Текст книги "Шум бури (СИ)"

Автор книги: Фарнион Коста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Утром, когда восходящее солнце, улыбаясь, глядело с верхушек деревьев на шалаш, Мишура всё ещё спала. Раньше всех встал Царай и принялся расхаживать вокруг шалаша, осматривая всё внимательным взором. Цараю до сей поры не приводилось бывать в этих дивных местах, и он любовался красотой природы. Спустившись ниже, Царай сел перед ручьём, который исторгал из щели своей груди щетинистый утёс. Он коснулся ладонью родника, и приятная прохлада воды обрадовала его сердце. Долго смотрел Царай на хрустально-чистую воду ручья, и вспомнил всю свою жизнь от рождения до сегодняшнего утра. Он молча размышлял: "Этот прозрачный, звонкий родник вытекает из утробы скалы и весело бежит по вымытым камушкам. Ничто не преграждает ему путь, и он, звеня, как серебро, мчится куда-то вдаль! Да вот роднику неизвестно, что ждёт его впереди".

Царай поднялся на ноги и пошёл дальше. Пройдя немного, он увидел в овраге грязную, мутную воду и, глядя на неё, стал снова размышлять: "Это разве не удивительно: чистый красивый родник, весело напевая, течёт по своей дороге никому не мешая, никого не трогая, но его всё равно проглотила грязная овражная вода. Вот и человеческая жизнь точно такая же. Родится человек, вырастает, играя и распевая песни. Не совершает дурных поступков, но некоторым грязным людям удаётся его запачкать. Почему так устроена жизнь, кто-нибудь это знает?"

Царай сел на камень, опустил голову на колени и задумался. Неожиданно прилетел крупный овод и укусил больно в шею. Царай не шевелился какое-то время, потом медленно поднял руку и, поймав овода, стал его рассматривать.

"Смотри-ка на него! Такой маленький, а смеет нападать на человека".

Когда Царай произнёс эти слова, у него зачесалась шея. Он поднял руку туда, куда его укусил овод, и она наткнулась на бугорок. Царай долго глядел на двукрылое насекомое, затем бросил его в ручей и вновь стал смотреть на мутную воду оврага. Овод барахтался в воде, но выбраться не мог. Царай взял веточку и, вытащив овода на берег, положил его на камень.

"Не-ет! Этого не будет, чтоб и меня кто-то вот так взял и положил на берегу. Каждый должен отвечать за свои поступки. Зачем он меня укусил! Разве бы я его просто так бросил в воду?! Пусть каждый знает своё место. Если бы меня не трогал Куртатинский пристав, то разве я рассёк бы своим кинжалом его гнилую голову..."

Лай собак и мычанье скотины привели Царая в чувство. Он вспомнил про Мишуру и направился к шалашу. Навстречу ему вышел Касбол и стал говорить о Мишуре. Договорились, чтоб Касбол отправился в Нальчик и купил ей одежду.

Мишура тихо сидела на траве, и грустно смотрела на высокие деревья Балкада. В других шалашах пастухи были заняты приготовлением обеда для гостей. Они зарезали жирного барана, мясо бросили вариться в котёл, а сами раскладывали чашки, тарелки и ложки.

Мишура и Царай встретились взглядом. Царай улыбнулся, а Мишура опустила голову вниз, и желваки её лица задвигались. Глаза девушки увлажнились, и она ещё раз взглянула на Царая... Тот сконфуженно улыбнулся и посмотрел на Будзи, затем весёлым голосом обратился к Мишуре:

– Эй, гордая дочь Каражаевых, кто тебя сюда доставил, те тебя здесь уже не оставят, не бойся. Кажется, ты ещё не умывалась. Пойдём к роднику, там есть вода, достойная тебя.

Он потянул кверху опорный столб шалаша и вывел девушку.

– Ладно, перестань горевать; ты же знаешь, что назад возвращаться тебе нельзя. Если стесняешься, то здесь не место для стыда. Видишь, вокруг нас нет ничего кроме леса. Посмотри на этот родник, разве он не прекраснее тебя?

Мишура подняла голову и сказала громко:

– Будь что будет, но я к себе не допущу позора от тебя!

Она опять отпустила голову вниз.

Глаза Царая загорелись, но он ничего не сказал в тот момент.

– Ладно, умойся.

Мишура глубоко вздохнула, затем присела на корточки у родника и своими изнеженными пальцами стала брызгать воду на своё усталое лицо. Царай встал с другой стороны ручья и пристально смотрел в лик девушки.

– У тебя удивительно нежное лицо, где же ты выросла такой прекрасной. Странно, как я раньше не проявил интереса к такой прелестнице. Но это оттого, что мне никогда не доводилось видеть тебя близко, иначе как бы ты до сих пор оставалась непохищенной мною!

Лицо Мишуры потемнело, потом просветлело, словно на него глянуло утреннее солнце.

– Вот-вот, и я тебе удивляюсь, как ты оставил хоть одну девушку непохищенной.

Царай добродушно улыбнулся и перешёл на другую сторону ручья. Мишура вытерлась своим платьем, и они ушли от родника. Девушка не помнила дорогу, и Царай повёл её не к шалашу, а в глубь леса. Под густой ивой на зелёной траве он постелил свою шубу и взглянул на Мишуру.

– Не устала? Давай отдохнём.

Мишура молча присела на шубу. Царай тоже расположился рядом с нею.

– Ну, к чему много говорить. Чем позже начнёшь есть ужин, тем больше он не станет, – сказал Царай.

Глаза его горели невиданным пламенем, он глядел в лицо девушки. Какое-то время Мишура не понимала о каком ужине говорил Царай, но когда он прикоснулся к ней ладонью, то она вся задрожала. Девушка хотела что-то сказать, но слова застряли в горле. Царай стал поправлять ей складки на платье. Мишура, с невесть откуда взявшейся силой, резко оттолкнула его и бросилась бежать прочь. Царай остался один на шубе.

Мишура отбежала подальше в сторону, опёрлась о ствол дерева и уставилась на Царая дерзкими глазами. Тот встал, набросил шубу на плечи и, глядя на землю, сказал:

– Пойдём в шалаш!

– Нет, я рядом с тобой не пойду. Иди вперёд, я буду следовать за тобой, – ответила Мишура.

Царай медленно и тоскливо направился к шалашу. Девушка пошла следом. Когда шалаш показался из тени ветвей, Мишура тогда стала идти рядом с Цараем.

Возле шалаша на зелёной траве лежало богатое угощение, все ждали Царая. Мишура юркнула в шалаш, а Царай подошёл к мужчинам, ожидавшим его. Касбол моргнул ему, но Царай этого не заметил.

За старшего пиршества сидел пастух, старик-балкарец Гургоко. Он поднял рог с аракой, и произнёс тост за здоровье гостей. Царай и Будзи умели говорить по-балкарски, и переводили тосты старика остальным. Когда изрядно попировали, тогда с младшим отправили бокал Мишуре. Она приняла бокал и отдала его Будзи. Тот сказал ей:

– Если я достоин твоего бокала, тогда, видимо, я достоин быть тебе братом и желаю тебе счастливой жизни с моим лучшим другом Цараем.

Из пировавших одни крикнули "оммен", другие – "бисмаллах", и Будзи осушил рог до дна.

Мишура кивнула всем головой и вернулась в шалаш.

Глава пятая

Молодёжь Овражного возвращалась с пира в весёлом настроении. Когда парни проходили мимо канцелярии, то услышали сдавленные крики, и все гурьбой, обгоняя друг друга, хлынули в канцелярию. Стражник, что стоял у двери, отпрянул в сторону, и люди вбежали внутрь. Впереди всех был Басил. У внутренней двери он вдруг встал, как вкопанный, увидев диво. Мигом выхватив кинжал, Басил раскроил старосте голову. Схватив за руку Асият, он внимательно посмотрел на окровавленную голову старосты, затем резко повернулся и потащил за собою Асият. Они бежали вдвоём, но куда и зачем – не знали сами. На краю села пасся конь Басила. Смастерив из пут привязь, Басил пристроил девушку спереди и направил коня в лес.

Когда молодёжь увидала умирающего старосту, то каждый из парней постарался ударить его ногой, а затем все кинулись бежать. Позже примчалась группа стражников, но к тому времени староста уже испустил дух и лежал, подобно мёртвой рыбине. Стражники не знали что предпринять и молча ходили кругом, обтираясь друг об друга. Старший из них взял трубку телефона и стал говорить с приставом.

На улицах села не было людей, все сидели в своих домах.

Солнце заходило за горы, и свои последние золотые лучи бросало на усталую землю. По селу без присмотра бродила скотина. Животные прорывались во дворы, в огороды, бились рогами, ревели, опрокидывали заборы, но всё равно никто не выходил присмотреть за ними.

Шум скотины, и лай собак доносились до больших пещер за Овражным. Стоял мягкий летний вечер. Ветер с хохотом носился от дома к дому, и уносил секреты ветвям старых деревьев большого леса, что находился за селом... Звёзды в этот вечер блестели совсем другим светом. Человеку казалось, что когда солнце сбежало с неба, то луна стала зажигать по очереди звёзды.

Ни в одном доме в этот вечер не затопили печь. Село чего-то ожидало, люди дрожали, как в лихорадке. Когда совсем стемнело, за селением послышалось пение, но оно становилось слабее и слабее, а потом отдалилось так, что перестало слышаться вовсе. Сначала люди подумали, что идёт пристав, но после поняли: группа молодых людей направилась в лес. Уяснив это, сельчане стали бояться ещё сильней, и сон никого не брал.

Те, кто находились в тюрьме, с проклятиями толпились по углам, дрожа от страха. Иногда Кавдин начинал трясти головой и смеялся, как безумный: "Так тебе и надо, собачий сын! Молодец, Басил, молодец! Теперь забавляйся с Барастыром в раю. Он, что нас уже за осетин не считал".

Кавдин снова смеялся и надвигал шапку на глаза. Все другие молчали. Через тюремное окно виднелось синее небо, но шума слышно не было.

Рано утром село чуть расшевелилось. Люди по одному осмеливались выходить на улицы из своих домов. Сразу по селению прошёл слух, что к ним направился пристав. "Идёт, идёт и нас погубит". Новость разлеталась со скоростью разящей молнии, и в сердца людей вселяла суеверный страх.

Между тем на том берегу показалась вереница всадников, возглавляемая толстым мужчиной на большом чёрном коне. Это был пристав. Большинство людей разошлось по домам, но Дзека с группой мужчин ходил по улицам и говорил людям:

– Такого дива ещё не случалось. Вы же знаете, что пристав злой, так почему же мы заранее не готовим ему соболезнование.

Когда люди слышали такие слова из его уст, то отворачивались от него и уходили домой...

Пристав прямиком подъехал к канцелярии и слез с лошади. Он, не мешкая, вошёл туда, где лежало тело старосты, и что-то стал писать на бумаге, которую вынул из сумки. Закончив выводить каракули, пристав резко повернулся над трупом, позвал начальника стражников и, показав рукой на старосту, велел:

– Можете похоронить его.

Сам тут же вышел и сел в другой комнате, чем-то занявшись.

Люди дивились, почему ничего не слышно от пристава, но что они могли услышать, если ни один из них не осмеливался зайти в канцелярию.

Когда солнце добралось до середины небосвода, и когда вынесли тело старосты, то в канцелярию заявился Дзека с бумагой в руке. Он прямо зашёл к приставу.

– Прошу прощения, но будет правильно, если вы, наши гости, утомлённые от бремени дороги, посидите в моём доме. Это не очень далеко, вон, где мой магазин, там я и живу. Снизойдите до меня и приходите.

– Большое спасибо, придём. Спасибо за приглашение.

Дзека хотел протянуть ему бумагу, что держал в руке, но передумал и засунул её за пояс.

– Буду ждать вас, дорогие гости, как хорошо, что вы прибыли, возможно, сумеете избавить нас от несчастий; нет нам житья от абреков и грабителей.

Дзека повернулся и отправился домой. Когда он добрался до угла первой улицы, то встретился там с Дрисом.

– Откуда идёшь, Дзека?

– Да вот наверху был. Сам куда направляешься?

– Что мне скрывать от тебя. Вот несу жалобу приставу, может быть он решит мой земельный вопрос.

– Пойдём пока к нам. Я тоже был у него. Сейчас он будет у меня в доме, и ты там вручишь ему свою жалобу.

Оба пошли вместе. Семья Дзека оживлённо копошилась. Женщины готовили разные напитки и еду. Дзека и Дрис зашли в гостевую комнату.

– Дрис, давай на тех, кто нам что должен, составим счёт и отдадим приставу.

– Это было бы хорошо.

Дзека высморкался на пол и растёр ногой... Взял ручку и начал писать:

– Ну, самым первым напишем Кавдина, всё равно он уже не спасётся, и кто ещё будет выискивать его правду.

– Ты запиши Кавдина, но если я за свои земли плату не получу вдвойне, то я не мужчина...

За дверью послышался шум, и оба вскочили со своих мест.

– Будь всегда здоров, наш дорогой гость!

– И вы будьте здоровы.

– Садитесь, садитесь, вы усталые. Вы расстроенные.

Гости вольготно расселись за столом.

Дзека выбежал на кухню и тут же появился с большой чашей пива.

– Выпейте пока воды. Вас, наверное, мучит жажда, да минуют вас болезни, да будете вы всегда здоровы.

Пристав взял чашу и пригубил её.

– Ну и холодное же!

– Так если бы у нас ещё и этого не было, тогда что мы за люди, – сказал Дрис и, подобострастно улыбаясь, смотрел на пристава.

Хотя у Дриса глаза были не больше птичьих глаз, однако его жиденькие брови блестели живописно, когда он глядел на пристава.

Дзека совсем возгордился собой, и его взгляд стал высокомерным.

Стол ломился от различных угощений. Пиршество было в самом разгаре. Когда гости наелись и выпили, то Дзека и Дрис по очереди начали жаловаться приставу.

Тот их обнадёжил.

– Это пусть будет моей заботой, сегодня же я вам всё решу. Знаю, как вас злят эти наглые люди. Если их не обуздать, тогда они не будут плясать так, как нам надо. Одна группа из них сидит в тюрьме и ещё одну группу арестую: я с ними поступлю так, что они никогда не посмеют даже шевельнуться.

В души Дзека и Дриса вошла уверенность, и они стали действовать сообща, безбоязненно клевеща на тех, кто сидел в тюрьме, не забывая и о других.

Солнце заходило, однако гости вставать не собирались. Дрис послал к себе за новыми напитками. Угощения становилось больше и больше, но число гостей тоже понемногу увеличивалось. Добавился Гавди, придя с жалобой по поводу своей мельницы. Ещё прибыл Асджери, который желал получить пастбищные угодья для своего скота. Разговор затягивался. На столе угощение не уменьшалось. Лицо у пристава в некоторых местах стало красней красного перца, и он уже опьянел. Пристав всем раздавал обещанья, и время шло весело.

* * *

Эту песню Басил услышал, сидя на берегу Мары:

Ой уарайда райда-а-а-а

Е-е-ей уау-уау райда, ей.

Уай, что делать нам, ребята,

Уай, что делать нам, что делать

Тем, кто налоги ещё не заплатил,

И кто не в силах их заплатить.

Идите, идите сюда к нам, ребята,

В лесной чащобе лучше, чем в тюрьме...

Басил стал внимательнее вслушиваться в песню.

Тот, кто геройски не погибнет

В бою с врагом, тому вы руку

Не подавайте уж, ребята...

Он узнал голос Мацыко и обрадовался. Поднявшись с места, Басил осторожно двинулся вдоль кустов в ту сторону, откуда доносилась песня. Когда он проделал значительный путь, то песня зазвучала недалеко от него. Спрятавшись в кустах, Басил стал выжидать. Посреди леса по дороге дровосеков шли Мацыко, Чито и его товарищи. Басил от радости запрыгал на месте, как ягнёнок.

– Эй, ребята! Куда идёте?

Певуны умолкли и повернулись в сторону Басила.

Расположившись под раскидистой чинарой, они стали думать о том, куда идти и что делать. Долго говорили, наконец, договорились, и тронулись в дальний путь. В первую очередь надо было добыть где-то осёдланных коней, а там уже видно будет, что делать дальше.

Путники шли по тёмному лесу и к концу дня добрались до Кабардинской степи. На опушке леса они увидели табун лошадей кабардинского алдара. Сколько же было в нём прекрасных коней, но табунщик был хорошо вооружён, а из них только двое имели оружие. Снова стали судить, и нашли хорошее решение... Мацыко отдал своё оружие Басилу. Басил и Чито вышли навстречу табунщику и припугнули его. Остальные начали ловить коней. Поймав семь скакунов, и, забрав у табунщика оружие, лихие парни отправились в свой лес. Теперь они уже совсем лишили себя возврата к прежней жизни, теперь у них своя дорога. Пока в Овражном будет староста им туда идти нельзя.

Посреди леса их застала безлунная ночь, и они там остались ночевать. Этот лес молодые люди знали до веточки, потому, что большую часть своей жизни провели в нём за работой. Там, где они теперь находились, им нечего было опасаться, и они безбоязненно повели разговор о делах своей жизни. Ни один из них не верил, что Кавдина и остальных арестованных не выпустили; но всё равно есть какая-то опасность для их жизни. Не отпускали всех мысли о происшествии с Асият, и мрачнее всех был Басил. Когда он думал о ней, то начинал часто дышать. Чито же ни о чём не думал. Ему только лишь хотелось когда-нибудь увидеть Царая.

Костёр дымил во тьме, вокруг него сидели вчерашние сельские ребята – сегодняшняя лесная молодёжь. Глядя на огонь, молодые люди говорили обо всём, радовались добытым коням. У Чито блестели глаза, когда он рассказывал о делах Сырхаева Царая. Все его слушали внимательно, и от слов Чито уверенность заполняла их сердца.

– Значит мы не будем одни в этих лесах, – сказал Мацыко, и лицо его просветлело.

Костёр угасал, ночь тоже достигла середины. Сон начал одолевать ребят. Ночь шла. Караульные сменяли друг друга. Когда рассвело, они оседлали коней и направились к подножию горы. Пройдя порядком по лесу, остановились на привал у родника, на зелёной траве. Хлеба у них не было, и их стал терзать голод. Рядом с ними в лесу была большая поляна, где держали овец, и там жили пастухи.

Сала пошёл к пастухам просить хлеба, но когда те узнали, что он бежал из села, то ничего ему не дали, и он вернулся обратно. Пришлось применить силу – другого выхода не было. Чито и Басил, с башлыками на головах, сели на коней, и привезли хлеб, который отобрали у пастухов. Рассевшись свободно возле родника, они съели этот хлеб.

Лошади паслись на зелёной поляне и фыркали, поедая вкусную траву. С опушки слышалась необыкновенно грустная мелодия свирели. Холодная вода родника сверкала на солнце, как рыбий глаз. Летние мухи налетали на коней, и те отмахивались от них своими пышными хвостами. На поляне было тихо, только ветер иногда шумел в кустах. Когда солнце стало греть сильнее, молодёжь перешла в другое место и отдыхала там в тени. У ребят в памяти всплывали их неубранные посевы, и они впали в уныние. А вот Дебола ни о чём не переживал, из глаз его исходил беспечный взгляд, а с губ не сходила улыбка. Чито тоже особо не печалился, зато Басил был очень грустным. Он думал о своей несжатой пшенице, о доме, покрытом соломой, о родителях и сёстрах. В сердце закралась дума: что будет? Эта мысль укладывала его волосы гривой, и со лба капал холодный пот.

– Эй, Басил, я тебя таким не считал, а ты нос повесил, не стыдно тебе? – проворчал Дебола и отвернулся от Басила.

– Как же мне не печалиться, как? Что будет с моими сёстрами, с моей скотиной, со всем моим добром? Чем я буду жить?.. Погубил я сам себя, больше ничего.

– А что, у нас нет домов, сестёр, зерна? Почему ты опечален больше нас?

– Если говорить по правде, то что у вас у всех есть? По одной корове и всё. О чём вам печалиться?

– Иди, в таком случае, – сказали ребята Басилу и показали руками на дорогу.

Басил покраснел, ничего не сказал в ответ и затих.

– Слова ничего не стоят, надо этой ночью проведать Овражное, иного выхода нет, – сказал Дебола и пошёл за конями. Ребята все согласились, лишь Басил даже ухом не повёл.

Глава шестая

Стражники разделились на группы и разошлись в разные стороны. Пристав, зайдя в канцелярию, с мрачным видом сел за стол.

– Так, так! Я им покажу где -где Туруханский край. Я им покажу!

Он достал из кармана папиросы, одну сунул в рот и зажёг её.

– Ахберд!

– Я здесь.

– Слышишь! Иди и извести всех. Сегодня будет собрание и пусть к обеду все соберутся.

– Хорошо! Сейчас.

Ахберд резко повернулся и отправился вниз по улице с известием.

Пристав достал из сумки бумаги и начал их внимательно перебирать. "Мои друзья Бибо, Азджериев Казмагомет, Сугаров Кылци. Это те, кто мешает Дзека, Дрису, Гавди и Азджери".

Пристав сунул бумагу в нагрудный карман и стал читать другую бумагу.

– А-а, вот они, вот! Эх, схватить бы их. Загрыз бы их зубами: Цаликов Басил, Микоев Чито, Алаев Сала, Бердиев Дахцико, Галаов Дебола, Андиев Гби, Черенаев Исмел. Эх, где вы сейчас! Хоть бы один из них налоги заплатил, а пусть попробуют не заплатить! Я сегодня всё их имущество конфискую. А-а!

В комнату вошёл Дзека. Пристав спросил его:

– Здравствуй, Дзека. Какие новости?

– Новостей нет, просто пришёл навестить тебя.

– Вот у этих людей какое есть имущество?

– Кроме Басила ни у кого ничего нет.

– Так что с ними делать?

– У них есть по одной корове, надо отобрать.

– А ихние дома?

– Дома никто не купит, все здесь в селе такие же коварные люди, как и они. Да и коров тут не продать, придётся их гнать в другое село.

Пристав заскрипел зубами, и опять сунул бумагу в нагрудный карман.

Вдруг откуда-то донеслось:

– Уа-а-ай, слу-шай-те! Сегодня в полдень будет общее собрание, кто не придёт, тот будет оштрафован, и пусть никто не говорит, что он не слышал!

– Так это же объявление. Вправду будет собрание? – спросил пристава Дзека.

– Да, – ответил пристав.

Дзека встал и быстро направился домой. Он думал про себя: "Если люди меня здесь застанут, тогда они обозлятся на меня, а мне это зачем?"

С этими размышлениями он вошёл к себе в дом.

Люди начали торопливо собираться, ожидая чего-то.

У канцелярии народу становилось всё больше и больше. Кавдин с товарищами глядел на людей из окна тюрьмы, но к ним никто близко не подходил, все смотрели в сторону дверей канцелярии, ожидая появления пристава. Что же будет? Что скажет пристав? Эти вопросы засели у всех в головах. Люди были мрачны.

Пристав, наконец, вышел и с крыльца канцелярии начал говорить:

– Жители Овражного, вы сотворили такое мерзкое деяние, какое до вас в Осетии совершить никому не удалось, и это вам так просто не сойдёт. Царь на то и царь, да минуют его болезни, что такие дела не прощает. С вами так разговаривать нельзя, да и слов вы не понимаете, но когда узнаете Сибирские морозы, тогда поймёте, как силён царь. Чтобы вам всем не сгинуть, сдайте добровольно грабителей, ваших подстрекателей, которые вас губят!

Никто из людей не поднял голову кверху, все с мрачным видом глядели на землю, опираясь на свои палки.

Из толпы народа послышался голос Дзека:

– Мы знаем, кто у нас что делает, но и вы, несомненно, это хорошо знаете, и что надо делать, то и делайте сами.

– Из нас никто не сдаст грабителей, потому что мы боимся кровной мести, – выкрикнул со своего места Дрис и умолк.

– Если вы боитесь кровной мести, тогда проведём тайное голосование. Заходите по одному, и пусть каждый скажет, кого он считает грабителем. Потом посмотрим и кого надо, тех и будем считать преступниками, – сказал пристав и прошмыгнул внутрь.

Стражники встали у двери и впускали в канцелярию людей по одному. Через какое-то время изнутри послышался громкий крик пристава:

– Что, ни одного у вас нет? Вы издеваетесь надо мной!

После этих слов живший на краю села Быдзеу вышел из канцелярии красный и опять встал с мрачным видом у края забора.

– Что случилось, Быдзеу, зачем он на тебя кричал? – спросил его бедняк Адза.

– Откуда мне знать, кто тут у нас грабители. Я сказал, что один раз Дзека из своего магазина украл восемь фунтов пшеницы и кроме него других грабителей я не знаю. А он набросился на меня, словно волк, и даже не помню каким образом я сумел вырваться оттуда.

– Это что за дело, непонятно. Зачем спрашивают таких, как мы, бедняков, они же всё равно к нам не прислушаются, – сказал Адза и почесал затылок. Тут к нему обратился стражник:

– Заходи!

Глава седьмая

Солнце ещё стояло на ложном закатном столбе, протянув свои верёвки к реке, и, посмеиваясь, смотрело на грустную землю, и в первую очередь на Овражное.

Из-за угла улицы на большой чёрной лошади показался пристав с взъерошенными усами. За ним с завязанными руками шли двенадцать мужчин. Лязг арестантских кандалов наводил страх на собак, и они все вместе громко лаяли. За арестованными по улице следовали с плачем и причитаниями их домочадцы. Малые дети смотрели на кандалы своих отцов со страхом, с широко раскрытыми глазами.

Колонна медленно свернула с улицы и прошла к ущелью реки. Семьи арестованных смотрели с откоса вниз. Если кто-нибудь из арестантов оглядывался, тогда стражник толкал его плетью.

Маленький сын Дзабо, засмотревшись, сорвался с края обрыва и разбился насмерть, упав на каменистый берег. Люди по тревоге бросились к мальчику. Стражники, увидев бегущих к ним людей, перепугались и разделились на две группы: одна продолжала гнать арестантов, другая пыталась остановить людей. Люди столпились под горой, прижавшись друг к другу, но мать мальчика, царапая себе щёки, собирала в охапку лоскутки разорванной одежды ребёнка и прижимала их к груди. Когда стражники убрались прочь, люди с плачем собрались вокруг мёртвого мальчика. Сердце стыло от причитаний плакальщиц:

Пусть кровь прольётся дождём

Над тобою, бессердечная мать,

На которую обрушились

Два бедствия

В вечерние сумерки.

Плачьте, хорошие люди,

Что мы ещё в состоянии делать.

Ой, чтоб моё сердце разорвалось,

Мой маленький луч солнца, малыш Бола.

Плачьте, хорошие люди,

Не придут к вам больше дни веселья,

Плачьте над маленьким Бола, -

Он уже не будет играть на улицах села,

И кровь отца не возьмёт.

Его отец с чёрными кандалами

Уходит в чёрную Сибирь.

Плачьте, хорошие люди,

Наша жизнь заслуживает рыданий.

Что у нас еще осталось

Кроме чёрных слез.

Пронзительный плач людей оглашал берега реки, и шум разносился эхом до дальних ущелий. Солнце село, как наседка, на белых горах, и с неба падали крупные капли дождя на Овражное. Люди положили тело мальчика на бурку и понесли в село.

Вечер становился темнее и темнее. Скот возвращался из пастбищ в село. Но из Овражного не доносился, как прежде, шум песен. Старики тоже не сидели на ныхасе, рассказывая о подвигах нартов.

Дзека, Дрис и другие собрались в доме Асджери, и пировали, радуясь тому, что дела их стали складываться удачно. Сияя от счастья, вручали друг другу почётные бокалы.

Плач людей в траурном доме не прекращался до полуночи. Горестней других плакали те женщины, чьи мужья были сосланы в Сибирь. Из леса неожиданно послышался звук выстрела, но что это было, никто не понял.

* * *

Лязг кандалов в безлунной ночи раздражал усталую природу.

Стражники не спускали глаз с арестантов, неотступно кружа вокруг них. Если кто из арестованных отходил в сторону, то всё равно убежать не мог, его тут же обнаруживали стражники по звону кандалов.

Они шли по дороге, но до места было ещё далеко. Тёмная ночь и безмолвные овраги, скалы и лес наполняли души стражников жгучим страхом. Из уст пристава не вылетало ни одно слово, да и от стражников он уже ничем не отличался, – от небольшого порыва ветра у него от страха душа уходила в пятки. Про себя он думал: "Если вдруг появится Царай, то что мы будем делать".

Арестанты все молчали, разговаривать не разрешалось. Шли в полном молчании, тоскливо, глядя на землю. Им мерещились сибирские морозы, их детишки и Овражное. Они брели с безрадостным сердцем: длинная тяжкая дорога, сибирская зима, стальные кандалы и безлунная ночь. Всех мучил вопрос, и этот вопрос не выходил у них из головы:

"За что, почему, что мы сделали?"

Глава восьмая

В поздний час в центре села раздался крик Дзека:

– Тревога, тревога, я разорён! Меня обокрали, тревога!

Люди, и пребывающие в трауре, и остальные высыпали из своих домов по поднятой тревоге и стали собираться у дверей магазина Дзека. Тот с испуганным видом стоял на крыльце, указывая рукой людям на край села, затем из уст случайно сорвалось:

– Живее, убегают в лес!..

Люди спокойно стояли и ничего не говорили. Гавди и Асджери с горящими, как факелы, глазами старались воодушевить людей на преследование, но напрасно – никто их не слушал.

Быдзеу постоял какое-то время, потом завернулся в шубу и отправился домой.

"Так, так! Пусти его, он у меня пшеницу выдуривал! Так, так!" – эти слова про себя говорил, живший на краю села Быдзеу, когда добирался домой.

Люди постояли немного и разошлись по домам. Возле Дзека остались Гавди и Асджери. Они вошли внутрь магазина и стали подсчитывать то, что осталось. Через какое-то время все трое встретились глазами и тяжело вздохнули.

– Разве теперь эту жизнь можно назвать жизнью, – сказал Дзека, и бросил рулон материи на полку. – Нет, мне уже здесь жить нельзя, надо уходить куда-то в безопасное место.

Он с унылым видом кинул рыбью тушу в кадушку.

– Нет, нет, Дзека, с этими людьми уже жить так нельзя, надо что-то делать.

Асджери молчал, но с усердием устранял последствия погрома.

– Что теперь мне делать, кому сообщить?

– А на кого ты собираешься жаловаться? Ты узнал, кто они?

– Да как бы я их узнал! Ты, Асджери, иногда такую глупость скажешь, хоть умирай от удивленья. Когда я от вас ушёл, Асджери, то явился сюда и вижу, как у дверей моего магазина всадники что-то носят и укладывают на лошадей.

– А много их было?

– Подожди, чтоб из тебя покойник вылез, дай договорить! Откуда я знаю, сколько их было? Разве мне было до их подсчёта. Я обратился к ним: "Кто вы?" А они в ответ выстрелили в меня. Из глаз моих полетели искры, и я спрятался в овраге. Всадники тут же куда-то пропали. Мне не удалось узнать, кто они были.

– В прошлом году обворовали мою мельницу, и сначала было неизвестно, кто это сделал, но потом их всех выявили. Может и эти станут известны, – сказал Гавди и зажёг свою трубку.

– Поверь, Дзека, когда у меня пропадает какая-то часть скота, то я об этом даже не узнаю́, и на тебе, возможно, не отразится эта пропажа, но теперь в Овражном нет никого богаче меня.

– Да не нахвалиться вам своими баранами и мельницей, мне сейчас не до них, а, впрочем, пусть мой враг держит овец или небольшую водяную мельницу. Что они стоят! Я теперь больше не буду держать магазин, а построю кирпичный завод. Поняли! За-вод! Это будет дело, ко мне тогда уже не придут воры, и я заживу спокойно. Буду сидеть, закинув ногу на ногу, и давать указания своим слугам. А вы за своей мельницей и овцами будете бежать тяжёлой рысью.

Всем троим их перегар бил в губы. Хотя сейчас было не время, но они всерьёз вели спор. Дзека и Асджери постоянно перебивали друг друга, а Гавди, подобно своей мельнице, молчал, только иногда бросал слово в разговор:

– Моя мельница даёт большую пользу, я каждый день получаю с неё восемь килограммов муки, а вы её охаиваете.

Дзека и Асджери продолжали затеянный спор. Наконец, когда устали спорить, то вышли из магазина и, немного постояв на улице, разошлись по домам.

* * *

Из дома, где был покойник, звуки плача больше не доносились, однако люди там сидели. Женщины, собравшись вокруг мёртвого мальчика, вели разговор. Мать Бола сидела возле него, тяжело дыша, и вытирала платком слёзы. Соседи прибирали двор, кололи дрова, готовили дом к поминкам.

Ночь была такой тёмной, что человек не видел даже себя. Село пребывало в тишине и покое, только иногда начинали лаять собаки, затем замолкали. С низины река жалобным, душераздирающим голосом пела грустные песни усталому и испуганному селу. Рыдание воды оседало на сердце, как тяжёлый щит, заставляя его учащённей биться в груди.