Текст книги "Дело Рихарда Зорге"

Автор книги: Ф. Дикин

Соавторы: Г. Стори
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Глава 7. СМОТР ГРУППЫ

За работу, товарищи!

Ленин, 31 декабря 1910 года

Приехав в Токио, Зорге снял номер в «Санно-отеле». Первый его визит был в германское посольство. Новый посол д-р Герберт фон Дирксен еще не прибыл из Европы, однако персонал посольства хорошо встретил Зорге. Похоже, что он действительно с самого начала установил с сотрудниками посольства самые сердечные отношения. По его собственным словам, на дипломатов особое впечатление произвела рекомендация, полученная Зорге от японского посольства в Вашингтоне на имя Амаи Иидзи, главы департамента информации японского Министерства иностранных дел.

«Когда я приехал в Японию, в германском посольстве спросили меня, не знаю ли я кого-нибудь в Министерстве иностранных дел, и мне сообщили, что я могу получить рекомендацию к чиновникам из МИДа. Я с довольно гордым видом ответил, что у меня в кармане есть письмо на имя Амаи и что никакие рекомендации для японского Министерства иностранных дел мне больше не нужны».

На следующий день после визита в посольство Зорге посетил Амаи в Министерстве иностранных дел и был представлен нескольким японским и иностранным журналистам. В те дни Аман был важной фигурой в Японии и считался признанным оратором министерства: каждую неделю он проводил пресс-конференции, которые посещали ведущие журналисты Токио.

Один из них – Мицукадо Аритоми из «Фудзи Симпо», друживший с германским послом, из кожи вон лез, чтобы продемонстрировать Зорге свое доброе расположение. Например, он подыскал ему жилье в «Мегуро-отеле», которое больше устраивало Зорге по цене, нежели «Санно-отель». Чуть позже, когда Зорге уже снял дом в районе Азабу, Мицукадо помог ему переехать, но в те первые дни своего пребывания в Японии Зорге был настороже: у него вызывали подозрения даже такие жесты доброй воли. Он пришел к выводу, что Мицукадо, вероятно, работал на городскую полицию, поскольку именно он познакомил Зорге с японцем, бывшим социалистом, говорившим по-русски. По привычке, оставшейся неизменной во все время пребывания Зорге в Японии, он притворился, что не знает русского языка.

Справедливо было в данном случае это подозрение или нет, Зорге был прав в своей уверенности, что за всеми его передвижениями, как и за передвижениями всех остальных иностранцев, неусыпно следила полиция и ее агенты. Он чувствовал, что необходимо действовать с величайшей осторожностью. Никакой серьезной разведывательной работы быть не может до тех пор, пока не подберется дееспособная группа помощников и пока он не познакомится с ситуацией в стране в целом. Для этой цели Зорге начал собирать коллекцию книг о Японии, и коллекция эта со временем выросла в библиотеку, содержавшую более тысячи томов.

В начале октября он был готов к встрече с радистом «Бернгардом», с которым последний раз встречался в Берлине. «Бернгард» только что прибыл в Японию вместе с женой (как «м-р и м-с Вендт») и поселился в пригороде Йокохамы, назвавшись бизнесменом. Когда они встретились в вестибюле «Империал-отеля», Зорге сказал «Бернгарду», что тот должен, не теряя времени, установить радиопередатчик у себя дома, а затем встретиться с третьим членом группы, югославом Бранко Вукеличем.

В ходе предварительного следствия, проведенного японской полицией, Зорге утверждал, что во время его пребывания в отеле «Ноаллис» в Париже, где он останавливался на пути в Шербур из Германии, связник позвонил ему и сказал, что «некто Вукелич» уже устроился на квартире в районе Бунка[51]51
  Однако позднее Зорге изменил свои показания. На суде выяснилось, что эта деталь о контакте с Вукеличем была обговорена еще до отъезда из Москвы и что в Москве его информировали о том, что Вукелич может оказаться в Японии еще до того, как он (Зорге) доберется до Токио.


[Закрыть]. Район Бунка представлял собой комплекс служебных квартир, расположенный примерно в четверти часа езды на такси от «Империал-отеля». По указанию Зорге «Бернгард» позвонил Вукели-чу домой, чтобы удостовериться, что Вукелич действительно живет там, а затем отправился на встречу с ним в район Бунка. На квартире Вукелича состоялся диалог в духе членов секты «дзен»:

Бернгард: Вы знакомы с Джонсоном?

Вукелич: Да, я знаю его.

Бернгард: Я сам не Шмидт, но он послал меня.

После чего Бернгард ушел.

На следующий день Зорге, довольный тем, что его человек на месте, отправился сам на встречу с Вукеличем. Однако после первой же встречи Зорге расстроился, найдя Вукелича нездоровым и без средств. Не самое благоприятное начало для сотрудничества…

Бранко Вукелич в то время был молодым человеком двадцати девяти лет. Любопытный ход событий привел его, его жену и маленького сына из Европы в квартал Бунка в Токио. Вукелич родился в августе 1904 года в городе Осиеке в Хорватии в семье офицера австро-венгерской армии[52]52
  Протоколы следствия по делу Вукелича не найдены. Существует лишь неполная, но существенная часть заявлений или признаний, сделанных Вукеличем следователю, ведущему его дело. В основном из этого источника и взяты следующие отрывки. Недавно в югославском ежемесячном журнале «Ревью» в октябре 1964 года появилась статья, содержащая новый биографический материал о Вукеличе.


[Закрыть] . Детство его прошло в гарнизонном городке империи. В 1918 году семья переехала в Загреб, где Вукелич пошел в школу. Новое югославское государство появилось в результате первой мировой войны в атмосфере интеллектуального брожения и споров, и Вукелич, подобно многим своим приятелям-студентам, попал под влияние как национализма, так и левой идеологии[53]53
  На самом деле он был ортодоксом сербского происхождения.


[Закрыть]. Еще в школе он присоединился к группе, называвшей себя Прогрессивный дарвинистский клуб, и прошел через распространенную в то время болезнь юношеской революционности.

В 1922 году югославский министр внутренних дел был застрелен молодым коммунистом, которого впоследствии казнили. Из опубликованных воспоминаний матери Вукелича мы узнаем, что этот жестокий эпизод стал глубоким эмоциональным ударом для ее сына. Услышав о смертном приговоре юному террористу, Бранко пришел в нервное возбуждение и слег в постель, а спустя несколько дней положил букет красных гвоздик на свежую могилу на Загребском кладбище. Свои чувства он выразил в серии записок, отражавших его муки и осуждавших жестокость югославской полиции по отношению к политическим заключенным.

Закончив среднюю школу, Вукелич поступил в Загребскую академию искусств. Здесь он вступает в студенческую коммунистическую фракцию Марксистского клуба студентов университета и принимает активное участие в частых стычках с полицией – к безмерной тревоге его матери. По крайней мере однажды, похоже, он попадает под арест.

Бранко счел благоразумным ненадолго покинуть страну и провел несколько месяцев в Брно в Чехословакии, где, по словам его матери, «продолжил подпольную партийную деятельность». Одновременно он поступил на факультет архитектуры университета в Брно, но, проучившись два семестра, вернулся в Загреб.

И миссис Вукелич вновь пришлось переживать по поводу политической активности ее сына. Она к этому времени уже разошлась с мужем и в 1926 году переехала в Париж вместе с Бранко и двумя дочерьми. В Париже Бранко стал студентом Сорбонны. Югославская полиция, должно быть, передала досье на него французским коллегам, поскольку в Париже он вновь дважды подвергался аресту. В своих показаниях японцам Вукелич утверждал, что по просьбе матери порвал в то время с югославскими коммунистическими группами. Компартия Югославии была запрещена после убийства министра внутренних дел в 1922 году и вскоре раскололась на две враждующие фракции. Политические взгляды молодого поколения югославов отражали тревожные проблемы, стоявшие перед новым унитарным государством, впервые в истории собравшим под одной крышей сербов, хорватов и словенцев. Оппозиция существующему белградскому правительству включала в себя как коммунистические, так и непримиримо сепаратистские элементы. Эти группы объединялись в разнообразные подпольные образования, такие, как Марксистский студенческий клуб в Загребе. Некоторые из современников Вукелича к концу 1941 года поддерживали контролируемое осью Рим – Берлин – Токио «Независимое государство Хорватия».

Согласно появившейся в октябре 1964 года в югославской прессе статье, поворотным пунктом в жизни Вукелича во Франции стала его встреча с полковником де ля Роком, братом лидера «Кагула» – экстремистской фашистской и террористической организации. Учитывая предыдущие связи Бранко с подобными личностями и группами в Югославии, факт этот уже не кажется столь удивительным, каким мог бы показаться на первый взгляд. Однако во время следствия, проведенного японской полицией, Вукелич ни словом не обмолвился об этом эпизоде. В статье утверждалось, что благодаря де ла Року, личным секретарем которого он стал, Вукелич вошел в деловые круги Парижа. Возможно, что именно влияние де ла Рока способствовало тому, что Бранко стал сотрудником компании «G6nerale de l’Electricit6» – факт, который он признал перед японцами.

Из опубликованных в югославской прессе материалов следует, что Вукелич действительно выполнял инструкции коммунистов, проникая в круг знакомых де ла Рока. Однако нет больше никаких свидетельств, которые бы подтверждали или опровергали данное предположение.

В январе 1930 года, отдыхая на морском курорте на атлантическом побережье Франции, Вукелич познакомился с девушкой-датчанкой Эдит Олсон, в которую он влюбился. Позднее они поженились, и у них родился сын, которого назвали Поль.

В августе 1931 года Вукелич вернулся в Югославию для службы в югославской армии, одновременно уволившись с работы в Париже. Военная служба, однако, продолжалась недолго, поскольку в ноябре он был комиссован из-за болезни. Вместе с матерью Бранко отправился на юг Франции подлечиться и лишь в январе вновь воссоединился с женой и сыном в Париже и принялся искать работу, поскольку его прежняя фирма не могла взять его обратно.

Вернувшись в Париж в конце января 1932 года, «он стал вести странный образ жизни. Он никуда не выходил, кроме как для того, чтобы посетить по каким-то делам Барона (полковника де ла Рока). Раз в месяц он встречался с «Иваном», с которым вел долгие конфиденциальные беседы. Он с необычным старанием начал изучать фотографию и собрал дома радиоприемник, а также занялся журналистикой и стал писать для некоторых газет».

В своем заявлении японской полиции Вукелич не упоминает о таинственной фигуре «Ивана», утверждая вместо этого, что однажды, когда он искал работу, в одном из кафе Латинского квартала, которое часто посещали югославские студенты, он столкнулся с двумя старыми друзьями из Загреба. Один из них, по имени Клейн, был членом Загребского марксистского клуба. Другой, человек по имени Будак, также принимал участие в работе клуба, хотя Вукелич больше помнил его как хорватского сепаратиста. Более того, оба учились вместе с Вукеличем в старших классах школы в Загребе[54]54
  Вполне вероятно, что друзьями Вукелича были Хьюго Клейн, позднее знаменитый загребский психоаналитик, и Мило Будак, хорошо известный как представитель крайне правого крыла хорватских политиков и министр образования в «Независимом государстве Хорватия» после 1941 года.


[Закрыть].

Клейн и Будак сообщили Вукеличу, что они сбежали через горы в Австрию, когда правительство Югославии развернуло массированную кампанию против коммунистов в 1929 году.

В последующие дни Вукелич часто встречался с этими друзьями. Некоторые даже подозревали, что в его семейной жизни было далеко не все ладно. Ни Клейн, ни Будак ни разу не были у него дома – неизменно Вукелич бывал у них на квартирах. Он рассказал им о своих неудачных поисках работы и об опыте службы в югославской армии. Друзья посочувствовали и пообещали помочь ему найти работу. Со своей стороны, они попросили его написать автобиографию, обратив особое внимание на короткий период военной службы.

То, что представил друзьям Вукелич, в действительности являлось частично произведением биографического характера, частично политическим отчетом объемом шестьдесят машинописных страниц, большая часть которого была связана с анализом положения в югославской армии. Вукелич подвел итог следующими словами: «Я описал те демонстрации, которые мы осмеливались организовать в армии, а также и другие случаи, свидетелем которых был сам или о которых слышал. В заключение я описал все те классовые и национальные противоречия, что разделяли офицеров, поскольку некоторые офицеры были сербами, а некоторые хорватами. Те офицеры, что служили во время великой войны 1914–1918 годов, были родом из сельской местности; но многие более молодые офицеры были выходцами из класса буржуазии. Я обсудил и проанализировал их психологию».

В последующие две-три недели, пока Клейн и Будак читали этот документ, югославская пресса публиковала отчеты о волнениях в загребском гарнизоне, некоторые офицеры которого были арестованы по обвинению в подрывной деятельности против правительства. Клейн похвалил Вукелича за содержательность и аналитичность написанной им автобиографии. Человек, который может так писать, сказал он Вукеличу, не должен беспокоиться о том, что не найдет работу. Так или иначе, Клейн собрался отправить рукопись Вукелича в «Іпргесогг», печатный орган Коминтерна, а когда Вукелич шутливо запротестовал, Клейн заверил его, что отчет окажет большую помощь «движению» – имея в виду Коминтерн.

Нет сомнений, что в похвале Клейна присутствовали некоторые элементы лести, однако, вполне вероятно, что отчет действительно произвел на него большое впечатление. Вукелич неплохо владел и речью, и пером, а его знание югославской армии основывалось, в конечном счете, не только на собственном кратком опыте военной службы и детских наблюдениях ребенка, выросшего в офицерской семье. Вукелича, высокого, плотного сложения мужчину, в Японии часто принимали за бывшего кадрового военного. Во всем его облике всегда присутствовало нечто неуловимо военное.

С этого момента Клейн начал давить на Бранко с тем, чтобы заставить Вукелича принять активное участие в работе на Коминтерн, неустанно повторяя при этом, что годы бездеятельности со времени его разрыва с коммунизмом можно считать «скорее отпуском», чем «дезертирством». Вукелич, однако, поначалу отверг предложения Клейна, говоря, что он больше не верит в коммунизм и утратил веру в перспективу близкой революции. У него не было никакого желания участвовать в агитационной и пропагандистской работе югославской или французской коммунистической партии. Да, он признавал теоретическую возможность «построения социализма в одной стране», однако сомневался, будет ли такое построение успешным. По его мнению, более верояг-ным представляется вариант, при котором Россия скатится к обществу, контролируемому системой государственного капитализма и управляемому привилегированным классом бюрократов и генералов.

Однако Клейн не слушал этих возражений. Он заставил Вукелича признать, что существует некая вероятность мировой революции при условии сохранения мира и успешного выполнения сталинского пятилетнего плана. Он упирал на то – и это помогло Вукеличу принять решение – что главная задача Коминтерна – помочь Советскому Союзу сохранить мир во всем мире, что позволило бы русским построить социализм в их стране.

Вукелич сменил аргументы и принялся нападать на Коминтерн за его интеллектуальную скудость, приводя в качестве примера высказывание в газете «Юманите» о том, что немецкие социал-демократы виновны в подъеме фашизма. На это Клейн возразил, что сам аргумент, приведенный Вукеличем, подтверждает, что «новая организация», на которую-де они с Будаком работают, нуждается в приливе свежей крови и что ей как раз необходим кто-то типа Вукелича для выполнения некоей специфической задачи. Коммунистические партии на местах были слишком захвачены предвыборной игрой, а их члены слишком хорошо известны полиции, чтобы получать от них информацию по внутренним вопросам. И более того, продолжал Клейн, фракционная борьба, инспирированная Троцким и другими, ослабила Коминтерн. И потому информация, поступающая от коммунистических партий, была не очень-то достоверной. Недостаток точной информации и привел, в частности, к тому, что «Юманите» смогла предложить читателям не более, чем поверхностную интерпретацию событий, происходящих в мире.

Для Вукелича подобные слова явились откровением. Он сразу понял, что в качестве центра всемирной разведки Коминтерн мог бы уступить только Ватикану. На него также произвел огромное впечатление аргумент Клейна, что цель «организации» – сотрудничество в пассивной защите Советского Союза, пока эта страна будет занята построением социализма.

Десять лет спустя в своих показаниях Вукелич заявил:

«Я был уверен, что если можно было бы лет на десять отвести от Советского Союза угрозу войны, то в стране могли бы появиться социалистические культура, экономика и достаточно мощная система обороны, чтобы отразить любое нападение капиталистов. Клейн согласился с таким мнением.

Даже если при нашей жизни и не представлялось возможным совершить мировую революцию, мы могли, по крайней мере, обратить свои надежды на страну, проводившую социалистический эксперимент и таким образом оставить социалистическую идею грядущим поколениям. И я почувствовал, что эта мысль стала для меня тем побудительным мотивом, который и заставил меня принять участие в движении».

В конце концов Вукелич дал согласие встретиться с другим членом «организации», надеясь таким образом несколько больше узнать о работе, которой ему предстоит заниматься.

Но, вероятно, именно шпионажа он и не ожидал, и не желал. В те дни, во всяком случае, интеллектуалы, подобные Вукеличу, симпатизирующие марксизму независимо от того, были они членами партии или нет, как правило, не считали шпионаж приемлемым занятием для коммуниста. И это было особенно верно во Франции того времени. Например, Анри Барбье (ведущая фигура во французской партии), вызванный в 1931 году в Москву, с негодованием отверг предложение Берзина работать на советскую разведку. Барбье ответил Берзину, что не в традиции французского рабочего движения заниматься подобными делами и потребовал, чтобы Берзин прекратил вербовку агентов среди членов Французской коммунистической партии.

Незнакомец, с которым Вукеличу надлежало встретиться, оказался женщиной лет тридцати. Она называла себя «Ольгой» и была особой спортивного вида и вкусов (так, она хвалилась своими успехами в лыжных гонках). По ее акценту Вукелич определил, что она родом из одной из балтийских стран, возможно, из Финляндии. Он встретился с ней, узнав ее по условному знаку, который был оговорен заранее. Было это в марте 1932 года.

Судя по появившимся позднее в Париже данным, можно сделать вывод, что «Ольга» была полькой и являлась членом аппарата СМС (секция международных связей) Коминтерна – жизненно важной и закрытой секции в управленческой структуре этой организации.

В своем подходе к Вукеличу «Ольга», похоже, использовала те же основные аргументы, что и Клейн, указав на обязанность всех коммунистов защищать Советский Союз.

Она продолжала говорить, что «особая» работа заключалась в сборе информации. Похоже, однако, что это заставило Вукелича насторожиться, поскольку он ответил, что у него нет опыта конспиративной деятельности и что все его знания военных дел ограничиваются четырьмя месяцами военной службы.

«Но, – парировала Ольга, – обязанности включают в себя не только все эти военные детективы в духе Филиппа Оппенгейма. Я не предлагаю вам красть секретные шифры, обольщая юных офицеров, – хотя я, возможно, и не отказалась бы упасть в объятия привлекательного молодого французского офицера, если бы это могло помочь нашему делу. Я не ожидаю, что вы станете взломщиком сейфов. Мне бы хотелось, чтобы вы использовали свой опыт в качестве журналиста». (Вукелич сказал ей, что он когда-то, еще будучи студентом, написал две или три статьи для югославской прессы.)

Она особо подчеркнула, что Бранко должен наблюдать за событиями и анализировать их, как марксист, и что, куда бы его ни отправили, там обязательно будет «какой-то опытный товарищ», который научит его всему. «А также будут и сочувствующие нашему делу, которые помогут вам в вашей работе».

«Но почему, – спросил Вукелич, – Коминтерн не может использовать советские посольства для сбора информации?»

«Любая страна, кроме России, может использовать посольства как для разведки, так и для пропаганды. Она также может пользоваться услугами деловых фирм, миссионеров, студентов. В нашем же случае мы вынуждены полагаться на молодых коммунистов, подобных вам, и других сочувствующих. За советскими посольствами всегда ведется наблюдение, и если посольство окажется вовлеченным в эти дела, Советский Союз становится как бы сообщником Коминтерна, тогда как у советской дипломатической службы и у Коминтерна взгляды далеко не всегда совпадают[55]55
  Слова «Ольга» приведены в прямой речи, без каких-либо изменений. Взяты они из непрямой речи, записанной со слов Вукелича в его показаниях.


[Закрыть].

Когда Вукелич взмолился, что он и как коммунист не очень опытный, «Ольга» ответила, что на самом деле это совсем неплохо, поскольку его имя ни о чем не говорит полиции.

Так что в конце концов, хотя, возможно, и без особого энтузиазма, но Вукелич согласился работать на «организацию». «Ольга», сообщает он в своих показаниях, велела ему уехать из Парижа. Она дала ему задание кое-что перевести, а также три тысячи франков задатка.

На их следующей встрече, состоявшейся весной где-то месяц спустя, «Ольга» сообщила Вукеличу, что он должен будет отправиться на задание либо в Румынию, либо в Японию. Вукелич предпочел бы Румынию. Вскоре она представила его «пожилому товарищу со светлыми волосами, по виду бизнесмену, который, вероятно, тоже был родом из стран Балтии». Человек этот говорил мало, но внимательно наблюдал за Вукеличем, задавал ему незначительные вопросы о его прошлом и о планах на будущее. Вукелич понял, что его оценивали, и был уверен, что произвел хорошее впечатление на незнакомца.

Похоже, что Вукелич еще несколько раз встречался с «Ольгой» «до лета» и дважды – после: в середине лета и в начале осени[56]56
  Мейсснер в своей книге «Человек с тремя лицами» утверждает, что их отношения были любовными, однако на этот счет нет других правдоподобных свидетельств. Мейсснер также предполагает, что Ольга была хорошо известной в Париже дамой, привлекательной и богатой молодой женщиной. Однако и в Данном случае нет данных, которые подтверждали бы это. Представляется более вероятным, что она была сестрой «А. Тилде на», главы советских секретных служб в Париже.


[Закрыть]. Вскоре после встречи с пожилым незнакомцем Вукеличу сообщили – предположительно «Ольга», – что местом назначения для него будет Япония, а не Румыния, однако, «приказа на марш» пока не поступало. «Ольга» не возражала против того, чтобы жена Эдит и сын сопровождали Вукелича на Дальний Восток, поскольку он сказал, что Эдит была квалифицированным преподавателем датской гимнастики, очень популярной в то время в Японии, и что это могло бы дать им правдоподобный повод для поездки на Восток. Соответственно, «Ольга» назначила встречу, по результатам которой, по словам Вукелича, «некий старший товарищ – женщина – должна была сделать вывод, подходит ли моя жена для этой цели или нет». Эдит благополучно прошла проверку. («Товарищей практически не интересовали идеологические воззрения моей жены, поскольку она всего лишь сопровождала меня в Японию и никто не планировал, что она должна будет помогать мне в работе».) Так что Эдит занялась совершенствованием своего гимнастического мастерства. И она действительно съездила в Данию, чтобы получить там рекомендательные письма от одной из известных датских школ, поддерживающей устойчивые связи с японским гимнастическим миром.

В октябре, на последней встрече с «Ольгой» – «в действительности она лежала в постели после операции аппендицита, но поднялась, чтобы провести встречу», – Вукеличу сообщили, что вопрос с его назначением в Японию окончательно решен. «Ольга» также добавила, что завидует Вукеличу, поскольку Япония была известна своей красотой.

«Как долго, – спросил Вукелич, – мне придется пробыть там?»

«Два года. Если вы чувствуете, что вам нелегко, вы будете совершенно правы, если откажетесь. Но уж коль скоро вы примете решение поехать, вам придется добросовестно работать, и вам не будет позволено уехать из страны, когда вам того захочется».

Вукелич ответил согласием, однако признался, что его истинным желанием было бы поехать в Москву, чтобы там изучать марксизм. Его заверили, что вполне может статься, что в один прекрасный день его желание будет удовлетворено.

По указанию «Ольги» он вскоре встретился еще с одним товарищем – человеком лет тридцати, евреем, юж-ноевропейцем, возможно, родом из Венгрии. Было ясно, что именно этот человек передал Вукеличу подробности его отъезда и он же сообщил, что югославу следует снять квартиру в районе Бунка в Токио, где он встретится со связником, который и даст ему дальнейшие указания.

После нескольких месяцев ожидания срок отплытия был назначен через шесть недель, то есть времени едва ли хватило бы на то, чтобы найти подходящую «крышу». Однако Вукелич узнал, что французский иллюстрированный еженедельник «Вю» планирует выпустить специальный номер, посвященный Дальнему Востоку[57]57
  Этот специальный номер так и не вышел.


[Закрыть].

Вукелич посетил редакцию журнала и договорился о назначении его корреспондентом, поскольку был неплохим фотографом. Одновременно с помощью экспресс-почты он обменялся письмами с югославской газетой «Политика», предложив ей себя в качестве специального корреспондента. Он не был полным новичком в газетном деле, поскольку уже успел опубликовать несколько статей.

Об отъезде Вукелича в Японию знала, несомненно, его мать. Во время их последней встречи в Париже, он сказал ей: «Здесь нет ничего опасного. Ты же знаешь, что эта страна всегда влекла меня».

Семья отплыла из Марселя 30 декабря 1932 года на итальянском корабле. Это было долгое плавание – через Суэц и Сингапур. Пока они находились в пути, Зорге как раз вернулся из Китая в Москву. Не ранее 11 февраля Вукелич сошел на берег в Йокохаме. Так случилось, что это был японский народный праздник Кигенсетсу, когда традиционно отмечался день основания государства императором Дзимму в 600 году до новой эры.

Почти сразу Вукелич обнаружил, что ему будет весьма трудно свести концы с концами. Друзья «Ольги» перед отплытием из Франции снабдили его 1800 иенами, и Вукелич посчитал, что эту сумму ему придется «растянуть» на шесть месяцев, однако уже в Японии понял, что супружеской паре, живущей в «Империал-отеле», требуется не менее десяти иен в день. Квартира в районе Бунка обходилась, конечно, дешевле, и триста иен в месяц поэтому казались подходящей суммой. Однако он быстро понял, что его расчеты неверны, ибо основывались на устаревшей информации.

«Все это оказалось потрясающей неудачей, почти провалом, и позднее мне пришлось столкнуться с большими трудностями.

Десяти иен в день на квартиру и еду хватало супружеской паре десять лет назад, а в 1933 году, когда мы приехали в Японию, женатая пара европейцев тратила более десяти иен в день, даже снимая квартиру в районе Бунка. Более того, эти десять иен в день заставляли европейцев ограничивать себя во многом – в осмотре достопримечательностей, например. Десять иен в день не позволяли потратить хотя бы одну иену на подобные цели».

Многие японцы считали в то время район Бунка – наряду с «Империал-отелем» – отвечающим последнему слову европейской роскоши и целесообразности. (Бунка по-японски означает «культура»). Однако район этот вернее было бы описать как провинциальный стандарт комфорта и вкуса, соответствующий концу викторианской эпохи. Дома выходили окнами на оживленную дорогу, а также на глубокий, довольно мрачного вида канал Окано-мизу, что переводится как «превосходная чайная вода», и очень оживленную электрическую железную дорогу, по которой в течение всего дня каждые несколько минут с грохотом проносились поезда.

Оказаться заточенным здесь, да еще в стесненных материальных обстоятельствах, стало тяжким испытанием и для мужа, и для жены. Эдит Вукелич, судя по всем отзывам о ней, не отличалась бережливостью.

Вукелич понял, что ему придется ждать до августа визита «Шмидта» – человека, который должен будет дать ему дальнейшие инструкции и указания в Японии. По крайней мере, такой вывод можно сделать из высказывания Вукелича в его признании. «Шмидт» же (Зорге) вышел на контакт с ним лишь в октябре.

Возникает вопрос, почему семья Вукелича была сорвана с места задолго до прибытия Зорге в Японию. Ни «Бернгард», радист, ни четвертый член группы – японец из Америки не появились в Токио до самой осени. Так почему же Вукелич отправился в неблизкий путь так рано?

Вполне возможно, что он хотел выехать сразу же, как только был решен вопрос с его местом назначения. Однако это не следует из его поздних показаний японским следователям. Более вероятным представляется, что у тех, кто организовал переезд, были причины отправить Вукелича и его жену как можно скорее, не откладывая дело в долгий ящик.

Причиной могла стать «тревога из-за последствий разоблачения парижской службой безопасности в июне 1932 года разведывательного аппарата, возглавляемого советским агентом Ирайей Биром. Арест Бира и шестерых его сотрудников последовал вслед за бегством из Франции Жака Дюкло, одного из членов руководства Французской коммунистической партии, и интенсивными полицейскими поисками и расследованиями, продолжавшимися в течение нескольких месяцев. И никто не мог быть уверен, чем и где закончится эта погоня.

Москва придавала огромное значение организации новой шпионской сети в Японии, ибо, в конечном счете, в 1932 году уже можно было воочию видеть, как японские войска топчут землю берегов Аргуна, Амура и Уссури вдоль всей границы советского Дальнего Востока. И потому нельзя было позволить, чтобы кому-то типа Вукелича, предназначенного для работы в этой сети, грозила опасность быть арестованным еще до того, как начнется его путешествие.

После встречи с Вукеличем Зорге очень быстро пришел ему на помощь. Для начала он сразу ссудил его деньгами, а потом передал довольно крупную сумму, достаточную, чтобы Вукелич с женой и ребенком смог перебраться из района Бунка в район Ушигоме, где они сняли дом.

Все это стало возможным после того, как Зорге получил деньги от курьера в Никко. Эта встреча, первая в череде встреч с курьером 4-го Управления в Японии, была обговорена еще в Москве до отъезда Зорге в Германию и на Дальний Восток. Курьер приехал из Шанхая в конце 1933 года или в начале 1934-го. Приехав, он позвонил в немецкое посольство, а также написал Зорге на адрес посольства, сообщив о том, что он договорился со швейцаром в «Империал-отеле», чтобы тот утром определенного дня проводил Зорге к нему в номер.

Встреча в «Империал-отеле» состоялась, как и было запланировано, а на следующий день Зорге с курьером встретились под видом осмотра достопримечательностей в Никко, где среди каменных фонарей и криптомерий мемориальной часовни Йеуяси, курьер передал Зорге пакет, «в котором находились главным образом деньги». Он также сообщил Зорге номер почтового ящика в Шанхае «для использования в случае крайней необходимости».

Зорге поначалу вынужден был довольно серьезно субсидировать Вукелича. Кроме того, именно Зорге ввел югослава в более широкий круг людей, который в конечным итоге охватывал большую часть иностранной прессы и высших должностных чинов французского и британского посольств. Одним словом, можно сказать, что именно Зорге поставил Вукелича на ноги. Он вынужден был сделать это, если хотел, чтобы его помощник был хоть чем-то ему полезен.

Между тем четвертый член группы, японец Мияги Йотоку, молодой человек примерно одних лет с Вукеличем, также ждал в городе знака от «Шмидта». Он прибыл в Японию в октябре из Калифорнии и сразу поставил себе за правило читать ежедневную газету, издававшуюся на английском языке – «Japan Advertiser». И как-то утром, в середине декабря он, наконец, увидел в ней то, что искал. Это было объявление, помещенное в колонке «ТРЕБУЕТСЯ» и гласившее: