

– Опоздали вы, господин Иванов. Она уже арестована, – сухо сказал Шмолл.

– Как арестована? – удивился Гордиенко.

– Так и арестована. Но об этом – ни слова никому. Этому Козловцеву скажите, что вы не встретили ее.

Ну, а насчет этого партизана, как его там, я полагаю, что сами догадаетесь, что сказать. – Капитан скривил рот

в подобие улыбки.

– Слушаюсь, – ответил предатель.

– Идите и выполняйте основное задание – ищите главный штаб партизан, их базы, подпольные явки…

10.

В эту ночь Гордиенко в лес не возвратился.

– Случилось что-то неладное, – сказал Козловцев деду. – Надо нам отозвать людей с исходных

позиций, а то как бы не угодить в ловушку.

– От та ж думка тревоже и мою голову, – ответил дед. – Я пиду до хлопцив.

Но дед не успел собраться, как явились два партизана.

– Люди беспокоятся, почему вас нет долго, – сказали они.

– Вовремя пришли, – сказал Козловцев. – Немедленно бегом назад. Операция отменяется. Людей всех

в лес, на базу группы. Там ждать меня.

Партизаны поспешно удалились. Морозенко видел, что Владимир принял решение.

– Завтра ночью я пойду в город на встречу с Ксенией, все выясню сам, – объявил Козловцев деду. – А

вы, дедуся, отправитесь к Батьке. Расскажите ему, как у нас дела. Может, и он нам что скажет…

Ксения имела одну строго секретную явку, о которой знали только три–четыре человека. Эта явка была

резервной, и Ксения приходила туда в определенные дни лишь в случае экстренного дела или для того, чтобы

предупредить какую-либо угрожающую опасность. Знал эту явку и Козловцев.

Темной ночью, с огромной осторожностью, через огороды и сады, путем, известным одному ему,

Владимир пробрался в домик на окраине города.

– Где ваши люди? – сразу спросила с тревогой Ксения.

– Людей отозвали в лес, на свою базу, – ответил Владимир и хотел что-то спросить, но Ксения

перебила его:

– Значит, Павка успел передать команду.

– Какую команду? Я Пашку не видел несколько дней, – встревожился Козловцев.

– Как не видел? Где же он? Неужели его схватили? – У Ксении на глазах были слезы. Только сейчас это

заметил Козловцев. – Мы же передали ему, что операция отменяется. Гитлеровцы сделали на этом перегоне

засаду.

– Жалко, эшелоны пройдут, – заметил Владимир.

– Не в этом горе, Володя. Эшелоны встретят в другом месте. Батька связался по радио с другим

партизанским отрядом: передал им маршрут этих эшелонов.

– А в чем же горе? – взволнованно спросил Козловцев.

– Клаву арестовали.

Владимира поразила эта новость.

– Не может быть того. Как же это могло случиться?

– Ты знаешь, что за этим перегоном мы установили наблюдение. Там были трое наших хлопцев. Перед

ними была поставлена задача – если на перегоне не появится гитлеровской охраны, то сообщить Клаве, а

Клава должна сообщить вам, что все благополучно и дело пойдет по плану. Если же на этом перегоне будет

хорошая охрана, также сообщить, чтобы можно было избежать больших потерь и перенести операцию на

другой перегон.

– Все это я знал.

– Ну так вот, – продолжала Ксения. – Эти хлопцы заметили сильную засаду эсэсовцев. Наши ребята

отошли в разные стороны. Но один из них оказался трусоватым, бежал там, где ему не следовало, вызвал

подозрение. За ним установили слежку, он, глупый, не заметил этого, на грех он знал, где живет Клава, и

побежал прямо к ней, хотя им категорически запрещалось заходить к ней. У них была другая явка. Но этот

безумец забыл про все и привел хвост прямо к Клаве. Этой же ночью ее арестовали.

– Вот мальчишка, какого человека погубил. Да как же это подобрали такого пацана. Как же

инструктировали их? Вот несчастье! – сокрушался Владимир.

– Инструктировали их хорошо, – возразила Ксения. – Но мальчик оказался слабеньким, с испугу

нарушил дисциплину, потерял всякую бдительность. Его ведь тоже посадили. Допрашивают. Не знаю, что будет

дальше. А против Клавы у них нет никаких улик.

– А кто же встречался с Пашкой? Это было уже после того, как Клаву посадили?

– Когда Клаву арестовали, на явку пошла моя бабушка. Она и передала Пашке, чтобы группа отходила.

– Но Пашки нет до сих пор.

– Что же с ним могло случиться? Неужели его накрыли где? Но не может быть. Он очень осторожный,

опытный, – рассуждала Ксения. – В тот же вечер, когда бабушка встретила Пашку, на явку пришел еще один,

спрашивал Клаву. Передал твой пароль. Кто это был?

– Это я посылал еще одного партизана – Иванова.

– Вот это ты, Володя, напрасно сделал.

– Выхода не было иного. – Козловцев объяснил, как было дело.

– Но ничего, – заключила Ксения. – Бабушка очень ловко обвела его и следы замела. Он и не видел,

куда она исчезла. А ему она ничего не сказала – видит, человек незнакомый, попросила его подождать, а сама

не возвратилась. А вообще-то эту явку мы закрыли, чтоб ты знал. Вчера в этом районе были замечены какие-то

подозрительные субъекты.

– Жалко Клаву. Пытать будут. – Козловцев задумался.

– Может быть, обойдется. Ведь у них нет никаких улик. Отказываться будет. Скажет, что мальчик

перепутал. Ну, а если будут пытать, ничего не скажет. Я знаю ее. – На глазах у Ксении опять появились слезы.

11.

Хмурились осенние дни. Пошли дожди, и по дорогам размесилась жидкая грязь. Потом повалил снег,

грязь перемешалась со снегом и превратилась в сплошную серую массу. Но это продолжалось недолго. В одну

из ночей мороз сковал жижу, и дороги словно покрылись стальной коркой. Нечищенные мостовые забугрились,

стали ухабистыми, а там, где снег прикатался и отшлифовался шинами и ветром, было скользко, как на катке.

Сегодня Таня согласилась пойти на квартиру к барону пообедать. Он давно уже приглашал ее то

поужинать, то пообедать вместе с ним Таня долго отказывалась, но в последнее время стала замечать, что барон

начинает сердиться, когда выслушает ее очередной отказ, подкрепленный искусно выдуманными причинами.

Тане не хотелось портить отношения с фон Швайгертом, и она, наконец, согласилась.

Когда они уже собрались выходить из кабинета, в дверях появился полнощекий майор с черными

усиками, старший помощник барона Вейстер. Майор подал фон Швайгерту засургученный секретный пакет:

– Только что получено.

Барон разорвал пакет, прочитал бумагу и, вложив обратно в конверт, сложил его вдвое и сунул во

внутренний боковой карман кителя.

– Я приеду через три–четыре часа и дам вам необходимые распоряжения, – сказал он.

Майор щелкнул каблуками и вышел.

Фон Швайгерт занимал особняк. В одной из комнат жил его адъютант. Большая светлая комната с

высокими окнами служила столовой, посредине ее стоял круглый обеденный стол, у стены – буфет, а около

окна был небольшой письменный стол с настольным телефоном. Один из простенков между окнами занимало

большое трюмо.

Таня и барон вошли в столовую. Круглый стол был уже накрыт На сверкающей белизной

накрахмаленной скатерти стояло множество закусок, несколько бутылок вина. Таня подошла к зеркалу, бегло

осмотрела себя и повела плечами:

– Ой, как прохладно у вас.

– Я люблю такую бодрую температуру. Эго очень освежает. Солдат не должен быть изнеженным. —

Барон постарался придать себе молодцеватый вид. – Впрочем, если озябли, я прикажу, чтобы вам подали

шубку.

– Да, пожалуйста. Я ведь не солдат, – пошутила Таня.

Барон быстро вышел в переднюю, и тут же адъютант принес Тане белую меховую шубку. Она накинула

ее на плечи.

Осматривая комнату, она заметила на тумбочке около письменного стола небольшую потускневшую и

почерневшую от времени икону, похожую на небольшой, застекленный сверху ящик. Барон заметил взгляд

девушки и подошел к иконе.

– О! Это моя находка! – произнес фон Швайгерт, щелкая длинными пальцами по иконе.

– Что же это? Ваш талисман?

– Больше! Эта икона приносит мне удачу, даже золото. – И он охотно начал рассказывать: – Я не был

еще тогда начальником штаба управления резервов, я был шефом СС. Мы находились в городе Умань… Мы,

конечно, туда еще вернемся… И вот, представьте! Один священник собрал в церковь верующих и стал

призывать бить… гм… стал призывать верующих бить… нас, немцев. Это удивительно! Когда мне доложили об

этом, я был поражен: ведь мы рассчитывали, что священники и все верующие пойдут против большевиков,

будут поддерживать нас. И вдруг… – барон, словно испугавшись признания, замолчал.

– Что же было дальше? – спросила Таня, и злые огоньки блеснули в ее глазах.

– Я приказал повесить попа, уничтожить церковь. И пошел сам проверить, как исполняют этот приказ…

Я вошел в церковь, и прямо передо мною упала вот эта икона, и из нее посыпалось… Что вы думаете из нее

посыпалось? Золото! Русские золотые монеты! Пойдемте, я вам покажу. – При этих словах лицо барона

выразило что-то вроде торжества.

Таня прошла с ним в другую комнату, где стоял походный несгораемый сундук. Двумя ключами открыв

его и откинув тяжелую крышку, барон подхватил пригоршню золотых пятирублевых монет старой чеканки.

Пальцы его слегка вздрагивали.

– Вот видите! Это же золото!

Кровь прихлынула к лицу Тани. Ей вдруг стало жарко. Она вышла обратно в столовую, сбросила шубку

на кресло и усилием воли заставила себя спокойно спросить барона:

– Ну, и повесили вы этого священника?

– Да, конечно. Но через день уже в пяти церквах священники призывали своих прихожан бить… гм…

нас, немцев.

– Что же вы сделали с этими священниками? Тоже повесили?

– Да! Конечно!

– И после этого уже прекратилась агитация в церквах против нас, немцев? – продолжала

любопытствовать Таня.

– А, черт их побери! Не будем больше об этом говорить, фрейлен Берта. Будем ужинать.

Они сели за стол. Барон откупорил бутылку французского коньяка, налил рюмки.

– Нет, я этого не пью, господин генерал. Налейте мне шампанского. Я очень люблю шампанское.

– С удовольствием, фрейлен! Прошу.

Он ловко открыл бутылку и налил ей бокал.

После нескольких рюмок у фон Швайгерта весело заблестели глаза. Он самодовольно улыбался,

вытягивал длинные ноги под столом. “Черт возьми, – думал он, – почему мне не жениться на богатой

наследнице, этой прелестной Берте Шлемер? Моя Луиза уже стара, да и очень уж растолстела. – И он,

вспомнив свою бесформенную, с заплывшими глазами жену, поморщился. – Сын где-то странствует по

Франции, какой-то он непутевый, вроде меня в молодости. Вот так и я болтался, образования не получил и к

делу ни к какому меня не тянуло Хорошо, что Гитлер пришел к власти, нашлась и мне работа. А, черт, что я

размечтался! Как бы то ни было, а я, может быть, после победы буду губернатором Крыма, и это совсем недурно

– иметь такую жену, как Берта. Правда, имя у нее несколько старомодное, но в конце концов это не имеет

значения”. Барон поднялся и, пошатываясь, обошел вокруг стола.

– Знаешь, Берта, – остановился он около нее, слегка склонившись. – Мне только сорок пять лет…

гм…

Таня едва скрывала брезгливое чувство.

– У вас есть жена, барон, – кокетливо возразила она.

– О! Это небольшая проблема. Как закончим войну, я решу эту проблему очень быстро.

– Ну, а пока вы не разрешите эту проблему, я буду иметь в виду, что вы можете быть моим другом…

– Благодарю вас, милая фрейлен. – Барон засиял,

потянулся к руке девушки. Таня отдернула руку, взяла

коньяк и налила его не в рюмку, а в бокал и протянула

барону.

– За нашу дружбу! – предложила она.

За это фон Швайгерт выпил с особенным удо-

вольствием.

После этого бокала язык у него начал заплетаться,

возбуждение росло. Он вновь налил бокалы

– Выпьем за победу, за нашу победу!

– Выпьем за то, чтобы наше победное знамя реяло

над Берлином, как символ могущества нашей страны! —

подхватила Таня, пряча в глубине глаз озорные искорки.

Барон пытался было что-то запеть, но Таня вновь на-

полнила его бокал и игриво предложила выпить за здоровье

ее дяди, барона Густава Шлемера. Потом барон предложил

еще раз выпить за дружбу.

Фон Швайгерта стало клонить ко сну. Вытянув длин-

ные ноги и уронив голову на высокую спинку кресла, он за-

дремал.

Таня еще раз осмотрела комнату, подошла к барону,

покачала его за плечи, потрепала за ухо. Фон Швайгерт

спал. Она взглянула на дверь, потом расстегнула верхние пуговицы его кителя и, запустив руку во внутренний

карман, извлекла оттуда сложенный вдвое пакет. Вынула из конверта бумагу. Это был совершенно секретный

план переброски резервов, техники и боеприпасов на Корсунь-Шевченковское направление.

“Русские вышли на рубеж Сарны, Шепетовка, Бердичев, Белая Церковь. Заняли Кировоград, Киев,

Кременчуг, Днепропетровск, – сообщалось из фашистской ставки. – Мы вынуждены уйти с Днепра. Нависла

угроза над всей нашей армейской группой “Юг”. Для спасения положения срочно перебрасываются

одиннадцать дивизий из Западной Европы…” Далее указывались районы расположения новых дивизий,

количество техники и боеприпасов и сроки доставки.

Таня сразу поняла, что это редкий клад для разведчика. Несколько раз внимательно прочитала документ,

чтобы запомнить его содержание. Неожиданно и невыносимо громко зазвонил телефон на столе. Таня

вздрогнула, склонилась грудью на стол и закрыла бумаги. Одно мгновение ей казалось, что тело одеревянело,

кровь остановилась, сердце перестало биться. Телефон замолк. Таня почувствовала, как капли холодного пота

катятся по ее спине, меж лопаток. Звонок повторился еще: сначала отрывисто, потом беспрерывно, настойчиво.

За дверью, где находился адъютант, послышалось какое-то движение. Таня, стараясь не шуметь, схватила свою

шубку, подскочила к столу и кинула ее на телефон, руками и грудью прижала аппарат. Звонок стал глухим,

хриплым. В соседней комнате все смолкло. Слышался лишь тихий храп спящего барона. Повременив и

убедившись, что барон спит так же крепко, Таня аккуратно вложила бумагу в конверт, подошла к барону,

засунула пакет в тот же карман. Не успела девушка вытянуть свою руку из-за борта генеральского мундира, как

дверь столовой приоткрылась и в небольшой щели показалось лицо майора Вейстера. Таня какое-то мгновение

почувствовала замешательство, но тут же обняла барона, улыбнулась и тихо запела песню на немецком языке.