Текст книги "Бомарше"

Автор книги: Ф Грандель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

"После того как я принял необходимые меры, чтобы уничтожить, не компрометируя себя, этот клубок змей, я занялся более благородными делами, пустился в изучение вопросов, которое приносит куда больше удовлетворения, поскольку мое имя, и только оно, ввело меня в круг людей, принадлежащих к самым разным партиям, и таким образом мне удалось из первых рук узнать все, что касается правительства и нынешнего положения в Англии. Теперь я могу предложить вниманию Вашего Величества очень точные и весьма поучительные наблюдения о людях и здешних обстоятельствах в подробном или кратком изложении.

Я могу дать самое верное представление о положении в метрополии, о ее политике в колониях и о реакции Англии на происходившие там беспорядки; я могу также сообщить, какие это возымеет последствия для обеих сторон, и объяснить, нисколько важны все эти события для интересов Франции; а также определить, на что нам надеяться и чего следует опасаться в отношении наших островов, снабжающих нас сахаром; как обеспечить мир, что неизбежно может привести к войне, и т. д.".

Бомарше отправил это послание и первый отчет десять дней спустя после приезда: нельзя сказать, что он зря терял время. Если я процитировал это письмо, носящее скорее протокольный характер, то лишь потому, что мне надо было найти отправную точку, чтобы показать эволюцию моего героя. Когда он предложил свои услуги или, вернее, заставил ими воспользоваться, он чувствовал себя еще неуверенно и вел себя поэтому весьма обходительно, однако вскоре он осознает, какую важную роль может играть, и потому начинает говорить все громче и громче и в конце концов доходит до того, что дает королю весьма нелицеприятный урок. Но, прежде чем начать наконец оказывать влияние на политические события, служить интересам Франции и изменять расстановку сил в мире – тайно он помышлял лишь об этом, – он был подвергнут еще одному испытанию и одержал победу над драгуном.

В то время в Лондоне трое французов задавали тон общественному мнению: Моранд, г-жа де Годвиль и шевалье д'Эон. До вмешательства Бомарше Французское государство было совершенно бессильно справиться с этим страшным трио. Мы уже видели, как де Ронак превратил браконьера Моранда в самого верного из королевских егерей, дальше мы увидим, как Бомарше, толкнув г-жу де Годвиль в бездну разврата, выведет ее на путь лояльности. С Эоном дело оказалось сложнее. Он был куда более умен, чем Моранд, и, что бы там ни болтали, другого пола, чем г-жа де Годвиль.

Шарль-Женевьев-Луи-Огюст-Андре-Тимоте д'Эон был одной из самых любопытных фигур XVIII века. О нем, как известно, без конца говорили и писали. Надо добавить, что этот капитан драгунов делал все, что было в его силах, чтобы привлечь внимание к своей особе или, выражаясь без экивоков, к некоему своеобразию своей анатомии. Но, смею сказать, игра не стоила свеч. Шарль-Женевьев д'Эон, давайте сразу же рассеем все сомнения, был совершенно нормальным мужчиной. Когда он умер в 1810 году, целый сонм врачей кинулся на его труп, подобно тому как несчастья обрушиваются на бедняка. Но, к их великому разочарованию, они без особого труда констатировали, что имеют дело не с драгуншей. Один из них подписал следующий документ: "Настоящим подтверждаю, что в присутствии г-на Адера, г-на Уилсона и отца Элизе я обследовал тело шевалье д'Эона, подверг его вскрытию и обнаружил при этом, что мужские органы у него нормальны во всех отношениях. Томас Копленд, хирург". А ведь эти врачи втайне надеялись найти доказательства, что Зон гермафродит, потому (я весьма сожалею, что вынужден входить в такие подробности) они и подвергли его самому тщательному осмотру. Будь у врачей хоть малейшее сомнение, обнаружь они хоть какую-то внешнюю или внутреннюю недоразвитость его половых органов, они с радостью и с сознанием исполненного долга принялись бы писать по этому поводу статьи, делать научные сообщения и устраивать конференции. Разочарованные результатом обследования, они все же оказались честны и сообщили то, что видели, убежденные, что раз и навсегда покончили с этой тайной. Но они не учли всевозможных сочинителей легенд, которые знают вкусы своей клиентуры. И теперь еще немало людей продолжают интересоваться тайной" красавца шевалье, хотя слово "тайна" здесь можно употребить лишь по традиции.

Когда Бомарше впервые встретился с Эоном, тому было около пятидесяти. Это был уже немолодой человек. Известно, что мужчины, у которых долго сохраняется юношеский облик, в старости выглядят хуже других. Их кожа покрывается морщинами, черты лица расплываются, краски блекнут. Внезапно Дориан Грей становится похожим на свой портрет. Говорят, это случилось и с шевалье д'Эоном. В двадцать лет его изящество и красота были настолько бесспорными, что его вполне можно было принять за девушку. Ошибиться на его счет было легко. Так как к тому времени он уже успел проявить дипломатические способности, не скрывал своего желания оказывать тайные услуги, а мужества у него было хоть отбавляй, Людовик XV послал его в Санкт-Петербург, где ему удалось получить должность чтицы у императрицы Елизаветы. Если верить слухам, Шарль-Женевьева покорила царицу и уехала только после того, как добилась сближения внешнеполитических курсов России и Франции.

Когда Зону стукнуло тридцать лет и сомнений насчет его пола уже не оставалось, Женевьева вновь превратилась в Шарля, который занимал различные посты в посольствах. На протяжении двадцати лет (или около того) ни у кого и в мыслях не было сомневаться насчет его пола. Шарль "пил, курил и чертыхался как немецкий фельдъегерь"; к тому же, вспыльчивый по натуре, он всегда был готов выхватить шпагу и драться. Непобедимый дуэлянт, он многих убил и многим причинил горе. Поэтому во врагах у него недостатка не было. После парижского договора Людовик XV назначил его секретарем посольства в Лондоне, а затем первым советником при после Герши. На самом деле шевалье д'Эон получил в высшей степени секретное поручение. Король велел ему собрать все предварительные сведения на случай возможной высадки французских войск в Англии. Это значило, что двор полностью доверял ему. Д'Эон всецело отдался выполнению своей миссии, завязывая контакты с членами британского правительства и Георгом III. Некоторые авторы вслед за Гайярде уверяют, что драгун настолько преуспел в своем усердии, что очутился в постели королевы Софии-Шарлотты и, следовательно, является настоящим отцом Георга IV. По их словам, шевалье, чтобы спасти честь королевы, сам пустил слух, будто он женщина. И те же самые "историки" объясняют приступы безумия у Георга III сомнениями, терзавшими его по поводу своего отцовства. Однако, судя по фактам, слух об этом "романе" ни на чем не основан. Ломени, который в него не верил, утверждает, что только одно письмо герцога д'Эгийона, адресованное шевалье, "придает некоторое правдоподобие этой версии", не выдерживающей, однако, критики с точки зрения логики и опровергнутой всеми остальными свидетельствами. В этой сказке, не представляющей ни малейшего интереса, важно лишь то, что до смерти Людовика XV никто и не помышлял принимать драгуна за даму. Зато его жестокая ссора с графом де Герши имеет прямое отношение к, Истории. Конфликт между послом и доверенным дипломатом был неизбежен, поскольку один получал приказы от своего министра, а у другого лежали в кармане письма самого короля, но он не мог их предъявить. В этой двойной королевской игре Герши видел только те карты, которые держал в руках. Поэтому он вскоре счел шевалье человеком, купленным Англией, и пытался найти тому подтверждение, захватив его документы. Собирался ли посол, как утверждает шевалье, отравить его с помощью некоего Трейссака де Вержи? Этого я не знаю. Ясно другое, а именно: оба дипломата не могли больше друг друга выносить и дело дошло до дуэли. Скандал получился весьма серьезный и имел последствия, поскольку сын г-на де Герши публично поклялся, что не покинет этого мира, не отомстив за отца. Людовик XV оказался в весьма затруднительном положении, ему пришлось официально уволить Зона в отставку, однако в письме он просил его тайно продолжать свою миссию. Но тут Людовик XV умер, и, как это часто бывает в подобных случаях, тайный агент Зон, всеми забытый, лишенный связи с родиной, разоренный, потерявший все контакты, превратился в бывшего агента. Но драгун в отставке располагал настоящим сокровищем: письмами умершего короля. Вскоре он решил это сокровище использовать.

Я полагаю, нам было необходимо сделать это небольшое отступление и вернуться назад, чтобы понять, не рискуя ошибиться, какова была природа отношений между шевалье д'Эоном и Бомарше. "Случайно" ли Бомарше встретился с драгуном, как это обычно считают? Не думаю. Я убежден, что Верженн попросил нашего дипломатического курьера принять экстренные меры. Переписка между министром иностранных дел и Бомарше показывает, что предстоящая сделка была как следует подготовлена, поскольку шевалье д'Эон уже сообщил свои условия в письме, адресованном Верженну несколько месяцев назад. Одним словом, драгун, которому надо было кормить семь ртов, требовал от государства около 300 000 ливров; впрочем, часть этой суммы ему просто задолжали – монархия, как я уже говорил, расплачивалась неохотно; при этом подразумевалось, что, как только названная сумма будет ему выплачена, он вернет Франции свое сокровище.

Они встретились в конце апреля или в начале мая, и начались переговоры. "Мы оба, – рассказывал шевалье, – находились во власти естественного любопытства, присущего редким животным, когда они вдруг сталкиваются". У драгуна были все качества, необходимые для того, чтобы понравиться Бомарше. Он был блестящ, забавен, циничен и знал Лондон, как никто. Его повсюду принимали, он пользовался успехом благодаря уму и экстравагантности, только что обогатил свою легенду, придумав, будто он женского пола, и кричал о том на всех углах. Гюден, последовавший за Бомарше в Лондон, познакомился с ним у лорд-мэра:

"В первый раз я встретился с д 'Эоном у Уилкесов. Удивленный тем, что на груди одного из гостей сверкал крест Святого Людовика, я спросил у дочери Уилкеса, кто это такой; она назвала его имя. "У него женский голос, – сказал я. – Видимо, отсюда и возникли все слухи, которые ходят о нем". Больше я тогда ничего не знал. Мне также ничего еще не было известно об отношениях д'Эона с Бомарше. Вскоре я услышал об этом от самого драгуна. В слезах признался он мне (говорят, это было в духе д'Эона), что он – женщина; она тут же обнажила свои ноги, испещренные шрамами – следы ран, которые она получила, когда упала с убитого в бою коня, и по ней, распростертой на земле, умирающей, проскакал целый эскадрон".

Легко себе представить, что в тогдашних салонах все готовы были без устали слушать исповедь старого капитана, который, рыдая, признавался в том, будто он – барышня, и задирал штанину, чтобы показать свои старые раны. Если некоторые, как, например, Гюден, верили ему на слово, другие слушали его развлечения ради. Однако никто никогда не спросил д'Эона, например, почему хирурги в полевых госпиталях, зашивая его раны, не обнаружили, что он дама. Ведь стоило кому-нибудь задать подобный вопрос и получить на него ответ, как игра была бы прекращена. В местах, пользующихся не столь доброй славой, как светские салоны, куда захаживал Бомарше, сопровождая д'Эона, и где он вскоре сделался завсегдатаем и даже подцепил некую болезнь (сами догадайтесь, какую), держали пари по поводу пола драгуна. Были сделаны довольно значительные ставки – на "мистера стерлинга" и "мисс гинею". Чтобы выяснить, кто же выиграл, ждать пришлось долго – до 1810 года.

Не будем вдаваться в подробности переговоров насчет сделки, которые были нелегки, поскольку шевалье никак не мог решиться отдать свое сокровище, не получив полного удовлетворения, то есть выполнения всех своих требований: оплаты его долгов, назначения пенсии в 12 000 ливров и права вернуться во Францию. Больше всего переговоры затянулись из-за этого последнего пункта сейчас мы увидим, почему. Дело в том, что Людовик XVI соглашался на возвращение шевалье на родину только при условии, что тот переоденется женщиной. В письме Верженна, адресованном Бомарше и датированном 26 августа, вопрос, как мне кажется, поставлен совершенно ясно:

"Сколь велико бы ни было мое желание видеть г-на д'Эона, познакомиться с ним и послушать его, не скрою от Вас, сударь, тревоги, не дающей мне покоя. Его враги не дремлют и с трудом простят ему его злословие. Если он приедет сюда, как бы разумно и осмотрительно он себя ни вел, они легко смогут приписать ему слова, нарушающие обет молчания, которого требует король. Опровержения и оправдания в подобных случаях всегда весьма затруднительны и противны благородным душам. Вот если бы г-н д'Эон согласился появиться в женском обличье, все было бы решено. Но, конечно, только он один может принять такое предложение. Однако в интересах его собственной безопасности ему следует посоветовать не проживать во Франции, а особенно в Париже, во всяком случае, в ближайшие несколько лет. Воспользуйтесь моим мнением так, как сочтете нужным".

Из этого письма можно, мне кажется, получить ответ на вопрос, который, естественно, возникает. Почему шевалье д'Эон должен был носить во Франции женское платье? Для современной психологии такое объяснение может показаться странным, но в основе его лежит совершенно очевидная вещь: в мужском костюме д'Эона обязательно убили бы. Анна и Клод Мансерон были совершенно правы, когда писали, что в XVIII веке тайная полиция не убивала женщин. Не вызывали их и на дуэль. И действительно, молодой граф де Герши, который поклялся отомстить за отца, отнесся с почтением к "девице д'Эон", как только она вернулась во Францию. К тому же легко предположить, что, создавая в Лондоне двусмысленную легенду вокруг своего имени, драгун весьма ловко готовил и делал возможным свое возвращение во Францию. Конечно, не надо ничего упрощать. Г-н д'Эон никогда не потерпел бы подобных слухов, не находи он в них какую-то выгоду или удовольствие. Однако в нем не было решительно ничего женственного, если не считать голоса. И нечего думать, будто его странное поведение можно отнести за счет осознанной гомосексуальности. Д'Эон любил женщин, не так чтобы страстно, но только их. Зато он обожал, чтобы о нем говорили, и охотно привлекал внимание к своей персоне. Он был в восторге от того, что ходил этакой живой загадкой и обманывал всех вокруг. Видимо, еще в Санкт-Петербурге вместе с платьем чтицы он приобрел привычку вести сложную игру.

Приведенное письмо, как и многие другие, текст которых столь же ясен, показывает, что ни Верженн, ни Бомарше ни на минуту не поддались мистификации старого драгуна. Но подобные легенды живучи. Иные авторы не разобрались в игре министра и его посланника, которые иной раз в своей переписке писали про Зона в женском роде. Вот, например, Бомарше: "Все здесь говорят, что эта безумная от меня без ума". Или Верженн: "Какой интерес, по-вашему, этой амазонке... и т. д.". Что же касается самого заинтересованного лица, он охотно участвовал в этом маскараде и писал Бомарше, например, следующее: "Между нами никогда не было никаких обязательств; все, что Вы смогли оговорить касательно нашего будущего брака и т. д.". Сам тон этих шуток, как мне кажется, не оставляет каких бы то ни было сомнений. Тем не менее, повторяю, многие историки, и притом весьма солидные, утверждают, что Бомарше обманывался по поводу стареющего драгуна. В этом случае дело обрело бы особую пикантность, и я, уж поверьте, с большой радостью раскрыл бы всю его подноготную, но не могу идти против собственного убеждения и фактов.

Чтобы закончить переговоры с д'Эоном, Бомарше пришлось несколько раз ездить из Лондона в Париж и обратно. Вскоре мы увидим, что у него были и другие основания для личных бесед с Людовиком XVI и Верженном, но он относился к невероятной сделке с д'Эоном весьма ответственно, не забывая, что это – первоочередное поручение. Вот, например, вопросы, которые Бомарше был вынужден задать Людовику XVI, и ответы, которые последний дал за несколько дней до окончательного завершения этого дела, когда условие "женственности" драгуна было уже безоговорочно принято.

"Разрешает ли король носить девице д'Эон крест Святого Людовика на женском платье?

Ответ короля: Только в провинции.

Одобряет ли его величество сумму в 2000 экю, которые я передал этой девице, чтобы она заказала себе женские наряды?

Ответ короля: Да.

Может ли она, в таком случае, полностью располагать своими мужскими гражданскими одеждами?

Ответ короля: Необходимо, чтобы она их продала".

В конце концов сделка все же состоялась, и после последней попытки увильнуть д'Эон передал Бомарше все документы, которыми располагал. Дело было обставлено столь серьезно, что они даже подписали договор: "Мы, нижеподписавшиеся, Пьер-Огюстен Карон де Бомарше, специальный посланец короля Франции и т. д. и барышня Шарль-Женевьева-Луиза-Огюста-Андре-Тимоте д'Эон де Бомон, старшая дочь и т. д." В канун подписания этого документа Бомарше получил от короля письменное разрешение бывшему драгуну сохранить свой военный мундир, каску, саблю, пистолет и ружье со штыком, "как сохраняют дорогие предметы, принадлежавшие любимому существу, которого не стало", и это условие, как и все прочие, было черным по белому оговорено в документе.

Лишившись своего сокровища, драгун больше никому не был страшен. Так как он не спешил вернуться во Францию, его забыли. Ожесточившись, к тому же оскорбленный, видимо, поведением Бомарше, который, выполнив поручение, утратил к нему всякий интерес, д'Эон постарался привлечь к себе внимание, распространяя слух, будто Бомарше прикарманил значительную часть причитавшейся ему суммы. Но на сей раз Бомарше, уже понимающий толк в клевете, принял все меры предосторожности, и шевалье д'Эону пришлось отказаться от этих злобных инсинуаций. Поскольку ума и времени у него хватало, он придумал другие. Окунув свое перо в самую едкую кислоту, он написал Бомарше и Верженну (с жалобой на Бомарше) несколько довольно забавных писем, которые сам читал во всех салонах. Из всех его ядовитых стрел отметим ту, которая, как мне кажется, наиболее точно попадает в цель: "У Бомарше заносчивость ученика часовых дел мастера, который случайно открыл перпетууммобиле".

Самое странное во всей этой истории то, что шевалье д'Эон не воспользовался правом, за которое так долго сражался. Он вернулся во Францию лишь в 1777 году, чтобы сразу же ее покинуть. С присущим ему апломбом он появился в Версале в парадной драгунской форме. Когда ему заявили, что он больше не имеет права на эту привилегию, он явился на следующий день в женском платье. Г-жа Бертен, портниха принцесс, одела его по последней моде. Гримм, которому посчастливилось увидеть драгуна в таком наряде, никак не мог опомниться от этого зрелища: "Трудно вообразить что-либо более невероятное и непристойное, чем девица д'Эон в юбке".

10

Я, БОМАРШЕ

Если Ваше Величество отвергает какой-нибудь

проект, долг каждого, кто к нему причастен,

от него отказаться. Но...

Автор исторического сочинения, желающий сохранить непредвзятость, вскоре убеждается, что легче сдвинуть с места гору, чем опровергнуть сложившуюся легенду. Случай с Бомарше, не спорю, необычный, и правду сказать трудно, потому что она противоречит предрассудкам и предвзятому мнению. Так что же, прикажете искажать факты, чтобы не сойти с рельсов Истории? Либо молчать? Это, как было ясно с первой же страницы книги, не входит в мои намерения. Я с самого начала сказал: роль Бомарше в отношениях между Францией и Англией, с одной стороны, и между Францией и Америкой – с другой, была не только основополагающей, но и решающей.

Во время своего путешествия в Испанию Бомарше вкусил радость политики, не ту, которую испытывают, занимая важный пост или прославляя свое имя, а ту, которая охватывает тебя, когда ты можешь воздействовать на ход событий. Мадрид был его ученичеством. Скорее всего, он потерпел там поражение. В то время Бомарше был еще слишком молод, чтобы держаться независимо с властями и толковать на свой лад полученные приказы, и так торопился добиться успеха, что не мог правильно оценить расстановку сил. В последующие десять лет, которые, как мы только что видели, были необычайно бурными, он много думал, иными словами, работал. Все победы этого человека, кажущиеся нам такими изящными, легкими, неизбежными, на самом деле – результат неистовой работы. Он отдался делам Франции с той же страстью, с какой прежде отдавался часовому делу. В течение десяти лет он пытался разобраться в создавшемся положении и, когда убедился, что нашел нужный ключ, внезапно изменил тон. Короли и министры, которые до той поры слушали его с удивлением и любопытством, стали вдруг относиться к нему как к равному. Убежденный в своей правоте, Бомарше ^больше не прибегал к интригам, чтобы его услышали, просто он заговору громче и увереннее. "Я, Бомарше". Но подлинной пружиной его деятельности была любовь, которую он питал к Франции, любовь настолько сильная, что он отождествлял себя со своей страной. Такое блаженное состояние длилось всего несколько месяцев. Честолюбие большинства политиков вполне удовлетворяется теми должностями, которые они занимают, а деятельность свою они сводят к текущей переписке. Государственных деятелей, которые хотят и могут творить Историю, мало, но все же такие есть. Еще реже встречаются любители – вспомните Фигаро! – которые изменяют лицо мира.

Я все время возвращаюсь к изначальному объяснению. Сын человека из низшего сословия, часто живущий нелегально, под чужим именем, публично ошельмованный, то есть не имеющий никаких гражданских прав, Бомарше будто был приговорен к необходимости доказывать, что он существует вопреки закону, вопреки обществу, вопреки правосудию и что он действительно Бомарше. Этот своего рода "Сизифов бой" вечно надо было начинать сызнова, но за несколько месяцев 1776 года он одержал победу. В тот год на какой-то отрезок времени он был Бомарше, был законным гражданином, был Францией.

В истории любой страны бывают такие благоприятные моменты, когда можно захватить власть. Отставка одних, неспособность или слабость других, всевозможные обстоятельства, то, что мы сегодня назвали бы конъюнктурой, разделение мыслящих людей на кланы, группировки, нейтрализующие друг друга, а зачастую еще и падение нравов – в результате получается, что никто не держит скипетр в руке, и достаточно проявить немного дерзости, чтобы его схватить. Впрочем, можно описать Францию 1775 года более поэтично, сравнив ее со спящей красавицей. В заколдованном замке все погружены в дрему, все предаются пустым сновидениям. Только появление принца может разрушить эти чары. В таких условиях любой, лишь, – бы у него хватило смелости, сумеет разбудить спящую красавицу и овладеть ею. Уже до меня другой человек, который лучше разбирался в этих вещах, подчеркнул эротизм политики, когда вспыхнувшее желание – какой-то призыв, государственный переворот, принятое решение – разом пробуждает нацию и оплодотворяет ее. Но в Истории случается, что принцы не снимают своих масок, и остаются неизвестными. Это торопливые любовники, свершив свое дело, они исчезают.

Парижский договор, которым завершилась Семилетняя война, положил конец французскому господству в Европе. Если наша страна сохраняла первое место как в области демографии, так и в экономике, то Лондон царил уже не только на морях. С 1773 года он водил на помочах весь континент. Снесенные укрепления в Дюнкерке" занятом английскими комиссарами, свидетельствовали об упадке Франции. Провинция Лотарингия, полученная по наследству, и Корсика, приобретенная за деньги, не вернули нам чести, потерянной в Росбахе, Квебеке и других местах. Как всегда во Франции, политическому унижению сопутствовала духовная деградация. Даже язык, который так долго был языком вселенной, казалось, готов был исчезнуть, как исчезал с прилавков бакалейных лавок кофе. При дворе и в высшем обществе столицы свирепствовала англомания. За военным поражением последовала моральная капитуляция. В Версале исполнительная власть, всецело поглощенная борьбой с финансовыми трудностями, не решалась что-либо предпринять. Австрийский клан, действующий по указке печально известного Мерси-Аржанто, вносил свою лепту во всю эту сумятицу. Таково было на первый взгляд положение во Франции после смерти Людовика XV. Но во многих жили еще дух сопротивления и воля к реваншу. Прежде всего в народе, во всяком случае, в некоторой его части, затем в определенных кругах дворянства. Доказательством тому служат манифестации, последовавшие после отставки Шуазеля. Молодой Людовик XVI – это надо сразу сказать – поставил себе задачу вернуть Франции то место, которое она занимала, а именно – первое. Его желание добиться поражения Англии несомненно. Кроме того, несмотря на личные и весьма настойчивые обращения к нему Габсбургов, которые надеялись вовлечь Францию в свои ямперские авантюры, он всегда сохранял по отношению к ним известную дистанцию. Новый король был настолько умен, что назначил на пост министра иностранных дел человека, исполненного страстной любви к Франции, который знал, что возрождение его страны связано с упадком Англии. Но Гравье де Верженна и Людовика XVI сближало присущее им обоим врожденное миролюбие и осторожность. Помимо рассудительности король отличался также пристрастием к добродетели и нравственности как основе отношений между государствами. Фридрих II дал ему верную оценку, сказав: "Людовик XVI почти всегда склонен прикрываться высокими идеалами". Но мечтать о Франции, страстно желать ее возрождения, ничего для этого не предпринимая, – не означало ли это продолжать по-прежнему спать?

Зато Бомарше в Лондоне отнюдь не спал и вел одновременно четыре жизни: он с равной страстью увлекался открытиями капитана Кука и исследованиями в области пульсации крови, вел переговоры о покупке леса для французского флота, занимался с кем попало любовью и набрасывал первые реплики "Женитьбы Фигаро". Но все это было безделицей рядом с его основным занятием политикой. В политике Англия уже не имела от него секретов. Введенный Рошфором в правительственные круги, а Уилкесом в круги оппозиции, он первым обнаружил, что Альбион, достигнув своей вершины, вот-вот готов с нее спуститься. Но главное, глубоко проанализировав конфликт Объединенного королевства с его американскими колониями, он очень быстро пришел к мысли, что, помогая "инсургентам", Франция, которая не в состоянии вести с Англией открытую войну, решающим образом ослабит свою соперницу и тем самым вновь обретет свое первенство. Его рассуждения представляются мне тем более выдающимися, что в них учтен характер Людовика XVI и французских министров, крайнюю осторожность которых мы уже подчеркивали. Достигшего весьма преклонного возраста графа де Морепа вряд ли еще могла увлечь какая-нибудь авантюра; Сен-Жермен в военном министерстве тратил всю свою огромную энергию на реорганизацию армии; в министерстве финансов Тюрго, а за ним Неккер думали только о том, чтобы удержать курс валюты. Верженн и Сартин, более восприимчивые к аргументам Бомарше, были по натуре крайне миролюбивы, а анализ фактов склонял их к умеренной политике; первый, встревоженный примером Шуазеля, больше всего опасался последствий возможного конфликта, второй же с печалью отдавал себе отчет в крайней слабости своего флота. Что касается короля, то он, повторим это еще раз, был раздираем между требованиями добродетели и желанием вернуть Франции утраченное ею место. Уверенный в себе, не сомневающийся в своей правоте и убежденный в том, что способен одержать верх над всеми, Бомарше, действуя всецело на свой страх и риск, проявляя апломб безумца и упрямство гения, сделает невозможное, чтобы вовлечь в свою игру Людовика XVI и Верженна, и в этом преуспеет.

То, что Бомарше взял на себя историческую инициативу втянуть Францию в конфликт, который противопоставлял Англию рождающейся Америке, и играл во всех этих делах, вплоть до заключения Версальского договора, решающую роль, настолько бесспорно, что уже не может служить предметом обсуждения. Я ничего не выдумываю, существуют доказательства, они уже давно находятся в распоряжении историков. Я утверждаю, что в течение нескольких месяцев Бомарше, и только он один, воплощал собой Францию. Но приятно ли признать такую правду? Если думают, что неприлично хотя бы на день, бросить Францию в объятия Фигаро, тогда и в самом деле надо фальсифицировать историю и чествовать маркиза де Лафайета, как это делают вот уже скоро два столетия,

Чтобы добиться нужного решения, надо было убедить Людовика XVI и Верженна. Бомарше занимается этим со все нарастающим напором. С сентября 1775 года он не раз писал королю, чтобы постепенно приучить его к мысли о французском вмешательстве:

"Сир, Англия переживает такой кризис, такой беспорядок царит как внутри страны, так и в колониях, что она потерпела бы полное крушение, если б только ее соседи и соперники могли этим всерьез заняться. Вот правдивый рассказ о положении англичан в Америке; все эти подробности мне поведал житель Филадельфии, только что приехавший из колонии, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию с английскими министрами, которых его рассказ поверг в страшнейшее смятение и ужас. Американцы, готовые выстоять ценой любых страданий и исполненные того энтузиазма в борьбе за свободу, который часто делал маленькую нацию корсиканцев грозой генуэзцев, стянули под Бостоном тридцать восемь тысяч человек, хорошо вооруженных и готовых к бою; осаждая город, они ставят английскую армию перед выбором: либо умереть там с голоду, либо оставить его, чтобы расположиться на зимние квартиры где-нибудь в другом месте, что ей неизбежно и придется сделать. Примерно сорок тысяч человек, столь же хорошо вооруженных и готовых к бою, как и те, о которых я уже говорил, защищают остальную территорию страны, причем в числе этих сорока тысяч нет ни одного земледельца, который бросил бы свое поле, ни одного рабочего, который ушел бы с мануфактуры. В солдаты подались в первую очередь все те, кто прежде занимался рыбной ловлей – промыслом, уничтоженным англичанами. Эти люди считают, что таким путем они мстят за разорение своих семей и за попранную в их стране свободу. К рыбакам, чтобы воевать с общими преследователями, присоединились и те, кто раньше занимался морской торговлей, тоже подорванной англичанами. Армию пополнили и все работавшие в портах – так она получила солдат, боевой дух которых питается гневом и жаждой мести.