Текст книги "Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации, 1962-1980"

Автор книги: Федор Раззаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 57 страниц)

Иосиф КОБЗОН

И. Кобзон родился 11 сентября 1937 года в городе Часов Яр Донецкой области УССР. Перед самой войной семья Кобзонов переехала во Львов. Оттуда отец нашего героя – Давид Кунович – ушел на фронт, а его жена – Ида Исааковна, работавшая во Львове народным судьей, – с тремя детьми, бабушкой и братом-инвалидом отправились в эвакуацию в Узбекистан. Конечным пунктом их назначения оказался город Янгиюль, под Ташкентом, где они ютились в комнате, в которой кроме них жили еще 18 человек.

Между тем глава семьи отважно воевал на фронте в звании политрука. Домой писал крайне редко. В 1943 году его сильно контузило, и после лечения он был комиссован на гражданку. Однако к родным он не вернулся. Встретив другую женщину, он женился на ней и навсегда остался в Москве.

В 1944 году Иосиф вместе с семьей вернулся на Украину, в город Краматорск. Там же он пошел в первый класс средней школы. В 1946 году мама И. Кобзона встретила свою новую любовь и вышла замуж. Ее новым избранником оказался бывший фронтовик, отец двоих сыновей Михаил Моисеевич. Так у Иосифа появилось еще два брата (кроме них у него было еще двое родных братьев и сестра).

В конце 40-х годов семья Кобзонов сменила место жительства и переехала в Днепропетровск. Каким будущий певец был в детстве?

По его словам, был он довольно хулиганист и доставлял своей матери много забот. Чтобы не прослыть среди дворовой шпаны слабаком и трусом, Иосиф сделал на своем теле целых пять татуировок. И. Кобзон рассказывает: «Мне было 13 лет, я был в селе у дяди. Меня завели ребята, что я городской, трус. И тогда, чтобы доказать им и себе, что это не так, я в течение дня произвел себе татуировки. Это довольно сложно: три иголки обжигаются, макаются в тушь, и колется рисунок. На пальце я сделал колечко, в другом месте инициалы моих двух самых близких друзей, в третьем – свои инициалы. А на правом плече написал: «Не забуду мать родную». После этого я три дня пролежал с температурой сорок. Приехал домой и получил по башке от мамы. В начале своей карьеры, в 60-е годы, я их свел – нельзя было так выходить на сцену. А мама мне сказала: «Ты, конечно, мог сводить все татуировки, я тебя не просила их делать, но эту ты не имел права убирать…»

В те же 13 лет Кобзон всерьез увлекся боксом. Его успехи на этом поприще были довольно весомы: он стал чемпионом Украины по этому виду спорта.

В 15 лет Иосиф открыто стал курить. Произошло это при следующих обстоятельствах. И. Кобзон рассказывает: «Отчим, которого я называл отцом, был очень добрым Человеком, мама была значительно строже. Однажды в пятнадцать лет отец «застукал» меня в уборной с сигаретой. На следующий день после долгих разговоров о вреде курения отец дал мне двадцать копеек, сказав, что, мол, если не можешь бросить, то кури открыто, не прячься. Как только ему удалось уговорить маму? Так я начал курить…»

Между тем, окончив семь классов средней школы, Кобзон поступил в горный техникум. После его окончания в 1956 году он был тут же призван в ряды Советской Армии (так называемый «целинный» набор). Все новобранцы этого набора работали на целинной страде в Кустанайской области Казахстана. Когда страда закончилась, всех отправили дослуживать в разные концы страны. Иосиф попал в Закавказский военный округ. Именно там он впервые обратил на себя внимание как солист (а петь он начал еще в школе) и был приглашен в окружной ансамбль песни и пляски.

Видимо, эта активная концертная деятельность в составе военного ансамбля и зародила в юноше мысль попробовать себя на поприще искусства. Поэтому, вернувшись домой в 1959 году, он заявил своим родителям, что собирается ехать в Москву поступать на артиста. Мать крайне негативно встретила это заявление сына. «Какой из тебя певец? – недовольно ворчала она. – Иди лучше работать по специальности. Там и деньги будешь нормальные получать, и на ноги встанешь». Точно так же рассуждали и братья Иосифа, которые считали его затею «выпендрежем», – мол, все нормальные люди вкалывают, а он хочет «сачка давить на сцене». Однако эти разговоры не смогли убедить Кобзона изменить свое решение. Чтобы заработать себе на дорогу денег, он устроился работать лаборантом. Вскоре нужная сумма была собрана и он отправился в Москву.

Как это ни удивительно, но, приехав в столицу и абсолютно никого в ней не зная, Кобзон с первого раза поступил сразу в три учебных заведения: училище при Московской консерватории, ГИТИС и Государственный музыкально-педагогический институт имени Гнесиных. После короткого раздумья он выбрал последний.

Занимаясь в оперной студии института под руководством профессора Георгия Борисовича Орентлихера, Кобзон пел Онегина, Фигаро, Елецкого, Валентина в «Фаусте». Учителя уже тогда прочили ему карьеру оперного певца. Но он внезапно увлекся легкой музыкой. И хотя ректор института Ю. В. Муромцев был категорически против того, чтобы его студенты увлекались эстрадой, справиться с Кобзоном он так и не сумел.

Впервые на большую эстраду Кобзон попал благодаря все той же своей неиссякаемой энергии и нахрапистости. Произошло это следующим образом. В 1959 году он подрабатывал в цирке – вместе с сокурсником пел в прологе и эпилоге. И однажды в цирк пришел один из популярнейших в те годы советских композиторов Аркадий Островский. Он принес свои новые произведения, которые должны были звучать в новой цирковой программе. Увидев его, Кобзон не растерялся и буквально стал преследовать его по пятам, умоляя: «Аркадий Ильич, я вас очень прошу, возьмите меня в свой концерт». Такой наглости от зеленого студента Островский, конечно, не ожидал. Только этим можно объяснить то, что он в конце концов не выдержал натиска и оставил певцу свой домашний телефон. О чем в последующем очень сильно пожалел. После этого не было дня, чтобы Кобзон не позвонил ему и не повторил своей слезной просьбы: «Возьмите меня в концерт». Дело дошло до того, что супруга композитора Матильда Ефимовна после каждого такого звонка вздрагивала и кричала своему мужу: «Аркаша, это опять твой студент-вокалист! Как он мне надоел, просто сил нет! Возьми трубку!» В конце концов, после нескольких дней такой осады, Островский сдался и, в очередной раз взяв трубку, сказал: «Я согласен. Найдите себе в партнеры тенора, и я попробую вас в своих авторских концертах».

Первое самостоятельное выступление Кобзона на профессиональной сцене состоялось в декабре 1959 года. Рассказывает наш герой: «Я взял Виктора Кохно, и мы начали петь дуэтом. А дальше посмотрели на нас – два молодых паренька, песню любят – и начали нас приглашать: Долуханян, Пахмутова, молодая совсем, Фрадкин… И стали мы выступать. Тогда еще не было возможности записать песню с эфира на магнитофон и разучить. Мы приходили к композиторам, и они с нами работали. Объясняли, что хотели бы в этой песне услышать, как услышать Колоссальная была школа. А материально это было никак – я получал три рубля за выступление. Когда начал получать пять рублей – считал, что хорошо живу. Потом эти же композиторы предлагали свои сочинения на радио и ТВ. Говорили, что исполнять их будем мы – отсюда наши первые «Огоньки», «С добрым утром» и все прочее».

В 1959 году Кобзон стал штатным солистом Всесоюзного радио, а через три года – «Москонцерта». Именно поэтому он бросил институт (его педагогом была Любовь Владимировна Котельникова, которая терпеливо готовила его к оперной сцене) и целиком посвятил себя сольной карьере. (Отмечу: в начале 70-х, когда Кобзону понадобится вступить в КПСС, он вновь поступит в Гнесинку и окончит ее с-отличием.) Бытует такая легенда, что когда в 60-е годы И. Кобзона впервые услышал Л. Утесов, он изрек: «Бог дал этому парню голос, но послал его очень далеко». Узнав об этом, певец не обиделся, а постарался доказать, что Господь к нему куда как благосклоннее, чем думал Утесов. Начав с песен А. Островского («Мальчишки, мальчишки», «Ты слышишь, Куба», «Возможно», «Песня остается с человеком»), он затем стал исполнять песни других советских композиторов, среди которых были и маститые. Как напишет позднее Н. Смирнова: «Кобзону явно не хватало эстрадного шарма. Это не искупали ни голос, ни достойная манера серьезного певца, с какой он держался на сцене. И тем не менее его сразу полюбили.

Каким-то необъяснимым способом он возвращал словам, которые звучали в его песнях, их изначальный смысл. Он научился делать событием даже то, что событием отнюдь не являлось. Он пел о том, что любовь может настигнуть человека везде, что она прекрасна, что «в любви ничего невозможного нет». И делал это как-то просто, без тени патетики, превращая давно известные и банальные истины в истины вечные, а потому возможные для повторения. Он стороной обходил патетику и выспренность. Но едва его успевали похвалить за это, как он пел вдруг выспренно, словно делая выпад против всех, кому неприятна патетика…»

Первая «проверка на прочность» у Кобзона произошла в 1964 году, когда он стал лауреатом Международного конкурса в Сопоте. Через два года после этого он стал лауреатом конкурса «Золотой Орфей» в Болгарии (победу ему принесла песня Ногинского и Бейлина «Роза была алой»). В том же году он получил звание заслуженного артиста Чечено-Ингушской АССР.

И. Кобзон рассказывает: «Я был знаком со многими известными людьми. Например, с Гагариным. Есть такая легенда, что на одном из кремлевских приемов Юра выплеснул бокал шампанского Брежневу в лицо. Но это ерунда. Юра был очень служивый человек. Он был очень общительным, очень веселым человеком. При полном отсутствии слуха любил петь. Дружил с Сергеем Павловым, в то время комсомольским лидером. У меня с Юрой испортились отношения в 1964 году. Хотя до этого я бывал у него в семье. А он, несмотря на то, что я жил в коммунальной квартире, позволял себе изумлять всех моих соседей, часто приезжая ко мне. И Гагарин, и Титов, и Валя Терешкова. Я с ними со всеми дружил. А с Юрой мы поссорились так.

Произошел неприятный такой случай, связанный с Евтушенко, который был тогда опальным после знаменитой выставки в Манеже и интервью французской газете. Евгений был запрещен. И вот однажды Евтушенко сказал мне, что пишет поэму «Братская ГЭС». И, зная мою дружбу с космонавтами, просил меня дать возможность пообщаться с ними непосредственно. Я обратился к Гагарину. Тот сказал: «Пусть». Женя очень нервный человек. И он, готовясь к выступлению, за кулисами ходил. Из зала заметили. И кто-то из представителей ЦК обратился к Гагарину: «Почему Евтушенко здесь? Он что, выступать будет?» – «Да, мы его пригласили». – «Не надо этого…» Гагарин передал за кулисы, чтобы я сообщил Евтушенко, что выступление нежелательно. Я ответил: «У меня язык не повернется». И тогда там какой-то майор подошел к поэту и сказал. Евтушенко был взбешен. Уехал. Я дождался конца этого вечера и, когда все перешли к столу, сказал Гагарину, что это не по-мужски. Что он как-никак свободен от конъюнктуры. Юра отрезал: «Если ты так недоволен, можешь к нам больше не приезжать». Отношения потом восстановились, но уже такой искренности не было. Хотя, безусловно, я, как и все, остро переживал его гибель…»

В 1964 году произошел случай, когда судьба свела Кобзона и В. Высоцкого. В тот год Высоцкий переживал не самые лучшие времена: имея на руках крошечного сына, он не имел постоянного места работы, нуждался в деньгах. Однажды он вместе с женой отправился в сад «Эрмитаж», где проходил концерт звезд тогдашней эстрады. Цель у Высоцкого была одна: может, кто-нибудь из них купит у него для исполнения его новые песни. Однако никто, естественно, не купил. Когда Высоцкий обратился с этим же предложением к Кобзону, тот ответил: «Ты, Володя, эти песни сам скоро будешь петь с эстрады. А деньгами я тебя и так могу выручить. Когда разбогатеешь – отдашь». С этими словами он достал из кармана 25 рублей и отдал их жене Высоцкого. Эти деньги тогда им очень помогли.

Что касается личной жизни Кобзона, то стоит отметить, что в самом начале 60-х он женился на молодой, но уже известной тогда певице Веронике Кругловой. Правда, тот брак длился недолго. Вскоре молодые расстались – В. Круглова вышла замуж за певца Вадима Мулермана, а Кобзон женился на актрисе Л. Гурченко. Этот брак певца просуществовал три года.

Интересно, что если Л. Гурченко вспоминает об этих трех годах совместной жизни с Кобзоном с плохо скрываемым раздражением, то певец, наоборот, с удовольствием. Вот его слова: «Всегда ее вспоминаю с большой благодарностью, потому что считаю, что за короткий период нашей совместной жизни я получил много хорошего. Гурченко человек очень талантливый и, как женщина, извините за подробности, далеко не похожа ни на кого. Она индивидуальна во всем… Но невозможно было нам вместе находиться, потому что, кроме влечения, кроме любви, существует жизнь. К тому времени мои мама, отец и сестра переехали в Москву и жили в моей квартире на проспекте Мира, а я – у Людмилы. Она никак не хотела общаться с родителями. Конечно, не это послужило главной причиной развода. Думаю, были бы у нас общие творческие интересы или совместные дети (у нее уже была дочь Маша, очаровательная девочка), то… А так, она уезжала на съемки, я – на гастроли. Добрые люди доносили о каких-то дорожных приключениях, увлечениях, романах. Это вызывало раздражение с обеих сторон. Но если абстрагироваться от каких-то жизненных мелочей, то по большому счету я очень благодарен судьбе за то, что по ней так широко прошла личность Людмилы Марковны…

Мы с ней, к сожалению, до сих пор не общаемся. Не по моей вине. Я готов был поддерживать интеллигентные отношения, но не нашел понимания. Я продолжаю тупо кланяться при встречах, мне не отвечают. Однажды это вызвало бурную реакцию: «Ненавижу!» «Значит, любишь…» – повернулся и пошел…

А вообще я не безгрешен. Я человек вспыльчивый, часто оскорблял людей. Женился я трижды и разводился некрасиво… У Гамзатова есть строки: «Обижал я тех, кого любил. Милая, прости мне прегрешенья…»

Между тем в ноябре 1967 года, к 50-летию Октября, Кобзон подготовил сольную концертную программу, включающую в себя целых три (!) отделения. В ней звучало более 40 песен, среди которых были как революционные («Смело, товарищи, в ногу», «Отречемся от старого мира», «Варшавянка»), так и песни 30-х годов и современные произведения (композиторов А. Пахмутовой, М. Фрадкина, Т. Хренникова, О. Фельдмана и др.). Критика с восторгом (а иначе тогда и быть не могло) приняла эту программу и назвала Кобзона «полпредом советской гражданской песни».

Тем временем в начале 70-х в личной жизни певца произошло важное событие – он встретил свою последнюю любовь. Случилось это на одной из вечеринок, куда его пригласили друзья. Кобзон познакомился там с ослепительной девушкой по имени Неля и потерял голову. Сама она так вспоминает об этом знакомстве: «Я не знала, что мы встретимся. Это произошло совершенно неожиданно для меня. Неожиданно и случайно. И поэтому я не сразу его узнала. Я ленинградка и была в гостях у своих друзей в Москве, потом Иосиф предложил мне показать город, на второй день после нашей встречи… Был конец марта – начало апреля. Затем он пригласил меня в театр «Современник». Шел «Свой остров», который поставила Галина Борисовна Волчек. Тут же начались проблемы. Не было у них кассеты, не было звукооператоров… И Иосиф половину первого отделения бегал, искал какую-то аппаратуру. Я сидела одна, не понимая, где мой кавалер. Но потом, как выяснилось, он сделал много для того, чтобы спектакль состоялся…

Я не ставила себе задачу стать женой артиста. Не скрою, у меня было много поклонников. А Иосиф к тому времени уже был готов жениться совершенно сознательно. У него были определенные требования к молодой жене, и не только у него, но и у его семьи. На своих предыдущих ошибках он уже конкретно понял, что он в этой жизни хотел. Я в то время была молодая, очень скромная, очень застенчивая, предполагалось, что буду иметь детей, потому что он их очень хотел. Он мне сразу сделал предложение, и я согласилась…»

Их свадьба состоялась в ноябре 1971 года. Молодая супруга Кобзона ушла с прежнего места работы (она была техником общественного питания) и окончила театральную студию. Одно время вела концерты. Однако с рождением детей она работу оставила. В 1974 году родился сын Андрей, через два года – дочь Наташа.

И. Кобзон вспоминает: «Расскажу, как я забирал из роддома Андрея. Едва отъехали, останавливает Володя Высоцкий на своем красном «Пежо». Увидел ребенка и говорит: «Дай подержать». Я потом сказал Неле: «Наш сын будет или гением, или бандитом…» Первого не случилось, второго, надеюсь, не случится…»

В 1972 году Кобзон впервые вышел на сцену в накладном парике. Сначала постижеры специально делали ему модный тогда «кок», затем перешли к боксерской стрижке. Б. Брунов рассказывает: «Его маму я как-то спросил, что у Кобзона с волосами. Она объяснила так. Подростком, лет в 13–14, Кобзон ходил в 40-градусный мороз без головного убора – мода такая была. Вот какие-то там волосяные коробочки у него и отмерзли. Допижонился».

70-е годы можно смело назвать «золотым» временем для певца Кобзона. В 1973 году, после выхода на телевизионные экраны 12-серийного фильма «Семнадцать мгновений весны», в котором Кобзон исполнил две песни, его слава обрела «второе дыхание». Хотя сам певец был не очень доволен ситуацией, связанной с этим фильмом. Дело в том, что многих его участников (режиссера, актеров, композитора и т. д.) наградили высокими правительственными наградами. А про И. Кобзона забыли. А ведь песни, исполненные им в картине, имели огромную популярность в народе, и без них фильм явно бы проиграл.

Однако эта неприятность совершенно не сказывалась на общей ситуации, которая в те годы складывалась вокруг певца. В 1973 году он вступил в ряды КПСС и получил звание заслуженного артиста РСФСР. В те годы ни один официозный концерт не обходился без его участия. Как острил в те годы Валентин Гафт: «Легче остановить бегущего бизона, чем поющего Кобзона». Причем, несмотря на то, что в его репертуаре были произведения самого разного содержания, телезрителям (а это миллионная аудитория) он был прежде всего знаком по так называемым гражданским песням – про комсомол, партию, БАМ и т. д. (В 1975 году И. Кобзон стал лауреатом премии Ленинского комсомола.) За пристрастие к подобному репертуару нашего героя тогда так и называли – «кремлевский соловей». Даже всесильный в те годы председатель Гостелерадио СССР Сергей Лапин опасался трогать И. Кобзона. Этот сановник довольно предвзято относился к евреям, и при нем многим артистам этой национальности путь на телевидение был заказан. Стоит вспомнить судьбу таких артистов, как В. Мулерман, В. Ободзинский, А. Ведищева, Н. Бродская и др.

И. Кобзон вспоминает: «Жанр, в котором я работал, не мог быть массово-популярным. Я работал над гражданской темой. Ее часто путают с политической. Гражданская тема, патриотическая тема – та, которая воспевает народ, его подвиги, родину. Правда, предвижу вопрос: а песни Пахмутовой, например, «Не расстанусь с комсомолом» или «А Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди»? Мое поколение с удовольствием пело такие песни, как «Широка страна моя родная». Мы верили, что мы хозяева этой страны. А комсомол для меня – это те люди, с которыми я общался на стройках в Сибири, на Дальнем Востоке…»

В конце 70-х годов у Кобзона была высшая эстрадная ставка – 19 рублей. Однако работал он на полную мощность, отрабатывая в день по два-три концерта. П. Подгородецкий вспоминает: «На его концерты приходила самая разная публика. Но в первых рядах всегда сидели лучшие люди города. Там были и секретари обкомов, и члены ЦК, и руководители предприятий, и прочие уважаемые люди. На концерт Кобзона в то время было пойти так же престижно, как сейчас, скажем, на Кубок Дэвиса. Была, кстати, и молодежь, были фанаты, которые ездили на все его концерты из города в город. А гастролировал он много. Это ведь легенда. Кобзона спрашивали: «Иосиф Давыдович, а у вас связки не устают?» А он отвечал: «Нет, связки не устают, ноги устают…» Если музыканты Кобзона были одними из самых высокооплачиваемых в «Москонцерте», то он, видимо, был самым высокооплачиваемым. Кроме того, думаю, он, как человек с феноменальными способностями бизнесмена, не упускал ни одной возможности дополнительного заработка… Ему ничего не падало с небес, все, что он имеет, – плод его огромной трудоспособности…»

О том, что Кобзон уже в 70-е годы был не беден, говорит такой факт. В 1978 году он обзавелся собственной дачей недалеко от Переделкино. Ранее она принадлежала маршалу бронетанковых войск Рыбалко, потом академику Лопухину. Певец купил ее за 70 тысяч рублей, что по тем временам было цифрой астрономической. Но, по словам самого И. Кобзона, ради этой покупки он влез в долги и отдавал их в течение трех лет.

В июле 1980 года, когда в Москве скончался Владимир Высоцкий, именно Кобзон приложил все силы, чтобы народного любимца похоронили на Ваганьковском кладбище. Как рассказывают очевидцы, он пришел к директору кладбища и достал из кармана увесистую пачку сторублевок. Однако директор наотрез отказался взять их. «Что я, не понимаю, кого мы потеряли?» – заявил он. В результате Высоцкий был похоронен на самом удобном месте – недалеко от входа.

В том же году И. Кобзону присвоили звание народного артиста РСФСР.

Тогда же он отправился в свою первую концертную поездку в раздираемый гражданской войной Афганистан. Таких поездок он совершит три. Правда, после каждой из них в народе упорно будут ходить слухи, что он ездит туда неспроста. Якобы под видом багажа Кобзон привозит на родину сотни видеокассет, десятки килограммов серебра, дубленки и прочее. Когда же однажды его самолет был приземлен не как обычно на военном аэродроме Чкаловский, а на гражданском, его багаж все-таки проверили и обнаружили контрабанду. После этого артиста исключили из партбюро «Росконцерта» и даже хотели выгнать из партии. Именно тогда, якобы, Кобзон хотел застрелиться.

Этот слух повторялся так настойчиво, что в него поверила чуть ли не вся страна. Однако все в нем было выдумкой, за исключением одного – из партии Кобзона действительно едва не исключили. Произошло это в 1983 году, после того, как на концерте в Колонном зале певец позволил выйти на сцену генеральному секретарю «Общества дружбы Израиль – СССР» Гужанскому и спеть израильскую песню. (Стоит отметить, что незадолго до этого Кобзон лично посетил Израиль, став первым советским артистом, приехавшим в страну, с которой у СССР не было дипломатических отношений.) Кобзона тогда обвинили в политической близорукости плюс вспомнили историю, когда он привез из Америки запрещенные видеофильмы. Короче говоря, партком родного Москонцерта исключил его из партии, а райком это решение утвердил. Однако последняя инстанция – горком партии – не стал доводить дело до крайностей и заменил исключение на строгий выговор.

В 1984 году Кобзон стал художественным руководителем вокально-эстрадного отделения Государственного музыкально-педагогического института имени Гнесиных. В том же году он был удостоен звания лауреата Государственной премии СССР.

Через год существенно изменилась концертная ставка нашего героя: он стал получать 225 рублей. Стоит отметить любопытную деталь: в список эстрадных исполнителей, удостоенных этой чести, были внесены всего шесть человек (Кобзон, Зыкина, Магомаев и др.), но в нем не было суперпопулярной А. Пугачевой. Однако буквально за несколько часов до утверждения этого документа певице все же удалось отстоять свое право на максимальную концертную ставку.

Активность Кобзона – певца и общественного деятеля – еще сильнее возросла с началом перестройки. Причем стоит отметить, что его позиция тогда не всегда была в русле генеральной линии. Например, когда в октябре 1987 года Б. Ельцин выступил на Пленуме ЦК КПСС с критикой в адрес М. Горбачева и его реформ, одним из первых его поддержал Кобзон. Вот его собственный рассказ об этом: «7 ноября на Советской площади было народное гулянье. Я выступаю. Ко мне подошел в окружении своих коллег Ельцин. И я попросил, чтобы народ поприветствовал Бориса Николаевича. Он был очень растроган. Зашел ко мне за кулисы, поблагодарил за поддержку. Более того, в этот же вечер был прием в Кремле. По случаю годовщины. И на банкете Ельцин уже был локализован. Не толпился вокруг него народ. После выступления я спустился вниз, подошел к Борису Николаевичу и пожелал ему мужества. Сказал, что, если понадобится мое участие, я всегда готов быть рядом…»

В том же году Кобзона повысили в очередном звании – он стал народным артистом СССР. Через два года его избрали народным депутатом СССР.

Как это ни странно, Кобзону в те годы удавалось сохранять нормальные отношения как с Б. Ельциным, так и с его оппонентом М. Горбачевым. С последним у него произошел случай, о котором рассказывает сам певец: «Когда я был в Штатах, мне сказали, что Фрэнк Синатра изъявил желание выступить в Советском Союзе, что ему очень нравится Горбачев и перестройка. И что он готов приехать и дать один-два благотворительных выступления, но только если он получит личное приглашение от Михаила Сергеевича. Я "вернулся в Москву, встретился с Горбачевым. И даже так немножечко слукавил перед ним. Я сказал, что Фрэнк Синатра хочет выступить в Москве в благотворительных целях. Знаете ли, спрашиваю, вы этого певца? Он говорит: «Знаю его как друга Рейгана, знаю его и как друга американских мафиози и знаю даже его песню». После чего Горбачев сносно напел «Путников в ночи». Я говорю: «Понимаете, он никогда в жизни не был в стране социалистического лагеря. Синатра уже старый, карьера его заканчивается, но представляете, как сейчас важно, в зарождающихся ваших отношениях с Рейганом, что вы демократично отнесетесь к его приглашению посетить Советский Союз». Горбачев говорит: «Нет проблем». Черняев (это его помощник) добавил: «Вы сочините текст письма». Мы сочинили (я могу ошибиться в точности формулировки): «Уважаемый господин Синатра. Ваше имя – замечательного артиста кино, эстрады, популярнейшего человека в США – широко известно и в нашей стране. И мы были бы очень рады, если бы вы нашли возможность посетить нашу страну в это интересное революционно-перестроечное время». Отослали его. В то время советским послом в США был Дубинин. Он пригласил Фрэнка и официально (с коктейлем) вручил ему приглашение. И в связи с тем, что я был инициатором этого приглашения, я (когда еще раз был в США) обратился к импресарио Стиву и спросил: «Ну, когда?» Тот сказал: «Я тебя сейчас соединю с ним непосредственно, и мы проведем такой конференц-разговор. Ты, я и он». Мы связались со штаб-квартирой. И выяснилось следующее. У Фрэнка Синатры (на его вилле в Калифорнии) целый такой музейный зал, где на стене висят приглашения от президентов всех стран, где он выступал. Но они написаны вручную! И поэтому он хотел, чтобы то же самое сделал Горбачев. Написал собственной рукой. И второе: Синатра готов приехать, но только на один концерт, только на Красной площади. Он просит отдельный воздушный коридор для своего личного самолета, красную дорожку от трапа до помещения. И гарантированного присутствия на этом концерте Михаила Сергеевича и Раисы Максимовны. Я ответил: «Я очень сожалею, что во многих странах за рубежом, дабы познакомить слушателей со мной, часто использовали «титул» – «советский Фрэнк Синатра». Я говорю: «Очень сожалею, что я стыдливо улыбался, но не отказывался от этого сравнения. Отныне я это буду считать оскорблением. Я сожалею, что мой любимый артист так дурно воспитан. И не сожалею, что с ним не познакомится мой советский слушатель».

Горбачеву же при встрече я сказал: «Михаил Сергеевич, я боюсь вас огорчить, но он не достоин вашего приглашения».

Между тем в августе 1991 года судьба едва вновь не свела певца с М. Горбачевым. В те дни Кобзон находился с гастролями в Ялте, и на одном из выступлений ему предложили выступить в приватном концерте для Горбачева на его даче в Форосе. Певец согласился. Концерт был назначен на 22 августа. Однако 19 августа грянул путч ГКЧП, генсек оказался изолирован, и мероприятие, естественно, сорвалось. Далее послушаем самого артиста: «Я стал безотрывно смотреть телевизор. И вдруг – с ужасом увидел себя! Бетховен, балет, Спиваков, а потом – Кобзон. Естественно, с гражданскими песнями. Я позвонил тут же в приемную Кравченко (я с ним был хорошо знаком еще по газете «Труд»). Мне сказали, что его нет и не будет. И тогда я позвонил зампреду Лазуткину. Меня с ним соединили. Я ему сказал: «Валентин, у меня большая просьба снять меня с эфира». Он спрашивает: «Почему? Не можем же мы сейчас показывать ансамбли или рок-группы». – «Это ваши проблемы, – отвечаю я, – но меня не втягивайте в эти политические игрища. Если вы этого не сделаете, я официально обращусь в прессу. И сделаю заявление». Лазуткин говорит: «Ну, ладно. Я доложу об этом Кравченко, и мы снимем тебя с эфира». И действительно: больше я себя в эфире там не слышал.

Уже после переворота мы как-то встретились с Лазуткиным, и он мне заметил: «Ну ты угадал». А я не угадывал. Просто – как можно? Когда жена сидит рядом, плачет. Я – народный депутат СССР. Пою. В стране неизвестно что происходит. И видите ли, под мой аккомпанемент. Что обо мне подумают люди?..»

Между тем в конце 80-х годов Кобзон одним из первых отечественных деятелей культуры стал заниматься бизнесом. В частности, он на короткое время стал вице-президентом «Ассоциации XXI век», которая занималась торговлей. Именно там он познакомился и подружился с Отари Квантришвили, которого через пару лет станут называть «крестным отцом» московской мафии. И. Кобзон рассказывает: «Сын мне как-то сказал: «Папа, ты странный человек. Как такое может быть? У нас в доме бывают то министры, то премьер-министры, то президенты, то генералы и какие-то непонятные, стремные люди». В данном случае он имел в виду Отари Витальевича с окружением. Я ответил сыну: «Андрюша, я никогда не выбирал друзей по должностям. Дружил с теми, с кем хотел. Они сидят за одним столом, общаются и не стесняются этого. Потому что их объединяет уважение ко мне»…

Между тем в Отари было столько силы… Я так любил смотреть на него. Мы уезжали отдыхать, и если бы не женщины, которых мы очень любили, можно было подумать, что мы гомосексуалисты. Настолько нежно мы относились друг к другу. Я немножечко верховодил в наших взаимоотношениях, потому что старше (Квантришвили родился в 1948 году. – Ф. Р.).Мне он прощал все фамильярности в свой адрес, их было достаточно. Прощал все, как старшему брату. Но мы никогда не лезли друг другу в душу…»