Текст книги "Поиски "Озокерита""

Автор книги: Федор Белохвостов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

пытался при помощи словарей расшифровать это слово. И что же получилось, капитан? Ерунда получилась Рай

– это жилище прародителей Адама и Евы, пребывание праведных душ. Так. Упал – это значит свалился. Нар

– нары – кровать. Понятно. Ком – кусок. Заг. Что это значит? Загнулся, допустим. Что же получается? Рай

упал на пары комом и загнулся. Вот и поймите, капитан. Да, надо разобраться с этим озирисом. А на всякий

случай придется доложить генералу…

…Штаб управления резервов и снабжения группы гитле-

ровских армий “Юг” расположился в двухэтажном каменном

особняке на центральной улице. У парадного входа в особняк

высились два больших тополя, и под ними, как истуканы, за-

мерли два часовых с автоматами.

Серый шестиместный автомобиль подкатил почти

вплотную к парадному крыльцу и остановился. Открылась пе-

редняя дверца, из автомобиля вылез высокий, плоский, как

доска, офицер. Он распахнул заднюю дверцу и поклонился. Из

машины вышла Таня. Она не обратила внимания на кланяюще-

гося офицера, мельком глянула на здание, на часовых и легки-

ми шагами стала подниматься по ступенькам. У девушки был

вид немного развязной высокомерной немки, знавшей себе це-

ну. На ней было темно-синее платье. Новые лаковые туфли на

высоком каблуке и прозрачные чулки подчеркивали стройность

ее ног. Волнистые волосы были аккуратно уложены.

Начальник управления генерал барон фон Швайгерт со

своим штабом – адъютантами, секретарями и переводчиками

– размещался на втором этаже особняка. Здесь готовились и

отсюда исходили все планы и распоряжения по доставке

резервов, техники и боеприпасов для южной группы немецких

войск.

Вот уже неделя, как писарь и переводчик барона унтер Дойшле тяжело заболел. Барону нужен был

хороший переводчик, и он решил взять у коменданта Траута Берту Шлемер, наследницу барона Густава

Шлемера, которую фон Траут рекомендовал ему. За ней и послал барон свою машину с адъютантом.

Таня, сопутствуемая офицером, поднялась на второй этаж, вошла в просторную комнату, обставленную

мягкой мебелью. Офицер предложил девушке сесть, а сам прошел в высокую, обшитую клеенкой дверь, около

которой стоял часовой. Таня села в мягкое кресло, осмотрела комнату. Два больших окна выходили во двор, там

виднелись высокие деревья, между которыми была пристроена антенна. “Значит, рядом со зданием стоит

радиостанция”, – отметила Таня в памяти. Кроме двери, возле которой стоял часовой, была еще одна. Из-за нее

доносился стук пишущей машинки.

Обшитая дверь открылась. Оттуда появился подтянутый полнощекий майор с черными усиками. Он с

любопытством посмотрел на Таню, улыбнулся и поклонился. Как видно, адъютант в его присутствии

докладывал о новой переводчице. Майор прошел мимо Тани в другую комнату. Вернулся адъютант и

предложил девушке войти.

Таня прошла в кабинет. Это была квадратная комната с окнами в сад. В углу стоял большой письменный

стол, на стене – карта фронта с немецкими надписями, наполовину прикрытая занавеской. Барон, высокий,

сухощавый, поднялся, вышел из-за стола. Ему было лет пятьдесят, лицо чисто выбрито, волосы гладко

прилизаны. Холеными красивыми пальцами левой руки он держал дымящуюся сигару.

– Очень рад познакомиться с вами, фрейлен. Прошу садиться.

Таня села в глубокое мягкое кресло. Адъютант, щелкнув каблуками, вышел.

– С вами хочет повидаться ваш дядя барон Густав Шлемер, – вдруг сказал генерал.

Таня не думала, что разговор может начаться с ее “дяди”, и была застигнута врасплох: тоненькие ноздри

ее красивого носа чуть заметно побледнели, ресницы дрогнули. Но она быстро овладела собой и улыбнулась,

несколько кокетливо глянув на барона снизу вверх.

– Мне очень приятно слышать это, но я ничего не знаю о намерении моего любимого дяди.

– Как? Вы не знаете, что барон Шлемер прислал письмо? – спросил фон Швайгерт.

Таня ничего не знала о письме и сейчас боялась, как бы не сказать чего лишнего.

– Я не знала о письме моего дяди Густава. Почему же мне не дали его? Я так давно хочу переписываться

с ним.

– Нет ничего удивительного, что вы не знали об этом письме. Оно адресовано не вам.

– Очень жаль, – искренне возразила Таня.

– И хотя оно адресовано не вам, – продолжал генерал, – но оно – о вас. Барон Шлемер очень хочет

встретиться с вами. Он пишет, что вы единственная его наследница, так как у него нет детей.

“Ого, я – наследница барона!” – подумала Таня.

– Мне очень хотелось бы встретиться с дядей Густавом, – взволнованно сказала Таня. – Не покажете

ли вы мне его письмо, господин генерал.

– Нет, славная фрейлен, этого, к сожалению, я сделать не могу. Я не имею этого письма. Я его только

читал.

Таня поняла, что была проведена более тщательная проверка ее личности и, кажется, ничто не вызвало у

фашистов подозрений. Но все-таки встреча с “дядей” не входила в ее планы.

– Но я не за этим пригласил вас, фрейлен Берта, – продолжал генерал. – Я хотел, чтобы вы работали у

меня в штабе. Биографию вашу, как вы, вероятно, заметили, я знаю – меня информировали. Кроме того, я

лично знаком с вашим дядей бароном Шлемером. – Фон Швайгерт помолчал. – Вы не возражаете у меня

работать?

– Если буду вам полезна, – чуть улыбнулась Таня и положила ногу на ногу, обнажив круглое колено,

обтянутое тонким чулком. Но тут же машинально оправила платье и глянула на генерала вопросительно…

– Хорошо. Значит, решено.

Барон задумался: “Черт возьми, а она недурна! Прекрасная переводчица, богатая невеста”.

– Вы живете у Луизы Музиль? – спросил он.

– Да.

– Знаю. Это очень далеко отсюда. Нехорошо. Завтра будет вам квартира поближе к управлению. А

сейчас вас познакомят с вашими обязанностями.

Барон нажал кнопку. Вошел адъютант.

– Проводите фрейлен Берту к лейтенанту Бушу. Да скажите, чтобы зашел ко мне майор Вейстер.

Таня вышла. Тотчас в кабинет генерала зашел майор с черными усиками.

– Знаете, Вейстер, сегодня мне сообщили, что перехвачены радиограммы русских, из которых видно,

что они ведут поиски какого-то азариса. Что это может быть, Вейстер? Что это за слово – азарис? Это что-

нибудь из минералогии? – спросил генерал.

– А мне доложили – Озирис. Так это, господин генерал, из мифологии, – ответил майор.

– А что это означает?

– Озирис в древнеегипетской религии значится богом воды и растительности. В незапамятные времена,

будучи царем на земле, он научил людей земледелию, но был убит своим завистливым братом Сетом и погребен

своей женой Исидой.

– Забавно. Откуда вы знаете все это, Вейстер? О да, вы же историк!

– Можно продолжать, господин генерал?

– Продолжайте, забавно.

– Сын Озириса – Гор, рожденный после смерти отца, отомстил за него и овладел отцовским троном, а

сам Озирис после своего “воскресения” стал царем загробного мира и судьей душ умерших.

– Забавно. Но почему это вдруг русские решили пустить этого бога в эфир?

– Трудно сейчас сказать…

Зазвонил телефон. Генерал взял трубку.

– Алло. Слушаю. Да. Озокерит? Озирис – неправильный

перехват? Да. Надо следить. – Генерал положил трубку. – На-

прасны наши с вами изыскания в области мифологии, Вейстер.

Оказывается, наши радисты и переводчики перепутали. Русские

ведут поиски не Озириса, а озокерита. Что это такое, Вейстер? В

этом надо разобраться.

– Вот это, пожалуй, из области минералогии. Насколько

мне известно, это – горный воск.

– Странно. Для чего потребовался им горный воск? За-

просите гражданское управление. Пусть сообщат все, что извест-

но им о горном воске. Потом доложите мне.

– Будет сделано, господин генерал. – Майор вышел из

кабинета…

Таня, сопровождаемая адъютантом барона, вошла в комна-

ту, откуда доносился стук пишущей машинки. Там оказалась еще

одна обитая клеенкой дверь. Адъютант постучал, дверь откры-

лась, оттуда показался худощавый лейтенант с маленькими бли-

зорукими глазами в пенсне.

– Фрейлен Берта Шлемер, – отрекомендовал адъютант.

– Знакомьтесь, лейтенант Буш, фрейлен Берта Шлемер будет ра-

ботать здесь, с вами.

– Очень хорошо, – отрывисто сказал лейтенант Буш. —

Вы умеете печатать на машинке?

– Да.

– Отлично. Работы много. С тех пор, как заболел мой коллега Дойшле, я остался один и целыми ночами

просиживаю за машинкой. Очень тяжело одному.

Таня осмотрела комнату. В ней стояло три несгораемых шкафа, два стола с ящиками. Как хотелось Тане

сейчас же, немедленно, осмотреть эти шкафы, перерыть каждый ящик стола. “Может, здесь уже появился

“Озокерит”? – думала Таня. – Интересно, что представляет собою этот лейтенант Буш? На первый взгляд он

типичный службист, канцелярист. С ним мне придется, видимо, доставать “Озокерит”? Но как все это

получится?”

Через два дня Таня переселилась на другую квартиру, недалеко от штаба, на той же улице. В этот дом

привел Таню адъютант барона.

– Здесь жили наши офицеры, но мы их убрали, освободили комнаты специально для вас, – пояснил он.

Хозяйка дома, высокая сухощавая Женщина с крупными чертами очень бледного лица, назвала себя

Александрой Богдановной. Она показала Тане две хорошо меблированные комнаты.

Таня удобно устроилась в этой квартире. Она рано поднималась, умывалась, старательно укладывала

свои волосы, завтракала и шла на работу.

Однажды утром, когда Таня умывалась на кухне, хозяйка стояла около своей кровати, сложив руки на

груди. Она внимательно смотрела на девушку своими большими печальными глазами.

– Знаете что… – вдруг сказала она.

– Что?

– Вы все-таки не немка.

Спокойно продолжая умываться, Таня спросила:

– А кто же я, по-вашему?

– Вы?

– Да.

– Вы самая настоящая русская, – тихим и, как подумалось Тане, вкрадчивым голосом проговорила

хозяйка.

Обтираясь полотенцем, Таня посмотрела на женщину. Ей показалось, что синеватые круги под глазами

хозяйки потемнели, и от этого лицо ее как будто стало еще бледнее.

– Вы думаете, что я русская?

– Я не думаю. Я это чувствую.

– Вы ошибаетесь.

– Может быть.

– Я – немка. Разве я этого не говорила вам?

Женщина ничего не ответила, еще раз взглянула на девушку и пошла выносить воду.

5.

Андрей получил разрешение открыть магазин и часовую мастерскую. Это стоило ему не очень большого

труда, но больших денег. В немецкой комендатуре он представился не только как часовой мастер, но и как

крупный коммерсант, скупающий и продающий редкие часы и ценности. Чтобы подтвердить это, он не жалел

денег на угощение немецких офицеров и на подарки работникам комендатуры, только просил их на польском

языке, чтобы они, в случае надобности, несли продавать часы только ему, а он всегда будет давать хорошую

цену, что не откажется он и от золотых вещей.

В ларек, что был пристроен около ворот дома, пришли мастера, сделали полки, прилавок с витриной, за

прилавком напротив окна – верстак, все покрасили, покрыли лаком. Над ларьком появилась вывеска:

“Продажа, покупка и ремонт часов”, написанная по-польски, по-немецки и по-украински, с изображением

большого циферблата. С утра до вечера часовой мастер работал, склонившись над верстаком.

В один из дней мимо окна легкой походкой прошла девушка. Сердце Андрея как будто на мгновение

приостановилось. Он сразу узнал – это Таня. Все это время он много думал о судьбе Тани: то представлял, как

она благополучно прошла в город и уже работает у немцев; то воображение рисовало страшную картину: Таня

спустилась на парашюте – и ее схватили гитлеровцы, начали допрашивать, пытать. Он успокаивал себя,

говорил, что ничего подобного случиться не может, просто у девушки нет подходящего случая, чтобы прийти к

нему, но через некоторое время волнение вновь охватывало его. И вот, наконец, она появилась…

Таня была ему сейчас очень необходима, без нее он не мог наладить свою работу так, как думал. А

сделать надо было очень многое.

Красная Армия в эти дни вела тяжелые, ко победоносные бои на всех фронтах от Смоленска до

Азовского моря.

После провала летнего наступления сорок третьего года гитлеровская пропаганда заговорила об

“эластичной” обороне, о “неприступности Днепровского вала”. В сентябре советские войска с боями вышли к

Днепру. На семисоткилометровом участке – от устья реки Сож до Запорожья – началось форсирование

Днепра.

Это было великое сражение за водные преграды. Андрей стремился как можно скорее включиться в

работу, почувствовать себя участником этого сражения…

Таня открыла дверь, вошла в мастерскую, быстрым взглядом осмотрела “заведение” Андрея: направо

был стол с пепельницей и два стула для посетителей, налево – прилавок с витриной, за прилавком, перед

окном, боком к Тане сидел Андрей с лупой в глазу. К левой руке его была пристегнута изобретенная им самим

“механическая кисть”, как он назвал ее. На этой кисти вместо пальцев были крохотные тисочки, другие

побольше, разные зажимчики с винтиками – любую небольшую вещь он мог держать при помощи этой кисти

еще крепче, чем настоящей рукой. Таня задержала взгляд на Андрее: он был все такой же, может быть, только

лицо его чуть осунулось.

Поодаль от Андрея в магазине стоял, облокотившись на прилавок, высокий мужчина. Он курил сигару и

внимательно рассматривал Таню с ног до головы. Девушка немного сощуренными глазами презрительно

глянула на него и отвернулась. Привычным движением она поправила прическу.

– Мне нужно часового мастера, – сказала Таня, положив на стекло прилавка руки, обтянутые тонкими

дымчатыми перчатками с расстегнутыми кнопками. В руках она держала такую же дымчатую сумочку.

Андрей не спеша повернулся и, не вынимая, лупы из левого глаза, спокойно, как очередного посетителя,

спросил:

– Что вам угодно?

– Я хотела бы отдать часы в ремонт.

И она стала снимать с руки свои часики.

– Одну минуточку. Подождите, пожалуйста, сейчас отпущу пана и посмотрим ваши часы. – Он снова

склонил голову над верстаком.

Таня следила за каждым движением его правой руки, всматриваясь в его лицо, и ей хотелось сжать в

своих руках голову этого самого близкого ей тут, в немецком тылу, человека, погладить волосы, прижаться к

ним щекой. Как рада, что с ним ничего не случилось.

Андрей щелкнул крышкой часов, приложил их к уху, наклонил голову вправо, потом влево —

прислушался.

– Ну вот. Извольте, теперь пойдут. Если закапризничают, прошу заходить, еще посмотрим.

– Сколько с меня следует?

– Пять марок или пятьдесят рублей. Деньги одинаковые.

Мужчина достал бумажник, бросил на стекло прилавка марки, положил бумажник в карман, еще раз

осмотрел Таню снизу вверх и вышел из магазина.

Андрей покосился на окно, вынул лупу – с лица его мгновенно слетело выражение безразличия. Глаза

Андрея засветились радостью. Он протянул руки, хотел что-то сказать, но дверь открылась, вошел немецкий

унтер с солдатом. Андрей раскланялся с немцами.

– Давайте посмотрим, что можно с ними сделать, – сказал он, принимая маленькие часики от Тани.

Немцы подошли к витрине и начали рассматривать ее.

Андрей открыл крышку часов, опять вставил лупу в глаз, посмотрел в механизм, приложил часы к уху,

покачал.

– Сломалась ось маятника. Если хотите – оставьте. Завтра будут готовы.

– Хорошо. Я оставлю.

Немцы присматривались к девушке. Унтер отпустил похабную шутку по ее адресу. Солдат захохотал.

Андрей сделал вид, что не понял. Таня зло глянула на унтера и резко оборвала его на чистом немецком языке:

– Прикуси язык, болван!

Немцы опешили. Таня, не взглянув на Андрея, вышла из мастерской. Солдаты посмотрели вслед

девушке, потом друг на друга.

– Чем могу служить, господа? – спросил Андрей.

Немцы помялись, потом, наконец, поняли, что часовой мастер обращается к ним, и стали изъясняться,

перемешивая польские, украинские и русские слова. Андрей разводил руками и любезно произносил одно

слово:

– Гут, гут, гут.

Унтер выволок из кармана связку ручных и карманных часов.

– Марка, марка, – твердил он.

– Гут, гут, гут, – отвечал Андрей, принимая и осматривая часы…

Вечером Андрей и хозяйка дома Анна Константиновна сидели за столом, пили чай. Керосиновая лампа

тускло освещала белую скатерть и маленький самовар, бросала несмелые лучи на седую голову женщины. От

этого неяркого света морщинки, разбежавшиеся веером вокруг глаз, казались глубже.

Андрей смотрел на Анну Константиновну и вспоминал мать.

Любимая, добрая мама с ласковыми серыми глазами и такими же

седыми висками! Как редко в последние годы он виделся с ней! В

тот памятный день 1933 года, когда он, радостный, возбужденный,

примчался домой с дипломом инженера-механика, мать грустно

сказала:

– Ну вот, Андрюшенька, и уходишь ты от нас.

– Куда же я ухожу, мама? – засмеялся Андрей, не понимая

ее состояния. – Путевка – в Комсомольск-на-Амуре. Города пока

еще нет, но он будет. Далеко, говоришь? Ну, в наше время расстоя-

ния уж не расстояния. На самолете – долго ли? Сутки – и там, на

Амуре. Еще сутки – и дома.

Он обнял мать, отца – старого ленинградского часовщика,

расцеловал. Отец как будто развеселился, а мать была все такой же

грустной.

И правда, как он редко виделся с ними после этого. Приехал

он на Амур в самое “штурмовое” время. Города действительно это-

го не было. Стояли палатки, шалаши, землянки разные, по величине

– и на пятьдесят человек, и одиночные, вроде норы. Молодежь

вела борьбу с тайгой, с болотами. Народ прибывал большими пар-

тиями с каждым пароходом. Приближалась осень, за нею – холод-

ная зима, а жить негде. Поэтому главной задачей было – построить

как можно больше бараков и жилых домов. Работали день и ночь.

Андрей с жаром включился в дело. Забыв про диплом, он был

землекопом, потом плотником, делал ту работу, которая казалась на-

иболее важной для нарождающегося города.

Зимой он занялся изобретением простейших механизмов для облегчения труда строителей. А время

летело.

Потом стали строить завод. Тут уже нашлась Андрею работа по специальности. Ему не хватало дней, он

прихватывал и ночи, иногда и ночевал на заводе.

Прошел год, прошел другой. Поездку в отпуск, в Ленинград, он все откладывал.

Когда построили завод, надо было осваивать оборудование. Потом женился. Получил квартиру.

Появились новые заботы, и поездка к родителям опять отложилась. Уже незадолго до войны он неожиданно, как

специалист, получил командировку в Германию для закупки оборудования и тогда по пути погостил у стариков.

А когда, почти через год, возвращался обратно и снова был в Ленинграде, мать показалась ему очень

постаревшей, и что-то тревожно сжало его сердце… Это была их последняя встреча. Перед самой войной он

поехал в отпуск с женой и трехлетним сыном. Решили сначала погостить на Украине у родителей жены, а потом

уже заехать в Ленинград. И вот война. В один из первых дней во время бомбежки погибли жена и сын. Лишь

только охваченный горем Андрей успел Похоронить их, как немцы заняли пограничный городок Андрей ушел в

лес. где формировались первые партизанские отряды…

Потом, уже пробравшись к своим войскам и став разведчиком, он узнал, что мать не выдержала блокады,

умерла. Отец ушел с отрядом ополченцев, и где он, что с ним – неизвестно.

От этих воспоминаний Андрей погрустнел.

– Вам еще стаканчик? – предложила Анна Константиновна и улыбнулась одними глазами, как будто

подбадривая его.

– Пожалуйста, – ответил Андрей, подвигая стакан. Он заметил в ее глазах улыбку, и улыбка эта была

теплая, сочувственная.

Анна Константиновна налила чаю.

– Так какие связи у вас есть? – спросил Андрей, возвращаясь к прерванному разговору.

– Мне назвали двух человек, которые знают меня. Известны мне, конечно, многие люди, но меня знают

только двое.

– Кто эти люди?

– Надежные. Я ручаюсь за них, как за себя. Первая из них – Клава, молодая женщина, портниха, живет

на квартире у одной старушки.

– Она местная?

– Нет. Ее муж летчик, сама она из Горького. Перед войной мужа перевели сюда, и он вызвал ее к себе

Она приехала в начале июня сорок первого года Началась война. Муж улетел и не вернулся Клава перешла на

квартиру к этой старушке, стала принимать шитье. Ну и стала работать с нами. Работает она очень умело.

Второй человек – местный, старый машинист Ефим Окунь, от подпольного горкома. На железной дороге он

сейчас не работает, но всегда там бывает. Привык, говорит, к товарищам А товарищей у него надежных много.

Живет он один Старуха умерла в сорок втором году. Два сына – в Красной Армии. Ближайший помощник у

него комсомолка Ксения. Девушка эта, прямо вам скажу, бесстрашная. Через нее у нас поддерживается связь с

партизанами.

Анна Константиновна пригладила ладонями волосы, задумалась.

– Значит, вас знают только двое? – уточнил Андрей.

– Да. Только двое. Я считаю, что больше и не нужно.

– Правильно, – одобрил Андрей. – Если потребуется, я вам скажу, с кем следует познакомиться.

6.

…Муж Клавы. Борис, улетел на задание и не возвратился на свою базу Бои шли где-то недалеко

Авиационное соединение, в котором служил Борис, перебазировалось в другой район. В военный городок

прибыл майор с командой красноармейцев и несколькими автомашинами для эвакуации семей

военнослужащих. Началась суматоха. “Что делать?” – думала Клава. Она стояла в комнате и невидящими

глазами смотрела в окно. Что делать? Голова ее тяжелела от мыслей. Вот – Борис, он в кабине самолета, в

шлеме, в очках, она представляет его сжатые челюсти. Вспомнились мать – всегда добрая, ласковая, родной

город Горький. Часто бабушка восторженно говорила: “Вот какой красавец наш город-батюшка, Нижний-то!

Вот он какой! Лучше его на всей Волге нет!” А был он действительно прекрасным: какие заводы, жилые дома,

дворцы культуры, детские сады и парки появились в нем за последние годы!

Думала Клава, и мысли ее снова упрямо возвращались к вопросу: “Что же делать? Бежать домой? Мама,

наверное, собирает Колю и Мишу на фронт А я прикачу домой. Миша скажет: “Ну, что там, стреляют? А ты

пяточки смазала!” Что же делать? Уехать вместе со всеми в Ташкент? Правда, там тоже нужны будут люди. Буду

полушубки шить красноармейцам”.

За дверью раздался пронзительный визгливый голос соседки:

– Утюг, утюг не забудьте!

Кричала Антонина Львовна, жена майора. Вся взъерошенная, она влетела в комнату Клавы.

– Ты что же не собираешься? – прикрикнула она на Клаву.

– Я никуда не поеду.

– Как?!

– Так. Не поеду.

– Ты с ума сошла!

– Нет.

Соседка стояла, словно остолбенев. В комнату вошла ее дочь, высокая, полная девушка.

– И что вы, мама, панику наводите, – спокойно сказала она.

– У меня есть к вам просьба, – обратилась Клава к Антонине Львовне. – Вы здесь долго жили. Дайте

мне адрес, где бы я могла устроиться на квартиру.

– А вы идите к Ксении, которой вы недавно сшили платье. Помните, я привела ее к вам. Мы ведь с ней в

одном классе три года учились. Она хорошая, живет у бабушки. У них большой дом. Если бы мама позволила

остаться мне…

Антонина Львовна не дала дочери договорить. Она схватила ее за руку и вместе с нею выбежала из

комнаты.

И только в коридоре затих стук их каблуков, как к Клаве зашла другая соседка – Зина – в модном

платье и с завитыми локонами. Она повертелась перед зеркалом, поправила локоны и спросила:

– Скажи, Клавушка, а будут бросать бомбы и снаряды на наш город?

“Вечно она какая-то вертлявая. И муж ее Николай тоже вроде нее – шапка набекрень”, – подумала

Клава и ответила:

– Что это заинтересовали тебя бомбы?

– Если не будут бросать, то я останусь здесь. Я же смогу устроиться хорошо, – пропела Зина и ушла.

Клава взяла чемодан и пошла в город. В воздухе гудели немецкие самолеты. На улицах царила паника.

Клава забыла спросить адрес Ксении и сейчас зашла в первый попавшийся двор. Здесь она увидела маленькую

пожилую женщин ну, которая держала охапку одежды. Недалеко разорвалась бомба – качнулась земля,

засвистели осколки, воздух наполнился густой пылью. Женщина схватила перепуганную Клаву за руку и

увлекла в погреб.

От пережитого потрясения Клава заболела. Она часто теряла сознание, бредила. Ей виделись муж на

самолете, мать, родной город, Волга, красавица Волга! Она текла широкая, могучая, привольная, свободная. По

ночам ее пугал визгливый голос: “Утюг, утюг не забудьте!”

Когда стихла стрельба, хозяйка перевела Клаву в комнату. Вскоре Клава стала поправляться. Только

сейчас она вспомнила, что все ее документы остались в сумочке, а сумочку она забыла там, в военном городке, в

комнате на столе.

– Ну, голубушка, сейчас о них думать-то нечего, о твоих-то документах. В этом вашем городке камня на

камне не осталось. Но ничего, как-нибудь выйдем из этого положения.

Пошарив за иконой, хозяйка достала метрическую выписку своей внучки, которая маленькой уехала на

Кавказ, и ее здесь никто не помнил. Внучку звали Клавой, и лет ей почти столько же.

– Все будет хорошо, – успокоила хозяйка Клаву. Потом через своих старых знакомых она получила в

полиции настоящий документ.

Когда Клава окончательно выздоровела, фронт передвинулся далеко на восток. В городе хозяйничали

немцы. Клава стала тосковать. Ей хотелось работать, делать что-нибудь полезное для своей Родины. Как-то она

встретила на улице Ксению, синеглазую девушку с родинкой на щеке.

Обе они обрадовались этой встрече. Клава сказала, что она случайно осталась в городе и вот искала ее,

Ксению, чтобы узнать, нельзя ли у них пожить.

– Конечно, пойдем к нам. Бабушка будет рада. А то нам вдвоем скучно, – сказала Ксения. – А где вы

живете?

Клава рассказала.

– Вот хорошо. Я знаю эту женщину. Она хорошая. Ее обижать нельзя. Она нам еще пригодится. Вы,

Клава, скажите, что временно уйдете от нее; и вещи свои не забирайте. Мы обойдемся. Только вот у меня

кровать одна. Но ничего, мы на одной будем спать, – засмеялась Ксения.

Клава перешла к Ксении. И вскоре они подружились. Жили, как родные сестры, спали на одной кровати

и длинными вечерами открывали друг другу свои мысли.

– Родилась я на Волге, в Нижнем Новгороде, – рассказала Клава Ксении поздним вечером, когда они

лежали обнявшись на кровати. – Отца своего знала только по фотографии: осенью тысяча девятьсот

двадцатого года он погиб под Перекопом. Так я и росла без отца. А вместе со мною выросли трое старших

братьев. Мать не вышла второй раз замуж – кому она нужна была с такой семьей; да и некогда было думать об

этом – надо было кормить детей. Она умела немного шить и по ночам сидела за машиной. Потом стали

подрастать мои братья. Хотя мать не спешила определить их на работу – все они учились в школе, но жизнь

стала полегче. Я, помню, была уже большой, первый год пошла в школу, когда мать не стала по ночам сидеть с

шитьем. Тогда старший брат Николай кончил институт, стал инженером. Он приносил домой какие-то чертежи,

и я уже знала, что он строит дома. Потом мы получили новую квартиру из трех комнат в центре города. В семье

стало веселее. Два брата и я ходили в школу. А однажды мать пришла вечером и говорит:

– Клава, ты уже приготовила уроки?

– Нет еще, – говорю я.

– Тогда садись, учи! Я тоже буду готовить уроки. Пришло и мое время учиться. Нынче записалась в

ликбез.

Мать была веселая, какая-то вся новая, и я видела, как она сняла со стола швейную машину, прибрала

шитье, уселась на стул, надела очки и стала водить пальцами по строчкам.

Время шло. Брат Василий ушел по призыву комсомола в летную школу и стал летчиком. Третий брат —

Михаил – окончил институт, начал работать конструктором на автозаводе. А меня тогда в шестом классе

средней школы выбрали руководителем кружка кройки и шитья. Сначала я боялась, что ничего у меня не

выйдет. Потом справилась с этим общественным поручением. Увлеклась я шитьем с малых лет – как только

научилась держать иголку в руках, сама шила куклам пышные сарафаны.

Потом на квартире у нас была свадьба – Коля женился. На свадьбу собралась вся семья. Много было и

незнакомых мне людей. С братом Васей тогда приехал какой-то курсант летной школы – высокий, стройный, с

черными глазами. Его звали Борисом.

– Клава, здравствуй! Какая ты большая стала! – сказал этот Борис.

– А я вас не знаю.

– А я вот знаю. Как же это ты не помнишь? Когда-то на одной улице жили. Ты тогда маленькая была, в

первый класс бегала.

Я смотрела на него не то растерянно, не то удивленно.

– Не помню.

– А я у твоего брата, Василия Федоровича, учусь. Он – наш инструктор.

Все взрослые пили вино. Немного выпила и я, у меня сразу зашумело в голове, горячо стало внутри, и я

почувствовала себя совсем большой. Тогда мать произнесла тост. На всю жизнь запомнила я эти слова.

– Вот, посмотрите, какая у нас семья! – говорила мать. Она была радостная, возбужденная. Все

держали рюмки, глядели на мать и слушали. В комнате было тихо.

– Посмотрите, как выросли мои детки да кем они стали. А ведь осталась я одна с ними. А они были

один одного меньше И все вышли на дорогу большой жизни. Все это дала нам Коммунистическая партия,

Советская власть. И я скажу вам, дети мои, берегите эту власть, берегите ее, как мать родную. Помните, что за

эту жизнь, за эту власть положил свою головушку ваш отец.

При этих словах лицо матери стало печальным, глаза затуманились. Она помолчала, поднесла платок к

глазам и продолжала:

– Давайте, дети мои, давайте, товарищи, выпьем за нашу жизнь!

Учиться я старалась. Не хотела отставать от братьев. В свободное время занималась своим любимым

делом-акварелью рисовала на бумаге образцы материи – шелк, крепдешин, полотно. Несколько таких рисунков

вместе с придуманными фасонами и выкройками я послала как-то в журнал “Работница”. Месяца через три я

получила из Москвы письмо. Мне сообщили, что все рисунки были направлены на Всесоюзный конкурс, что

конкурс уже состоялся и что мне, Клавдии Долгоруковой, присуждена вторая премия в тысячу рублей. Вот было

радости-то у меня!

Вскоре Ксения знала всю небольшую жизнь Клавы со всеми подробностями.

Клава училась в десятом классе. Однажды пришли к ней подруги и завели разговор – кем быть Этот

вопрос часто возникал в кругу школьников.

– Я буду инженером-строителем… Это я уже твердо решила, – сказала подруга Клавы Ирина.

– Я буду врачом, – объявила Нина. – А ты? – спросила она у Клавы.

– Знаете, что я хочу, девушки?

– Что?

– Я хочу, чтобы все красиво одевались.

– Ну и что же? Не собираешься ли ты стать портнихой? – хихикнула Лена.

– Нет, я кроме шуток.

– Портнихой хочешь быть?

– Да.

– Ты с ума сошла, – возмутилась Лена. – Училась, училась – и портнихой! Тогда брось учиться. Не

морочь себе голову.

– Нет, я буду учиться. Кончу десятилетку, поработаю немного на швейной фабрике, а потом пойду в

институт, – твердо заявила Клава.

– На портниху в институте учиться будешь? – опять хихикнула Лена.

– Знаете, девушки, – серьезно сказала Клава, – мы с вами должны хорошенько подумать и выбрать

себе такую специальность, где бы мы больше принесли пользы. Вот вам хочется хорошее платье купить. А

знаете вы, как делается это платье? Ведь кто-то должен сделать это платье!