Текст книги "Отцы Ели Кислый Виноград. Первый лабиринт"

Автор книги: Фаня Шифман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Когда он этого артиста пару раз видел по телевизору, тот выглядел малость приличнее, во всяком случае, ни татуировки, ни росписей видно не было. То, что увидел сейчас Моти на теле Виви Гуффи, было слишком… даже для него, взрослого мужчины. Он подумал, что, наверно, не стоило им садиться так близко к сцене…

Ему оставалось только порадоваться, что жена и дочь не видят всего этого, в то же время он с немалым смущением и беспокойством подумал о сыновьях-подростках. А те уже смотрели на кумира во все глаза, значит, говорить им что-то было уже поздно, да и бесполезно – слишком внезапно и неожиданно этаким упругим мячиком выскочил расписной кумир на сцену…

Виви дал знак голо-выбритому парню с глазками, похожими на пару стеклянных пуговиц, сидящему за полупрозрачной занавеской небесно-голубого оттенка, и тот старательно, по-детски заиграл нечто, напоминающее настоящую, хотя и простенькую, мелодию на детских же цимбалах, нежный тихий звук которых напоминал колокольчики.

Виви приблизил ко рту микрофон таким жестом, что можно было подумать, что это не микрофон, а соска-пустышка, и затянул высоким тенором:

 
На острове необитаемом
Лёд вековой, нетаянный…
Тишь, только сердца стук,
Единственный слышимый звук.
Тучи над островом низко
Ползут… Хоть в бутылке записку
Послать на землю людей:
«УСЛЫШЬТЕ! СПАСИТЕ СКОРЕЙ!»
Но пальцы замёрзли, бедняги,
И нету бутылки, бумаги,
Карандаша огрызка…
Какая уж тут записка!..
Сердце, мой передатчик,
«SOS» отстучи!.. Иначе
Из белой блокады льда
Не выйти мне никогда…
 

Он пел, а Моти в недоумении думал: «Интересно же мастера силонокулла демонстрируют независимость певца от музыкального сопровождения, даже и такого примитивного: мелодия и ритм – сами по себе, а то, что он поёт (если только это можно назвать пением) – само по себе… Разве что текст нормальный… В остальном же… Наверно, нам, старым традиционалам, этого уже не понять…» Виви закончил свой первый номер и внезапно взвизгнул: «А У НАС ПОЛНО БУТЫЛОК!» Тут же на сцену выпрыгнуло похожее на щепку существо, согнутое, как будто его складывали пополам, но не успели сложить, отдалённо напоминавшее гибрид живого человека с роботом, собранным из старого детского конструктора. Сильно увеличивающие квадратные очки подчёркивали глаза цвета тонкого слоя льда. Если бы не густая курчавая шапка иссиня-чёрных волос, покрывающая голову, являющая собой откровенно диссонирующий контраст с остальной внешностью, он производил бы впечатление чего-то абсолютно бесцветного. Но вот он резко выпрямился, с той же ничего не выражающей миной на лице, без единого звука подняв вверх обе руки в приветственном жесте, и все увидели, какой он худой и длинный.

На сцене возник, как сгустился из воздуха, маэстро, одновременно низко кланяясь во все стороны и подняв торжествующе обе руки. Он пронзительно взвизгнул (его голос был усилен мощной аппаратурой): «Великий, всемирно-известный синьор Куку Бакбукини исполнит свои лучшие композиции на бот-ло-фо-не-е-е!!!» Зал взвыл от восторга: элитариям был известен знаменитый виртуоз Куку Бакбукини.

По «Цедефошрии» тут же покатился громкий шёпот: «О-о-о!!! Синьор Куку Бакбукини!

Ботлофон!» Моти подумал: «А что такое ботлофон?» – но спросить у кого-нибудь постеснялся: до чего же не хочется обнаруживать перед эрудированной и продвинутой публикой свою серость…

Близнецы горящими восторгом глазами уставились на сцену, а Гай поглядывал на отца загадочно и с гордостью, как бы желая сказать: «Смотри и слушай, папа, приобщайся к силонокуллу! Мы уже начали приобщаться… к прогрессу! Теперь ваша с мамой очередь!..» Куку Бакбукини, попеременно сгибаясь почти пополам, и тут же резко разгибаясь, вприпрыжку подбежал к заколебавшейся в одном из многочисленных углов сцены занавеске цвета его глаз, отбросил её, резко выпрямился и… «Цедефошрию» огласил грохот, напоминающий бой огромного количества стекла, отличающийся ломаным, нервно скачущим, подобно насмерть перепуганной кобылке, ритмом. Сидящие возле сцены увидели открывшееся из-за занавески нечто вроде объёмной шторы, выстроенной из множества хаотически направленных в разные стороны бутылок, бутылей, бутылищ и бутылочек. Торжественная какофония бьющегося с оглушительным звоном стекла продолжалась довольно долго… Презентованные администрацией устройства мало помогали. Моти подумал: «Да уж… По нервам эта «музыка» бьёт, и ещё как!.. Не хотел бы я услышать такое ещё раз!..» Наконец, с торжествующей улыбкой нарочито залихватским жестом знаменитый виртуоз исполнил заключительный аккорд, проведя огромной суковатой дубиной по всем многочисленным бутылкам, и тут же занавеска с громким, влажным хлопком вернулась на место.

Никто не успел заметить, куда исчез Куку, потому что на сцене вновь возник, как бы вывинтившись из мутного воздуха, Виви Гуффи и, извиваясь всем телом, тут же затянул:

 
Ползком до ближайшей щёлочки,
Винтом сквозь ушко иголочки…
Свернуться и съёжиться,
Скорчиться —
Ведь стать незаметнее хочется!
Втоптаться в толпу
Не грех!!!
Жаль, что сиё не для всех!!!
 

Фоном для концовки песни послужил оглушительный рёв и свист обезумевших от восторга фанатов. Виви Гуффи поднял обе руки в приветственном жесте и знаками попросил тишины. На помощь ему выскочил Ори Мусаки и завопил на всю «Цедефошрию»:

«Наш обожаемый солист просит тишины! Он понимает ваши восторги и с благодарностью принимает ваше безграничное выражение симпатии и любви, но – продолжим наш концерт!»

* * *

Виви снова вышел на середину сцены и завёл:

 
Я в дом зашёл, на все дома
Послушной КАК-У-ВСЕХНОСТЬЮ похожий,
И глупостей мешок повесил в воздухе,
Как на крючок в прихожей.
И вот причёсанные, завитые мантры– мысли… —
Средь вас уютненько повисли…
А вы сидели, впитывали, поглощали и вдыхали
Кружочки, завитки, спирали —
И привыкали, привыка-али, привыка-али-и-и-и…
И наконец привыкли
Вдохнувши, дружным хором выдыхать,
Высвистывать и снова повторять
Одни и те же мысли… Мысли-и!.. Мыс-сли-и-и!!
 

В ответ – шквал рёва, аплодисментов и свиста. Было видно, что Виви Гуффи устал раскланиваться и ловить швыряемые в него букеты цветов, сласти, фрукты и даже… бутылки коньяка. И вдруг… Исчез, словно растворился в медленно густеющем туманном мареве, незаметно заполнившем сцену… «Цедефошрия» взорвалась оглушительным рёвом и свистом: «Ви-ви Гуф-фи! Ви-ви Гуф-фи!! Ви-ви Гуф-фи!!!» На сцене снова сгустился из мутного марева Ори Мусаки. Он почти безуспешно пытался перекричать беснующуюся публику, надрывался с вымученной улыбкой на лице:

«Уважаемая публика! Прошу спокойствия!!! Мы всего-то меняем декорации! Вас ждёт новая песня в необычном исполнении! Минуточку терпения!!!» Не видя другого выхода, он дал незаметный знак погрузить «Цедефошрию» на несколько секунд во тьму. Даже под открытым небом, даже безлунной ночью там не могло быть абсолютной тьмы, тем более, на столах продолжали мерцать разноцветные фонарики. Но и контраста с раздражающе-ярким светом прожекторов было достаточно для острых ощущений.

Это ещё больше возбудило разгорячённых фанатов Виви Гуффи. В тот момент, когда Концерту Века грозило погружение в непредсказуемую пучину бунта обезумевших от адской смеси восторга с возмущением фанатов, вспыхнул яркий свет. Присутствующие заморгали от неожиданности и на мгновение успокоились – чего и добивались устроители концерта.

* * *

Зрители оцепенели он изумления: в самом центре ярко освещённой сцены возвышалась перламутрово переливающаяся ванна нежно-младенческого цвета, наполненная густой пеной голубовато-розоватых тонов. В ванной возлежал обнажённый Виви Гуффи с микрофоном в руках. Нежным тенором, больше напоминающим женское контральто, он с улыбкой затянул:

 
В ароматной нежной пене
Отдохну душой и телом…
 

И прохладною водою… – и принялся поливать себя водой из неизвестно откуда взявшегося душа. Пена поднялась густой пышной голубовато-розовой шапкой над ванной, почти скрывая артиста, который из-под густой пенной шапки глуховато продолжал:

 
Все свои проблемы смою!
Утоплю их непременно
Хоть на время в пышной пене!
 

И снова, оглушённый и потрясённый, Моти не успел отвлечь близнецов от экстравагантного зрелища.

Не давая публике опомниться, Виви встал во весь рост и, вращая душ в руках, спиральной водяной струёй поливал своё коротенькое, отдалённо напоминающее румяный колобок, покрытое уже упомянутой татуировкой обнажённое тело. Он пел громким голосом под пронзительные колокольчики отчётливо диссонирующего сопровождения:

 
Из туманных спиралей, наощупь неощутимых,
Почти из ничего – Изваяно НЕЧТО!!! НЕЧТО!!! НЕЧТО!!!
Поющее во весь голос, сверкающее ослепительно!
И в этом вечно зыбкая, ускользающая ИСТИНА!!!
 

Слово «истина» завершилось оглушительным звоном разбиваемого стекла, и Виви Гуффи резво выскочил из ванной, подняв розово-голубоватый пенистый фонтан и забрызгав всех, сидящих в непосредственной близости к сцене. Он встал на цыпочки, затем присел, как перед разбегом, подпрыгнул этаким упругим мячиком, ловко приземлился и высоко поднял руки в приветственном жесте. Публика снова зашлась в экстатических воплях.

Моти с беспокойством поглядел на своих мальчишек: их, очевидно, тоже заразило это коллективное безумие. Подпрыгнув мячиком к самому краю сцены, мокрый и голый, покрытый ошмётками оседающей грязно-серой пены, Виви Гуффи завыл ещё более высоким тенором, который то и дело грозил сорваться на петушиный крик:

 
Сидишь на облаке, под тёплым солнцем нежась…
Зевнув, потянешься… И удочку небрежно
Забросишь в море,
Житейскою бурлящее волною…
Мутна волна. То вверх, то вниз мелькает поплавок…
Не знаю, что поймаю на крючок:
Стекляшку, камушек иль рыбку…
Но с лучезарною улыбкой —
Всё в стишок!!!
Снова погас свет…
 

Виви Гуффи, залитый светом мощного прожектора, появился на тёмной сцене, где на чёрном заднике пульсировали блики. На нём была обыкновенная ковбойка, неуклюжим узлом завязанная на пухленьком животике. Он степенно раскланялся с публикой и запел на залихватски скачущий мотивчик под звуки трещоток:

 
Луна блином с горячей сковородки
На небо темносинее упала
И замигала,
Барахтаясь меж туч,
Запутавшись в ветвях больших и малых…
 

С последним звуком Виви Гуффи, широко улыбаясь, ловко запустил над «Цедефошрией» нечто, похожее на детскую летающую тарелку или на огромный блин, и покинул сцену, сопровождаемый бурей бешеного восторга. Куда это нечто улетело, Моти так и не понял.

Ему показалось, что где-то сзади опрокинули столик и начали на пике экстаза бить посуду и ломать кусты. Он в глубине души порадовался, что его темпераментные мальчики подпрыгивают, вопят, свистят, хохочут, стучат по столу и дёргают друг друга за волосы рядом с ним, а не проделывают то же самое, а то и хуже, где-то там, за его спиной…

Моти тихо прошептал: «Ну же, ребята, спокойней, спокойней!» Один из близнецов возмущённо проревел в ответ: «Чёрт побери, dad! Не мешай!!!» Моти уж не стал вглядываться и разбираться, кто именно, он был почти уверен, что это Галь.

Ошеломлённый и оглушённый всем виденным и слышанным, он не знал, как реагировать на такую грубость, которой он никогда ранее не слышал от своих детей…

Снова на сцену вышел Ори Мусаки и, умильно улыбаясь и раскланиваясь на все стороны, объявил антракт. Моти встал и нерешительно посмотрел на продолжающих сидеть вразвалку сыновей.

Он обратился к мальчикам: «Может, пойдём? Поздно уже. Да и голова у меня от этой… э-э-э… музыки раскалывается. Вредно для здоровья слушать такое в чрезмерных количествах…» – «Да ты что, dad?..» – округлил глаза Галь. Моти сердито и удивлённо нахмурился: «Где ты этого нахватался? Почему ты называешь меня dad?» – «Ну… Так все элитарии говорят… – смутившись, потупился мальчишка. – Тимми же тебе сказал! Это по-английски, сейчас так модно… Ведь наши маленькие кузены, наверняка, так зовут Эреза – они же в Австралии живут. А мы собираемся учиться в гимназии Галили. Там всё на самом современном и прогрессивном уровне… э-э-э…

Нам рассказывали…» – «Так вот! – твёрдо отчеканил Моти. – Прошу так ко мне не обращаться! Мы не в Австралии и не в Америке! Я не dad, а папа, отец! Понял, сынок?» – это уже гораздо мягче. Галь сконфуженно буркнул: «Понял…» Гай смущённо смотрел то на отца, то на брата.

Моти вздохнул: «Ладно, давайте поужинаем тут – и домой. Я думаю, мама и Ширли уже ждут нас…» Галь жалобно захныкал: «Ну, па-ап! Ведь ещё будет силонофон! Мы так хотели послушать его вживую!» Гай подвывал и поскуливал в его поддержку…

Тем временем на сцене снова проявился Ори Мусаки: «Я хотел бы предложить уважаемой публике после антракта переключить фильтры на прослушивание космических запредельных композиций великих виртуозов Ад-Малека и Куку Бакбукини!» Публика взвыла: при этих словах маэстро упомянутые виртуозы вывинтились с обеих сторон из скрытой бледно-голубой полупрозрачной занавеской задней части сцены и начали раскланиваться во все стороны между многочисленными колыхающимися драпировками.

Ори Мусаки-сан продемонстрировал сладчайшую улыбку и нежно проворковал: «Кушайте, угощайтесь, дорогие гости «Цедефошрии»!" Моти с некоторой оторопью взглянул на того, кого Ори Мусаки назвал Ад-Малеком, и который степенно раскланивался рядом с Куку Бакбукини, обладателем рекордной худобы и неподражаемой способности складываться пополам. После минутного колебания он принял мужественное решение остаться, чтобы увидеть и услышать, что будет делать на их эранийской сцене эта закутанная в необъятный плащ зловещая и таинственная фигура. Да и нелишне было бы хотя бы прикоснуться к кусочку мира своих мальчиков. Он кивнул сыновьям: «Ладно, посидим ещё чуть-чуть… Кушайте…

Вы же любите это!..» Кумиры эранийских элитариев тем временем испарились со сцены, которая тут же погрузилась во мрак.

* * *

Итак, сегодня Моти предстояло на личном опыте познать, что у крутых фанатов силонокулла в моде композиции, исполняемые на непостижимом музыкальном инструменте, получившем название – силонофон. После антракта снова вспыхнули слепящие прожекторы, и Моти со всё большей опаской взирал на сцену. Он настроил свой фильтр на максимум защиты, то же сделал и с фильтрами сыновей, невзирая на их громкие крики протеста.

На сцене снова проявился Ори Мусаки и выкрикнул торжественным тоном: «Великий, популярный и знаменитый создатель инструмента, называемого силонофон, сахиб Ад-Малек!!!» Публика восторженно заревела и застучала всем, чем можно, по чему только возможно.

Моти ошеломлённо оглядывал публику. Он успел заметить, что Мезимотес сидел, важно развалившись в кресле, и величественно кивал головой, а тот, кого Тимми назвал Кобой Арпадофелем, продолжал постреливать своими постоянно меняющими цвет и косящими во все стороны глазками-гвоздиками и похлопывал ладонями по столу, словно бы отбивая синкопы.

Сбоку, почти вне сферы освещения крохотного синего фонарика на столе, маячило бледное, осенённое загадочной улыбкой, широкое лицо Тимми, спиной к Моти сидела и что-то шептала в свой маленький диктофон Офелия…

Перед взволнованной и предвкушающей неизведанные ощущения публикой внезапно, как из воздуха снова возник великий виртуоз. Диковинное сооружение, которое за ним волокли рабочие сцены, поразило Моти.

Увидев своего кумира и его творение, публика застыла в нервно-экстатическом ожидании. Возбуждённое состояние молодёжи передалось и Моти, вызвав у него повышенную тревожность и внутреннее содрогание. И таинственный Ад-Малек, как всегда, не обманул ожиданий публики…

От ракушки во все стороны расходились нарастающие мощные звуковые волны. Моти успел обратить внимание, что звуки, настойчиво словно бы ввинчивающиеся ему в виски, заползающие куда-то в грудь, под ложечку, и тяжело падающие в живот, не отличаются слишком большой громкостью – скорее всепроникающей вкрадчивостью. Он постарался плотнее натянуть наушники выданного устройства и с преувеличенным интересом, отражающимся в сверкающих оловянным блеском глазах, уставился на сцену.

Моти напряжённо наблюдал за всеми манипуляциями Ад-Малека, но ему так и не удалось уловить, каким образом популярный виртуоз извлекает жутковатые звуки из своего таинственного сооружения. В этом он оказался не одинок: сидящим в зале это не должно было быть доступно.

На сцену выскочил, сгибаясь напополам и снова как бы щелчком разгибаясь, синьор Куку Бакбукини. Ад-Малек, как давеча Виви Гуффи, незаметно растворился. Смекнув, что впавшей в экстаз публике очень понравился его трюк, Куку снова и снова демонстрировал всем присутствующим, как ловко он умеет складываться пополам и снова выпрямляться под еле слышный щелчок.

Снова «Цедефошрию» залили потоки ярчайшего, слепяще-белого, то меркнущего, то снова ослепительно вспыхивающего, света. И океан звука… – и какого!!!.. Это была гремучая смесь шумов: стеклянный бой со скрежетом, в который вкрадчиво заползал негромкий свист, сверля мозг и расползаясь по всему телу, заставляя то и дело внутренне содрогаться от неприятной нервной дрожи. Во всяком случае, так это подействовало на Моти.

Моти приложил неимоверные усилия, чтобы не показать сыновьям и сидящим за соседними столиками юнцам свою слабость, потому что невероятные вкрадчивые силонокулл-диссонансы вызывали у него не просто неприятные, но болезненные ощущения. Он боялся, что каким-то образом эта тайна станет явной для его шефа и для Тимми с его ящеркой. Вон, как азартно она что-то нашёптывает в диктофончик!

У него заныли все зубы, но он мужественно сдержался и не схватился за щёку, только слегка прикусил губу. Ну, а непроизвольная дрожь… так тут все дрожат от возбуждения.

И он снова порадовался, что Рути и Ширли не слышат этого. Он взглянул на близнецов: у ребят, впрочем, как и у большинства сидящих вокруг них ровесников, нервная дрожь, как видно, превратилась в неуёмное выражение экстаза. Это побуждало их то и дело подпрыгивать, размахивая руками, стучать кулаками по столу, пинать то ножки стола, то друг друга, хватать друг друга за уши, за взлохмаченные вихры. Оглянувшись, Моти убедился: так же, и даже ещё более буйно, вела себя вся молодёжь. Его сыновья на фоне остальных выглядели ещё более ли менее пристойно. На Мезимотеса он смотреть боялся.

Улучив момент паузы между композициями, он решительно встал и твёрдо, со злостью отчеканил: «Всё, мальчики! Мы идём домой! На сегодня хватит!» – «Ну, па-ап!..

Ещё что-то будет!.. Мы не хотим уходить!» – нестройно заныли близнецы, а Гай жалобно пробормотал: «А я не доел и не допил…» На это Моти настойчиво откликнулся: «Ничего, мама готовит гораздо вкуснее! Я-то думал: престижный ресторан, то-сё…» – «Но не такое! Таких деликатесов мама готовить не умеет!» – вскинулся Галь. Моти сверкнул глазами и жёстко проговорил: «Между прочим, дома никакая мешанина звуков не портит аппетит. Если вы сейчас не пойдёте, домой будете добираться пешком. Или, не знаю, как. А мы едем…» – с этими словами он встал из-за стола и направился к выходу, не оглядываясь. Поэтому он не видел, каким пронзительным лучом ослепительно белого цвета, источаемым косящим левым глазом, его спину окатил Арпадофель, каким неодобрительно-удивлённым взглядом проводил его босс, как иронически улыбался, то и дело поглядывая на Мезимотеса, старый приятель Тимми. Близнецы встали, понурясь и ворча, и поплелись за отцом.

Лужайка «Цлилей Рина»

Случайно или нет, но с самого начала самые популярные концерты в «Цедефошрии» приходились на пик посещаемости и популярности Лужайки «Цлилей Рина». Так случилось и на сей раз. В тот же день и час в «Цлилей Рина» состоялся концерт любимых артистов – дуэта «Хайханим».

За полчаса до того, как Блохи подкатили к входу в Парк, машины из отдалённых мест уже успели припарковаться на площади перед Парком и на ближайших к нему улицах. Кое-кто из молодёжи, живущей поближе, приезжал на велосипедах. Основная же масса прибывала на автобусах – ехали, как это было принято, целыми семьями.

Шумная, весёлая разновозрастная толпа пешком направлялась в сторону «Цлилей Рина».

Несколько лет назад в Парке было несколько входов – для удобства всех эранийцев и жителей пригородов. Но совсем недавно в целях экономии вход, ближайший к «Цлилей Рина» (которую посещали не только жители Меирии, но и гости из отдалённых пригородов и даже из столицы Шалема и из горного посёлка Неве-Меирии) решили закрыть. Поэтому приходилось желающим посетить концерты «Цлилей Рина» добираться до главного входа в Парк, а оттуда кружным путём – до любимой Лужайки.

Вот из автобуса выбралось семейство Дорон. Первыми лихо соскочили 10-летние близнецы Шмулик и Рувик. Следом Бенци и его первенец Ноам, высокий черноглазый парнишка 14 с половиной лет. Далее старшая дочь, 12-летняя Ренана, завершала же семейную процессию Нехама, за руку которой крепко уцепилась 6-летняя малышка Шилат. Спустя некоторое время они уже со всей шумной толпой подходили к «Цлилей Рина».

Бенци усадил Нехаму и Ренану с Шилат на их обычные места немного справа от сцены, а сам с сыновьями присел рядышком, но поближе к центру.

Публика меж тем устраивалась вокруг ракушки. Родители рассаживали и успокаивали своих неугомонных малышей. Ракушка ярко осветилась, мягкий свет залил всё пространство Лужайки.

На сцену вышли два бородатых крепыша с гитарами. Это был популярный дуэт «Хайханим» двоюродных братьев Гилада и Ронена. Темно-каштановые гривы и светло-рыжеватые бороды обрамляли их улыбающиеся лица. По бокам полоскались на ветру цицит.

Головы их увенчивали глубокие кипы красивого сине-фиолетового оттенка с более светлым орнаментом того же цвета. Не многие обратили внимание, что фиолетовая гамма ненавязчиво господствовала в одежде любимых артистов – и светлые жилетки в клетку затейливых сочетаний всех оттенков фиолетового и лилового поверх ослепительно-белых рубашек, и даже брюки, отливающие то лиловым, то синьковым, то бирюзой. Дочка Бенци Ренана обратила внимание на эту цветовую гамму, которую ненавязчиво рекламировали со сцены любимые артисты, о чём тихо прошептала своей маме. Нехама кивнула, но тут же, сверкнув глазами, предложила старшей дочке уделить внимание не только зрительным, но и слуховым впечатлениям.

Раздались первые звуки: откуда-то сверху полилась нежная мелодия скрипок и флейт.

За полупрозрачной переливающейся лилово-бирюзовым (цвета радостного пробуждения, как это сочетание назвала Ренана) занавеской едва просматривался квартет.

Гилад и Ронен запели. Над «Цлилей Рина» поплыло задорное двухголосие. Исполнив несколько спокойных композиций на слова стихов из ТАНАХа, оба артиста вдруг ударили по струнам своих гитар, словно бы неведомо откуда упавших им в руки. И понеслась над Лужайкой быстрая, зажигательная мелодия, а артисты её подхватили, ритмично, упругими шагами прогуливаясь по сцене и весело поглядывая на внимающих им зрителей, откровенно призывая их присоединиться к их веселью.

«Цлилей Рина» погрузилась в океан искрящегося веселья и неугомонной радости: артисты пели, присутствующие тут же подхватывали, или ритмично хлопали в ладоши.

Публика на едином дыхании воспринимала каждый звук, льющийся сверху и возносящийся ввысь. Волны искрящейся радости расходились кругами всё шире и шире, выплёскиваясь за пределы Лужайки. Как только замолкал ансамбль за полупрозрачной занавеской, певцы ударяли по струнам своих гитар. И пели, пели, пели, непрестанно двигаясь по маленькой сцене в затейливой рамке растений, усыпанных яркими цветами.

Обняв друг друга за плечи, мальчики и юноши образовали кружок и пустились в пляс.

К ним присоединились взрослые, бородатые мужчины, кое-кто со смеющимися, тихонько повизгивающими от восторга малышами на плечах.

Спустя некоторое время несколько девушек, взявшись за руки, цепочкой направились и скрылись за живой изгородью, встали в круг и начали весёлый, зажигательный танец. Ренана схватила за руку стоящую рядом круглолицую девочку-ровесницу с длинной чёрной косой и потащила в круг: «Даси, пошли-и!!!» Сидящие на местах зрители азартно хлопали в ладоши, некоторые начали подпевать, к ним присоединялись новые и новые голоса. Вскоре пели все, и над этим радостным хором гремели сильные, чистые, красивые голоса любимых артистов.

Нехама нежно прижала к себе Шилат, ласково гладила её, и они обе радостно и ритмично хлопали в ладоши. Ренана выглянула из-за изгороди и махнула матери рукой: «Ма-ам, пошли, потанцуем!» Нехама, улыбаясь, покачала головой: «Ты танцуй, доченька, а мы с Шилат посидим…» – но, чуть подумав, наконец, всё же вняла уговорам старшей дочери и ненадолго присоединилась к кругу танцующих молодых женщин и девушек, держа за руку малышку Шилат.

Она вспомнила молодые годы, как они с Бенци бегали по концертам клейзмерской и хасидской музыки, которые устраивались в те времена два раза в неделю то в одном, то в другом небольшом концертном зале Эрании, или в синагогах Меирии – в те годы ещё не было знаменитого эранийского Парка.

Губы Нехамы шевелились, она тихо подпевала и улыбалась, ласково поглядывая на танцующих мужа и сыновей и изредка кидая взгляд на старшую дочку, самозабвенно отплясывающую в кругу своих ровесниц. Шилат вырвала руку, махнула маме и побежала в круг танцующих мужчин к отцу, который тут же подхватил её и усадил себе на плечи. Нехама с радостной улыбкой горящими глазами глядела на особое выражение любовной гордости на лице Бенци, когда он танцевал с младшей дочерью на плечах, одновременно приобняв за плечи близнецов.

До Нехамы вдруг дошло, что звонкие детские голоса её близнецов Шмулика и Рувика красиво вплетаются в голоса артистов. Это они, её талантливые мальчики, её любимые детки!.. Она с тёплой нежностью смотрела на них и думала: а ведь это её папа, рав Давид, увлёк их музыкой, порекомендовал хороших педагогов!

Гилад и Ронен виртуозно перебирали струны своих гитар, Ронен ладонью задорно отбивал ритм. Неожиданно они оба, сверкнув глазами, затянули чарующую мелодию песни, которая в первый момент заставила застыть и замолчать в ошеломлённом восторге танцующих по обе стороны огненной бугенвильи. Тут же к поющим артистам начали присоединяться отдельные голоса, которых становилось всё больше и больше.

Юноши и мальчики снова закружились в танце, успевая хлопать в ладоши.

Дороны кружились во внутреннем малом кругу, и Бенци обнимал близнецов, чистые детские голоса которых весело звенели на всю Лужайку, красиво перекликаясь с голосами Гилада и Ронена. Гилад и Ронен тоже услышали, пристально глянули в направлении поющих близнецов и с улыбкой подмигнули им. Мальчишки покраснели от радостного смущения.

Мелодии сменяли одна другую. Казалось, танцующие, струясь затейливой цепочкой взад-вперёд и по кругу, никогда не устают. Но вот, по заявкам публики, Гилад, отложив гитару в сторону, запел звучным баритоном: «Упорхнув, словно птица из сети».

Эту песню публика знала и любила, поэтому песню подхватили все, кто находился на Лужайке, даже дети 5–6 лет робко подпевали, изо всех сил стараясь правильно выпевать мелодию. Было удивительно, как эти слова и мелодия, их сопровождающая, пробудили необычайное единение всех зрителей «Цлилей Рина». Когда затих последний звук песни, Ронен подошёл к краю сцены и объявил: «Антракт!» Мужчины встали на Арвит (вечернюю молитву). На сцене к ним присоединились и артисты. Многие женщины и старшие девочки, в том числе и Нехама с Ренаной, пошли за живую изгородь.

* * *

Перерыв закончился. Артисты вышли на середину сцены, освещённые ярким светом прожекторов. Раскланиваясь на все стороны и улыбаясь, они проскандировали хором:

«А теперь – сюрприз!..» Оба, взявшись за руки, отошли от края сцены. Гилад, улыбаясь, держал в руках флейту, а Ронен вытащил из-за пазухи и поднял вверх… длинный, витой шофар. Публика замерла. Кое-кто уже откуда-то знал, что Ронен намеревался именно сегодня продемонстрировать свой необычный шофар.

Полились необычные звуки дуэта флейты и шофара. Оказалось, шофар в умелых руках, возле умелых губ способен на неслыханные чудеса. Он гремел грозными, призывными ткиа, и ему вторила, журча и переливаясь, флейта Гилада. А то вдруг он рассыпался удивительно мелодичными шварим, перекликаясь с неожиданно оказавшейся у губ Гилада свирелью. Сочетание звучаний шофара то с флейтой, то со свирелью, навевало ассоциации из глубины веков: картины живописных холмов, по которым весело идут древние пастухи в окружении своих стад под палящим солнцем этой древней и вечной земли. Люди завороженно слушали, погружаясь в магию древних и необычных звучаний. При этом артисты успевали озорно подмигивать близнецам Дорон, которые застыли, раскрыв рты и с нескрываемым восторгом смотрели на них.

Любимые мелодии, знакомые с детства не только слушателям, но и их дедам и прадедам, сменяли одна другую. Вдруг артисты заиграли известную популярную среди эранийской молодёжи песню. Все сидящие и стоящие в «Цлилей Рина» принялись ритмично бить ладонями. Кое-кто, в том числе Бенци, принялись тихо подпевать.

Гилад услышал это и весело улыбнулся и отнял флейту от губ, незаметно заменив её свирелью. В паузе Гилад проговорил, как пропел: «О-о-отлично-о-о-о! По-о-о-йте все, пойте вместе с нами!» Шмулик и Рувик, вопросительно глядя на отца, решились, и в необычное звучание дуэта шофара со свирелью вплелись их чистые детские голоса.

Вскоре запела вся «Цлилей Рина». Вокруг Доронов образовался круг, большие и маленькие снова пустились в пляс. Бенци и Ноам не отходили от близнецов. Когда мелодия отзвучала, артисты исполнили ещё несколько песен по заказу слушателей, которые, казалось, готовы всю ночь не отпускать любимых певцов.

Наконец, Ронен, незаметно положив шофар за пазуху, взял в руки микрофон и заговорил: «Молодцы, ребята! Мы очень рады: вы отлично нас поддержали! А теперь, хаверим, мы хотим вам сказать кое-что важное, что может кого-то заинтересовать.

Наверно, вам известно, что в Неве-Меирии мы открыли музыкальную студию «Тацлилим».

А сейчас мы хотим открыть такую же студию и у вас в Меирии, а там и создать целую сеть студий по всей Арцене. Мы будем принимать мальчиков с 9 лет, проживающих в Эрании и пригородах. Там будет хор, а для желающих и способных ребят – и сольное пение. Для желающих – с 10 лет обучение игре на музыкальных инструментах по выбору: скрипка, гитара, флейта… может, ещё группа ударных; для этого мы хотим привлечь опытных педагогов…» Гилад подхватил: «На базе студии будет организован ансамбль мальчиков, они вместе с нами будут выступать на сцене. В перспективе мы с братом мечтаем создать и ансамбль древних музыкальных инструментов, о которых упоминается в наших Книгах. Ещё есть идея – организовать в Неве-Меирии йешиват-тихон с музыкальным уклоном. Впрочем, я несколько увлёкся: это всё дело будущего… насколько далёкого – посмотрим…» Снова заговорил Ронен: «Мы уже некоторое время сотрудничаем с Институтом изучения древней музыкальной культуры в Шалеме. Там работают мастера, которые при содействии учёных историков и музыковедов, исследователей музыкальной культуры нашего народа изготавливают образцы древних музыкальных инструментов.