Текст книги "Шум бури (СИ)"

Автор книги: Фарнион Коста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Нет, – ответил Тедо, – не сослали, но когда недавно во дворе раздался шум, он куда-то исчез. Быстро выбежал из шалаша и больше не вернулся.

То, о чём говорил Тедо, поняли все, кроме Касбола, и расхохотались. Касбол озадаченно смотрел по сторонам, при этом не сводя глаз с Тедо. Старик пригладил усы, затем лениво произнёс:

– Ладно, может заявится и Кавдин; дело его, так далеко он уйти не осмелится.

Лишь закончил Тедо говорить, как со двора послышался шум шагов, и в шалаш зашёл Кавдин. Пожав Касболу руку, он присел у огня. Тедо хотел вновь подшутить над ним, но на этот раз Кавдин был зол, и он оставил его в покое.

Они ещё посидели некоторое время, поговорили, потом старики встали и отправились в свой шалаш. Остались четверо друзей вместе, и повели разговор, сидя у костра в шалаше. Шум во дворе понемногу затихал. Из шалаша балкарцев тоже не доносился шум. Под конец старик-балкарец заглянул к ним в шалаш с двери и, когда узнал Касбола, то кинулся к нему и обнял его.

– Салам алекум, салам алекум!

Касбол тоже обрадовался старику и крепко обнял его в порыве радости. Старик вскоре ушёл в свой шалаш. Вновь остались вчетвером друзья, и возобновили прерванный разговор. Когда вспоминали, как чуть было не убили Касбола, то качали головами, и глаза их начинали блестеть. Разговаривали тихо.

Касбол последовательно рассказал о своих злоключениях, начиная с ареста в Нальчике и до сегодняшней ночи. Друзья слушали его внимательно, охотно, с радостью: и время от времени качали головами, когда Касбол говорил о каких-то удивительных вещах. Он дышал часто, как будто только что сбежал из тюрьмы.

Огонь горел весело, и языки пламени, глодая головешки, тянулись кверху.

При свете костра сверкали глаза то у Царая, то у Будзи, и временами показывались на лице Касбола глубокие думы. Огонь то с одной стороны, то с другой горел ярче и тогда лица сидящих у костра друзей принимали удивительный вид. Особенно заострённое, бугристое, глубокое лицо у Царая, его чёрные длинные усы прикрывали собой верх черкески. Глаза сверкали, как у орла, но когда сдвигались, тогда становились похожими на утёс. Касбол хотя был тонковат, зато быстрым и ловким в движениях. Нехватку слов он дополнял жестами рук, и этим его рассказ становился привлекательнее.

Долго бы ещё говорили друзья, если бы Касбол не был уставшим. Это понимали все, и Ислам начал готовить ему тёплую постель. Касбол временами шевелился, вытягивая тело. Царай хотел уходить, но вдруг вспомнил про одно дело и вернулся обратно, чтобы сказать о нём, но опять повернулся и с двери проронил:

– Ладно, спокойной ночи. Хороших снов вам.

Он ушёл в свой шалаш. Открыв дверь, зашёл внутрь. Мишура, одетая, сидела на постели. Куцык спал глубоким сном. Увидев Царая, Мишура тут же спросила его:

– Что случилось? Что это были за выстрелы?

– Касбол, которого сослали в Сибирь, вернулся назад, а его собаки не пускали к кутану.

Мишура успокоилась, страх у неё прошёл, и она улеглась на постель рядом с сыном.

Царай повесил кремнёвку на стену и опустился на постель, снимая с себя одежду.

* * *

Касбол разделся, улёгся на постель, затем, вздохнув, произнёс:

– Давно я не лежал на такой безопасной постели.

– Здесь тоже не так безопасно, Касбол, – сказал Ислам. – Как слышно из сёл, где-то что-то происходит... У полиции такой вид, точно что-то произошло. Я думаю, что Чито со своими товарищами ей на хвост соли насыпал.

Услышав про Чито, Касбол не удержался и спросил?

– А где Чито?

– Чито сбежал из села и уже два года с товарищами орудует в соседних краях. Думаю, что он им что-то сделал...

Касбол задумался: если даже Чито посмел уйти в лес, то кто же ещё остался в селе, но Ислама об этом не спросил.

Ислам ещё продолжал говорить, но разговор никто не поддерживал, и он, замолчав, завернулся в тулуп. Будзи сразу уснул, и тут же раздался его храп.

Хотя Касбол в эту ночь лежал в хорошем и безопасном месте, но ему всё равно не спалось. Он вспоминал свою дорогу из Сибири, погрузившись в раздумья. Он то поворачивался на один бок, то на другой, то поправлял изголовье постели. Через щель двери шалаша ему была видна чёрная верхушка леса, и это добавляло много лишних дум. Он желал, чтобы скорее наступил день, и он умылся бы в роднике, побродил по дороге и много ещё чего. Множество желаний теснилось в груди Касбола в эту бессонную ночь, и когда он изрядно утомился, то сразу погрузился в глубокий сон.

Кутан вновь угомонился, луна стала играть со звёздами. Собаки спали у двери хлева, положив головы на свои усталые лапы. Тихо было в мире в этой лунной ночи посреди леса, в кутане. Не слышно ни звука, но изредка из леса доносился шелест листьев. Этого шума сердце не боялось, а укреплялось от того, что природа жива. Блестевший из-под пепла последний уголёк завернулся в тёплый тулуп из золы и тоже уснул.

Глава восемнадцатая

Овражное жило тихо, мирно, спокойно. Известия в село поступали с опозданием, и жители дивились им с утра до вечера и с вечера до утра. Так и проходили дни. Дзека опять наполнил свой магазин изумительными товарами и бойко ими торговал, по-прежнему ловко орудуя аршином. Убийство старосты и другие события не были забыты в селе, и о них каждый вечер говорили на ныхасе. Мирно, скучно, спокойно текли дни в Овражном. Но в один из дней люди совсем всполошились. Никто не знал что произошло, но каждый как понимал пришедшую весть, так её и толковал.

Дело было так. В одно утро глашатай заранее объявил, затем и колокольчик прозвенел о тревоге. Глашатай сообщил людям:

– У-о-о-о, послушайте! Сегодня утром в канцелярии состоится собрание. Кто не придёт, тот будет оштрафован на пять рублей. Пусть никто не говорит, что он не слышал!

Когда глашатай заканчивал своё объявление в одном месте, тогда он зажигал свою трубку и шёл с ленцой дальше. На все расспросы людей, он коротко отвечал:

– Ничего не знаю, на собрании вам всё скажут.

Люди торопливо шли во двор канцелярии и там собирались, ожидая старосту. Людей собралось довольно много, и староста вышел к ним из канцелярии. Встав на крыльце, он начал говорить. Писарь открыл дверь канцелярии и, слушая оттуда выступление, писал протокол. Староста поднял руку вверх, потом растворил рот и громко произнёс:

– Хорошие люди, пришло время войны!

Он вытер губы, посмотрел в бумагу и продолжил:

– Царь Германии хочет отнять нашу землю.

Люди слушали старосту и внимательно глядели ему в рот. С краю стояли двое мужчин и говорили друг другу:

– Пусть дерутся, что они нам мешают.

Но тут же стали снова прислушиваться к старосте. Тот продолжал:

– Царь призывает в армию, он надеется на своих людей и ждёт их. Кто призван, те записаны в эту бумагу, и писарь их объявит.

Писарь вытянул голову из окна и стал называть фамилии тех, кого призывали.

Чьё имя называл писарь, тот про себя улыбался.

– Ну, я не простой мужчина, раз царь меня зовёт, – говорил он, почёсывая шею. Когда староста закончил свою речь, а писарь объявил все имена и фамилии людей, тогда староста сказал:

– Кого назвал писарь, те пусть будут готовы к воскресенью.

После этого он отпустил людей по домам.

Люди смиренно разошлись. Каждый торопился домой, чтобы сообщить семье об этой вести. Кто как добирался до дома, тот прямо с ворот начинал говорить о новости, идя в дом.

Быдзеу тоже был на собрании и, дойдя до дома, крикнул громко с ворот:

– Жена, прощай, больше меня не увидишь!

Та с испуганным видом выглянула к нему и спросила:

– Мой огонь погас, что с нами произошло?

– Что, что? Царь меня к себе зовёт. Он будет воевать с Германией, и, чтобы люди на него смотрели, зовёт кое-кого из нашего села и среди них я тоже значусь. Слышала, жена! Снаряди меня в дорогу к воскресенью.

Жена испуганно глядела на Быдзеу, потом улыбнулась:

– Ну, если ты идёшь к царю, то почему я тебя не снаряжу.

Быдзеу радовался и говорил про себя: "Подождите теперь староста и стражники, если я на вас не натравлю царя... Тогда вы узнаете. Я про все их дела царю сообщу".

Улыбаясь, он крикнул в сторону жены:

– Эй, жена! Не забудь купить мне в магазине одну коробку папирос "Леформа", а то как я буду курить плохой табак возле царя.

– Хорошо, хорошо, отнесу четыре килограмма пшеницы и возьму тебе. Зачем нам ещё нужна пшеница, если царь тебе даст много денег, наверно. Тогда наша жизнь станет другой.

Быдзеу принялся приводить в порядок себя и свою одежду. До воскресенья оставалось немного, и если он не успеет подготовиться, то будет плохо: царь на него обидится. Вертелась веретеном и жена, снаряжая мужа в путь к самому царю.

Весь день эта весть ходила по селу от дома к дому. Старики, как только зашло солнце, стали собираться на ныхасе. Говорили о войне. Один старик, качаясь, вышел со своего двора и на ныхасе, ещё не присев, начал говорить:

– Наверно, как раньше уаиги боролись, так и цари будут бороться. Какая счастливая у нас молодёжь, кто на них будет смотреть. Присылайте нам оттуда весточки, да минуют вас болезни, а то, что мы услышим, а если к нам будут идти вести, то мы к вашему возвращению приготовим жертвенных животных. Впрочем, к чему вести, я и так знаю, что наш царь поборет царя Джермана. Разве можно победить русского царя? Он сильный!

– Так, так, правильно говоришь, но не забывай, что дело не только в одной силе, – сказал старику священник Овражного.

– Да, и я тоже так говорю, ты меня, священник, хорошо не понял. Каждый знает, если бог не захочет, то ни один из них не осилит другого. Разве я это не знаю.

– Замолчи, пожалуйста, Беппа, что за разговоры ты ведёшь. Пока ещё неизвестно, кто кого поборет, – сказал со злостью другой старик первому. Затем, успокоившись немного, продолжил:

– Может быть это наш царь чем-то разозлил царя Джермана, и у них возникла ссора, тогда что будет, Беппа, ты об этом не думаешь.

– Об этом я ничего не знаю, – ответил Беппа, – но однажды я слышал от своего кабардинского приятеля, как наш царь поссорился с царём Японии.

– Как, будь добр, расскажи, – попросил тот же старик.

– Как, вот так: не приведи господь, иначе пропадём. Оба царя призвали людей, дали им оружие и те стали убивать друг друга.

– О боже, не допусти этого, – в один голос промолвили старики и притихли на какое-то время. Священник пригладил свои усы, и, как толковый человек, заикаясь, повёл речь:

– Как захочет бог, так дело и повернётся. Бог с давних пор на стороне русского царя... То, что победит русский царь, об этом даже разговора нет. Много будут воевать, мало будут воевать, много прольётся крови, или мало, всё равно русский царь победит.

– Это ты как сказал? – спросил кто-то из стариков. Другой старик прибавил к этому:

– Какая ещё кровь?

Священник на какое-то время впал в молчание, затем строго сказал:

– Цари, как вы говорите, так не бьются, нет, они не вступают в поединок подобно борцам.

Быдзеу явился на ныхас и поздоровался со всеми. Те тоже поприветствовали его и продолжили слушать священника:

– Они дают своим людям оружие, и те начинают воевать. Где это видано, чтобы царь боролся!

Быдзеу, повернув голову в сторону священника, внимательно его слушал, затем спросил:

– Значит оружие людям... мы тоже... на войну?

– Да, да, в воскресенье для вас вознесём молитву богу и до свидания. Не уступите нашу землю Германии, бейтесь за нашего царя.

Быдзеу понял в чём дело и задумался. Старики зажгли свои трубки и стали усердно курить... Каждый думал о словах священника. Перед глазами каждого привиделись капли крови, и все поняли, что на войне проливается кровь. Беппа спросил священника с жаром:

– На войне разрешено убивать, или люди только избивают друг друга?

– Убивают по воле бога. Там всё случается по воле бога. Война – это война и там убивают, а как же иначе. Кто на войне умрёт за царя, тому открыты двери рая, по воле бога.

Люди умолкли, никто даже слова не проронил, но каждый погрузился в свои думы. Быдзеу совсем притих на краю, и в голове у него дивные картины сменяли друг друга, хотелось побольше выведать у священника, прикинувшись ничего не понимающим.

Ветер поднимал на улице пыль и приносил к сидящим на ныхасе. Напустив на них пыли, он затем оставлял их в покое.

Говорить никому не хотелось, но каждый о чём-то думал. Священник посидел ещё какое-то время, потом встал и, пожелав всем доброй ночи, отправился по улице наверх.

Люди поднялись с мест, когда уходил священник, затем сели обратно.

– Неужели, – сказал Быдзеу, – священник прав. Как может быть царь таким бездумным, чтобы призывать своих людей на гибель. Нет, этому я не поверю, пока сам не увижу.

– Там выяснятся все дела, – добавил к его словам другой...

– Ладно, спокойной вам ночи, – сказал кто-то из стариков и направился домой. За ним и другие по одному, по двое стали расходиться по домам. Каждый торопился к семье, чтобы сообщить новые вести. Новыми были для людей слова священника, и все были ими удивлены. Слова эти вселяли страх в сердца людей, и радость дня у многих начала сменяться злостью.

Быдзеу, задумавшись, шёл домой. Даже если он хотел что-то узнать, то всё равно в этот час он не был в состоянии это сделать. Быдзеу научился выдумывать всякие чудеса, и его голова становилась тяжёлой от горьких дум. Объятый грустью, он перешагнул через порог и присел возле очага.

Ветер усиливался, и дым не уходил через дымоход наверх. В заполненном дыму доме ветер кое-где пробегал через щели стен. Быдзеу, положив локти на колени, подпёр руками голову и сидел, погрузившись в думы. Жена в другом углу усердно занималась шитьём чувяков. Прошло какое-то время, и она обратилась к мужу:

– Что ты опустил голову, посмотри-ка какие я тебе сшила чувяки для поездки. Таких чувяк и у царя не будет.

Она положила их рядом с ним на стул и опустила руку на плечо Быдзеу.

Тот нехотя поднял голову и посмотрел на чувяки.

– Мой очаг погас, ты почему такой грустный, услышал что-нибудь? Может быть царь уже не зовёт тебя?

– Не знаю, что и сказать. На ныхасе услышал, что цари не будут бороться друг с другом, а их люди станут уничтожать друг друга. Вот такая весть.

– Это как? Не стыдно обманывать. Позвал людей смотреть, а вместо этого бросить их в такое дело! Может так не будет.

Глава девятнадцатая

Война... война... война! Необычайная война!.. Война с Германией!.. Что будет?.. Как будет?.. Война... Война!..

Женщины села через плетень говорили друг другу: "Война... война?.." Провода разносили весть с одного края земли на другой: "Война... война..." Ветер подхватывал весть и в лесу шептал впопыхах в ухо каждого дерева: "Война..."

Мычала скотина, зашевелились звери, птицы и воды. В каждом шуме природы слышалось, наводящее страх, тайное слово: "Война..." Знахари, попы и муллы сообщали людям о дивных делах. Слышались, подобно раскатам грома, везде слова: "Война... война... война..."

Призывная бумага, вопя, донесла утром рано весть и до кутана балкарцев.

Царай, Будзи, Касбол и Ислам сидели на чурке возле кутана и вели разговор.

– Попробуем, будь что будет. Сколько жить такой жизнью. Надо сделать конец трате наших сил, – сказал Царай.

– Правильно говоришь. Но если обманут, тогда что? Может они нас заманивают в мышеловку, – произнёс Будзи, взглянув на Царая.

– Будзи, ты прав. Беречься необходимо, поэтому надо действовать осторожно. В бумаге ясно написано, что все, кто добровольно пойдут в армию, будут прощены от прошлых дел.

– Я верю, потому, что ещё в Сибири слышал о войне. Там было много умных людей, и они каждую ночь говорили о таких делах.

Ислам погладил усы, затем лениво произнёс:

– Чем жить такой жизнью, я готов отправиться даже в тюрьму, но только чтобы меня не убили. Что наша жизнь, скажите мне, до каких пор будем жить так?

Он махнул рукой, и опустил глаза вниз.

– Ладно, не так, – сказал Будзи, и все на него посмотрели. – Пойдём вдвоём, а там дело себя покажет. Я готов идти. Кто ещё идёт со мной?

– Я пойду, – лениво отозвался Ислам.

– Хорошо, тогда вечером я и ты отправимся в село, а там уже будет видно.

Царай, опустив глаза на землю, задумался. Замысел ему понравился, и он погладил плечо Будзи своей ладонью.

– Иди, иди! Узнай, что к чему. Если вознамерятся что-то сделать с тобой, тогда горе их дому.

Будзи умело свернул призывную бумагу и засунул её поглубже себе в карман. Про себя сказал: "Когда приду, то положу эту бумагу перед ними, и что они мне тогда скажут? Отказать не в их силах; на бумаге стоит подпись царя".

Все четверо поднялись и зашли в шалаш. До вечера они были заняты приготовлениями. Царай и Касбол у дверей шалаша разделывали тушу барана. Будзи с Исламом готовили к дороге коней. Мишура тоже была вовлечена в суету, готовя пищу.

Когда солнце склонилось к закату, позвали стариков и сели ужинать. Тедо поднял рог и начал усердно возносить молитвы богу, а младшие кричали "оммен".

– О бог богов, если где-нибудь у путников была удачная дорога, то пусть по твоей воле эти два парня станут их товарищами!

– Оммен, – в один голос сказали младшие.

– Бисмелахи, – послышалось слово балкарцев.

– Бедным людям они не причиняли зла. Живут, как им указывает время, которое их настигло. Если в этой жизни эти двое в чём-то ошиблись, прости их, любящий путников Уастыржи!

– Оммен... Бисмелахи!

–Чем много молитв, лучше много благ, и ты, Уастыржи, надели наших двух путников долей из этих земных благ!

Он поднёс рог ко рту, желая выпить, но потом добавил ещё к своим словам:

– Ну, мои солнышки, удачной вам дороги! Если кто-то вернулся домой счастливым, то пусть и вы по воле Тыбаууацилла станете их друзьями!

– Оммен, оммен! Бисмелахи!

Тедо выпил и передал пустой рог обслуживающему младшему. Тряхнул головой, затем принялся за еду.

– Ну, Тедо, пусть исполнятся твои молитвы, что ещё я могу к ним добавить... прямой дороги нашим путникам, – произнёс Кавдин и тоже выпил.

Пока возносили молитвы, тем временем солнце своими ладонями опёрлось на вершины гор, и путникам настало время трогаться в путь. Юноша-балкарец подготовил коней и привязал их в кутане к коновязи. Все встали и выпили на прощание за удачную дорогу.

– Ну, Будзи и Ислам, до свидания, мои солнышки, – с этими словами Тедо протянул рог Будзи.

Будзи принял рог и поблагодарил стариков, затем вернул его Тедо. Старик развёл руками, поднял глаза кверху и произнёс:

– Ну, мои солнышки, до свидания, до свидания. Да услышим мы о вас добрые вести. Пусть сопутствует вам Уастыржи.

Будзи и Ислам пожали руки старикам и пошли к лошадям. Юноша-балкарец отвязал их и подвёл поближе. Ислам забрал своего коня и, не вдевая ногу в стремя, завертелся юлой и очутился на спине коня – в кабардинском седле. Юноша-балкарец хотел помочь Будзи сесть на коня, но тот отстранил его кнутовищем, и сам запрыгнул на своего скакуна. Кони под седоками заплясали, они не могли стоять на месте. Будзи и Ислам, резвясь на конях, быстро углубились в лес. Оставшиеся во дворе вернулись к своим занятиям. Царай и Касбол вели разговор в шалаше. Мишура принялась за уборку.

Глава двадцатая

Дзека уже три дня не выходит из своего магазина. С раннего утра и до полуночи ведёт он торговлю. Конфеты, орехи, пирожки с мясом, пуговицы и чего только не покупают те, у кого есть деньги. Парни покупают подарки любимым девушкам, а девушки – парням. Покупают всё в эти три дня. Молодёжь шляется от дома к дому и пьёт араку. Каждый призванный прощается со своими близкими. Отцы и матери не могут насмотреться на своих сыновей. Хотя в Овражном всё пришло в движение, но без радости, как-то грустно проходит вся эта суетня. Таких громких новостей в Овражном никогда не было, и все от мала до стара в селе завертелись юлой, но что ещё делать – не знает никто. Сельчане собирают в дорогу на службу сыновей, мужей, братьев, возлюбленных.

Днём и ночью в селе суета. Старики на ныхасе уже долго не сидят потому, что вести сами прыгают через заборы, ходят по улицам, проползают под двери и врываются в дома, проникают в сердца.

Волнуется село, подобно волнам моря. Буря бьёт, бьёт каждое сердце.

Дзека весел, торговля у него идёт хорошо. А Быдзеу грустен из-за того, что его забирают на войну. Плачут тайком девушки, которые остаются засватанными. Грустят и парни, но когда напьются, тогда ночью на улицах слышатся песни...

В воскресенье рано утром в церкви пробили в колокол. Люди от мала до велика собрались в церковном дворе. Те, кто поместились внутри, находились там, остальные стояли у двери и передние сообщали задним слова священника. Тот, размзахивая кадилом, кричал своим тонким голосом:

– Иисус Христос!.. Наш царь Николай!.. На войне, победа, победа над нашими врагами. Счастье будет на нашей земле!..

Его слова полностью не были слышны, но некоторые долетали до двора. Закончив службу, священник вышел на крыльцо церкви и стал говорить людям:

– У русского царя, у нашего царя, царь Германии хочет отнять его земли и объявил войну. Люди живут от земли и если у нас отнимут землю, то что мы будем делать? Долг каждого человека помочь царю. Кто уклонится от войны, тот будет грешником. Не поленитесь, будьте расторопны. Кто пойдёт на войну, те на войне, а кто остаётся здесь, те пусть своими молитвами помогут нашему царю.

Много он говорил, затем вверил себя божествам и ушёл. Люди, глядя на священника, тоже вверили себя божествам и разошлись.

Те, кого призвали, начали собираться в канцелярии. Подходили и не призванные, чтобы поглядеть на казаков.

Возле людей сосредоточились казаки, встав недалеко от лестницы – у дверей канцелярии. Старики, опершись на свои палки, стояли возле плетня и смотрели на землю. Женщины не пришли во двор, но те, которые жили вокруг канцелярии, смотрели туда через щели плетней.

Быдзеу явился самым последним. Покачиваясь, пришёл он из дому к канцелярии. Его новые чувяки блестели, как намазанные жиром; в сумке – хлеб, и он, надев её на палку, положил на плечо, словно шёл пасти скотину.

Быдзеу завернул к двери канцелярии и встал рядом с теми, кто был призван. Он снял сумку и сел на ступеньки. Тем временем с угла улицы показались телеги. Доехав до канцелярии, они остановились.

Староста с окна подал знак, и молодёжь начала усаживаться в телеги. Быдзеу тоже нехотя, медленно влез в телегу. Немного погодя староста вручил бумаги одному из призванных и крикнул в сторону телег:

– Теперь отправляйтесь!

Телеги тронулись. Глаза у людей заблестели, затем молодёжь запела унылым голосом:

"Ну, прощайте, прощайте

Наши кавказские горы!

Больше вас не увидим,

Больше нас не увидите".

От этой песни у стариков пошли слёзы, и они опять опустили головы вниз. Женщины так и остались глазеть через щели плетней. Никто не трогался с места, пока в последний раз от песни молодёжи обрывки слов не донеслись до их ушей. Откуда-то тихо долетело:

"Ну, прощайте

......................ры

.......................им...."

Когда песня перестала слышаться, тогда каждый двигался с места и, вздыхая, отправлялся домой. Старики выпрямили спины, сняли шапки и, вверившись божествам, стали разбредаться по домам. Каждый про себя говорил: "Ну, теперь я пропал, вся работа опять свалилась на мои плечи".

Солнце неспешно шло на своё место. Шум в селе затихал, вскоре и вовсе утих, но всё равно с улиц доносился разговор девушек:

– Я Ахболу три носовых платка положила.

– А я Баппи папиросы купила.

Шум становился меньше, а к ночи прекратился совсем. Тёмным одеялом накрыла безлунная ночь Овражное. Тихо... Спокойно... Мирно... Изредка доносится откуда-то лай собаки, потом пропадает. В полночь село затихает, как безлюдное, только с низины доносятся неистовые вопли реки.

Глава двадцать первая

В понедельник рано утром в кутан из Овражного явился всадник. Во дворе он спешился. Привязал коня к плетню и направился к кутану.

Когда Царай увидел всадника, то вышел ему навстречу.

– Здравствуй, ты откуда? – обратился к всаднику из дверей кутана Царай.

Парень подошёл ближе, пожал руку Цараю, затем сказал:

– Будзи меня к тебе прислал. Он вчера был в нашем селе, и сделал своё дело. Потом объяснил мне, где ты и прислал вот эти бумаги.

Парень вынул из пояса скрученную бумагу и отдал её Цараю. Тот сразу начал читать. А парень, увидев Камбола, Тедо и Кавдина, направился в их сторону.

– Здравствуйте! Вы тоже здесь?

– А где же ещё, да минуют тебя болезни. Какие новости в сёлах? – Камбол, Тедо и Кавдин вопросительно смотрели на парня.

– Что есть больше новостей, но почему вы не возвращаетесь в сёла? Вас уже не ловят. Вы ещё не слышали эту новость? Тогда с вас причитается.

У троих стариков глаза заблестели, как солнце, и кожа лица натянулась. Им хотелось смеяться, но они пока не осмеливались. Не верили этой новости.

– Так ты правду говоришь?

– Правду, правду. Как я могу подшучивать над вами, вы ведь не дети.

Три старика улыбнулись и посмотрели друг на друга. Царай позвал парня, и тот ушёл к нему, но у троих стариков радости не было конца.

– Парень, ты сейчас возвращаешься или после обеда? – спросил Царай.

– А как лучше, когда скажете, тогда и отправлюсь.

– Хорошо, иди поболтай пока с Тедо.

Парень повернулся и ушёл к старикам.

Царай с бумагой зашёл в шалаш и разбудил Касбола:

– Слышишь, Касбол, вот что пишет Будзи!

Касбол привстал, протёр глаза, затем взял бумагу и стал громко читать: "Всё в порядке, придумайте что-нибудь насчёт Мишуры и Куцыка, а сами приходите. Мы направляемся во Владикавказ, но вы нас догоните. Я говорил обо всём, и мне кроме хорошего никто ничего плохого не сказал. Во Владикавказе формируют какую-то осетинскую бригаду и нас отправляют туда. Одним словом, подумайте и приходите. Старики пусть идут по домам, никто им ничего не сделает. Начальству сейчас не до них. Война, Будзи. Война, война!.."

Царай внимательно выслушал Касбола, потом покачал головой и засмеялся:

– Дела хороши, пойдём я договорюсь со своей семьёй.

Касбол отрицательно покачал головой: иди без меня, а сам сел на скамейку и задумался, держа в руке бумагу.

Царай бодро вошёл в свой шалаш и присел на постель. Мишура разводила огонь и даже не взглянула на мужа.

– Эй, хозяйка, чудесные новости! Чудесные новости! – сказал радостно Царай.

– Что опять? Над чем опять смеёшься, качая головой? – тихо спросила Мишура.

– Что, что, знаешь, в обед расходимся по сёлам. И я, и ты, и все остальные.

Мишура не подала виду, что рада сообщению, но от большой радости заболело сердце и стало плясать в груди, как ягнёнок.

– Я уже говорил тебе, что царь Германии объявил войну, и русский царь простит нам все наши дела, если мы пойдём на войну.

Мишура не удержалась и проронила:

– Любая война лучше этой жизни.

– И я тоже так считаю, вот только не знаю куда девать тебя и Куцыка.

Мишура смутилась на какое-то время, потом сказала:

– Доставь меня в отцовский дом, и я побуду там, пока ты вернёшься.

Царай задумался, затем, наконец, взглянув на Мишуру, произнёс:

– Ладно, я доставлю тебя туда, только...

Больше ничего не сказал Царай, проглотив конец своей речи. Мишура поднялась и обняла Царая. Тот никогда не видел свою жену такой мягкой и доброй, и в его сердце вкралось подозрение, но тут ему словно кто-то сказал: а что же ей делать, она устала жить в лесу.

– Так нам готовиться к отъезду? – спросила Мишура и поцеловала его.

– Готовься. После обеда отправимся.

Царай привлёк к себе Мишуру, горячо её обнял, потом встал и вышел во двор.

Солнце достигло середины неба, когда путники и провожающие пили последний рог. Во дворе стояла уже готовой запряжённая телега. Осёдланные кони тоже рвались с коновязи.

– Счастливого вам пути, – сказал на прощание старик-балкарец. Они пожали друг другу руки, и путники тронулись в путь.

У трех стариков не было конца их радости, и они, разговаривая, двигались по дороге, впопыхах замахиваясь кнутами на своих лошадей. Царай и Касбол ехали рядом на своих конях. Юноша-балкарец вёз Мишуру в село Каражаевых. Царай не сводил взгляда с жены и сына. Смотрел с грустью, словно видел их в последний раз.

Кусты... бугорки, ямы, потом добрались до дороги, что вела в село Каражаевых. Старики попрощались с Мишурой, и продолжили свой путь. Касбол сошёл с коня и пожал Мишуре руку. Царай тоже остановил коня и спешился. Касбол снова сел на коня и вернулся на дорогу.

Царай сказал "до свидания" Мишуре, пожал ей руку, затем обнял Куцыка. Запрыгнув на коня, он поскакал догонять своих товарищей. У него в памяти запечатлелись глаза Мишуры. Жена показалась ему в этот раз особенно красивой.

– Значит, едем, – сказал Касбол, когда Царай с ним поравнялся.

– Ехать то едем, только куда едем, – вздохнул Царай.

Лес не кончался. Солнце зашло. Пришла безлунная ночь... Едут путники, но дороги своей не видят.

Конец первой книги

Книга вторая

Глава первая

Паровоз медленно, тяжело дыша, подкатил к красивому зданию и, издав последний сигнал, резко встал на месте. Люди начали выходить из вагонов и, словно мухи, с лепетанием смотрели по сторонам перрона. Многие не могли оторвать взгляда от красиво покрашенных вагонов: им казалось дивным, как один паровоз мог тащить столько вагонов, и что вагоны очень похожи на дома. Удивляясь, некоторые молодые люди говорили друг другу:

– Если паровозу между зубьев колеса засунуть лом, то что будет?

– Что будет, остановится.

– Ну, да. Разве остановит твой лом машину, которая везёт столько домов.

Ведя такие разговоры, они не сводили глаз с колёс.

Беспокойство и изумление переплелись в головах сельской молодёжи, никогда не видевшей паровоза. От удивления и раздумий их глаза сверкали каким-то невиданным пламенем огня. Кому ведомо, кто из них что думал тайно про себя, но было видно по их лицам, что в этот час они позабыли о своих ежедневных заботах. Столько много впервые увиденного сразу закружило им головы.

Быдзеу тоже, наконец, выполз из дивного дома – красивого вагона, прижимая к боку свою сумку. Посмотрев по сторонам, он подошёл к группе своих односельчан и встал с краю, поодаль. Оглядевшись, он спросил:

– Царь здесь живёт или дальше?

Овражновцы удивились, но потом ответили Быдзеу.

– Здесь живёт, где же ему ещё жить? – сказал один, но другой его перебил:

– Если бы он здесь жил, то разве б нас сюда пустили?

Такие слова кое-кому показались обидными, и они промолвили с досадой:

– Если нам не разрешается предстать перед царём, тогда зачем нас привели сюда из наших бедных домов?

Все ненадолго умолкли, задумавшись над произнесёнными словами, затем поднялся со своего места овражненский весельчак Дебола. Закинув за спину подол своей красной казачьей черкески, и, засучив рукава до локтей, он расставил ноги, сказав:

– Эх, а ведь этот парень покажет царю Джирмана.

Знали все, что Дебола весельчак и, глядя на него, не очень дивились, но помирали со смеху. Дебола, пошевеливая плечами, и, размахивая руками, продолжал говорить. Временами его глаза блестели так сильно, что казались больше корзинки подсолнечника.