Текст книги "Заложники (СИ)"

Автор книги: Фанни Фомина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

53

Верн удивленно отступил назад – и в растерянности пригладил волосы, оставив на лбу и коротких прядях смазанную чернильную полосу.

– Ты?!

Ингар медлил с ответом. Что он хотел сказать? Зачем он вообще сюда пришёл? Чего ждал от этой встречи? Но, как-то помимо воли, он качнул головой, застенчиво улыбаясь, и согласился:

– Я, – и шагнул навстречу.

Мгновение – и Верн притянул его к себе. Ингар неловко ткнулся носом ему в ключицу, руками упираясь в обнаженную грудь. Под ладонью трогательно и отчётливо билось сердце; и Ингар вдруг подумал, что, может быть, зря он так старательно строил из себя оскорбленную невинность – когда последние дни именно этого ему и хотелось – очутиться в этих тёплых, таких сильных руках…

– Что же ты так долго, – выдохнул Верн ему в волосы, сам не веря тому, что менестрель ему не мерещится, что это – действительно он, что он – здесь…

Дверь захлопнулась с негромким стуком. Прижимая любовника к стене, Верн ещё нашел в себе силы на ощупь двинуть щеколду в пазы. А потом он почувствовал, что теряет разум – и не хотел его возвращать.

– Теперь нам никто… никто не помешает, – между торопливыми жадными поцелуями прошептал он, отводя с тонкой шеи Ингара светлые мягкие пряди и согревая губами каждый открывшийся участок кожи.

Ингар запрокинул голову, сам подаваясь навстречу, рефлекторно прижимая его ближе к себе. Его руки беспорядочно шарили по широкой спине Верна, беспрепятственно пробравшись под рубашку.

Тот оторвался от его шеи – всего на секунду; томительно-долгую секунду, чтобы посмотреть в янтарные глаза, насладиться этим взглядом, этой покорностью, этим неприкрытым желанием…

– Чего ты хочешь? – и голос его опять упал на октаву, став хрипловатым и очень откровенным.

– Поцелуй меня, – на сомнения Ингару понадобилось не больше мгновенья, – пожалуйста.

Верн нарочито-медленно склонился к нему. Уже почти касаясь, замешкался – и с восторгом увидел, как юноша сам тянется навстречу, медленно, с сомнением, словно не верит сам себе. Он определенно заслуживал награды. Верн легко коснулся его губами. Ингар был горячим, словно в лихорадке. Но имя этой болезни было «страсть» – и Верн, не удержавшись, со стоном смял его губы, языком пытаясь поймать его нежный, податливый язык, ощущая вкус сладкого вина. Хм-м… его мальчик пьян? Да вроде, нет. Неужто пришлось пить для храбрости, чтобы явиться к нему?

– Я так ждал тебя, – он прервал поцелуй, чтобы сообщить это важное известие, заодно легко прихватив зубами мочку уха, – так ждал, – он вернулся к тонким, покрасневшим от поцелуев губам – уже нежнее, терпеливее, мягче…

Ингар, поддавшись порыву, импровизировал, исследуя тело любовника: легкими короткими движениями он гладил его шею, плечи и грудь, словно задевал струны лютни или арфы, только вместо мелодичного звона было теперь порывистое дыхание и нетерпение, нарастающее в каждом нерве.

Верн чуть отстранился, чтобы скинуть сползшую на локти рубашку и Ингар тоже немедленно стал сражаться с пуговицами. Но Верн осторожно поймал его руки, завёл за голову и прижал к стене. Пальцами скользнув по шее, задержавшись на впадинке между ключиц, он принялся чертить лёгкое кружево узоров по его бледной коже, попутно, одну за другой, как бы невзначай задевая пуговицы, пока полы рубашки не повисли открывшимся занавесом по бокам, дав ему возможность пощекотать нежный живот, вызывая прилив желания смешанного со смехом.

54

Ингар безропотно принимал все правила игры. Прогибаясь под чуть шероховатой ладонью, он следовал её движениям, не пытаясь высвободить руки, беззащитный и доверчивый. Когда Верн наконец отпустил его – чтобы спустить рубашку с плеч и скользнуть по ним языком, он слегка смущенно подался вперёд – целуя в ответ его ключицы и грудь.

Ариверн потерял терпение. Сорвав с любовника рубашку и отбросив бесполезный шелк, он ухватил юношу за локти и потянул на себя, отступая к кровати. Матрац был узким, но много ли им было надо?! Привыкшему к доспеху воину парень казался невесомым. Ингар льнул к нему, как нашкодивший котёнок, раз за разом целуя шею и грудь воина. Его пшеничные пряди разметались, щекоча разгоряченную кожу.

Верну казалось невообразимо пьянящим то, как нетерпеливо юноша трётся промежностью о его бёдра – ритмично, бесстыдно, как будто он всю жизнь занимался любовью с мужчиной. На короткий миг его захлестнули сомнения, но Верн послал их к демонам. Ингар – его мальчик, только его.

Под атласом бриджей его возбуждение было таким же шелковистым, только твёрдым как мрамор, когда Верн коснулся его рукой. Бриджи, словно сброшенная ящером шкура, стыдливо скользнули куда-то под кровать. Ариверн уложил юношу на спину, а сам на минуту поднялся, чтобы избавиться от собственных замшевых штанов. Словно по волшебству, остановившему время, они застыли, лаская друг друга жадными взглядами, наслаждаясь столь не похожей одна на другую красотой.

Ингар не выдержал первым. Разомкнув губы, он прошептал что-то, но Верн его не расслышал, и менестрель, смущенно отведя взгляд, повторил:

– Обними меня!

Ариверн никогда не был поэтом. И всё же, успел поразиться странному ощущению: будто он обнимает невообразимо хрупкое, прекрасное и волшебное существо; лесной эльф, вышедший из предрассветных сумерек, с прохладной, гладкой как лепесток лилии кожей в мелких хрустальных бисеринах росы, вздрагивал в его руках от ожидания и желания.

Он подгрёб подушки Ингару под спину и, не в силах больше сдерживаться, медленно, стараясь не торопиться, вошёл. Менестрель выгнулся дугой и закричал. Верн замер на мгновенье, успокаивая дыхания, потом наклонился и стал собирать губами хлынувшие из лучащихся медовых глаз слёзы.

– Тише… тише. Всё сейчас пройдёт, – уговаривал он, пробегая пальцами по напряженному животу, поглаживая и успокаивая. Это продолжалось целую вечность, но вот болезненная судорога отпустила мышцы, тело снова обрело чувствительность…

55

Верн накрыл тёплой ладонью член Ингара, огладил раз, другой – и услышал, как сбился у того вдох. Юноша был на грани обморока – голова кружилась, воспоминания об острой боли ещё жили в хрупком теле, но распаленная ласками кожа жаждала новых и новых прикосновений. Он протянул руку, коснувшись склоненного над ним лица, разгладил пальцами напряженную морщинку между бровей и в этот момент почувствовал, что боль уже не застилает сознание, что он снова может дышать.

Аривен сделал осторожное движение – и Ингар сначала инстинктивно сжался в ожидании боли, но боли не было. Странное ощущение наполняющейся пустоты накатывало с каждым разом всё сильнее – будто подталкивая к краю пропасти, на дне которой сияют звёзды. Он выгнулся в объятьях Верна и кончил, следом Верн сделал ещё несколько сильных, глубоких толчков и пропустил по телу сладкую судорогу. Мир звенящими осколками полетел в бездну навстречу звёздам.

Раннее утро радовало прохладой и обильной кристально-чистой росой. В воздухе носился пьянящий запах полей, чуть тронутый горечью стареющих листьев – пока не предвещая осень, лишь намекая, что она не за горами.

Отправив Эшту в поля, Рона выжидала, зорко вглядываясь в редеющий над холмами туман. А увидев искомый объект – незамедлительно отвернулась, чтобы, не приведи боги, её не уличили в подкарауливании.

– Ну, что тебе опять неймётся, – вымученным голосом усталого, терпеливого отца, поздоровался Лейральд.

– Ох, как вы меня напугали, – подскочила с травы лэсса. Пожалуй, импровизированная сценка удалась на славу – шагов немертвого она, как ни прислушивалась, разобрать не могла, а вкрадчивый голос, прозвучавший из прохладного тумана, послал по спине испуганный озноб, – вы всегда так незаметно подкрадываетесь!

– Чего ты хочешь?

– Пожелать доброго утра, – Рона захлопала длинными ресницами. Уголок плотно сжатых губ собеседника заметно дёрнулся – кажется, воин с трудом сдерживал гнев, – и попросить прощения, – покаянно склоненная пушистая голова не позволила ей насладиться потрясающей борьбой гнева с ошеломлением на беспристрастном лице, – я хочу извиниться за то, что вечно лезу не в своё дело. Путаюсь у вас под ногами, сую свой нос в чужие дела… вы ведь простите меня?

Лейральд медленно кивнул. Смысл её слов доходил до него с трудом – такой невероятной казалась эта сказочная девочка: он угрожал ей клинком… она пришла просить за это прощения. Мир очевидно катился в тартарары. Усмотрев в его кивке поощрение, лэсса возликовала. Улыбка её была тёплой, осияв сначала серые глаза, потом нежно тронув очаровательные мягкие губы. Ах, эти губы…

– Обещаю: я больше не буду следить за вами.

– Хорошо, – помимо воли, облегченно выдохнул Ральд.

– Не стану мозолить вам глаза здесь, хоть вы и лишаете меня любимых далёких прогулок, – она горестно заломила брови. Лейральд с трудом подавил сочувственный вздох; это не прошло незамеченным – лэсса мысленно потирала руки. Пора было переходить к последней, триумфальной части выступления, а удачные слова всё никак не шли на язык, – и я подумала… я хотела… мм. Лэйральд, может, вы…

– Ну, что?! – не вытерпел тот.

56

– Может быть, вы сами назначите место, где мы будем встречаться? – выпалила Рона.

У него отвалилась челюсть, а лэсса между тем, потупив глазки, продолжала:

– Ведь вы не можете отрицать всё, что произошло. Я буду послушной. Только не покидайте меня, прошу. Лейральд, ведь вы не можете отвернуться от меня после того, что между нами было… – на того было жалко смотреть. Казалось, ещё чуть-чуть, и бедный перекрестится, или совершит какой-нибудь иной, отгоняющий порчу знак. Рона нервно облизнула губы, и потребовала, – поцелуйте меня!

Минуту он стоял, как заколдованный. Потом тень осознания скользнула по жесткому лицу – отразив восторг, непроизвольно засверкавший в серых глазах провокаторши.

– Убирайся, – тихо, стараясь придать голосу обычную бесстрастность, проговорил он, – уходи прочь, идиотка, а то получишь то, за чем пришла!..

– Откуда вам знать, зачем? – тут же вскинула подбородок лэсса.

– Да за что это проклятье на мою голову?! – заорал Ральд, сам не заметив, как навис над Роной, и та немедленно сжалась в комок испуганным котёнком, но взгляда не отвела. Ей и в голову не приходило, что этот непробиваемый истукан выйдет из себя и набросится на неё, – всё шутишь?! Тебе весело, да?

– Не-ет, – ключевая патетическая фраза с постулатом «жить без вас не могу, лучше убейте, или я сама брошусь в Мерь с обрыва» застряла в горле, мешая говорить, мешая думать, как выкрутиться из сложившихся обстоятельств. А говорить было надо – немедленно, срочно, сейчас…

– Тебя забавляет, что можно нарушить сразу дюжину запретов – начиная с дружеского и заканчивая королевским? Тебе смешно?!

– Вам тоже, – голос сорвался, но в еле слышном лепете сквозило понимание. Томительная секунда, затем ещё одна – и Рона, уже совсем растеряв голос, прошептала, – вам ведь тоже смешно!

И Ральд не выдержал. Махнув рукой, мужчина отвернулся, сцеживая в кулак улыбку. И когда он снова посмотрел на неё – он опять был беспристрастен и холоден, только глаза теперь казались живыми.

– Смешно, – деревянным голосом согласился он. Потом, видимо, сам услышав, как это прозвучало, запрокинул голову и расхохотался, подняв с травы ещё сонных полуденных мотыльков, – ты, самодовольная, хитрая, расчетливая… – дальше его красноречие спасовало.

Она стояла прямо перед ним, и улыбалась. Не заигрывая. Открыто и радостно.

57

– Мир? – она протянула ладонь – по-мужски, для рукопожатия.

– Уговорила, – он сжал её тонкие пальцы, и с трудом удержался от желания обнять, или хотя бы похлопать по плечу. Кстати, надо бы узнать, какой остолоп посадил её на единорога?

Сквозь плотные шторы свет пробивался мутно и размыто, комната погружена была в тень. Эйлас неподвижно замер на стуле рядом с кроватью. Казалось, он задремал на минуту и превратился в статую, оберегающую покой спящего. Юноша цветом лица сливался с выбеленными льняными простынями – только тени ссадин выделялись резко и безжалостно, да тёмные волосы разметались по подушке. Во сне он стонал, просыпался на крике, обводил комнату невидящим взглядом, и снова проваливался то ли в сон, то ли в забытьё. Эйлас проверил, не нагрелась ли смоченная колодезной водой тряпка у него на лбу.

– Кто ты? – голос, сорванный и хриплый, был еле слышен даже в плотной тишине раннего утра.

– Моё имя Эйлас, – немедленно отозвался Советник, встрепенувшись на своём жестком стуле, – я присмотрю за тобой. Всё будет в порядке, ты поправишься. Тебя больше никто, никто не посмеет обидеть, – он сомневался, что смысл его слов дойдёт до воспаленного сознания, но полагал, что спокойные слова на родном языке должны хотя бы немного успокоить его…

Тарден снова разлепил разбитые губы:

– Лучше бы я… всё-таки умер, – он устало закрыл глаза. Пальцы, судорожно сжимавшие угол простыни, медленно разжались.

Когда, ближе к полудню, он окончательно пришёл в себя, Эйласа в комнате не было. Тарден наконец осмотрелся, стараясь, впрочем, не шевелиться лишний раз, ибо каждое движение отзывалось болью во всём теле.

За дверью прошуршали мягкие шаги, что-то звякнуло. Дверь в комнату больного открылась, и на пороге возник слуга с кувшином и небольшим полотенцем в руках. Увидев, что он проснулся, он едва не выплескал на себя всю воду; потом качнулся обратно в коридор, говоря что-то быстро и громко, и только после обратился к Тардену, перейдя на ломаный, но понятный язык:

– Господин чувствует себя лучше? Господин чего-нибудь желает?

– Спасибо, – невпопад отозвался друид. Его мутило. Перед глазами всё плыло, но кажется, боль стала чуть легче. Через минуту явился врач.

Ссохшийся, седой как лунь старик, прячущий лысину под белую шапочку, зато с бородой, доходившей до пояса, и заплетенной на конце в аккуратную, истончающуюся косицу. Доктор либо не владел языком, либо не счёл нужным вдаваться в объяснения – общупал более-менее целые участки, осмотрел повязки, перехватившие, как оказалось, левую ногу и плечо, одобрительно поцокал языком, сделал пометки в пухлой обтрёпанной тетради и ушёл.

58

Всё тот же слуга принёс поднос с едой. Тарден героическим усилием заставил внутренности перестать противно сжиматься и отвернулся.

– Ты должен есть, – Эйлас бесшумно прикрыл за собой дверь.

– Не могу, – честно признался юноша, – потом.

– Не можешь, а надо, – сочувственно покачал головой Советник. Он опять приземлился на жесткий стул возле кровати и загремел посудой. Тарден почувствовал сладкий запах листьев асилики, смешанный с чем-то терпким и незнакомым.

Подгребая локтями, он сел, опираясь на подушки и тщась унять головокружение. Когда радужные круги перед глазами отступили, он наконец-то смог рассмотреть гостеприимного хозяина. Эйлас протянул ему чашку.

– Спасибо, – прохрипел он, и протянул бледную руку. Тёплое терпкое питьё приятно было цедить маленькими глотками.

– С тобой всё будет в порядке, – заверил Эйлас, – здесь тебя никто не посмеет обидеть. А когда ты поправишься – мы обсудим, как нам доставить тебя обратно в Руад-Исс и чем возместить тебе ущерб. Ведь я так понимаю, друиды равнодушны к золоту?

Юноша отвернулся. Чашка мелко подрагивала в тонких пальцах с содранными костяшками.

– Тарден, – тихо, успокаивающе и вкрадчиво проговорил Эйлас, – в конце концов, и я тоже виноват в том, что эти кретины так с тобой обошлись. Но не суди по ним обо всех в Хатервинге. Они уже наказаны по всей строгости, если тебя это интересует. А если я могу что-то сделать для тебя – только скажи…

– Ты ничего не сможешь сделать, – прошептал парень, – и ты прав: мне не нужно ни золото… ни дорога в мой лес.

– Что? – не понял Советник.

– Я не могу вернуться, – тихо, обреченно проговорил Тарден.

Эйлас непонимающе сдвинул брови:

– Конечно можешь. За тобой смотрит лучший врач в замке; скоро ты почувствуешь себя лучше и сможешь отправиться домой. Разумеется, воинов для охраны я подберу сам…

– Вы не понимаете, – покачал головой юноша, – мы не должны… мы не можем уходить из леса.

– Почему? Ведь друиды – странствующий народ. Если б вы жили только в лесу – о вас вообще никому не было бы известно.

– Есть обучение. Испытание. И заветы, нарушать которые нельзя.

– Но ведь ты это сделал не по своей воле!

– Не важно, – разбитые губы предательски дрогнули, – теперь это всё не важно, – и он разрыдался, отчаянно, горько, по-детски, выпуская из себя всю боль и обиду, несправедливость последних дней и страх перед бесцветным будущим, где больше не будет ни священной омелы, ни серебряного серпа, ни костра в кругу белых камней. Останется только память – одним из тихих голосов в шепоте листьев.

Эйлас обнимал рыдающего юношу, раз за разом проводя рукой по густо-каштановым волосам, и как заклинание повторял:

– Плачь, малыш, плач. Всё пройдёт, всё будет в порядке, ты поплачь…

59

Неделя пробежала мимо, рассыпая мелкую суету и заботы с той лёгкостью, с которой серебристая лиса машет пушистым хвостом. Но вслушиваясь в оживленное течение очередного утра, Рона вдруг обнаружила, что ей совершенно нечего делать. Ни одного мало-мальски важного поручения от дяди на сегодня ей не досталось, а весь запас запланированных приключений был израсходован ещё позавчера, когда по пути к конюшне ей попался Ингар – так выразительно покрасневший и столь стыдливо отводящий глаза, что она забыла даже сказать что-нибудь колкое. А потом плюнула – и не поехала кататься.

Было во всём этом что-то неправильное. Особенно когда лэрд Ариверн с лёгким поклоном здоровался с ней, безукоризненно-вежливо, но отводя тяжелый мрачный взгляд – щемящей болью отзываюсь воспоминание о белозубо скалящемся нахале, усадившем её на единорога. Надо же было так влипнуть, чтобы красавец-воин у неё за спиной… увёл и трахнул её собственного парня! Где-то подспудно росло и зрело ощущение, что это скорее смешно, чем грустно…

В надежде развеяться она достала с полки припавший пылью учебник по магии. Неприбранная комната нагоняла тоску, у дяди в кабинете слышались какие-то посторонние голоса, на любимой башне между зубцами гулял игривый ветер, задевая страницы – и в поисках укромного места чтобы поучиться, лэсса забрела довольно далеко.

Тихий закуток, скрытый густыми камышами, радовал приятным ощущением защищенности. Здесь она пряталась в детстве, прогуливая нелюбимые уроки, купалась в ледяной воде ручья, впадающего в Мерь; здесь писала неловкие стихи, когда ей было всего четырнадцать, и она впервые отчаянно влюбилась.

Мысли об учёбе скромно почили на раскрытой двести восемьдесят первой странице, под заглавием «наведение тумана: понятие и принципы», Рона блаженно потянулась и скинула лёгкие сапожки. Вода манила свежим холодом и поющим звуком перекатывающихся струй. Этому наваждению хотелось поддаться…

Подумав, она стянула через голову шелковую сорочку, потом оставила на песке неизменные бархатные бриджи и пошла по ручью. От холода заломило пальцы ног. Она рассмеялась и, набрав полные ладони воды, плеснула себе в лицо.

За этим занятием её и застал Лейральд. Нежданный свидетель бесшумно раздвинул рукой камыши, удивляясь, что понадобилось юной лэссе в кустах позади замка… и замер от нахлынувшего восторга. Девушка безмятежно улыбалась, волосы переливались в ярком солнечном свете как чешуя саламандры, а бледная кожа, ласкаемая солнцем, была нежно-золотистой, словно сияя изнутри. Он рад был её увидеть, его неумолимо тянуло к этой вздорной самоуверенной девчонке; его заражала острота её эмоций, спонтанность поступков, живость… просто жизнь. Ральд забрёл сюда по дороге из замка – ему нужно было переговорить с Эйласом, а тот оказался занят. Идея обогнуть замок с теневой стороны, не иначе, была подсказана тем особым чутьём, которое способно привести обладателя именно туда, где ему нужно находиться – чутьём, искусно культивируемым и поощряемым легендарным немертвым командиром – ведь именно оно делало солдат его полка идеальными убийцами.

Лэсса между тем закончила купание, выбралась на круглый серый валун, потянулась, подставляя беззащитное тело ласковому ветру, и при этом так бесстыдно выгнулась, что даже у мёртвого случился бы приступ незапланированного вожделения.

– Доброе утро, – тихий голос вплёлся в шорох камышей. Она чуть не оступилась на своём камне. Руки мгновенно прикрыли обнаженную грудь, взгляд метнулся в поисках опасности. Увидела, узнала, разозлилась на себя и обрадовалась его приходу – всё это в короткую долю секунды.