Текст книги "Шум бури (СИ)"

Автор книги: Фарнион Коста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Делать нечего, – сказал Царай, – надо выучить русские песни, иначе дело хорошо не пойдёт.

Собравшиеся ничего не говорили, но по их глазам было видно, что случай с Дебола они хорошо запомнили.

Пока Царай разговаривал с молодёжью, меж тем новость шёпотом разошлась по всем углам казармы:

– Во-он тот мужчина – Царай.

– Какой Царай, что за Царай?

– Абрек Сырхаев...

– Это он?

Постепенно все глаза из всех углов казармы устремились на Царая. Доносились обрывки разговоров:

– Какой он плечистый мужчина!..

– Посмотри на его лицо!..

– Глаза – горящие угли...

По мере продолжения разговора вокруг Царая собиралось всё больше и больше молодёжи. Задние тянули назад передних, говоря вполголоса:

– Пусти меня, я его ещё не видел.

– Подожди, дай мне ещё немного постоять.

Некоторые встали на кровати и оттуда смотрели на Царая. Очень всем хотелось видеть его, а особенно послушать, что он говорит. Каждый желал сесть рядом с Цараем и поговорить с ним. Стоило Цараю что-то сказать и в казарме не было слышно даже шороха. Всем хотелось послушать Царая, но Царай много не говорил, он больше смотрел по сторонам, и разные мысли возникали у него в голове. Вспоминались прошедшие дни. Тряхнув головой, он сказал про себя:

"Счастливы те, в чьих руках эта молодёжь".

Он тут же устыдился от своих слов.

"В чьих они руках? В чьих они руках? – два раза Царай задал себе этот вопрос, и опять окинул взглядом молодёжь. Хотелось ему что-то сказать, спросить:

"Нравится вам солдатская жизнь?"

Но подумав, он сдержался и ничего не сказал.

Шум в казарме стал усиливаться. Царай испугался, что кто-нибудь из ребят из-за этого шума попадёт под арест и негромко им сказал:

– Ребята, не шумите, иначе вас накажут, здесь начальников много.

Шум прекратился, но каждый продолжал стоять на своём месте, и к ним обратился Будзи:

– Разойдитесь по местам, а то если кто зайдёт, тогда наше дело будет плохо.

Молодёжь неохотно расходилась по местам и всё равно оттуда глазела на Царая и Будзи. Шум стих окончательно.

Пока Царай разговаривал с молодёжью Овражного, солнце тем временем стало клониться к горам. Ислам и Касбол уснули сладким сном, и их храп доносился до всех углов казармы. Царай повернулся в другую сторону, и всякие разговоры прекратились. Его жилистая шея и тонкий стан придавали ему вид богатыря. Молодёжь стала перешёптываться.

– Такому человеку всё по плечу, – сказал худощавый парень, но ему кто-то возразил:

– Только лишь жилистая шея и узкая талия ни о чём не говорят, внутри их должна быть ещё и сила, и мощь.

Когда он это сказал, то вопросительно посмотрел по сторонам.

– Только мощь и сила ничего не стоят, если у человека нет ума. Ум нужен, чтобы мощь и сила действовали плодотворно, – ответил худощавый второму.

– Что вы говорите, что? Разве вы не слышали о его делах? Рост у него есть, сила есть и всё остальное. Царай не тот мужчина, которого вы можете поносить языком. Он обладает уверенностью, умом и силой, – закончил спор парень, который сидел дальше всех и говорил меньше всех.

Глава третья

Тихие разговоры, сладкие сны и дивные мечтания прервал со двора резкий звук свирели. Новобранцы засуетились, подобно пчёлам, выбегая с медными котелками во двор, и там становились в ряд. Слышался возвещающий голос командира:

– На обед с котелками, живо!

Когда все встали по местам (теперь уже каждый знал своё место), тогда ещё некоторые ряды немного подравняли и по десять человек стали отправлять в столовую. Каждая десятка занимала один четырёхугольный стол. Как только все столы оказались занятыми, то принялись за еду. Каждый получил свою порцию еды сам и поэтому никто не проявлял жадность; все ели неторопливо и аккуратно, пережёвывая старательно каждый кусок... Никуда никто не торопился, кроме еды в этот час других дел не было. Если бы не так, то почему все на окрик командира оглянулись с возбуждением.

Тот неожиданно закричал:

– Эй, который ты, почему твой головной убор у тебя на голове?

В середине столовой один толстый парень встал из-за стола и начал просить прощения у него:

– Прости меня, я забыл снять с головы, больше так не сделаю.

– Встань и уходи, сюда больше не возвращайся, – приказал командир.

– Про...

– Молчать, – прервал его тот и у парня половина слова застряла в горле.

Новобранец, опустив глаза вниз, вышел из столовой. Едва он перешагнул за порог, как командир приказал ему:

– Вернись обратно!

Парень повеселее посмотрел на начальника, прошёл мимо него и направился к своему месту, надеясь сесть и продолжить обедать. Но командир тут же затопал на него ногами:

– Куда, кто тебе разрешил садиться?

– Ты же сам сказал мне "вернись"?

– Так ты считаешь, что между словами "вернись" и "садись" нет никакой разницы?

Парень замер на месте, как вкопанный, не зная, что делать. Он не осмеливался идти ни вперёд, ни назад.

– Что там встал, я же сказал тебе иди!

У парня увлажнились глаза, но он ничего не сказал и снова отправился прочь из столовой. Когда новобранец дошёл до порога, то командир опять приказал:

– Назад!

Парень развернулся на месте и спокойно встал.

– Я сказал "назад", почему не садишься на место?

– Между словами "назад" и "сядь на место" есть разница.

– Хорошо! Хорошо усвоил! Садись и поешь, но после обеда пойдёшь караулить вне очереди.

Царай долго смотрел на этого парня, но сказать ничего не мог и умирал от злости. Он не съел и половину своего обеда, но досидел до конца и ждал своих товарищей. Когда поели и вернулись в казарму, то Царай сел на кровать и, опустив голову на руки, погрузился в раздумья. Перед глазами предстала его прежняя жизнь с самого начала, и он тяжел вздохнул. Внимательно разглядывая свою одежду, говорил про себя:

"Если эта солдатская форма и не из железа, то всё равно она ничем не отличается от кандалов".

В этот час Царай понял цену человеческой свободе. Ничего не казалось ему лучше её, и он мечтательно говорил: "О свобода, свобода, человеческая свобода!"

Перед глазами вставали красивые деревья Балкада, кутаны балкарцев, его малыш... Он старался успокоить себя.

"А что, я здесь ради свободы. Сюда потому и пришёл, чтобы получить свободу... Благодаря кандалам свобода, – подумал он и, взглянув на свою солдатскую форму, улыбнулся: "Ха-ха-ха, благодаря кандалам свобода! Как хорошо звучит!"

Затем произнёс прямо:

– Благодаря кандалам свобода! Ха-ха-ха!

Царай сидел спокойно, не двигаясь, а мысли в голове копошились, как цыплята под наседкой, но брови и лицо оставались напряжёнными. Кто смотрел на него, тот бы не поверил, что Царай о чём-то думает, так тихо и спокойно он сидел.

Напоследок перед глазами предстал его маленький сынишка, и он впал в состояние сомнения. Захотелось ему на своём чёрном коне погарцевать от души в поле, свободной бабочкой перелететь с места на место на покосах. Пока в его голове эти мысли сменяли друг друга, тем временем Будзи присел возле него и, толкнув локтём, спросил весело:

– Эй, что скажешь, как жизнь? Видал!

Царай тут же поднял голову, затем ответил Будзи:

– Ну, что тебе сказать, увидим потом, подождать надо ещё.

Будзи достал из кармана кусок хлеба и протянул Цараю:

– Держи, видел я, что ты ничего не ел. Это ни к чему. Если ты не будешь есть каждый раз, когда начальство будет кого-то наказывать, тогда тебе плохо придётся.

– Дело не в наказании, а в том, что у меня их еда вызвала тошноту.

Он положил хлеб в карман и, поглядев по сторонам, сказал Будзи:

– Хорошо, если бы нас никто не увидел, а то и мы получим нагоняй. Но страшно не наказание, страшно то, что человек может не сдержать себя перед ними, а это к хорошему не приведёт.

– Ты прав, – кивнул головой Будзи.

Царай опять погрузился в омут своих горьких дум и печально глядел вниз. Будзи понял его состояние и ничего ему не говорил, однако продолжал смотреть на него с удивлением.

Те, кто ещё были снаружи, начали по одиночке и парами заходить в помещение казармы. Ребята из Овражного, входя, бросали хлеб в сумку Царая и смущённо поглядывали на него. Видимо, во время обеда они заметили, что он почти ничего не ел. Царай сам тоже пришёл в смущение, но ничего сказать не мог. Ему было приятно, что ребята так хорошо к нему относятся, и что он у них пользуется уважением. Когда один из парней опять бросил хлеб в его сумку, тогда Царай уже не сдержался:

– Что случилось, скажите, пожалуйста, зачем столько хлеба, разве я обжора.

– Ничего не случилось, просто хлеба много оказалось. Мы не считаем тебя обжорой.

– Ладно, ладно, ничего, – сказал Царай и похлопал парня по плечу.

– Царай, надо подумать, куда девать эти хлеба, – сказал Будзи другу на ухо.

– Что-нибудь придумаем. Давай-ка мы их выбросим куда-нибудь.

– Так дело в том, что некуда выбрасывать, если их обнаружат, тогда начнут искать нас.

– Ты ведёшь разговоры робкого и напуганного человека. Неужели мы нигде не найдём укромного места, куда бы их можно было выбросить!

– Найдём, почему не найдём, только надо хорошо поискать, чтобы они это место не отыскали. Наши начальники подобны свиньям, всё должны раскопать.

– Если не искать, то и дом свой не найдёшь, это правда, – подтвердил его слова Царай.

Тут ещё один парень принёс кусок хлеба, следом – другой. Царай опять не сдержался:

– Так, так, ребята! Меня ваши куски хлеба не вернут из того света, но то, что вы цените своих товарищей, это очень хорошо.

Сначала смутились оба, потом один из них сумел сказать:

– Ты прав, Царай.

Второй к тому времени нашёл, что добавить к словам первого:

– Я хочу сказать, что жалко Дебола и Быдзеу, но мы ничем не можем им помочь.

После этих слов парни повернулись и направились к своим кроватям.

Сумка наполнилась хлебом так, что даже два куска из неё выпали на пол. Будзи уставился на сумку и, смеясь, сказал Цараю:

– Я же говорил, что этот хлеб принесёт нам неприятности!

– Что случилось, кто-нибудь идёт? – торопливо спросил его Царай.

– Идти никто не идёт, но посмотри на землю, куски уже не вмещаются в сумке и падают на пол. Если начальство это увидит, то дело будет плохо.

– Вместо разговоров встань и вынеси их в своём кармане наружу, отдай их лошадям или собакам, или ещё кому-нибудь, лишь бы они нигде не обнаружились.

Будзи встал и, положив куски хлеба в карман, отправился наружу. Он долго смотрел по сторонам, но не увидел ни собаки, ни коня и, не зная, что делать, бросил куски в туалет. Причём, бросил в одну сторону и их не только найти, а даже увидеть было нельзя. Когда Будзи вернулся в казарму, Царай его сразу спросил:

– Куда ты их дел?

– Спрятал в надёжном месте, где и найти невозможно; я их выбросил в туалет.

– Разве там найти невозможно? Завтра их увидят.

– Нет, никто не увидит, я их бросил в сторону.

После этих слов Царай тоже наполнил карман кусками хлеба и вышел во двор...

Воздух внезапно рассекли звуки свирели... Тут же раздался голос:

– Наружу, все наружу!

Новобранцы высыпали во двор. Их поставили по десять человек и каждой десятке дали одного старшего. После этого всех повели в поле разучивать песни.

Добравшись до места, десятки разошлись по сторонам и занялись разучиванием песен. Ефрейтор начинал петь, и его пение напоминало собачий вой. Затем за ним начинали выть солдаты. Хотя они очень старались, но не могли справиться с песней, и старший стал злиться. Десятки находились далеко друг от друга и слышали только вой ефрейтора. Когда он злился, то начинал ругаться по-русски, а новобранцы тихо и спокойно взирали на него, как взирали бы на волка, который ясным днём шёл бы посреди села. Всё ж, если бы волк проходил мимо них, они бы зашевелились, а на ефрейтора не обращали внимания потому, что ничего не понимали в его песнях.

Царай, Будзи и Касбол втроём попали в одну десятку. Их десятка пробовала петь, однако, из этого ничего не получалось. Когда после долгих стараний разучить песню не удалось, тогда Касбол на ломаном русском языке, жестикулируя руками, попытался объяснить свою мысль:

– Мне ист жнай, адна песна.

Ему было стыдно, что из их пения ничего не выходило.

– Што ета за песнйа?

– Ета када будет немного иврайт вас незайт.

– Давай, давай пасмотрим, что за песня.

Касбол, довольный собой, приложил руку ко лбу и стал припоминать слова песни. Эту песню часто пели в Сибири, и он старался воскресить её в своей памяти. Все, окружив его, ждали, но он стоял в раздумье, и тогда ефрейтор Кулаков спросил его:

– Забыл, что ли?

– Будит, будит, благород! – ответил Касбол и тут же его лицо озарило солнце радости. Он поднял руку и этим дал понять всем, кто находился рядом, что уже готов петь. Его рот потихоньку растворился и оттуда вылетело:

– Сме-е-ел...

Он поперхнулся и замолчал. Но Кулаков снова буркнул ему:

– Что за чорт, если поёшь, то пой!

– Ест у, ест у, благород! – вскрикнул Касбол и принялся петь:

Смел товаричного-а-а

Духом карпет барба

Царста дагоу слабода

Грудум положем себе...

Произнеся последние слова, он тяжело вздохнул и вопросительным взглядом посмотрел на ефрейтора, а глаза его ясно говорили: "Ну как?"

Кулаков спросил солдат, какая из песен им кажется легче для разучивания, и все в один голос ответили:

– Касбола. Касбола песня!

– Ну, тогда будем учить её, только хорошо слушайте.

Ефрейтор посмотрел на Касбола, давая ему понять, чтобы он опять спел свою песню. Касбол важно задрал голову и спросил прямо ефрейтора:

– Как наш песна?

– Ничего, давай петь!

Касбол, растянув свои челюсти в разные стороны, запел изо всех сил. Из-за того, что его песню взяли, он так радовался, что не жалел горла. Его пение доносилось к соседним десяткам, и их ефрейторы завидовали Кулакову, у которого была такая песня. Слышалось далеко:

Смел товарчнога-а

..........репнет барба

..............слобода

.............сабе.........

Чем больше Касбол пел, тем труднее ему было произносить полностью слова, и он выговаривал только окончания слов, но поднимал их высоко, чтобы его голос был слышен другим десяткам.

Кулаков построил свою десятку в два ряда и заставил ходить туда-сюда, исполняя песню. Ребята старались, но долгое время ничего не выходило из их усердия. Только в конце начали осваивать песню, однако слова им не давались. Не удавалось их запоминать при всём старании, да и не могли произносить эти слова, как Касбол, потому, что никто из них не жил среди русских, и никто не был сослан в Сибирь. Кулаков топал ногами, но из его желания ничего не выходило – песня хорошо не шла. Старались до самого вечера и кое-как с большим трудом освоили песню Касбола. Те десятки, что были вокруг, видимо, тоже разучили по одной песне, и стал доноситься их крик. Пели во время движения, шагая в ногу.

Когда солдаты не справлялись с песней как надо, тогда ефрейтор давал время на отдых, чтобы каждый пел, что хотел. Многие желали затянуть песню о Хазби, но сдерживались, опасаясь наказания. Вспоминались Таймураз, Тотраз, Кудайнат или песня старика, но губы были плотно сжаты, нельзя было петь эти песни.

Царай, хотя по-русски говорил плохо, всё-таки старался выучить песню Касбола. Усердствовал потому, что боялся, как бы между ним и начальником не произошёл какой-нибудь разговор. Он сидел отдельно ото всех и про себя учил песню Касбола. Если что-то забывал, тогда спрашивал его самого...

Встали и начали снова петь и стало получаться лучше: ефрейтор был рад:

– Маладцы, маладцы!

Новобранцы и сами не скрывали радости, что у них дело ладилось и занимались ещё усерднее. Чем дальше, тем увереннее звучала песня, хотя солдаты слов её хорошо не знали. Ефрейтор от радости, наверно, немного вырос, хотя время расти у него уже прошло. На сердце Кулакова было весело, и он сказал:

– Вы ещё раз сделайте перерыв, а я схожу к нашим соседям.

Глава четвёртая

Ефрейтор направился к соседней десятке солдат. Он был счастлив и говорил сам себе:

– Какой я молодец!

Кулаков шёл быстро. Ему хотелось поскорее похвалиться перед товарищами. Тотчас же добравшись к соседней десятке, он спросил ефрейтора:

– Как дела? Не выучили ещё песню?

– Чтоб покойник выполз из их дома. "Соловей, соловей" горланят, а больше ничего в песне не понимают, но всё равно ничего, пойдёт, – ему тоже хотелось похвастать, и он к своим словам добавил в конце:

– Маршируют они очень искусно; смотри, сейчас я их заставлю идти.

– Хорошо, я буду смотреть, а ты их веди шагать.

Ефрейтор повернулся к солдатам и скомандовал:

– Равняйсь, смирно!

Новобранцы неподвижно застыли на своих местах, и стали ждать новых приказаний. Ефрейтор опять скомандовал:

– Направо!

Вся десятка резко повернулась направо.

– Вперёд шагом марш!

Все зашагали в ногу. Ефрейтор встал рядом с Кулаковым и оттуда давал команды солдатам, разговаривая с товарищем:

– Видишь, как хорошо шагают?

– Да, идут хорошо, но поют плохо, потом поверни их направо во время ходьбы, – сказал Кулаков. Ефрейтор не удержался и скомандовал:

– Напра-во!

Солдаты резко повернулись вдевятером направо, а вот десятый, который с трудом различал где лево, где право, повернулся налево и столкнулся с соседом. Тут же раздался голос ефрейтора:

– Мать твою, как идёшь, куда идёшь?

Ошибившийся постарался встать как надо, но ефрейтор подозвал его к себе:

– Иди сюда, собачий сын, я с тобой поговорю!

Парень нерешительно направился к ефрейтору. Между тем другие девять солдат стали отдаляться, и ефрейтор им крикнул:

– Правой!.. правой!.. прямо!..

Молодёжь продолжала шагать, а тот, кто повернул налево, предстал перед ефрейтором. Тот его спросил:

– Сколько раз я тебе показывал, как надо поворачиваться?

– Много раз.

– Но всё-таки сколько?

– Несколько раз, – парень забыл, сколько раз ефрейтор показывал ему и поэтому старался уйти от точного ответа.

Ефрейтор твёрдым голосом спросил:

– Сколько раз я тебе показывал, отвечай?

Он посмотрел в сторону шагающих и, увидев, что они далеко уходят, крикнул:

– Стой!

Молодёжь остановилась.

– Раз десять, – ответил провинившийся дрожащим голосом.

– Десять раз?

– Да!

– Тогда смирно!

Парень встал прямо, руки опустил по швам и смотрел на ефрейтора. Тот размахнулся правой рукой и влепил парню пощёчину. Парень покачнулся, и ефрейтор скомандовал ему:

– Стой смирно на месте!

Проштрафившийся встал на место. Ефрейтор размахнулся левой рукой и ударил его по щеке, а сам громко сказал:

– Два!

Когда парень от пощёчин отлетал в сторону, то ефрейтор снова ставил его на место и считал:

– Один, два, три, четыре, пять!

Несчастный упал на землю и попытался встать, но ефрейтор положил на него ногу и приказал:

– Не вставать!

Он стал бить ногой по спине лежащего и считать:

– Шесть, семь, восемь, девять, десять!!! Теперь вставай!

Парень, качаясь, поднялся на ноги, но упал назад...

Оба ефрейтора занялись разговором, а в конце Кулаков стал бахвалиться:

– Мои такую песню разучили, какую ни в одном полку не знают. При ходьбе она особенно хороша.

– Интересно, что же это за песня, которую не знают в полку?

– Есть такая песня, но я тебе не скажу, а то и ты её разучишь, – ответил Кулаков своему соседу ефрейтору. Тот стал настойчиво спрашивать:

– Так, что это за песня?

– Нет, как ты хочешь, так не будет, – уклонился от ответа Кулаков, довольный собой.

– Ты говоришь о песнях, но на свете нет таких диких людей, как эти. Звери они, а не люди. Ходить не умеют, петь не умеют, что они вообще умеют – не понимаю.

Кулаков засмеялся над словами соседа и, словно смотрел на него сверху вниз, бросил снисходительный взгляд в его сторону. Он приподнял высоко брови на некоторое время, постоял так, затем, вытянув указательный палец, начал:

– Для всего есть лекарство, и необходимо только это лекарство. Не зная, какое нужно лекарство, ничего не сделаешь даже в самом простом деле. Всё можно сделать, я это говорю потому, что сам проверял. Попробуй и ты тоже найдёшь средство; только тогда твои десять научатся петь и шагать.

– А ты какое средство нашёл?

– То, что нашёл я, это моё, а ты ищи сам для себя, – сказал, улыбаясь, Кулаков. Сосед стал злиться, но чтобы оправдаться, сказал:

– Военный устав не позволяет думать и искать. Там всё продумано и найдено, только нужно применять это обязательно в жизни.

Произнесённые слова показались ему такими мудрыми, что он даже улыбнулся. Кулаков приподнял плечи, посмотрел в сторону своей десятки и сказал напоследок:

– Ладно, посмотрим завтра, чья десятка будет лучшей. До встречи, мой сосед.

– До свиданья, Кулаков. Увидим чья десятка окажется лучшей.

Кулаков, улыбаясь, вернулся к своим солдатам и первое, что он им сказал, было:

– Петь бо-оо-о!

Он покатился со смеху, но видя, что никто не смеётся, тогда добавил:

– Они шагают так, как ходит осёл тяжёлой рысью под многопудовой поклажей. Одним словом, лучше нас сегодня никто не научился. Ну, спойте ещё. Становитесь по местам!

– Смирно! Напра-во!

Новобранцы резко повернулись и, стоя ровными рядами, смотрели вперёд. Кулаков обошёл их со всех сторон и остался довольным собой. Потом он повернулся в сторону соседней десятки и засмеялся про себя.

– Вперёд шагом марш!

Новобранцы зашагали в ногу. Когда немного прошли, Кулакову захотелось послушать песню:

– Запевай!

Пока Кулаков вёл разговор с соседом ефрейтором, тем временем его солдаты разучили песню ещё лучше и у них получалось хорошо. Ефрейтор слушал песню, смотрел на ходьбу, потом, не удержавшись, крикнул от радости:

– Маладцы, харашо!

К тому времени из казармы донеслись звуки свирели, которые звали в казарму. Кулаков повернул солдат, остановил их и приказал всем десятерым:

– Слышите, если кто-нибудь спросит, кто вас научил петь, то в один голос отвечайте: ефрейтор Кулаков! Вы меня поняли?

Когда солдаты дружно ответили, тогда он их повёл за собой в казарму. Петь им больше не разрешил, боясь, что песню узнают другие. Шёл Кулаков со своей десяткой, и сердце у него от радости прыгало в груди. Он высоко поднимал ногу и резко опускал на землю, подобно возбуждённому барану. Голову задрал так высоко, что из ноздрей свистел ветер. Ему виделось, как офицер похвалит его:

– Маладец!

От этой радости ефрейтор уже ни о чём не думал...

Когда десятки собрались у казармы, офицер остановил их во дворе и, построив в ряд, скомандовал:

– Смирно!

Он прошёл вдоль ряда вниз и на каждом солдате задерживал свой взгляд. Ему хотелось узнать: "Как их научили?" Этот вопрос с макушки его головы глядел внимательно на каждого солдата.

Новобранцы стояли как положено: ни один из них не шевелился, и офицер был очень доволен собой. На сердце у него стало радостно, и он представил себе, как полковник его похвалит, как скажет ему: "Маладец!" Офицер думал о том, какой же ответ он даст полковнику, затем лицо его просветлело:

– Рад стараться!

Он в последний раз оглядел солдат, потом скомандовал:

– Нале-во!

Все резко повернулись, но опять один вместо налево повернулся направо.

– Эй, иди сюда!

Парень вышел из ряда и вытянулся перед офицером.

– Ефрейтор Кулаков!

– Я, ваше благородие! – взяв под козырёк, крикнул Кулаков. – Слушаю вас!

Он стоял перед офицером, ожидая указаний. Офицер указал рукой на оплошавшего солдата и сказал:

– Твои десять хорошо научились поворачиваться, возьми и научи этого тоже.

Хотя у Кулакова никто из десяти не ошибся, всё равно он счёл за честь, что офицер дал ему такое поручение. Ефрейтор опять поднёс руку к виску и коротко ответил:

– Слушаюсь, ваше благородие!

Он повёл солдата за собой, и привёл его в дальний конец двора. А офицер продолжал командовать:

– Смир-но! Напра-во! Нале-во!

Молодёжь красиво исполняла команды, и под конец офицер похвалил их:

– Маладцы!

– Рады стараться, ваше благородие! – в один голос прокричали солдаты, но из-за того, что многие не могли произносить русские слова, получалось так: кто знал, тот говорил, а другие вторили:

– Ау, ау, ау, ау!

Но всё равно получилось хорошо, и офицер остался доволен. Он уже хотел отпустить солдат, но вспомнил про новую работу и сообщил:

– Завтра утром вы все должны почистить пятизарядки так, чтобы они блестели.

Было видно, что офицер говорит не совсем спокойным голосом, но что случилось, этого никто не понимал. Он в последний раз скомандовал:

– Смирно! Разойдись!

Новобранцы направились в казарму. Все ждали ужина.

Со двора доносился непрестанно крик:

– Нале-во! Напра-во! Кругом!

Это Кулаков учил солдата, допустившего ошибку. Ефрейтору хотелось проявить себя перед офицером, и он старался с большим усердием. Кулаков восседал на чурке и оттуда подавал команды. Солдат устал и с трудом стоял на ногах, но всё равно выполнял команды.

Через какое-то время офицер пришёл к Кулакову и стал командовать сам.

– Нале-во! Только рысью!

Солдат начал бежать, но офицеру это не понравилось, и он прикрикнул на него:

– Не бегом, а рысью!

Парень уже не знал, что ему делать, но тут к его счастью свирель возвестила о времени ужина. Офицер всё же скомандовал:

– Стой!

Солдат застыл на месте и стал ждать дальнейших приказаний.

– Нале-во! Напра-во! Нале-во! Напра-во! – быстро начал командовать офицер, затем подозвал солдата:

– Ко мне!

Парень подошёл.

– Если ещё раз ошибёшься, то буду учить тебя так каждый раз. Понял?

– Я больше не ошибусь, – ответил солдат.

Офицер, подобно сплетнику, сообщил ему:

– Пойдёшь один раз вне очереди в караул. Теперь ступай.

– Слушаюсь, ваше благородие! – приложив руку к виску, сказал солдат и ушёл.

Новобранцы, заслышав зов свирели, высыпали во двор, дребезжа своими медными котелками. Каждый бежал на своё место. Окликивали друг друга. Раздался голос офицера:

– Смирно!

Все уже стояли на своих местах, и никто даже не пошевелился.

– Справа налево! Раз, два! – послышалась снова команда.

Когда закончили счёт, офицер построил их по двое и отправил ужинать.

Во время движения несколько раз пробовали запеть какую-нибудь песню, но из этого ничего не выходило – петь ещё не умели. Кулакову хотелось, чтобы его десять солдат спели, но, подумав, он им приказал:

– Никому из вас не петь!

Кулаков с гордо поднятой головой шёл рядом со своей десяткой и с ухмылкой глядел на тех, кто не умел петь.

Пока ужинали, тем временем зажглись лампочки, а на небе вместо нескольких бледных звёздочек сверкали тысячи и миллионы золотых, красивых звёзд.

Месяц помирал от смеха, и свет своих глаз направил на Владикавказ, глядя прямо на главную улицу. Там в обе стороны прогуливались люди, обтираясь друг об друга...

После ужина все явились в казарму, и каждый хотел снять с себя форму, но ждали звуков свирели, без этого ложиться спать не разрешалось. Царай расстегнул ремень, снял башмаки и уселся на кровати.

Несколько начальников торопливо зашли в казарму, огляделись по сторонам, посмотрели на новобранцев и вернулись назад к себе. Тут же загудела свирель:

– Дут-ду-ду-ду-ут! Та-та-та-та-та-та-а!

Она сообщила всем, что пора спать. Солдаты стали раздеваться. В это время кто-то крикнул с дверей казармы:

– Сырхаев Царай!

– Я здесь! – был ответ.

– Сюда!

Царай снова надел башмаки и, подпоясавшись, вышел к зовущему...

Солдаты быстро юркнули в постели и уснули, но молодёжи Овражного не спалось. Их сердца съедал один вопрос:

– Зачем позвали Царая, когда он вернётся?

После отбоя разговаривать было запрещено, и они не прибегали к помощи слов, но хорошо понимали друг друга.

В полночь Будзи вышел во двор и увидел Царая, который стоял караульным у ворот. Протиснувшись боком, Будзи негромко спросил:

– За что?

– Из-за башмаков и ремня, – ответил вполголоса Царай и добавил:

– Иди назад, а то нас заметят.

Будзи резко повернулся и воротился в казарму. Он влез поглубже в свою постель и уснул в тот же час, больше не беспокоясь о Царае.

Глава пятая

Село Каражаевых как-то притихло, подобно зайцу, который от сильного страха присел на корточки под кустом. С полей войны приходили чередой вести одна тревожнее другой. К старшему селения и фамилии Челемету в его гостевую комнату приходили пожилые люди села и слушали вести с войны. Новости узнавали из писем, что присылали их молодые односельчане, находившиеся на фронте. Как и в другие дни, у Челемета сегодня тоже собрались люди. В руках Челемета была бумага, и он, поглядывая в неё, рассказывал новости:

– Карабугаев Сосланбек получил чин полковника, нашего Дафая перевели в осетинский конный полк.

– Это что за чин ему дали, он же молодой офицер? – спросил, не удержавшись, кто-то из стариков.

– Про это здесь ничего не написано, но ты о нём не беспокойся, его очень любят начальники. Они даже не знают его настоящего имени Дафай и называют Данел. Он в почёте у начальства, и сам себя тоже не называет Дафаем, а Данелом, – такими словами Челемет хотел заполучить расположение отца Данела, но это не понравилось старику:

– Челемет, ты старший и извини, но мне не нравится эта новость, связанная с именем Дафая. Нигде не записано в книгах нашей веры, чтобы кто-то из наших людей назвал себя Данелом. Его имя Дафай, какой он Данел?

Челемет бросил на старика тяжёлый взгляд. Пригладив усы, он сказал лениво:

– Это и повод для гнева, и не повод. А знаешь, почему? А потому, что если таки не положено согласно нашей вере, то всё-таки хорошо, что твоего сына любят начальники и поэтому не надо злиться. Когда кончится война, и он вернётся из армии домой, то мы опять будем звать его Дафаем.

– Ты прости меня, Челемет, я не сто́ю того, чтобы из-за меня здесь вели разговор, но мне показалось удивительным дело с именем моего сына, и я поэтому обратился к тебе, – сказал смущённый старик и поглубже погрузился в стул.

В это время дверь комнаты растворилась, и в помещение вошёл удивлённый сын Царая – Куцык. Он, сунув палец в рот, стоял у двери и, направив свои большие глаза на Челемета, смотрел на него исподлобья. Челемет, увидев мальчика, как-то сразу задрожал на месте, и потёр руки друг об друга. Наконец, не сдержавшись, он крикнул на Куцыка:

– Иди отсюда!

Куцык стал неторопливо уходить. Из глаз готовы были брызнуть слёзы, но взгляд мальчика был таким, словно он их сдерживал намеренно. Когда Куцык ушёл, Челемет возобновил разговор:

– Хоть он ребёнок и ни в чём не виноват, но всё равно от его вида у меня болят глаза. Он является свидетельством позора нашей фамилии. Как увижу его, так вся злость вскипает во мне.

– Пожалуйста, Челемет, одно дело.

– Какое?

– Мы недавно отправляли весточку Дафаю. Ничего не слышно оттуда?

– Точных сведений об этом деле пока нет, но как я слышал, осетинскую бригаду отправили на фронт, и он тоже в этой бригаде. Дафай там что-нибудь предпримет.

– Если он сейчас в наши руки не попадётся, тогда уже никогда, – вмешался в разговор сидевший в углу пожилой мужчина с рыжими усами.

– Я не совсем понимаю о чём идёт речь? – спросил кривоногий Магомет, который слыл самым благородным из фамилии Каражаевых, но был обделён счастьем. Он, ещё будучи ребёнком, упал с лошади и сломал ногу. Перевязку хорошо и вовремя не сделали, и нога осталась кривой. И если теперь в селе кого-нибудь хотели подразнить, то без упоминания имени Магомета не обходилось: "Без золы", "кривоногий", "кишка гончей собаки", "длинный, как хворостина". Это всё были клички Магомета. Хотя он был небогат, но всё равно твёрдо придерживался принципов благородства. Магомет обходил дома своих фамильных братьев в своём селе и в других сёлах и так содержал себя и своего серого коня. Тот хорошо усвоил порядок обхода домов, и ему уже не нужна была уздечка. Конь сам направлялся в нужный дом и привозил Магомета прямо к порогу.