Текст книги "Отцы Ели Кислый Виноград. Первый лабиринт"

Автор книги: Фаня Шифман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

* * *

Перед самым окончанием рабочего дня Бенци, прихватив Гидона, решил пойти к боссу и выяснить, что, собственно происходит. А заодно, если получится, от имени всех 15 человек попросить проводить эти лекции с цвето-звуковым сопровождением не ежедневно, а еженедельно.

Мезимотес принял их гораздо менее любезно. Его лицо привычно освещала заготовленная любезная улыбка, которая мгновенно схлынула, как только он увидел, кто к нему пришёл. На миг мелькнуло досадливое выражение, которое он стёр усилием воли, застывшие остатки улыбки словно бы превратились в плавающие в глазах льдинки.

Бенци попытался тактично, тщательно выбирая слова, объяснить боссу просьбу их группы. Но Миней не дал ему договорить фразу, ласково, но и резко оборвав его в тот момент, как только из уст Бенци вырвалось «Арпадофель»: «Прошу меня простить, но я категорически не желаю слушать никакой клеветы на уважаемого и выдающегося сотрудника «Лулиании», имеющего не только перед фирмой, но и перед Эранией, колоссальное количество неоценимых заслуг», – ледяным голосом и с такой же ледяной улыбкой произнёс Мезимотес. Гидон удивлённо спросил: «Каких, например? А то работаем-работаем, и даже не знаем, что рядом с нами трудится выдающаяся личность!» Босс сверкнул глазами, льда и металла в голосе прибавилось: «Заслуги Кобы Арпадофеля столь велики, что я не считаю нужным перед вами об этом распространяться! Я не думаю, что вам будет полезно близко с ними знакомиться. И, между прочим, не советую! Удостоитесь в своё время – и не ранее того!» Ещё холодней и твёрже он процедил: «Я вижу, вы даже сейчас не поняли, что «Лулиания» – уже не та безалаберная и безыдейная фирма, к которой вы успели привыкнуть!

Новая жизнь вступила в свои права, а вы до сих пор словно пребываете в прошлом веке. Ничего с вами не случится, если по полтора часа в день вы будете приобщаться к современной культуре интеллигентного человека в духе современных стандартов!» – «А полтора часа в неделю недостаточно для приобщения к современной культуре интеллигентного человека?» – поинтересовался Бенци. – «Нет, недостаточно!» – отрезал Мезимотес, на его лице отпечатались нетерпение и скука.

– «А разве это не нарушение прав личности?» – «Каких таких прав личности?» – с тем же выражением нетерпения и скуки на лице нарочито монотонно, сквозь зубы цедил босс. – «Самому выбирать себе культурные предпочтения в рамках той культуры, в которой человек вырос, к которой имеет склонность, привычку, тяготение. Как получилось, что сейчас нас насильно тянут в иную культуру, да ещё привязывают это к работе?..» – «Никто никого насильно никуда не тянет! Запомните это, адон Дорон! В Эрании достаточно фирм и рабочих мест, если не по специальности, то в какой-нибудь другой, более или менее смежной области. А если не в Эрании, то в окрестностях, или ещё где-нибудь. У вас в Меирии, или, если хотите, в Шалеме… Никто никого не заставляет работать в престижной «Лулиании», с её прекрасными условиями и высокими заработками. Если вы не хотите приобщаться к нашим новым традициям силонокулла, если вас не устраивает струя подобающей цветовой гаммы – пожалуйста: вас никто не заставляет! И не держит!» – «Что, вопрос ставится уже таким образом?» – ошеломлённо произнёс Бенци, глаза его расширились, а Гидон побледнел. – «Ага! Именно таким! – с ласковой улыбкой, в которой проглядывало торжество, проворковал Мезимотес и легонько ударил ладонью по столу, как бы припечатывая сказанное. – Силонокулл естественно и органично вплёлся в живую ткань здорового организма «Лулиании». Наша престижная фирма – это живой, растущий и развивающийся организм. Невозможно без ущерба для нормального функционирования, позволять себе в процессе обновления оставлять в организме омертвевшие куски чуждой культурной ткани!..» – «То есть как?!

Традиционная музыка уже более не вплетена в живую ткань здорового организма «Лулиании»?

Ей на смену пришёл силонокулл?» – «Извините, адон… э-э-э… Дорон. Покорнейше извините нас, – преувеличенно вежливо проговорил Мезимотес, но в этих его словах, а главное – в тоне, каким они были произнесены, послышалась чуть ли не издевка, – но это так! Надеюсь, вы это запомните и не станете качать потерявшие всякий смысл права личности, застывшей в старом и отжившем!» – ласковым голосом и изобразив одними губами улыбку, заключил Мезимотес, при этом глаза его окончательно превратились в осколки колючих льдинок.

Бенци смутился и неловко пробормотал: «Итак, силонокулл… нынче определяет здоровье или нездоровье живой ткани организма «Лулиании», адони?» – «Именно так, адони!» – «Интересно, очень интересно… Неужели отношение к силонокуллу стало определяющим до такой степени, что может угрожать специалисту, автору важных разработок, увольнением! Разве культурные предпочтения – не личное дело каждого человека?» – раздумчиво произнёс Бенци. Мезимотес как будто пропустил его слова мимо ушей и заключил: «Я полагаю, что дискуссии на темы современной культуры мы перенесём на другой раз, когда вы после нескольких лекций уважаемого адона Арпадофеля будете более к ним подготовлены. Надеюсь, вы оценили моё к вам хорошее отношение: я дал вам возможность отвлечь меня от действительно важных дел, выслушал ваши разглагольствования, не имеющие отношения к тематике «Лулиании», да ещё и… – Миней многозначительно поглядел на часы, висящие над столом, и добавил со значением: – в рабочее время. Идите, работайте. И, хочу надеяться, что вы не позволите себе пренебрегать лекциями, которые уважаемый адон Арпадофель любезно согласился вам прочесть. Запомните на будущее: неприятие струи подобающей цветовой гаммы – столь явное проявление дурного и отсталого вкуса, что не может быть терпимо в интеллектуальном оплоте нашего славного города, каковым с самого своего основания является «Лулиания». Сегодня интеллектуальный символ современности – силонокулл. Это вам на лекциях популярно растолкует адон Арпадофель. Каждый лулианич должен постоянно ощущать моральную обязанность всемерно крепить славный имидж нашей фирмы. Или это уже не лулианич!..» Бенци молча повернулся и вышел от босса, Гидон, поникнув, шёл за ним следом.

«Я одного очень опасаюсь… – сказал Бенци друзьям в заключение своего рассказа о визите к боссу. – Мы все знаем, как силонокулл влияет на некоторых вполне здоровых, но особо восприимчивых к нему, людей. И звучат его пассажи в лучшем случае раздражающе… Как бы кому-то из нас во время лекций плохо не стало… А тут ещё каждый день…» – заключил красный от неловкости и разочарования Бенци.

Назавтра, когда вся компания пришла на обед в кафе, их встретил у двери хозяин и, не глядя на них, пробурчал: «У нас в кафе такой порядок: свою еду не приносить – вообще!.. Хотите сидеть в кафе – закажите наш товар. С принесённой едой – пожалуйста, только до двери!..» Бенци с изумлением посмотрел на товарищей, густо покраснел и спросил: «А кофе, просто кофе попить мы можем? Кофе с пирожком, булочкой…» – «Если при вас нет никакой еды. А раз уж вы берёте так мало, то и долго рассиживать тут я вам не позволю. И шуметь, всякие сходки, сборища устраивать – тоже: у меня уважаемое в Эрании заведение, солидное!» Бенци оглянулся на ребят и взглядом спросил: что делать будем? Гидон взял его за локоть, пробормотал: «Пошли. В скверике перекусим, а завтра придётся термосы приносить. Сегодня придётся чай пить на рабочем месте, каждому по отдельности, или парами-тройками…» – «Если и это не запретят…» – буркнул Ирми.

* * *

Лекции, предназначенные исключительно для друзей Бенци Дорона, сопровождались поначалу достаточно безобидными, но неприятными силонокулл-пасссажами. Но их вкрадчивая агрессивность от лекции к лекции возрастала. К тому же всё это сопровождалось бешеным мельканием разноцветных лент и полос всевозможных цветов и толщины, демонстрируемым на огромном выпукло-вогнутом экране, который установили в знакомом холле специально для этих лекций.

Негромкие, вкрадчивые, и от этого ещё более жуткие звуки и бешеная пляска пёстрых полос и лент как бы пронизывали всё пространство маленького холла, и от этого казалось, что воздуха не хватает. Взрослые мужчины, отцы семейств, делали не очень успешные попытки скрыть друг от друга страх перед каждой очередной лекцией, как будто им предстояла операция без наркоза. Фанфарисцирующие речёвки Арпадофеля были напрочь лишены смысла, это был на удивление бессвязный набор слов, фраз, слоганов – если бы они произносились нормальным голосом и интонацией в академической строгой тишине.

Фанфаразмы Кобы (как их тут же прозвали Ирми с Максимом, о чём почти сразу стало известно всей «Лулиании») звучали на фоне силонокулл-пассажей, непрерывно вгрызающихся в мозг сверлящими завываниями, на которые то и дело накладывался синкопами грохот ботлофона – всё это раздражающе резонировало в подвешенных к потолку стеклянных пластинах. Подневольные слушатели принудительных лекций заметили: чем тише звучат некоторые пассажи, тем кошмарней их воздействие – вкупе с извивающимися во всех направлениях в синкопическом ритме пёстрыми лентами, как бы грозящими опутать присутствующих. Бенци поймал себя на мысли, что он с нетерпением ждёт грохочущего соло ботлофона, воспринимая его, как своеобразный отдых от дьявольски скрежещущего, вкрадчивого взвывания силонофона.

Утопая в позолоченном унитазо-кресле, Арпадофель постреливал туда-сюда косым левым глазом и посверкивал неподвижным, похожим на стеклянно-оловянную пуговицу правым, то громче, то тише погромыхивал фанфаразмами: «Струя подобающей цветовой гаммы… Струится вдоль и поперёк, вверх и вниз, во всех направлениях, по течению и против течения… Её математический закон – замкнутый изогнутый во всех направлениях эллипс, он же… – и повышая голос до крика: – окривевшее кольцо!.. путём сложных преобразований полученное из крутого завитка. Подобающая цветовая гамма изменяется по закону возведённого в степень тройного квадратичного акробатического сальто…» Неожиданно он завывал скрипящим, фальшивым баритоном на какой-то странно-подскакивающий мотивчик (так он изображал пение), повторяя на все лады такие слова: «ЦЕДЕФОШРИЯ»… изваяна из струи подобающей цветовой гаммы!» Последнее слово Куби-блинок пронзительно взвизгнул, так что все сидящие перед ним вздрогнули и невольно подняли глаза.

До сих пор они старались не глядеть на широкое самодовольное лицо, а главное – на его то желтеющий, то зеленеющий, то вспыхивающий чем-то ослепительно-белым левый глаз. «Это каждый может, каждый должен увидеть вооружённым новым знанием глазом, когда «Цедефошрия»… – и снова тот же воющий пассаж, – …раскрывает во всю ширь и мощь своё манящее многокрасочное устье и всеми своими завитками под мелодию фанфар взывает: «Все ко мне, все в меня! Я «ЦЕДЕФОШРИЯ-ОШРИЯ-ОШРИЯ»!!!» Изваяна из струи подобающей цветовой гаммы (снова пронзительный визг)… В «Цедефошрии» бесконечное множество крутых завитков, которые обратным преобразованием порождают… в бесконечном множестве направлений струится струя подобающей цветовой гаммы…» Весь этот поток слов, произнесённых с экстатически фанфарисцирующими интонациями, пугающе сочетался с хроматической гаммой, сверлящей, как древняя бор-машина, взрёвывающей то по восходящей, то по нисходящей. Бенци подумал: «Хроматическая гамма, бесконечно гоняемая на силонофоне, наверно, и есть звуковой аналог дурацкой подобающей цветовой гаммы…» – а голова уже гудела от всей этой цвето-звуковой вакханалии.

Полтора часа первой лекции в сопровождении силонокулл-пассажей, казалось, было невозможно вынести. Произошло то, чего Бенци более всего опасался: почти все, даже молодёжь, испытывали нарастающую, обволакивающую дурноту и сильную головную боль. Гидона попросту вырвало к концу первой лекции, а на второй у него настолько подскочило давление, что пришлось вызвать амбуланс и отвезти беднягу в больницу. Они не знали, что Пительман зорко следит за реакцией аудитории – для этого он специально задействовал особые технические средства, помимо банальных видеокамер и типа детектора лжи.

* * *

Неожиданно для себя самого Ирми, сделал ценное открытие, которое оказало влияние на дальнейшее развитие событий. Когда фанфарисцирующий голос заводил очередной набор не несущих никакой информации фраз (порядок которых, как почти сразу заметила молодёжь, постоянно менялся), и в тот же момент вкрадчиво вступал режущий слух силонофон, Ирми начинал шептать слова какого-нибудь псалма, и ему становилось легче. Не так мучила дурнота, головная боль отступала, да и силонофон словно бы удалялся, затихая и как бы вывинчиваясь.

Естественно, он об этом сказал сначала и без того пострадавшему от лекций Гидону, и сразу же за ним – Максиму. В конце рабочего дня Ирми и Максим поймали Бенци в коридоре: «Нужно поделиться одним интересным наблюдением. Я вас подброшу домой на машине…» – «Спасибо, Ирми…» Когда они садились в машину, Ирми внимательно её осмотрел, чтобы удостовериться, что нигде не установлено скрытых прослушек. Он даже отключил радио, зато включил магнитофон, вставив кассету со своими любимыми спиричуэлз, при этом шёпотом произнеся: «Я уже не знаю, что они будут по этому радио передавать, а вдруг и там начнут фанфарировать что-нибудь столь же осмысленное… В магнитофон они, я надеюсь, ещё не умеют забираться… Ну, и… Спиричуэлз – это не хазанут, не хасидский рок, никто не придерётся…» – криво усмехнулся Ирми. Максим, напротив, необычайно серьёзно посмотрел на Бенци и кивнул. «Ну, что ты, Ирми! Что вы, мальчики! Ну, у Максима русский опыт… Но ты, «американец»!» – «Мы все скоро обзаведёмся русским опытом…» – пробормотал Ирми, глянув на Максима. – «Я понимаю… Куби-блинок с Тумбелем вас, да и нас всех достали! Но не до такой же степени!» – пожав плечами, мрачно ухмыльнулся Бенци. – «До такой, Бенци, именно до такой. Помяните моё слово…» – и Ирми передёрнуло. Когда машина тронулась с места, Ирми, оглянувшись по сторонам, заговорил: «Вы знаете, Бенци, кажется, есть способ хоть как-то смягчить влияние фанфаротория. Даже не знаю, как мне это пришло в голову. В какой-то момент я начал со страхом ждать очередного приступа дурноты и головной боли и тут… начал шептать псалмы, а потом – «Шма». И мне стало гораздо легче. Наверно, надо всем попробовать то же самое!..» – «Или хотя бы тем, кто поверит в этот способ», – прибавил Максим. – «Хуже не будет». – «Ага…

Только чтобы этот тип ничего не заметил», – снова шёпотом вставил Максим. – «Может, защита сработает, если каждый будет про себя говорить свой любимый псалом», – предложил Бенци. – «Да, наверняка», – заключил Ирми.

Машина Ирми въехала на уютную тихую улицу, где жили Дороны. Перед выходом из машины Бенци, впервые улыбнувшись после сегодняшней лекции, сказал: «Молодцы, ребята. Нужно исследовать это явление, мне уже интересно! Я понимаю, что такую возможность эти мерзавцы нам предоставят. Давайте так… Вечером я переговорю с Гиди, остальным просто посоветуем читать псалмы, и ни слова о наших планах. Я ещё не знаю, с какого конца начать. Как что придумаете, скажите… Но – больше никому! Дело очень серьёзное… Меня-то и убеждать не надо». Бенци вышел из машины, сердечно пожав руку Ирми, не заметив, что у калитки стояла Ренана, во все глаза уставившись на Ирми.

Прощаясь с ребятами, Бенци тихо сказал Максиму: «Кстати, а не хотите Ноама привлечь? У него светлая голова и золотые руки!» – «А он и так в деле!» – улыбнулся Максим, помахав рукой сияющим близнецам, которые тоже появились за спиной сестры. Машина Ирми тихо отъехала от дома Доронов, при этом он ласково улыбнулся Ренане, смущённо поглядывавшей на него от калитки, и незаметно помахал ей рукой.

Бенци стоял и задумчиво смотрел ему вслед. В ушах звучал тихий низкий голос Ирми:

«А тебе не показалось, что силонофоны – генераторы поля звуковой агрессии, которое нам внедряют в сознание?..» Бенци не мог с ним не согласиться: «Давно показалось, просто сейчас для такой уверенности ещё больше оснований».

Отцы ели кислый виноград…