Текст книги "Шум бури (СИ)"

Автор книги: Фарнион Коста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Я в этой черкеске предстану перед царём и скажу ему (он поднял руку кверху, и приставил палец ко лбу).

– Что я скажу ему? – он постоял так некоторое время, находясь во власти размышлений, затем глаза его заблестели, и он затряс плечами:

– О царь, да минуют тебя болезни, кто тебе мешает? Пусти его сюда, отдай его в мои руки, посмотрим, что он вынесет от приземистого парня Дебола, посмотрим, что увидят и над кем будут смеяться ребята.

Произнеся эти слова, Дебола ударил себя в грудь, довольный собой. Было видно, что произнесённая речь ему самому очень понравилась.

– После этого царь скажет: "Пустите к Деболе царя Джирмана", – подражая царю, он растопырил в разные стороны губы, и молодёжь Овражного в один голос расхохоталась над его ужимками. Дебола говорил без конца, и чем больше он говорил, тем сильнее горячился:

– Царь Джирмана выйдет и сначала начнёт бороться со мной. Когда он меня не одолеет, то выхватит кинжал, но я тоже не маленький мальчик, не напрасно меня мать кормила своим молоком: в нужное время – эйт, – и Дебола через голову Быдзеу перепорхнул, как орёл.

– Эй, эй! Что вы делаете? А ну-ка отнимите у него кинжал, – приказал мужчина, одетый в блестящий мундир, парням, что стояли наряженные в дивные одежды.

Дебола не удивился, но сразу сказал:

– Так вы и отнимите кинжал у этого парня!

Он тут же вложил кинжал в ножны.

Четыре солдата оказались перед молодёжью Овражного и встали возле Дебола. Старший из них строгим голосом приказал:

– Быстро достань свой кинжал и дай его сюда!

Дебола плаксиво-наигранным голосом сказал ему:

– А больше тебе ничего не нужно? Мне дома так не говорили, нет, клянусь мамой. Я не отдам кинжал.

Сказав это, Дебола изящно подморгнул своим товарищам.

– Не говори лишнего. Быстро достань свой кинжал, – вновь прикрикнул старший из солдат и на этот раз топнул ногой о землю.

Дебола умело сплёл три пальца в кукиш и протянул его кричащему, желая ссору перевести в шутку.

– А это видел? Осетин свой кинжал живым не отдаёт.

Старший из солдат покраснел, жилы на горле у него зашевелились, и он громким голосом крикнул солдатам:

– Схватите его и заберите у него кинжал!

Услышав эти слова, Дебола понял, что дело не шуточное. Он отпрянул в сторону и, выхватив в мгновение ока кинжал из ножен, произнёс твёрдым голосом, с непоколебимой уверенностью:

– Ну, кто из вас смелый, подойди сюда.

Солдаты не осмеливались близко подойти к Дебола, и их старший кричал на них:

– Схватить его, приказываю вам!

У него от злости глаза были готовы выпрыгнуть из глазниц, а голос дрожал, как ветка ивы.

Люди стали глазеть на это диво, но приближаться опасались.

Парни из Овражного сначала хохотали, но когда поняли, что дело принимает серьёзный оборот, то впали в уныние и со страхом смотрели за действиями Дебола. Видя, что происходящее добром не кончится, Быдзеу поднялся с места и крикнул:

– Вы разве не осетины? Кто вы? Дерущихся следует разнимать.

С этими словами он встал между Дебола и солдатами, намереваясь прекратить ненужную стычку.

– Перестаньте, пожалуйста, какая у вас причина для драки? – говорил он, расталкивая их в разные стороны. Старший из солдат сначала ничего не сказал Быдзеу, но поняв, что тот и не думает схватить Дебола, скомандовал солдатам:

– Взять и его!

Один из солдат стал тащить за руку Быдзеу в сторону, но тот вырвался и снова встал между ними. Тогда два солдата схватили его за руки и увели.

Крики становились всё громче и громче. Не сдавался Дебола, не отдавал кинжал...

К месту стычки прибыло около двадцати солдат. Увидев подкрепление, старший крикнул посмелее:

– Окружить его и схватить!

Дебола воскликнул в ответ:

– Клянусь матерью, я не дам себя окружить, но если даже вы меня окружите, это вам не поможет.

И он стал отступать к невысокой стене.

Солдаты всё ближе подходили к Дебола и постепенно загоняли его в угол. Когда уже отступать было некуда, Дебола перепрыгнул через стену, и забежал в один двор. Оглядевшись, он выбежал через ворота на улицу. Там опять к нему кинулись солдаты. Размахивая кинжалом, он встал у стены, близко не подпуская к себе никого.

Несколько ребят из Овражного поверх стены наблюдали за ним, даже хотели подойти ближе, но их увидел командир и крикнул им:

– Куда вы смотрите, ворочайтесь назад!

После этих слов молодёжь вернулась на перрон к вагонам.

Станционное начальство бегало туда-сюда с озабоченным видом, в спешке, торопясь отводить призванных, выяснять их места.

Дебола медленно пятился вдоль стены наверх. Солдаты шевелили шомполами в своих пятизарядках, но не стреляли. Дебола, видимо, от сильного страха уже ничего не боялся, и не обращал внимания на пятизарядки. Он крепко сжимал кинжал за рукоятку и размахивал им, никого не подпуская близко. Как бы он не боялся, ведь такого оружия ему сроду видеть не приходилось, но в этот час его это не трогало. Цвет лица Дебола заметно менялся, и он стал бледнеть – очевидный знак усталости и страха, однако желания сдаться у него не возникало. Глаза блестели в темновато-бледном свете, как яркие звёзды в безлунную ночь. Колени подгибались и от усталости дрожали, но он их выпрямлял. Руки не дрожали, не ведали усталости, крепко сжимали рукоятку и размахивали кинжалом.

Дебола медленно отступил назад вдоль стены, защищая себя от наседавших на него солдат. Он оказался в положении волка, застигнутого разъярёнными пастухами в овчарне и загнанным ими в угол.

Солдаты не находили возможности схватить Дебола. Наконец, один из них сообразил, и принёс длинный кол, которым начал колоть Дебола. А у того кинжал уже не доставал до врагов, и он не знал, что делать. Через какое-то время Дебола сказал про себя: "Ладно, что будет, то будет". Он схватил левой рукой конец кола, а правой замахивался кинжалом на солдат.

Солдат бросил кол и убежал назад. Дебола перепрыгнул через стену и кинулся прочь. Преследователи бросились за ним, сбившись в кучу. Свернув на поперечную улицу, Дебола оказался в углу среди двух высоких стен. Солдаты его догнали, и он спрятаться уже не мог, но опять стал размахивать своим кинжалом.

Дебола намеревался бежать, глядел по сторонам, однако на этот раз стены были слишком высокими – перепрыгнуть через них ему не представлялось осуществимым.

Солдаты его окружили. Старший вновь крикнул строго:

– А теперь куда убежишь, зверь! Отдай кинжал!

– Нет, не отдам, я такого позора на свою голову не допущу, лучше смерть, – ответил Дебола, и тогда старший приказал принести длинную стальную трубу, которой стали тыкать в угол. Защищающийся отбивался от трубы кинжалом, сыпались искры, но бежать было невозможно.

Это продолжалось долго, но Дебола не сдавался. Когда ничего поделать с ним не могли, тогда старший сам взял трубу в свои руки. Он несколько раз уколол Дебола в живот, а тот всё равно окровавленной рукой хватался за трубу. К концу, старший, весь красный от злости, изо всех сил опустил трубу на голову Дебола. Кожа головы треснула, а труба повисла на шее. Лицо внезапно сморщилось, поджилки затряслись, и Дебола рухнул на колени. Какое-то время он ещё собирался защищаться, стоя на коленях, но старший ударил его во второй раз, уже по шее, и парень упал на землю, распластавшись на ней со сморщенным лицом, но всё равно крепко сжимая рукоятку своего кинжала.

Старший, увидев распростёртого на земле Дебола, достал из кармана брюк носовой платок, вытер усталой рукой со лба запылённый пот, пригладил усы, затем уже смягчившимся голосом сказал одному из солдат:

– Иди и принеси воды вон из того дома.

Солдат приложил руку к виску и ответил:

– Слушаюсь, ваше благородие.

И тотчас направился к указанному дому.

Старший опять отдал приказ:

– Найдите верёвку и свяжите ему руки за спину.

Солдаты сняли с Дебола ремень и связали ему руки, как было приказано. Меж тем солдат вернулся с водой и плеснул её в лицо Дебола. Тот начал приходить в себя и дёрнулся. Когда он понял в чём дело, то горько простонал: "Эх, несчастный я".

Поглядев по сторонам, и, увидев свой кинжал в руках старшего из солдат, Дебола сразу закрыл глаза...

Из раны шеи сочилась кровь, стекая, как тёплый родник вниз и на вороте белого бешмета оставляла след, но, добравшись до красного моря черкески, пропадала там. Дебола понемногу стал уразумевать, что с ним случилось. Он тяжело застонал, и крупные, горькие слёзы покатились по его щекам.

Старший над солдатами глядел на Дебола издевательским взглядом, покручивал усы и был так доволен собой, как будто он, подобно Наполеону, покорил Европу. Через какое-то время прошла радость победы, и он приказал солдатам:

– Ведите собаку!

Солдаты подняли Дебола на ноги и погнали впереди себя. Когда проходили мимо станции, Дебола увидел своих товарищей, которые стояли в стройных рядах. Он хотел заговорить с ними, но солдаты толкнули его, не дав раскрыть рта.

Призванные уставились на Дебола, но старший прикрикнул на них, и они отворотили свои лица.

Будзи покраснел от злости, но, не сказав ни слова, повернул голову в сторону и, словно слушая говорящего с ними, стоял спокойно. В сердце у него кипела жгучая злость, однако сделать или сказать что-либо он не мог. Возможно заговорил бы, но помнил, каким образом попал в армию и поэтому остерегался, держа язык за зубами, хотя сердце горело синим пламенем.

– Смирно! – скомандовал начальник, и молодёжь, выпрямляясь, зашевелилась в рядах.

– Как ты стоишь? Втяни живот! Что ты его выпустил наружу? Выше грудь! – выговаривал начальник кому-то, когда с края оглядел ряды.

Новобранцы снова зашевелились, и каждый старался втянуть живот внутрь, а грудь поднять выше.

После долгих придирок, начальник построил их по четыре и повёл за собой. Покинув железнодорожную станцию и выйдя на улицу, он остановил новобранцев и громко спросил:

– Какую песню хорошо знаете?

– Про Хазби... Про Хазби...

– Про Кудайната из Ларса... Про Кудайната...

– Про Тотраза... Тотраз...

Со всех сторон молодые голоса выкрикивали разные названия песен. К концу чаще слышалось:

– Про Хазби споём... Хазби...

– Ладно, даже если не очень хорошо знаете песню о Хазби, то всё равно спойте её.

Затем он скомандовал:

– Тихо! Вперёд марш!

Призывники зашагали, и начальник снова скомандовал:

– Запевай!

Несколько голосов тут же затянули песню о Хазби.

"Эй, э-й-ей, Хазби.

Вон у слияния двух рек

Сюда к нам движутся враги..."

По шоссейной дороге осетинские чувяки издавали такой шум, словно какие-то огромные птицы били крыльями об асфальт дороги.

Когда голоса стали стройнее, тогда песня начала лететь так далеко, что люди на улицах превратились в зрителей. Из окон, из дверей, из-за углов улиц люди слушали и смотрели с большим удивлением на поющую молодёжь. Такую красивую, сельскую песню им никогда не доводилось слышать в городе. Новобранцы сразу приободрились, видя, как много людей внимательно слушали их и поэтому не жалели своих голосов, от чего песня звучала ещё красивее.

Большинство молодёжи впервые оказалось во Владикавказе, и сельские парни сами тоже не сводили глаз с улиц, домов, дорог, людей: всё для них было удивительным, очень удивительным. Больше других удивлялись ребята из Овражного, ведь им редко приходилось отлучаться из села, да и не за чем; Дзека привозил в селение все необходимые товары.

Поднялись по улице, перешли через мост. В конце города у длинного дома их остановил начальник и сказал:

– Будете находиться в этих казармах.

Затем завёл их внутрь и там каждому показали его место. Осмотрев казарму, новобранцы из Овражного вспомнили своё село и говорили друг другу:

– Если бы этот дом находился в нашем селении, то мы бы в нём вместились все вместе с птицей и скотиной...

В казарме усталые люди пришли в себя. Они смотрели на красивый лес в широкой степи и осетинских путников, но это им уже не казалось чем-то удивительным. В казарме каждый уже знал где его кровать. Новобранцы оглядели все углы, и в короткий срок освоились в казарме. Под каждой кроватью виднелись сельские вещи: сумки и тряпьё. В час отдыха все улеглись на кроватях и тихо разговаривали.

Они сидели и лежали группами. Было видно, что кровати подбирались по сёлам. Молодёжь Овражного расположилась в дальнем углу, но её разговоры не были похожи на разговоры остальной молодёжи. Они сидели плотной группой и понуро вспоминали о происшествии, в которое попали Быдзеу и Дебола. Разговор не разносился далеко, ребята больше делали знаки руками и глазами; кто что хотел сказать, тот говорил тихо и спокойно, вполголоса. Не верилось им, что всё хорошо закончится у Быдзеу и Дебола; эта мысль съедала их сердца горячей досадой. Не верилось им, хотя те ни в чём не были виноваты, и их арестовали ни за что. Сама молодёжь Овражного тоже не чувствовала себя в безопасности. Из сердца не выходила правота и наказание Быдзеу и Дебола.

Иногда из сердца уходило происшествие с Дебола, и тогда их разговор поворачивал во все стороны и впопыхах переходил от одной темы к другой. С особым вниманием ребята рассматривали углы казармы, указывая руками на разные вещи и устройство помещения. Вонзая в углы казармы свои острые взоры, у них в головах возникали тайные мысли: "В этом помещении может уместиться всё Овражное". Снова бросали они свои взгляды по углам.

Ислам и Будзи тоже сидели, но в отличие от всех, им было не до изумлений, они не ведали сна уже три ночи, и находились в дремотном состоянии. К тому же оба не были уверены в том, что избавились от царских ищеек. Поэтому сидели и молчали, но старались слушать и глядеть по сторонам.

Пока молодёжь отдыхала, начальники суетились изо всех сил, торопливо летая, как мухи, с места на место, по всем углам и двору казармы. Что-то носили, что-то с усердием искали, что-то готовили, как приветливые хозяева, отдыхающей молодёжи...

Когда солнце отдалилось от середины неба, тогда молодёжь начала понемногу успокаиваться. Не слышно стало со всех углов казармы ровного жужжания пчёл. Сидели ещё некоторые на кроватях, но их разговор не был слышен никому; бросалось в глаза, как они говорили что-то друг другу на ухо, не издавая шума. Большинство новобранцев спали сном нартовских уаигов. Их груди то поднимались вверх, то опускались вниз. У некоторых губы как-то странно шевелились, и когда они дышали, тогда раздавался храп. Кто-то так свистел носом, что казалось будто вокруг казармы выстроилась полиция. Уснули молодые люди: кто на боку, кто на спине, у кого одна нога задралась кверху, у кого кончик уса во рту, но всё равно спали, очень сладко спали...

Глава вторая

То наверх, то вниз, то поперёк, то налево солдаты водили по улицам Дебола и, наконец, завели в одно помещение, где караульный солдат закрыл за ним тёмную тюремную дверь. Когда лязг ключа в замке достиг ушей Дебола, он кинулся к двери, но она была уже заперта, а шаги часового слышались всё тише и тише по мере отдаления его от двери.

В тёмной комнате с каменными стенами ничего не было видно, и Дебола с кряхтеньем и стоном закатился в один угол. Он опустил голову на пол, и слёзы начали обильно литься по его щекам. Дебола понемногу стал вспоминать о своих злоключениях, и от злости принялся кусать зубами ладони: "Эх, завидую тем, у кого есть время".

На опухшей шее кровь затвердела, но всё равно мало-помалу текла, не прекращаясь. Живот, грудь, спина, колени, да и где только не почернело тело? Когда внезапно живот пронизывала боль, тогда он уже не мог сдержать стона:

– Ой-ой, несчастный я!

Эти слова произносились так громко и путано, что кто бы захотел, ничего не смог бы разобрать в кряхтеньях и стонах горемыки.

Заслыша стоны, караульный тут же начинал стучать в дверь тяжёлым солдатским сапогом:

– Замолчать, тебе говорят!

Но страдалец не обращал внимания на окрики солдата. Ему было не до этого, его не трогали слова караульного.

Раны остывали и болели всё сильней. Дебола не умолкал от навалившегося на него несчастья, дрожа и вздрагивая на своём месте...

Вдруг что-то стало шевелиться в тёмной комнате в одном из её углов. Шевелилось тихо, время от времени, затем затихало. Дебола уловил это, но если бы человеку выколоть глаза, всё равно он ничего бы не увидел в тёмной тюремной комнате. Бедняга уже не верил, вправду ли он слышал возню. Ему казалось, что слышал бред, что потерял рассудок, однако, время от времени шум доходил до его ушей. Слышалась возня, но он не решался вымолвить даже слова, сердце приходило в смятение, и тогда Дебола начинал стонать и охать:

– Ох, несчастный я, что со мной случилось, что!

Караульный снова стучал в дверь, грозил, но Дебола на это не обращал внимания.

Когда боль колола живот, тогда Дебола начинал безжалостно кусать зубами губы; потом ладони своих рук, и его лицо кровь окрашивала в красный цвет.

Возня слышалась всё ближе и ближе. Дебола стал метаться в разные стороны; ему казалось, что голова уже не его, что он сошёл с ума, а как иначе, ведь здесь не было ни одной живой души, а, значит, и некому шевелиться. Сердце стучало так, словно хотело вырваться из груди, глаза стали ползти вперёд. Мучениям Дебола, казалось, не было конца.

Через какое-то время шуршание приблизилось совсем близко, и вот-вот рядом с Дебола должен был раздаться шум шороха. Дебола пытался подползти к углу, голова билась о стену, он уже верил, что сошёл с ума...

Возня приблизилась сбоку и затихла возле другой стены; не было слышно даже шороха.

Дебола дёрнулся и ударился головой о стену. Его стоны опять разнеслись по всем углам тюрьмы:

– Ой-ой, несчастный я!

Стоны горемыки прекратились не скоро.

Дебола устал и когда уже не мог шевелиться и метаться в разные стороны, то успокоился и стал засыпать. Что-то прикоснулось к макушке головы несчастного. Дебола подскочил на месте и принялся тянуть руки по сторонам, но нигде ничего. Чуть позже что-то опять коснулось его тела, и шум раздался совсем рядом.

Дебола даже не шевельнулся с места, усталая плоть несчастного ныла от невиданных напастей. Но всё равно мысли не выходили из головы, эта возня и прикосновения наполняли сердце страхом, но из-за изнурения и боли он не мог пошевелиться. Дебола сказал сам себе:

– Ладно, будь что будет, я всего лишь умру!

Он совсем затих, словно у него ничего не болело и ничего ему не мешало, и стал ждать, что же будет дальше. Время проходило в ожидании, а шума возни не было слышно, да и никто не лез к нему. В конце, когда Дебола начал радоваться тому, что ум его вернулся на место, из темноты вдруг послышался испуганный голос, который осторожно спросил:

– Ты осетин?

Дебола какое-то время не отвечал, потом обрадовался и ответил:

– Осетин-то я осетин, но что мне делать?

Голос у Дебола был таким осипшим и усталым, словно он целую неделю провёл на пиру, распевая песни и веселясь. Можно было подумать, что он оказался в тюрьме из-за сильного опьянения, но это предположение опровергалось стонами во время разговора.

– Если ты осетин, то что с тобой, почему стонешь?

Дебола теперь поверил, что действительно слышит осетинскую речь. На сердце стало чуть веселей, и он сказал в ответ:

– Подойди поближе.

Тот, кто говорил из угла, тут же оказался рядом с Дебола, и завёл с ним разговор. Дебола узнал Быдзеу и обрадовался:

– О-о, Быдзеу, а ты как сюда попал, кто тебя привёл?

– Я тоже здесь не по своей воле. Правильно говорят, что властный – сильный. Ты кто? Откуда меня знаешь?

– Так ты меня уже не знаешь, Быдзеу, нет?

– Честно говоря, я тебя не припоминаю.

– Ты не помнишь Дебола?

– Ты Дебола, Дебола! – воскликнул испуганный голос и спросил торопливо:

– Что случилось, что с тобой?

– Не видишь разве? Хотя как меня можно видеть, темно же, но ты меня не узнал, так что спрашиваешь. Избили, раздавили меня и силой бросили сюда. Проведи рукой по моему лицу, и тогда узнаешь про мои дела.

Быдзеу стал искать в темноте лицо Дебола и когда нашёл, провёл ладонью по нему:

– Ты где так сильно вспотел? Тебя, наверно, много гоняли туда-сюда?

– Это не пот, Быдзеу, а красная кровь! Кровь гнева!

– Это кровь?!

– Кровь это, кровь. Кипящая кровь! – сказал Дебола и, тяжело застонав, опустил голову вниз.

Быдзеу на какое-то время впал в удивление и не мог произнести ни слова, потом заговорил.

– Как?! Ты ранен, в тебя стреляли, ты убегал? – забросал он вопросами Дебола.

Тот глубоко вздохнул, и начал медленно говорить о том, что с ним произошло. Быдзеу слушал так усердно, что не было слышно его дыхания. У него в голове рождалось и пропадало множество мыслей, но сказать он ничего не мог: Дебола говорил много, и конец своего повествования закончил решительными словами:

– Если ещё моя душа вырвется из этой тюрьмы, тогда что надо будет делать, я знаю хорошо. Ожесточённая, безжалостная борьба, другой дороги для себя я не выбираю...

– Это как, разве можно, чтобы царь призывал людей, а солдаты их избивали? Это что такое? – возмущённо произнёс Быдзеу, высоко поднял брови и направил вопрошающий взгляд на Дебола. Тот простонал и вздохнул.

– Эх, завидую тем, кто свободен, я знаю кто царь, кто пёс, кто осёл!.. Эх, несчастный я, вырваться бы на свет. Увидеть бы ещё Овражное.

Слово за слово, и оба отошли от начала. Понемногу они стали забывать о своих горестях. У Дебола уже не болели раны, только иногда рана живота колола сердце, и он тогда начинал стонать.

* * *

Пока Царай и Будзи искали городские казармы, солнце стало заходить и своими последними лучами, как столбами, опёрлось на горы и в последний раз, подобно хорошему хозяину дома, внимательно смотрело на лицо земли, удостоверяясь в том, что всё на своём месте, что земля хорошо убрана.

Как только они вошли в ворота казармы, то откуда-то послышались звуки свирели. Люди бежали во двор и встали на свои места, но свирель не умолкала:

– Ду-ду-ду, у-ут-тут-тут-тут-тут!

Слышались голоса командиров.

– Все по местам, живо!

– Что ты там ещё делаешь, иди быстрей!

– Ты как одет?

– Равняйтесь, справа налево!

Когда все построились и выровнялись, тогда им начали раздавать маленькие медные котелки и деревянные ложки. После раздачи послышалась команда:

– Смирно!

Все резко застыли в ряду.

– Шагом марш!

Все, как один, подняли ноги и двинулись, слаженно опуская ноги на землю.

– Левой! Левой! Левой!

Так строем они отправились на ужин.

Пока длился ужин, солнце унесло свои лучи с вершин гор, и темнота пугливо начала красться с гор к степям. Когда ужин закончился, их опять заставили построиться в ряд, и они вышли во двор казармы. Там прозвучала команда:

– Стой!

Все одновременно встали.

– Разойдись!

Каждый ушёл куда хотел. Когда же наступило время отдыха, то свирель своим дивным голосом позвала новобранцев ко сну. Все разделись и закутались в одеяла. Наступила первая ночь после первого дня.

* * *

В бане новобранцы прыгали с раскрасневшимися лицами в солдатской форме. Наверно, к ним тепло так глубоко никогда не проникало, и у некоторых лица блестели подобно краснобоким яблокам. У худощавых лица покраснели, но в отличие от других не разбухли, а блестели, словно смазанные жиром верёвки. Выходя из двери, они собирались во дворе бани. Сбиваясь в группы, говорили друг другу о дивной печи:

– Вот это чудо! Плеснёшь в неё воды, и она начинает шипеть, а потом из неё обильно выходит пар.

– Если туда, куда брызгают водой, бросить человека, то что будет? – спросил один и тут же над ним все в один голос стали весело смеяться. Сам парень тоже понял, что задал не очень умный вопрос, и поэтому решил оправдаться:

– Я не про горячую сказал, а про холодную!

Опять все рассмеялись над ним и спросили:

– А кто должен быть холодным? Человек или печь?

Парень заметил, что над ним начали подтрунивать и решил уйти в сторону, но его схватили за локоть:

– Куда убегаешь, ответь нам.

Вырвавшись, он ушёл к другой группе новобранцев, и стал слушать их разговоры, но уже помалкивал.

Из молодёжи кто-то крикнул ему вслед:

– Закинуть тебя в печь, тебе бы ничего не было. Только лишь сгорел бы дотла и больше ничего.

Пока вели разговоры, тем временем новобранцы все вышли из бани и каждый искал своего товарища. Из-за того, что все были одеты в новую солдатскую форму, которая была одинаковой у всех, то приходилось громко звать друг друга, и затем выходцы из одних сёл собирались в группы во всех углах двора.

Начальники в последний раз вышли к новобранцам и, оглядев их, скомандовали:

– Становись!

Каждый быстро побежал занимать своё место и вскоре все оказались в рядах.

– Те, кто выше ростом, встаньте правее! – послышался властный голос командира.

Новобранцы засуетились и, кто был выше ростом, шли направо, но когда сталкивались двое одинакового роста, то начинались раздоры:

– Я выше тебя.

– Ну уж нет, сам иди вниз.

– Я не пойду, иди сам – ты ниже меня.

Ссоры не прекращались, пока младшие командиры не ставили их по местам. Но тот, кого ставили внизу, недовольно пялился на другого. А этот другой задирал голову повыше, как будто отличился в большом деле.

Тотчас же вспыхивала новая перебранка:

– В сторону, мишень! Встань выше, а не то врежу тебе.

– Ты кого назвал мишенью?

– Встань ниже, гнилой пень!

С такими пререканиями и толкотнёй ряды понемногу стали выравниваться. Наконец, все нашли свои места, ссоры прекратились, но тех, кто сверлил глазами других, было предостаточно.

– Что, ещё не построились, ещё не закончили? – спросил их начальник.

Некоторые хотели пожаловаться ему из-за своих мест, но тот не стал выслушивать их жалобы, и они замолчали. Все стояли на своих местах, и ряды колыхались, как в летний день пшеничная нива. Наконец, когда споры утихли, и каждый основательно закрепился на своём месте, тогда начальник оглядел ряды. Кого надо, тех подравнял, затем громко скомандовал:

– Смирно! Равнение направо!

Новобранцы подняли высоко грудь, и устремили глаз направо.

Снова раздалась команда:

– По четыре становись!

Молодёжь не знала, как правильно встать по четыре, но тут же в дело вмешались младшие командиры и уладили ситуацию. Стали ждать дальнейших приказаний. Командир привычно растворил рот:

– Вперёд шагом марш!

Учёба в этой специальной ходьбе возлагалась на него. Ему от их шага стало весело на сердце, и он спросил:

– По-русски петь умеете?

Несколько парней выкрикнули: – Жнаем!

Все остальные промолчали. Когда командир услышал "жнаем", то приказал шедшим в середине четверым младшим командирам:

– Запевай!

Те в один голос тут же затянули песню:

"Соловей, соловай пташечка,

Конарейка жалоппо пойот..."

Когда эти пели русскую песню, тогда новобранцы стали пробовать им подпевать, но песню они не знали, поэтому подпевали так, как подпевают песне о Хазби. Кто какую песню знал, ту и вторил разными голосами. Временами громче слышалось подтягивание из песни о Тотразе:

"Эй, лалай, ребята..."

Иногда на первое место выходило подпевание из песни о Хазби:

"Гъе-гъе-гъе.

Гъе-гъе-е, гъе-гъей-й..."

Кто какую песню знал, той и подпевал, но все кричали так громко, что от русской песни слышалось только:

".................Соловей пташечка...

.......................................................

......................................пойот......"

Но даже то малое, что слышалось от русской песни, сразу подминала под себя осетинская "уарайда". Шум был слышен так далеко, что улицы заполнились людьми. Они с удивлением слушали это пение и от души хохотали. Дети издевательски подражали поющим, и то блеяли, то мычали в сторону шагающих солдат.

Командиру, шедшему впереди, показалась дивной смешанная песня. Он забыл посмотреть как шагают солдаты, только шёл и слушал песню и больше ничего.

Новобранцы, слушая каждую песню и всякие голоса, сбились с шага, и уже никто не знал куда ставить ногу. Наступали друг другу на пятки, и слышалась осетинская речь:

– Эй, вол, куда рвёшься, почему не смотришь перед собой?

Топот ног и песня смешались, и как кому идти уже не знал никто.

От этого шума собаки взбесились так, что, громко лая, хотели разорвать свои цепи, куры с кудахтаньем бежали во дворы. На перекрёстке городовые возбуждённо засвистели, но когда увидели идущих солдат, то остались стоять на месте, подобно столбам... Дети не переставали издеваться над их пением и, шагая вслед за ними, кто свистел, кто звенел колокольчиком, кто, не жалея сил, бил палкой кусок доски.

Когда командир пришёл в себя от слушания песни, то резко повернулся назад и приказал:

– Отставить пение.

Большинство перестало петь, но всё равно некоторые, крича "уарайда-уарайда", ставили ноги как попало. Вскоре все прекратили петь, и командир стал командовать сердитым голосом:

– Раз... два, раз... два!

Он бросил взгляд на ряды и направился к кому-то:

– Как ты поднимаешь ногу? Не слышишь? Раз, два, левой, левой!

Когда все начали шагать в ногу, то люди перестали уже с прежним любопытством смотреть на них, да и дети сзади стали петь.

Свернув на противоположную улицу, новобранцы увидели казарму и принялись резвей поднимать ноги. Они быстро вошли во двор казармы, и старший стал командовать:

– Раз... два, раз... два!

Затем приказал:

– Стой!

Новобранцы, как вкопанные, застыли на своих местах. Командир встал напротив рядов и с раздражением спросил:

– Вы где выросли?

Он ещё не закончил, как кто-то ему ответил:

– Кто где, кто где. Я сам из нижнего Барзджина.

– Молчать! Будешь стоять под винтовкой четыре часа, – он умолк на какое-то время, пока не утихла злость, затем продолжил:

– Вы выросли в лесу среди зверей или в сёлах среди людей? Петь не умеете, ходить не умеете, вам совсем не стыдно?

Новобранцы притихли и тут впервые увидели себя в настоящем солдатском положении и условиях; некоторые опустили глаза и с грустью думали о дальнейшей жизни, о солдатской доле.

Командир продолжил дальше:

– После обеда пойдёте с младшими командирами-ефрейторами вон в поле и будете учить песни. До завтра разучите две-три песни, вот так. Сейчас разойдитесь и ждите обеда. Идите по своим местам и приберите свои вещи.

Солдаты тут же разошлись. Каждый принялся укладывать свои вещи, потом в ожидании обеда стали собираться группами по разным углам.

Царай и Будзи сидели напротив друг друга и вели разговор. Вокруг них постепенно начала собираться молодёжь. Парни из Овражного безбоязненно сидели возле них, а вот ребята из других сёл как-то смущённо смотрели издали на Царая. Разговор начался о делах Дебола и Быдзеу.

Когда понемногу перешли к другим делам, и случай с Дебола отошёл в сторону, тогда Царай с улыбкой вспомнил:

– Разве не удивительное дело произошло сегодня с нашей песней?

– Что там удивительного, – сказал Будзи, – мы осетины и знаем свои осетинские песни, а они нас заставили петь по-русски и всё смешалось.

Собравшиеся вокруг них молчали, но внимательно смотрели на говорящих и ничего не пропускали мимо ушей.

Касбол и Ислам вместо разговоров улеглись на кроватях и отдыхали.