Текст книги "Оля"

Автор книги: Федор Кнорре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Все женщины оставили свою работу, окружили Смелую Принцессу и дружно закивали головами:

– Всё, всё это истинная правда, мальчик: про Принца, про туфельку и про Золушку, это все знают в нашем королевстве!

– Ох, до чего я рад это слышать! Я сразу поверил, что это правда! Теперь мне ещё больше хочется поскорее пробраться во дворец и поговорить с молодой счастливой Королевой!

– Сегодня у тебя никак это не выйдет, милый нетерпеливый мальчик, – ласково сказала пожилая усталая женщина, скоблившая пол. – Молодая Королева очень занята, она танцует на собственном свадебном балу! Разве ты не слышишь, даже в наш подвал минутами доносится сверху весёлая музыка?

– Ну, уж это просто здорово! – изумилась Принцесса. – Да неужели свадебные торжества в честь Золушки все ещё не закончились до сих пор?

Женщина грустно улыбнулась:

– О-о, ты немножко запоздал, славный мальчик, коли надеялся побывать на балу у Золушки. В большом дворцовом зале музыка сейчас играет на свадьбе у её милой, самой младшей дочери.

– Так я и чувствовал, что газета почему-то здорово запоздала! – воскликнула с горечью Молоденькая, Умненькая, Смелая Принцесса. – А я и вправду изо всех сил спешила… Но своего я всё равно добьюсь! Увижусь во что бы то ни стало, разыщу Золушку, раз её замечательная история всё-таки правда! Слушайте, бедные женщины, я щедро награжу того, кто мне укажет, где найти ту Золушку, которая в своё время стала счастливой Принцессой!

– Не стоит награды, мальчик. – Пожилая женщина спокойно улыбнулась. – И не надо далеко ходить. Золушка – это я, мой милый, но много лет прошло с тех пор, как я была счастливой Принцессой.

– Ты?.. Это ты?.. О, проклятие! Я этого не потерплю! – с возмущением закричала Смелая Принцесса. – Сейчас же скажи, какой негодяй виноват в том, что ты, прекрасная, милая Принцесса Золушка, вдруг оказалась на тёмной кухне, среди этих бедных, усталых женщин?

Все бедные женщины на кухне грустно переглянулись и проговорили хором, печально покачивая головами:

– Мальчик! Да ведь все мы были когда-то молодыми принцессами, все до одной. И вот все мы здесь. И никогда не поднимемся отсюда в верхние покои, где так светло и жарко пылают восковые свечи в канделябрах, весело играет музыка и пляшут нарядные гости. Прекрасные юные принцессы, состарившись, опять делаются Золушками, таков уж закон.

– Это не закон, а чьё-то подлое, мерзкое колдовство! Нет такого закона! Не может быть на свете такого закона! – Смелая Принцесса чуть не заплакала от сочувствия и гнева. – Вас обманули! Кто это вас уверил, что существует такой закон?

– Кто?.. Три ужасные сестры, три ведьмы! – печально отвечали женщины. – Это они загнали нас в этот подвал, сунули нам в руки грязные тряпки и сальные кастрюли… Слышишь?.. Ведьмы почуяли уже, что мы перестали работать! Они сюда идут!..

– Ах, они идут? Ладно, поглядим, какие такие бывают на свете ведьмы! – Молоденькая Смелая Принцесса бесстрашно выхватила из ножен шпагу.

– О-о, поосторожнее, мальчик, они до того вредные, скользкие и живучие, эти три сестры. Их зовут: Жадность, Бессердечность и Неблагодарность!.. Ой, вот они уже тут! Увидели тебя и сразу зашипели!

– А ну, гадюки, посмотрим, кто кого! Уж со мной-то будет не так-то легко справиться! – Молоденькая, Умненькая, Смелая Принцесса топнула ногой об землю и бесстрашно бросилась на ведьм со своей маленькой, но острой шпажкой.

Бой закипел…

Вы спросите, чем кончился этот отчаянный бой?.. Он ещё не кончился! Он ещё кипит, всё время, повсюду!

Оля два раза прочла мамину сказку, нахмурилась, прикусив губу, и задумалась:

– Это ты написала в честь Ираиды Ивановны! Правда?.. Ну, не в честь, а про то, какая у неё судьба получилась.

Мама засмеялась:

– Садись, садись! У кого уроки не сделаны?

Глава четвёртая

Ожившая к весне муха с громким жужжанием зигзагами пронеслась через весь класс, брякнулась с ходу об стекло, разом затихла, и в классе опять стало скучновато. За окнами вздрагивали на ветру голые ветки берёзы, на них сидели две чёрные блестящие галки и, как на качелях, раскачивались вверх-вниз, просто смотреть было завидно. И ведь свалятся с пятого этажа – ничего им не страшно! Но и галки, вполголоса обменявшись мнениями о чём-то, сговорились и разом улетели, и стало опять совсем скучно.

Анна Иоганна читала вслух басню Крылова "Мартышка и очки". Раскрытую книгу она держала в левой руке, а в правой у неё, как всегда, был наготове длинный карандаш. Наверное, для того, чтобы исправить, если понадобится, какую-нибудь ошибку в книге. Или, на худой конец, поставить на последней странице автору басни отметку за письменное сочинение.

В начале урока, когда она своим бесстрастным голосом прочла "Мартышка к старости слаба глазами стала…", ребята было оживились, обрадовались мартышке, как родной, и приготовились повеселиться, но не тут-то было. Карандаш, поставленный торчком, угрожающе застучал по столу, и Анна Иоганна строго уставилась на класс, так округлив глаза, что каждому казалось – она смотрит именно на него. При этом брови её высоко взлетали, и все знали, что они так и не опустятся на своё место, пока в классе не наступит тишина.

Класс притих, замер, потом сонно посоловел, примирившись с тем, что ничего весёлого не придётся ожидать ни от мартышки с очками, ни ото всех ослов, козлов и косолапых мишек на свете.

Потом наступил ещё один взлёт лёгкого оживления: радужный солнечный зайчик пополз по стене, вспыхнул на стекле футляра, под которым сидело чучело черепахи, и всё ближе и ближе стал подбираться к очкам Анны Иоганны. Все затаив дыхание ждали, ждали, и вот наконец зайчик заиграл у неё на носу.

Она неодобрительно тряхнула головой, призывая зайчика к порядку, и постучала карандашом по столу. Высоко вскинула брови и уставилась глазами, до того круглыми, что любая сова лопнула бы от зависти, на класс, робко зашуршавший еле слышным хихиканьем.

Отвернуться от солнца она и не подумала, только встала со своего места – раскрытая книжка в руке, длинный карандаш наготове – и продолжала читать.

Голос у неё был холодный и как бы вполне беспристрастный, но главное, до того невозмутимо спокойный и однообразно-уравновешенный, что ни капельки не менялся, делала ли она выговор ученику или читала стихи Пушкина.

Так что, когда она читала: "В тот год осенняя погода стояла долго на дворе, зимы ждала, ждала природа… Снег выпал только в январе"… Соломахин Коля, оставь в покое свои уши, повтори, чего ждала природа?" – казалось, что она не то проверяет Колю Соломахина, не то сводку погоды, составленную Сашей Пушкиным.

Так как стрелки часов явно застряли и перестали двигаться, муха лежала в глубоком обмороке, галки улетели, а зайчик потух, сонное оцепенение теперь нарушалось только в те моменты, когда происходил обмен знаками с Петей Жукачевым, у которого были часы. Кто-нибудь издали делал ему вопросительную рожу, он на пальцах показывал, что до перемены осталось ещё двенадцать… десять… восемь минут, и в ответ кто закатывал глаза, изображая приступ неправдоподобного отчаяния, а кто делал вид, что готов сползти на пол, не в силах совладать с охватившей его сонной болезнью.

Покончив с чтением, Анна Иоганна стала задавать вопросы:

– Ну, о чём говорит нам эта басня, дети?

– О мартышке! – глупо выскочила старательная, но бестолковая Зинка и поджала губы, показывая презрение к общественному мнению, выраженному общим хихиканьем.

– Тихо. Давайте подумаем, дети. Почему Крылов избрал именно форму басни, а не рассказа или, скажем, повести, чтоб выразить свою идею?.. А ну-ка, вспомним тут, кстати, дети, кто сказал, что писать следует так, чтобы словам было тесно, а мыслям просторно?..

Прозвенел долгожданный звонок.

Анна Иоганна вышла из класса и все уже сорвались со своих мест, как вдруг снова бесстрастно заскрипел тот же её голос с учительского места за столом:

– Дети, тише! Садитесь все на свои места! Ребята замерли на месте, а те, кто уже добежал до двери, со смехом повалились обратно на парты в ожидании потехи. Оля Рытова стояла на месте Анны Иоганны, постукивая карандашом, высоко вскинув брови, со строгим лицом и почти её голосом монотонно скрипела:

– Теперь, дети, мы займёмся следующим стихотворением. Итак, дети, вот оно, дети! Тише! Слушайте, дети… – И она сухо и отчётливо продекламировала:

Забравшись в пальмовую рощу,

Мартышки щекотали тёщу!

Прекратите смешки, тут нет ничего смешного! – угрожающе простучал карандаш. – О чём говорит нам это стихотворение и почему автор решил отразить свои мысли не в поэме, не в кинофильме, а именно в этом стихотворении? Какая картина рисуется перед вами, дети, когда вы его слушаете в моём исполнении? Замечаете ли вы, как в этой пальмовой роще просторно тёще и тесно мартышкам?

– Замечаем! Тесно! Теснотища! – покатывался от хохота весь класс.

– Тише, дети! Но задавались ли вы вопросом, чью именно тёщу щекотали мартышки? Возможно, что сегодня именины тёщи одной из этих мартышек, и вот, чтоб порадовать свою родственницу, мартышки, по своему обычаю, собрались и почтительно её щекочут!

– У них тёщ не бывает! Это не ихняя! Чужая тёща! – наперебой подсказывали со всех сторон, по-прежнему помирая со смеху, ребята.

– Отлично, дети. Молодец, Коля Соломахин! Допустим, что это тёща какого-нибудь плантатора, который жестоко обращался с представителями животного мира, и вот мартышки подстерегли его жестокую тёщу и теперь вымещают на ней свои обиды и беспощадно её щекочут.

– А она брыкается и визжит! Вот злится!

– А сама так и подскакивает от хохота!

– Так и надо ей! Молодцы мартышки!

Среди общего гама и веселья кто-то начал щекотать соседа по парте, визг послышался уже не в роще, а в классе, дверь приоткрылась, в класс заглянул преподаватель истории и спросил, что тут происходит.

Оля сделала громадные наивные глаза и невинным голосом доложила:

– Мы тут немножко задержались, всё обсуждаем насчёт мартышек.

– Ну хорошо, однако можно всё это делать потише. Кроме того, у вас перемена, надо выйти из класса.

Он ушёл и на повороте коридора встретился со своим коллегой, преподавателем обществоведения.

– Вот мы все говорим: Анна Иоганна сухарь…

– Сухарь и есть, – сказал преподаватель обществоведения.

– Вот все мы так, а ведь сумела же она расшевелить класс. Заменяла Бориса Петровича, тот всё хворает, так она вместо своего немецкого с ними русским занималась. Почему-то придумала "Мартышку и очки" читать. Смешно? И вот они эту мартышку до сих пор обсуждают. А мы всё – сухарь!

Глава пятая

Выдающаяся литературная лекция, прочитанная Олей Рытовой после урока, имела необыкновенный успех и совершенно изменила её положение в классе. Кем она была до этого события?

Обыкновенной девочкой, как все. Училась обыкновенно, вела себя обыкновенно, выглядела тоже обыкновенно. К тому же ещё она была приезжая, в школу поступила среди зимы – значит, друзей детства, как у других, тут тоже у неё не было.

Мало того, с ней и сдружиться-то, если б кому и захотелось, так не найдёшь, с какого конца к ней подойти: диковатая, неразговорчивая. Какая-то сама в себе: сидит и не очень-то вылезать хочет. А впрочем, и это, особенно в её возрасте, было дело довольно обыкновенное, – такие тоже бывают.

И вот в истории с мартышкой её точно прорвало, никто не ожидал – сидела-сидела да и выступила: проскрипела лекцию, да ещё преподавателю истории сумела так находчиво ответить, даже почти не соврав.

Всё это и подняло её в общественном мнении всего класса настолько, что даже на другой день никто не мог взглянуть на неё не усмехнувшись или не подмигнув.

"Обратили на меня внимание. Наконец-то! – вскользь подумалось Оле. – Заметили!"

Всё это было очень приятно и интересно, однако скоро Оля заметила, как с каждым днём она в глазах одноклассников, кажется, снова превращается в обыкновенную девочку. Как все.

Сначала это было еле заметно: вроде той знаменитой капли дёгтя в бочке мёда, потом в этой воображаемой бочке её краткой славы соотношение стало меняться всё больше не в пользу мёда… Она всё поняла, но виду не показала, точно ничего и не изменилось.

Весна только-только ещё начиналась.

После уроков целая компания мальчиков и девочек возвращалась домой из школы по длинному мокрому бульвару, который огибал весь город широким полукольцом по высокому берегу реки.

Пойти по бульвару значило выбрать самый длинный путь почти к любой точке города. Естественно, что именно поэтому ребята его и выбрали.

Весенний ветер гнал грязные облака, налетая с реки, раздувал молодецки распахнутые полы зимних пальто мальчишек, толкал и покачивал ветки вербы, усеянной серыми барашками и воробьями, галдевшими, перебивая друг друга, над чёрными лужами, где первые воробьиные смельчаки уже купались, трепыхаясь и брызгаясь в холодной воде.

Зимний порядок кончился, а настоящей весны ещё не было.

Было похоже, что во всём городе с его рекой, бульваром, ребятами, облаками и воробьями только-только началась предпраздничная уборка, когда всё уже сдвинуто с места, перепутано, разбросано, залито водой, но ещё не скоро будет вымыто и приведено в порядок.

Ребята шли вразброд, с остановками, и разговор шёл тоже вразброд, так что скоро его, наверное, и вспомнить не могли бы, но одно-то запомнилось, да ещё как!

Между прочим обсудили вопрос о том, как вёл бы себя доисторический человек, ну, скажем, из каменного века, если бы вдруг попал в кино? Сперва решили, что он просто ничего не понял бы, но Володя сказал:

– Смотря какую картину!

– Каменного века? Детектив ему надо показать, такой бывает, с заграничными погонями, с засадами, драками, всё бы он понял!..

– А если в автомобиле гонятся?

– Автомобиля не поймёт, а самое действие прекрасно будет наблюдать! С удовольствием!

– Только в зрительный зал его без топора надо пускать! Факт. А то воодушевится и сам за кем-нибудь погонится! – предостерёг Федя Скоробогатов.

– И получится пищальный фахт! – всунулась Зинка.

Никто на её слова не обратил внимания, не улыбнулся.

Федя целый год носил кличку "пищальный фахт", но принимал её так добродушно, что дразнить его таким способом теперь считалось просто чем-то пошлым. Только какая-нибудь Зинка ещё была способна на это.

– Разобрался бы, конечно: чего там трудного – один убегает, прячется, другой подкрадывается, а тот хитрит, а этот перехитривает, а тот переперехитривает и ему по башке! А тот его бряк – об пол!.. Чего тут не понять?..

Потом Володя высказал свою мечту – хорошо бы, если бы войскам Дмитрия Донского можно было придать хоть один танк – вот бы здорово получилось… Это тоже обсудили. Трудно вспомнить, как разговор перекинулся на мамонтов и их печальную судьбу, но вполне понятно, почему после этого заговорили о слонах, а потом о слоновьих глазах.

Вот тут-то Оля и дала маху. Споткнулась на слонах. Завралась. Перехватила или завралась.

Она всё ждала момента, её так и подмывало встрять в разговор с исключительно интересным, интригующим замечанием, и вот она вдруг возьми да и брякни!

Да хоть бы действительно просто брякнула – это бы легко сошло: прихвастнула, соврала, посмеялись бы и забыли, не доходя до следующей лужи, через которую надо прыгать.

Так ведь нет, она вполне серьёзно, с какой-то рассеянной небрежностью, подчёркивая, что это для неё самое эдакое будничное, обыкновенное дело, лениво протянула:

– Да! Это все почему-то любят повторять: "Глазки у слонов смышлёные, маленькие", и всё такое, но, по-моему, это очень поверхностно, если хорошенько вглядеться, вблизи, конечно.

Все примолкли даже.

– Как это, например, вблизи? – подозрительно прищурясь, спросила Зина.

Она была дочкой одной из дочерей Ираиды Ивановны и как-то "на всякий случай" не любила Олю: та «жиличкина», а она "хозяйская".

– Так что каждому человеку кажется, если вдруг… вблизи? – примирительно спросил Коля.

– Я не говорю: каждому. Не знаю, как другим, но мне лично, когда он вот так близко смотрит, всегда кажется, что он думает: "Я-то знаю, что ты человек, и понимаю, что ты за штука. А вот ты думаешь, что я слон, а вовсе и не знаешь, кто я такой". Ну, может, я не умею хорошо сказать, но мне почему-то всегда так кажется.

– Ну, а как это вблизи? – долбила своё Зина. – Как?

Оля снисходительно усмехнулась:

– Не знаю, право! На сколько сантиметров тебе хочется знать?.. Не мерила, не скажу… Ну, вот так… – И она показала рукой такое расстояние, как до Зины. Выходило что-то очень уж близко – это все поняли.

– А ты так вот и смотришь? – змеиным голосом пропела Зина.

– А я так и смотрю, – сладенько протянула в ответ Оля.

– Ты, видно, всех тут за дурачков считаешь, раз ты приезжая! Или сама, может быть, из глупых мест придурочка! А? – поджимая губы, с усмешкой, точно чем-то ржавым сверлила Зинка. – Завралась, так уж сознайся лучше, чем перед людьми позориться и так себя выставлять! – Она у своей мамы выучилась просто до тонкости так поджимать губы и язвить вполголоса, но пронзительно. – "Ах, когда я со слоном переглядываюсь, у меня впечатление…" Посмешище.

– Правда, – серьёзно сказал Федя, – ведь слон всё-таки высокий, и глаза у него вон где.

– У них слон живёт в комнате, что тут особенного! Прямо над нашим потолком! – восхищалась своим остроумием Зинка.

Голос её Оля даже сквозь пол узнавала и ненавидела.

– А у меня в ванной, может, крокодил живёт!

– Это что! У нас во дворе бегемото-ов! Проходу не дают!

– Нет, нет, нет! – кухонным голосом пронзительно сверлила Зинка. – Вы ей не мешайте, не шутите, пускай ответит! Пусть признается, что нахально врёт, всё равно все видят. Скажи: "Я нахально соврала!"

– А может, она лестницу приставит, залезет и глядит, верно?

– Глупее не выдумал? Лестницу! – Оля уже покраснела, её подхватило и понесло. – Просто можно подойти и попросить слона, и он тебя, вот так, подхватит хоботом и поднимет к себе на спину, тогда вот и в глазки заглянешь.

– Вот так прелесть! Значит, ты в Африке, как слона увидишь, так…

– При чём тут Африка? Разве я про чужого слона? А который хорошо знает тебя, знакомого…

– А много у тебя знакомых слонов? Сто?

Какое-то неловкое молчание наступило. Все даже остановились.

– Нет, всего два-три…

Ближайшая шайка воробьев разом оборвала чириканье и дружно взлетела, такой странный рёв – "у-а-ауа!.." – издала вся компания.

Зинка сияла, убедившись, что одержала полную победу.

Никто больше не спрашивал, не слушал, не смотрел на Олю с её слонами. Она шла с красными пятнами на щеках и улыбалась. Отдельно от всех.

Уже свернув в свой переулок, она заметила, что идёт не одна. На полшага сзади шагал Володя, дошагал до самых дверей её дома.

– Ну, пока… Я им сказал, что мне очень понравилось, очень интересно ты про слона рассказывала. Я всё себе так и представил… Дураки, шуток не понимают, верно?..

Оля повернулась к нему со стиснутыми губами, со свистом втянула носом воздух. Выдохнула:

– Верно. И сам дурак!

Глава шестая

Дом был такой, как строили когда-то в старину, может быть, лет сто тому назад, во всяком случае когда-то давным-давно. И лестница деревянная, тёмная, а уж скрипучая до того, что никакого звонка не требуется: не успеешь подняться, тебя уже спрашивают через дверь:

– Кто там пришёл?

– Да это я опять! – ответил Володя.

– Вот до чего ты настырный! – Оля презрительно фыркнула за дверью. Открывать она и не подумала. – Чего ты ходишь?.. Может, ты воображаешь, что я обратно беру свои слова? Не надейся!

– Да какие там слова?

– Я же тебя дураком назвала, ты что, забыл, что ли?

– Ну и ладно.

– У тебя, значит, ни малейшего нет самолюбия? Нет?

– Я даже внимания не обращаю.

– Ах вот как? Ты на мои слова внимания не обращаешь? Зачем же я буду тогда с тобой разговаривать? Вот и уходи. Слыхал? Уходи… А то ходит и ходит, как… банный лист!

– Листья не ходят.

– Вот видишь! Значит, они умней тебя. Ну, уходи… Ты что там, кажется, ещё хихикаешь? Мне через дверь всё слышно, имей в виду! Это что ещё за новости? Его выгоняют, а он стоит под дверью и хихикает на лестнице. Иди на свою лестницу, там и хихикай.

Минуту они постояли по обе стороны запертой двери, молча, прислушиваясь.

– Ну, ты ушёл наконец? – спросила Оля.

– Да ты открой! Ну, пожалуйста!

– Хорошо, я тебе скажу: у меня очень заразное инфекционное заболевание, даже многие врачи не умеют лечить. Даже через дверь можно заразиться. Даже… Понял?

– Не разыгрывай ты меня. По-человечески просят: открой, мне поговорить нужно.

Она приоткрыла дверь и, не выпуская ручки, загородив проход, встала на пороге:

– Смотри, я тебя предупреждала, теперь я за твою жизнь не отвечаю.

Володя вдруг охнул и даже слегка попятился:

– О-о!.. Правда. Что это у тебя?.. Отчего… это?

Оля минуту с удивлением смотрела на него:

– Что у меня?.. Где?..

Он робко, издали показал пальцем. Оля недоуменно посмотрела на палец, машинально схватилась за щёку, на которую он указывал, и вдруг замерла. Потом пальцы её осторожно поползли по щеке, по лицу, осторожно всё ощупывая. Коснувшись лба, она страдальчески сморщилась, вздрогнула и с видимым трудом проговорила, всё время постанывая:

– Ага!.. Значит, уже выступило наружу… Это самый опасный период… Такая инфекция! Скорее, скорее уходи и всё лицо промой уксусом, может быть, ты ещё не успел заразиться. Ага, побледнел. Беги, беги поскорей отсюда!

Побледнел или нет, но и в самом деле он стоял с раскрытым как-то набок ртом и, выпучив глаза, со страхом глядел ей в лицо: даже в полутёмных сенях, на пороге тёмной лестницы легко было разглядеть проступившие на лице у Оли зловещие жёлто-коричневые пятнышки. Мелкие, как веснушки, на щеке, они сливались в крупное пятно на лбу.

– Ой-ой-ой!.. – растерянно бормотал Володя. – Как же это так… беги? Что значит «беги»? Нужно же врача поскорей! А тебе очень это больно, вот это вот… там… у тебя? – От сочувствия он и сам сморщился и даже слегка зашипел сквозь зубы, точно его прижгли горячим утюгом.

Оля очень внимательно смотрела на него и вдруг порывисто закрыла лицо обеими руками. Сдавленным голосом, невнятно пробормотала:

– Лучше спасайся сам! – повернулась и пошла по тёмному коридору.

– Погоди… Постой… – не отставая ни на шаг, Володя тихонько дёргал её за рукав, стараясь остановить. – Тебе же нельзя ходить в таком состоянии…

– Спасайся… – глухо бормотала Оля.

– Не желаю спасаться, отстань ты с глупостями!.. Хватит болтовни. Ты сейчас же ляжешь, тепло укроешься, а я пойду и приведу врача… Постой, слышишь?

Так они прошли коридорчик туда и обратно, и Оля вдруг отворила дверь и быстро шмыгнула в кухню.

На кухне было светло и всё прекрасно видно – белёная русская печь, чугуны на полках, широкий некрашеный деревянный кухонный стол и здоровенная лепёха – с футбольный мяч – мокрой глины на столе.

Оля, ещё красная после приступа смеха, стала к столу и начала раскатывать длинную колбаску глины, сперва руками, потом дощечкой, затем стала ножом нарезать её одинаковыми кусочками, а из каждого кусочка катать шарик. Длинные ряды таких шариков, уже готовых, выстроились на столе. На руках у неё были видны такие же мазки и брызги глины, что на лбу и щеке.

Володя довольно долго молча наблюдал за производством шариков и наконец тихо, вдумчиво проговорил:

– Это такое, знаешь, свинство. Я и вправду подумал, что у тебя эта… какая-то жёлтая болезнь. Свинство.

– Ах, вот как? – Оля внимательно раскатывала глиняный шарик. – Значит, я, по-твоему, свинья? Ты это мне пришёл сообщить?

– Я не сказал: свинья, – угрюмо огрызнулся Володя.

– Ну поступила с тобой как свинья. Ты это хотел сказать?

– Да! – отчаянно и возмущённо проговорил Володя.

– Ах так! – Оля швырнула кусочек глины об стол так, что он расплющился, и вызывающе скрестила грязные руки на груди. – А ты не боишься, что я тебя сейчас отсюда выгоню и больше слова никогда не скажу, и мы… вообще навек поссоримся, навсегда, на всю жизнь. Ты этого хочешь? Тебе это всё равно, да?

– Нет, не всё…

– Значит, ты боишься?

– Боюсь.

– Ну так повтори: свинство или нет? Ну?

– Свинство.

– Ну, пожалуй, свинья. Я согласна. Но я ведь не нарочно. Я даже не знала, что у меня морда перепачканная. А когда ты испугался, мне так понравилось, что я и захныкала…

– Ла-адно… А для чего ты эти шарики катаешь?

– В суп. Суп из них варим. Вместо клёцек.

– Тебе ещё много надо? Давай помогу.

– Что тебе за интерес? Катай, если делать нечего. Только смотри, чтоб ровно. Видишь: точно полтора сантиметра.

– Справимся!.. А что тебе мама насчёт слонов сказала? Она ведь знает? Ты сама ей рассказала?

– Конечно, рассказала… Что она?.. Сказала, что нехорошо. Мальчишество, хвастушество, и всё в таком роде, да я и сама знаю… Да что ты ко мне пристал? Четыре шарика накатал и воображаешь?

– Ты своей маме врёшь когда-нибудь?

– А ты своей?

– У меня её нету. Никого нет. Бабка.

– Никого? А она верит?

– А чего ж? Верит. Да ведь если что вру, так больше для её пользы, а не для себя.

– Если мне верят, я не могу соврать, а если я вижу, мне не верят, я такую картину нарисую, да ещё и раскрашу. И ещё бантик сбоку прицеплю.

– Ты опять всё про этих несчастных слонов?

– Даже думать забыла, это ты всё пристаёшь! Какая разница, слон или моська! Если б у меня вдруг когда-нибудь был друг – только у меня никогда не будет, ну это всё равно, – и он бы мне сказал: "У меня есть кот", я бы поверила, так? Отчего же не поверить? А если б он сказал, что у него тридцать три кота? Что бы я тогда ему сказала?.. Я тебе не верю? Или сперва пойду, пересчитаю, что именно их тридцать три штуки? Ну? Говори ты!

– Всё-таки тридцать три… – нерешительно протянул Володя, – это как-то маловероятно…

– Ага, вот я тебя и поймала! Что тебе вероятно, ты поверишь, а что маловероятно – не поверишь! Иди, с Петькой, с Зинкой поцелуйся! Со всеми, кто рисует на досках! Все вы одинаковые и мне опротивели! Не смей мою глину хватать! Уходи!

– Ты сперва скажи, как бы ты ответила этому… другу, которого у тебя никогда не будет?

– Чего говорить про того, кого не будет!.. Но коли желаешь… вероятному всякая Зинка поверит, а друг должен верить… пускай тебе кажется невероятно, а ты верь, иначе… тряпка ты, а не друг! Может, у него даже ни одного котёнка нет, а если ты друг, то верь! Ты что, смеёшься, кажется?

– Да что ты, мне даже очень нравится. Интересно. Вот бы вправду так… Надо подумать.

– Вот ты шуток не понимаешь. Думать! Я же шучу!

– Нет, ты не шутишь. Погоди… Значит, так: что ты мне скажешь, я должен поверить, а что я…

– Ничего ты не должен и ничего я не скажу!.. Я над тобой грубо насмехаюсь!.. – Оля подумала и высунула язык. – Бэ-э-э! – но получилось как-то неубедительно и необидно.

– Если подумать, ничего особенного, – рассуждал вслух Володя, хмурясь и надувая щёки, как он делал, сосредоточиваясь на решении трудной задачи. – Собственно говоря, что тут думать? Так, ладно. Вот возьми и хоть сейчас скажи мне, только вполне серьёзно, без петрушки. Что хочешь скажи. И я поверю.

– Очень-то надо! При чём тут ты?

Ну попробуй, ну, пожалуйста!

Оля задумалась, прикидывая, что бы такое выпалить, и вдруг грубо прорычала:

– А если я тебе скажу, что вот да, у меня знакомый слон! Есть! Ну? Два слона! Ну, как?

– Нет, ты рычишь, это не считается!

– Ах так? – И нежным, тихим голоском мило воспитанной девочки скромненько пролепетала: – А если тебе так говорю: "Знаешь, Володя, у меня слон, у меня двое слонов!" Хорошо сказала? Ну!

– Мне немножко непонятно. Но я тебе поверю.

– Врёшь! – закричала Оля. – Ты это только говоришь, а сам ни капельки не веришь! По глазам вижу!

– Ну ведь ты мне тоже должна верить, раз я тебе сказал! – тихо сказал Володя.

– Ах да, верно…

– Неужели опять про слонов?

Оля быстро повернулась к вошедшей женщине и ещё быстрее ответила:

– Нет, мама, мы просто рассуждали. Со слонами всё кончено. Вот я даже Володе созналась, что это было мальчишеское хвастовство… Созналась?

– Правда, правда, – поспешно подтвердил Володя. – Она мне сказала. Мальчишество… и сама признаёт.

Мама улыбнулась Володе: ей, кажется, понравилось, что он так быстро, горячо вступился.

– Вы Володя? Здравствуйте, Володя, – сказала дружелюбно. – Спасибо, что вы помогли Оле с шариками. Я её мама.

– Здравствуйте… Я бы и так сразу узнал, вы на неё очень похожи.

– Неужели? – Мама засмеялась звонким, Олиным смехом.

– Честное слово, хотя вы очень уж молодая. А смеётесь, как она.

– А мамы все старые? – засмеялась и Оля.

– Кто их знает… Я своей-то никогда не видел. Нету у меня. У меня бабушка. А у других ребят, я вижу, они солидные всё-таки какие-то…

– Ой, мама, ты у меня не солидная, оказывается! Что ж нам теперь делать?