Текст книги "Дело Рихарда Зорге"

Автор книги: Ф. Дикин

Соавторы: Г. Стори
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Статья «Армейский мятеж в Токио», подписанная «Р. 3.» и датированная мартом 1936 года, появилась в «Геополитке» в мае того же года и до сих пор неплохо читается. Ни само повествование, ни выводы его не требуют каких-либо существенных исправлений в свете последних знаний. Легко понять, почему статья привлекла интерес к себе и в то время. Это, вероятно, был лучший из опубликованных в Европе репортажей о февральском мятеже.

Анализируя статью сегодня, задним числом, можно ли уловить какие-то идеологические пристрастия автора? Да, есть в ней несколько пассажей, которые можно рассматривать как значительные и даже довольно откровенные в этом контексте.

«На этот раз не какие-то отдельные индивидуумы сумели подвигнуть повстанцев на мятеж. Теперь становится яснее, чем прежде, что на этот раз это были представители государственных институтов, а также политические и экономические принципы. Эти институты и эти экономические и политические принципы должны были быть разрушены, чтобы освободить место для новых.

Это вовсе не совпадение, что главный удар мятежники направили против министра финансов Такахаси. Провалившееся покушение на премьера Окаду было существенно менее важным… Поскольку в глазах мятежников он (Такахаси) был символом всего японского финансового капитала, из-за господства которого требования армии и социальные нужды крестьян оставались без ответа».

(Не правда ли, странно чувствовать во втором абзаце, где сделаны ссылки на Такахаси и Акаду, руку Одзаки Хоцуми?)

«Глубочайшие причины этих радикальных политических течений в армии – в бедственном положении общества, нужде японского крестьянства и мелкой городской буржуазии… Отсутствие как политической организации крестьянства так и, пусть чисто формального, интереса двух главных партий к нему сделало армию выразителем растущего напряжения в среде этих бедных городских и сельских классов. Именно этим и объясняется величайшее значение мятежа токийской дивизии».

Очевидно, Зорге чувствовал удовлетворение, оттого, что не выдал своего истинного мнения, поскольку австрийский бизнесмен, живший тогда в Токио, вспоминает, что Зорге всем старался сообщить, что написал статью и что написана она была с помощью Отта и в сотрудничестве с ним. Его безудержное хвастовство, без сомнения, ясно показывало, как он был доволен этой публикацией. Тщеславие – единственно подходящее объяснение. И в случае с Зорге столь беспечное, безрассудное тщеславие было равносильно простой глупости[71]71
  В этом контексте стоить отметить, что Карл Хаусхофер, владелец «Геополитики», подобно Отту начал свою военную карьеру артиллерийским офицером и, как и Отт, сотрудничал с японской армией в 1909–1911 годах. Осенью 1936 года, во время краткого визита в Германию Отт познакомился с планами и идеями Хаусхофера в отношении Японии в Институте геополитики.


[Закрыть].

Однако Зорге был в замешательстве – и без сомнения, испытывал тайное удовлетворение, – когда Радек воспроизвел часть этой статьи в «Правде» и похвалил ее. У Раде-ка, говорит Зорге, не было ни малейшего подозрения, что я автор этой статьи… Я удивился, увидев «Правду» в посольстве, где статья вызвала некоторый интерес. Через Клаузена я тут же попросил Москву не перепечатывать в будущем статьи из «Геополитики» и «Франкфуртер цайтунг», подписанные инициалами «Р. 3.»

События 26 февраля стали вехой в карьере Зорге и как шпиона, и как журналиста, ибо отметили начало его настоящей миссии в Японии, его первого значительного отчета, отправленного в Москву, о результатах изучения причин мятежа. Начиная о этого момента он мог чувствовать себя достаточно безопасно устроенным, поддерживая близкие отношения с германским посольством. Публикация статьи в «Геополитике» совпала по времени и с его дебютом в качестве постоянного автора «Франкфуртер цайтунг». Таким образом, одновременно окрепли и его «крыша», и база для нелегальной работы, одно дополняло другое к всеобщей пользе в течение последующих пяти с половиной лет.

Еще одно необходимо добавить к истории Зорге и событиям 26 февраля. Изменившиеся в момент начала мятежа погодные условия вызвали исторические аналогии у многих японцев. Снег, шедший с самого утра 26 февраля и скрывший следы убийств, не мог не напомнить японцам сцену, хранимую ими в сердцах и много раз изображенную и в театре, и на экране, а именно: месть, осуществленную зимой в Уедо в семнадцатом веке сорока семью ронинами.

Этот эпизод, один из самых известных в японской истории, стал кульминацией нескольких месяцев притворной пассивности со стороны готовящихся к мести воинов – пассивности, задуманной, чтобы застать врасплох своего врага, ставшего причиной смерти их господина. Они напали на его дом во время снегопада и, убив его, забрали его голову в храм, где лежал их убитый господин. Они положили голову на надгробие господина, после чего добровольно сдались властям, которые после долгих раздумий решили, что все эти воины должны сделать себе харахири за то, что нарушили мир и спокойствие в Уедо (Токио).

Можно быть уверенным, что Зорге с его знанием японской истории заметил сходство между этой вендеттой и мятежом 1936 года[72]72
  Без сомнения, он заметил определенную параллель между этими ужасными драмами и третьей, а именно: убийством министра сегуна Ии Наосуке, совершенного снежным утром 1860 года за оградой Вишневого парка в Уедо националистическими фанатиками из Мито.


[Закрыть]. Но особую остроту этой истории придавал мастерский обман, использованный воинами при совершении их мести. Так, их лидер, например, неделями предавался пьянству и разврату. Но, пользуясь этой маскировкой, он и его последователи сумели выследить передвижения и планы своего врага и в конце концов защитить свою честь. «Эти парни, – якобы говорил Зорге, – положили окровавленную голову смертельного врага своего господина на его могилу, а потом распороли себе брюхо. Они знали, как скрывать свои цели с помощью пьянства и бесконечного бродяжничества».

Глава 11. СТАНОВЛЕНИЕ ГРУППЫ

Не следует выдавать секреты посторонним, даже если этот посторонний – ваш самый верный друг.

Зорге – в показаниях в полиции Токио.

Зорге заявил, что в 1936 году он занял признанное всеми положение своего рода неофициального секретаря военного атташе полковника Отта и ему даже выделили в посольстве кабинет. Ясно, что это было неформальное и, вероятно, несколько эксцентричное соглашение. Конечно, когда посол показывал ему секретные документы, Зорге не мог взять их в свой кабинет, чтобы там скопировать или сфотографировать. Все, что он мог сделать, – это запомнить их основные пункты и потом изложишь их письменно. Но когда за советом к нему обращались другие члены посольства, он часто просил, чтобы ему позволили взять относящиеся к делу документы в свою комнату. «Мне бы хотелось, – говорил он, – внимательнее их изучить». И там – в своем собственном кабинете, он вполне мог фотографировать некоторые отрывки из этих документов.

«Если я не мог воспользоваться шансом такого рода, а именно: позаимствовать свежие документы, я ждал, пока

бумаги не будут переданы в архив, откуда я мог их взять, чтобы изучить на досуге. Я фотографировал не только в своем кабинете, но и повсюду в посольстве, если мне приходилось торопиться».

Однако время шло, и штат посольства увеличивался, и фотографирование, по словам Зорге, стало «делом весьма опасным» – появился риск, что кто-нибудь может неожиданно войти в комнату. Так, однажды, когда один из сотрудников одолжил ему какой-то документ, Зорге попросил отвести его на часок-другой в специальную комнату, где он мог бы быть уверен, что его никто не потревожит. «Я говорил человеку, давшему мне документ, что ему, вероятно, будет неловко, если кто-нибудь в посольстве увидит, что я знакомлюсь с конфиденциальными документами».

Зорге также приглашали стать руководителем местного отделения нацистской партии – приглашение, конечно, исходило не от сотрудников посольства, но от наиболее рьяных членов партии в токийском районе. И хотя Зорге не намеревался занять этот пост, он, тем не менее, не преминул упомянуть об этом предложении в разговоре с Оттом и попросить его совет. Сама мысль, что Зорге может занять подобный пост, позабавила и Отта, и Дирксена, и Отт шутя посоветовал Зорге принять предложение, поскольку тогда у нацистской партии появится хотя бы один здравомыслящий фюрер.

Однажды после февральских событий Отг пригласил Зорге в кабинет и сказал, что они с послом узнали от некоего источника в японском генеральном штабе, что в Берлине ведутся какие-то германо-японские переговоры. Германский МИД в переговорах не участвует, однако ведущую роль в них играют Риббентроп и Осима – японский военный атташе в Берлине, и адмирал Канарис, глава германской военной разведки. Если верить Зорге, Огг попросил его помочь в шифровке телеграммы в штаб-квартиру германской армии в Берлине с просьбой предоставить информацию о переговорах.

«Он попросил меня поклясться, что я никому не расскажу об этом деле. Я согласился и помог ему зашифровать телеграмму у него дома. Он обратился ко мне, а не к кому-либо из сотрудников посольства, потому что дело требовало абсолютной секретности.

Ответа из Берлина не последовало, и Отт был страшно раздражен этим. Он сообщил обо всем Дирксену и последний велел ему повторить запрос о предоставлении информации, используя армейский шифр, предупредил при этом, что шифровать телеграмму можно только с Зорге, и потому Отт снова обратился ко мне.

Наконец пришел ответ из штаб-квартиры германской армии, в котором Отту советовали обратиться за информацией в японский генеральный штаб. Отт так и сделал, и я потом услышал от него то, что ему стало известно. Однако я не могу сейчас вспомнить подробности этого дела. В основном он узнал, что переговоры идут, но в обстановке высшей конфиденциальности, поскольку было очень важно, чтобы политики о них не пронюхали»[73]73
  Рассказывали, что Зорге как-то вечером в 1936 году говорил в «Импери-ал-отеле» одному знакомому, что помогал Отту кодировать телеграмму в Берлин.


[Закрыть].

Если это утверждение верно, то оно демонстрирует ту степень доверия, которую завоевал для себя Зорге. Что касается Отта и Дирксена, то их поступки следует рассматривать скорее как показатель высочайшего уровня маскировки Зорге, нежели свидетельство легковерности представителей высоких сфер.

Зорге узнал больше – по крайней мере, косвенно – о секретных переговорах в Берлине от д-ра Хака, немецкого бизнесмена, выступавшего в качестве неофициального агента Риббентропа на начальных стадиях этих переговоров. Весной 1936 года Хак нанес конфиденциальный визит в Токио от имени Риббентропа и адмирала Канариса. По словам Зорге, д-р Хак прибыл в Токио, чтобы способствовать, «минуя посольство», созданию благоприятной атмосферы для заключения германо-японского союза.

Когда Хак прибыл в Японию, Дирксен находился в Германии, и возможно, что именно отсутствие посла стало причиной того, что поначалу Хак весьма неохотно разговаривал с полковником Оттом об истинной цели своего визита. Однако он стал менее настороженным, говорит Зорге, когда узнал, что Отт получил некоторую информацию о переговорах в японском генеральном штабе, и признал, что главной целью его миссии было узнать, насколько реально рассматривать Японию в качестве надежного партнера в военном союзе. Хак предупредил Отта, что вопрос этот – высшей степени секретности, указав, что Германия могла бы попасть в неловкую ситуацию, если бы до русских дошли слухи об этих переговорах. Он особо подчеркнул, что, поскольку Риббентроп пока не является министром иностранных дел, внутри германского МИДа можно ожидать сильного сопротивления заключению планируемого альянса.

Настойчивость Хака в необходимости сохранения абсолютной секретности была вполне объяснима. Он поведал Зорге, что им известно, что советские агенты постоянно следят за домами Риббентропа, Канариса и генерала Осимы. Несомненно, именно по этой причине, сказал он Зорге, он и выступает в качестве «посредника», чтобы связи между этими тремя людьми остались незаметными для советских шпионов.

Информация такого рода весьма позабавила Зорге: в записях, подготовленных им для Особой высшей полиции, он утверждал, что Риббентроп, Канарис и Осима находились под постоянным наблюдением именно в результате его, Зорге, доклада советским властям. Как только Хак поведал ему об этой истории, Зорге, не теряя времени даром, отправил информацию в 4-е Управление. «Я уверен, – писал Зорге, – что и за Хаком тоже после этого стали следить». И следом, может быть, лишь для офицеров «Токко», а может, и для потомков, Зорге добавил с присущим ему цинизмом: «Любой человек должен предусмотрительно воздерживаться от неосторожных разговоров и не выдавать секреты посторонним, даже если эти посторонние – его самые верные друзья».

А тем временем в Берлине Дирксен обнаружил, что, похоже, никто в Министерстве иностранных дел ничего не знает о конфиденциальных японо-германских переговорах. Вернувшись в Японию в конце лета, посол сказал Отту, что только в японском посольстве в Берлине слышали какие-то слухи о ведущихся переговорах. Однако, будучи в Берлине, Дирксен посетил Риббентропа, который и сообщил ему некоторые подробности, соизволив, наконец, ознакомить с сутью переговоров германский МИД.

Дирксен с ббльшим энтузиазмом отнесся к идее заключения антикоминтерновского пакта, нежели его военный атташе. 25 ноября 1936 года пакт этот был подписан. Зорге Дает понять, что его собственное влияние на Отта сыграло некоторую роль в том, что Отт довольно равнодушно воспринял подписание этого документа. «Конечно же, – сказал Зорге, – я был категорически против самой идеи заключения этого альянса, и я сделал все, что мог, чтобы повлиять на отношение к нему посла фон Дирксена и полковника Отта и настроить их против этого пакта». И следом он продолжает разбирать аргументы, которые он использовал в своих попытках повлиять на их взгляды. Он напомнил им о «политике Бисмарка, традиционной политике Германии: союз с Россией против Англии и Франции». Он указывал на опасность оказаться связанным в военном смысле с Японией, погрязшей в последствиях событий 26 февраля. Внутреннее положение японской армии было «весьма шатким». Более того, было бы неверно полагать, что советское правительство находится на краю краха или что Красная Армия – немощна. И, наконец, он заявил, что переговоры о японско-германском военном союзе представляли собой в конечном итоге «рискованное предприятие, начатое Осимой и Риббентропом для удовлетворения их личных амбиций».

«Мои усилия не пропали даром, и отношение Отта к альянсу было достаточно скептическим, хотя посол фон Дирксен, естественно, выступал за заключение альянса, и на его мнение мне повлиять не удалось».

Все это верно. Но следовало бы вспомнить, что в 1936 году взгляды Зорге на германо-японский альянс против России, которые он и не думал скрывать, совпадали с теми, к которым так или иначе склонялся и полковник Отт, поскольку, подобно всем, кто симпатизировал геополитической доктрине Хаусхофера, Отт предпочитал ось Берлин – Москва – Токио, и маловероятно, что Зорге сделал больше, чем просто укрепил Отта в его собственных убеждениях.

До того как разразилась германо-российская война, Зорге никоим образом не вызывал особых подозрений своими просоветскими взглядами у старших чинов и военных атташе германского посольства, поскольку мог бы напомнить им некоторые факты, с которыми они и так были знакомы, а именно, как говорил сам Зорге, «что германская армия до прихода Гитлера к власти получила огромную пользу от сотрудничества с Советским Союзом, что германские военно-воздушные силы и артиллерия, можно сказать, были продукцией советских заводов».

Продолжающиеся переговоры в Берлине, перешедшие позднее на официальный дипломатический уровень, породили, наконец, соглашение, которое можно было рассматривать не более, чем своего рода дипломатическую контрмеру против решений Седьмого конгресса Коминтерна, проходившего годом ранее в Москве. Но было, однако, и секретное приложение к этому договору, о существовании которого подозревали тогда все стороны, включая и советскую, и значительный объем международной пропаганды советское правительство и симпатизирующие ему силы направляли на обличение подлости секретных статей.

Действительно, в преамбуле этих неопубликованных статей утверждалось, что советское правительство (не упомянутое в опубликованном тексте) всячески содействует целям Коминтерна и «намерено использовать свою армию для достижения этих целей». Однако сами статьи не пошли дальше принятия на себя Германией и Японией обязательства консультироваться друг с другом, в случае если одна из сторон станет объектом неспровоцированного советского нападения или угрозы нападения. Обязательство подобного рода весьма далеко от военного альянса[74]74
  Тем не менее один из журналистов указал, что обязательство «создавало основу» для военного альянса «и должно рассматриваться как таковое японским генеральным штабом с одной стороны и бюро Риббентропа с другой».


[Закрыть]. Русские были уведомлены, что секретные положения анти-коминтерновского пакта не представляли большой угрозы для безопасности Советов. Эта информация пришла к ним от Зорге, если не из других источников.

Однако важнейшим здесь, хотя, возможно, и неучтенным был фактор сталинской паранойи. В 1936 году Берзин – бывший начальник Зорге – находился в немилости, и было вполне в характере Сталина, даже на той стадии развития событий, затаить подозрение и против протеже Берзина в Токио.

И потому беспокойство в Кремле, возможно, не ослабевало и после получения от Зорге фотокопий двух депеш, составленных в германском посольстве в Токио почти в то же время, когда был подписан антикоминтерновский пакт.

Одна из них, показанная Зорге Оттом, представляла собой подробный отчет о японских военных возможностях в случае японо-советской войны. Она подробно информировала об усилении войск в Маньчжурии и об оборонительных позициях на маньчжуро-советской границе, которую инспектировал сам Отг. Отт докладывал, что эти укрепления были не завершены и что, по его мнению, японские силы в Маньчжурии были не готовы к войне. Японское военное снаряжение оказалось устаревшим, что делало Японию ненадежным партнером с военной точки зрения. Японии потребовалось бы несколько лет подготовки, чтобы достичь приемлемого уровня военной готовности, и потому преждевременным было бы ожидать враждебных действий со стороны Японии и Германии в отношении Советского Союза.

Другая депеша, подготовленная Дирксеном и которую он сам показал Зорге, имела отношение к реакции главных персонажей в Японии на соглашение с Германией. В ней разъяснялось, что в самом японском правительстве нет единства в отношении желательности войны с Советским Союзом и что именно это и было причиной того, почему переговоры об альянсе с японской стороны вылились всего лишь в пакт против Коминтерна. Дирксен признал, что пакт не очень нравится правительственным кругам Токио, но закончил утверждением, что подобное положение дел со временем изменится.

Вот почему, когда дело касалось антикоминтерновского пакта, 4-е Управление, что бы там Сталин ни думал, имело все основания высоко оценить работу Зорге.

Задача выяснения природы и прогнозирование точного исхода германо-японских переговоров была одной из важнейших, одной из тех, что пришлось выполнять Зорге с небольшой помощью со стороны членов его группы. Так, осенью 1936 года поступила некоторая полезная информация от Одзаки, полученная им благодаря его связям в «Асахи». Положение Одзаки в отношениях с газетой было таково, что, как писал он сам, он «мог совершенно свободно входить в любые кабинеты редакции».

В течение 1936 года положение Одзаки, как и положение самого Зорге, значительно упрочилось, поскольку летом он присутствовал в качестве члена японской делегации на конференции Института Тихоокеанских отношений, проходившей в Йосемите в Калифорнии. Тот факт, что ему предложили войти в состав делегации, возглавляемой бывшим министром иностранных дел Йосизавой Кенкичи, был сам по себе признанием его статуса специалиста по китайским делам и служил ему своего рода верительными грамотами надежного и проверенного неофициального переводчика и настоящего защитника японской политики в отношении Китая.

Во время поездки в Америку Одзаки делил каюту с человеком моложе его самого, с которым впоследствии близко подружился. Это был Сайондзи Кинкацу, секретарь японской делегации, внук почтенного принца Сайондзи, последнего из Генро. Общение с молодым Сайондзи и со знакомым ветераном старой закалки Ушибой Томохико также членом делегации, имело важные последствия для Одзаки.

Вскоре после возвращения из Йосемиты Одзаки пригласили на чайную церемонию в «Империал-отель», устроенную для японской делегации. Присутствовал и Зорге. Их с Одзаки официально представил друг другу третий гость. И только теперь Одзаки обнаружил, что иностранец, которого он хорошо знал как «Джонсона», на самом деле звался «д-р Зорге».

Случилось это в сентябре 1936 года, когда Зорге, как и Одзаки, только что вернулся из поездки за границу. В конце августа Зорге уехал в Пекин, якобы на конференцию иностранных журналистов, потом посетил районы Внутренней Монголии[75]75
  Зорге утверждал, что в 1937 году он написал Отту отчет об этой поездке во Внутреннюю Монголию. «Этот отчет содержал некоторые конфиденциальные материалы, например, о деятельности во Внутренней Монголии тех японцев, которые занимались военными или другими специальными вопросами».


[Закрыть]. Однако главной целью Зорге было передать собранный материал в виде микрофильма советскому курьеру.

Встреча, о которой было договорено заранее по радио, состоялась в Храме Неба. Курьер в этом случае был хорошо известен Зорге.

«На этот раз это был не обычный курьер, с которым я встретился, а мой старый друг «Алекс» (не шанхайский «Алекс» 1930-го года), ранее работавший в секретариате русской коммунистической партии в Москве, но и тогда уже связанный с 4-м Управлением. На этой встрече он «должен был проконсультироваться со мной о разного рода проблемах, связанных с работой, т. е. об организационных и политических проблемах».

Зорге, должно быть, узнал от «Алекса» (Боровича) о растущем терроре в Москве. Что до «организационных и политических проблем», о которых он упоминал, размышления о них не заняли у них много времени. Вероятно, потому что обсуждались в основном финансовые проблемы. Поскольку именно с осени 1936 – после визита Зорге в Пекин – на Клаузена, как он признавался, «была возложена полная ответственность за средства группы, включая денежные переводы из Москвы, отправленные через американские банки».

В апреле, как мы видели, Макс Клаузен отправился в Шанхай в качестве курьера Зорге, беря с собой, кроме всего прочего, микрофильмированный материал, относящийся к февральскому мятежу. Макс надеялся встретить в Шанхае Анну, чтобы забрать ее с собой в Японию. Но ее там не оказалось, и Клаузен вернулся один.

А бедная Анна в тот момент пребывала в Сибири. В марте к ней явился человек из 4-го Управления, который время от времени приносил ей деньги на житье, и сказал, что она должна подготовиться в долгому путешествию. Место назначения ей станет известно позже. Через несколько дней ее проводили с московского вокзала тот же человек из 4-го Управления и женщина, наблюдавшая за ней. Они дали Анне немного американской валюты и сказали, что сейчас она едет во Владивосток, город, расположенный на другом конце Транссибирской магистрали. Они также объяснили, что проводник поезда даст ей паспорт на имя «Эммы Кониг» и что по прибытии ее встретят.

Путешествие ее нельзя было назвать благоприятным. Проводник не дал ей никакого паспорта, и единственные люди, встретившие ее по прибытии во Владивосток, были из российской тайной полиции. Они допрашивали ее в течение трех дней, после чего Анну вызволил из полиции человек, который должен был встретить ее на станции. Он дал ей немного денег, паспорт на имя «Эммы Кониг» и билет на пароход до Шанхая, а также сказал, чтобы она уничтожила этот паспорт, когда прибудет в Китай. Письмо от Макса будет ждать ее или на Центральной почте Шанхая или в агентстве Кука.

Анне пришлось ждать почти месяц, прежде чем она смогла сесть на пароход, а когда она прибыла в Шанхай, то оказалось, что на Центральной почте ее ничего не ждет. Анна отправилась в агентство Кука. Да, сказали ей, для нее было послание, но оно утеряно. Анна, конечно, была не новичок в Шанхае и вскоре сняла комнату в доме своих друзей и оставила их адрес у Кука, а сама стала ждать, когда появится Макс.

Он нашел ее лишь во второй половине июля, когда прибыл в Шанхай со следующей курьерской миссией. Его радость при виде Анны едва ли была сильнее, чем то облегчение, которое он испытывал от завершения своей тайной миссии, поскольку в поездке через всю Японию и при посадке на пароход в Нагасаки ему пришлось испытать нервный шок. Полицейский детектив сел на поезд в Модзи, устроился рядом с Максом и принялся задавать ему множество вопросов. Это была весьма распространенная форма слежки в Японии того времени, однако Макс встревожился. Завернутые в плотную ткань в его левом кармане лежали пленки микрофильмов, и он боялся, что токийская полиция получила приказ на его арест. Однако после примерно получаса, допросов детектив сошел с поезда.

В Шанхае Макс, наконец, узаконил свой союз с Анной, женившись на ней и оформив брак в германском консульстве. Анна стала женой человека, который, по всей видимости, начинал успешную деловую карьеру. Казалось, что теперь Макс окончательно устроился с фирмой «М. Клаузен и К», занимавшейся производством и продажей печатных прессов для выпуска промышленных «синек» – электростатических копий документов и чертежей – вполне прибыльное предприятие, в котором было занято четырнадцать человек, работавших в небольшой мастерской близ вокзала Симбаси[76]76
  Первой «крышей» Макса Клаузена был импортно-экспортный бизнес, но он не был успешным, и Максу пришлось от него отказался. Японские архивы не дают точной даты основания фирмы «М. Клаузен и К», но если принять на веру данные восточногерманской газеты, то фирма эта существовала уже до того, как Макс привез Анну домой из Шанхая.


[Закрыть].

Следующий, 1937 год был для Японии судьбоносным – и даже роковым. 7 июля японские и китайские войска обменялись выстрелами близ моста Марко Поло в пригороде Пекина и, начиная с этого дня и до 15 августа 1945 года, не было больше мира ни для Китая, ни для Японии.

Большинство наблюдателей, как японцев, так и европейцев, считали, что конфликт в северном Китае уладится, как и многие другие, путем локальных перемирий и, без сомнения, на невыгодных для китайцев условиях. Однако летом 1937 года в китайском правительстве появились новые настроения, поскольку со времен знаменитого дела Сиана, случившегося в предыдущем году – похищения ребенка Чан Кайши Чэном Сунлианом, – китайцы были готовы отложить в сторону собственные жестокие разногласия в интересах оказания общего сопротивления Японии.

Вот почему в июле 1937 года китайцы отклонили требования японцев о локальном урегулировании и, поскольку ситуация все ухудшалась, начали подтягивать подкрепления. Японцы со своей стороны направили дополнительные войска на север Китая, и появились признаки, что несмотря на заявления правительства о том, что расширения или усиления враждебных действий не будет, японская армия была готова, если в этом возникнет необходимость, нанести по Китаю сильнейший удар.

Германское посольство в Токио, по словам Зорге, было удивлено, но не очень встревожено. Дирксен и Отт (недавно произведенный в генерал-майоры) предсказывали, иго сражения вскоре подойдут к концу.

«Дирксен и Отт были настроены оптимистично, утверждая, что Гоминдан необычайно слаб. Но я придерживался мнения, что враждебные действия будут продолжаться еще долго и что силу Гоминдана не следует недооценивать.

Ни Дирксен, ни Огг не соглашались со мной. Однако ход событий обернулся так, как я и предсказывал. И потому и Дирксену, и Отту пришлось признать, что я был прав, и мои акции в посольстве соответственно выросли».

Предсказание Зорге о продолжении японо-китайского конфликта несло на себе отпечаток мнения Одзаки. Однако это не говорит о том, что Зорге не мог иметь независимого мнения, частично основанного на его выводе, что японская национальная экспансия пойдет скорее на юг – в Китай и дальше, нежели на север. Однако, интерпретация событий Одзаки была много весомей, по большей части потому, что ныне Одзаки тесно общался с людьми из ближайшего окружения принца Коноэ, ставшего в июне премьер-министром Японии.

Одзаки мог заверить Зорге в том, что в Кабинете Коноэ имело место несовпадение взглядов на то, стоит или нет более энергично продолжать операции на севере Китая. Сам Одзаки не питал иллюзий относительно природы этого столкновения. Он сразу сказал Зорге, что оно непременно перерастет в крупномасштабную войну и не ограничится пределами Китая и Японии.

Поскольку бои на севере Китая ширились и в августе докатились до Шанхая и поскольку локальные боевые действия выросли в войну, которую японцы называли «китайским инцидентом», Зорге и Одзаки начали встречаться чаще. Теперь они старались увидеться друг с другом раз в несколько дней, большей частью в ресторанах. Но, по словам Зорге, «чем дальше, тем труднее становилось найти новое место для встречи. Я редко ходил в иностранные рестораны, но когда делал это, то только с Одзаки».

В Японии бытует миф, что Зорге и Одзаки встречались почти ежедневно, беседуя в вестибюле «Империал-отеля». В действительности же именно этого места Зорге всячески избегал, поскольку бар и вестибюль «Империала» всегда кишели полицейскими и шпиками.

Общение Одзаки с людьми из окружения принца Коноэ стало более интенсивным, в частности, после его поездки на конференцию Института Тихоокеанских отношений в Йосемите. Сайондзи Кинкацу знал Коноэ и действительно часто обращался к нему, поскольку в то время Сайондзи хоть и не занимал какой-либо официальной должности, но был в курсе всего, что творилось в политическом мире. Он интересовался политикой и – как он называл это – пытался «помочь Коноэ, поощряя различных людей к сотрудничеству с ним».

Ушиба, школьный товарищ Одзаки, также ездивший в Йосемит, стал одним из личных секретарей Коноэ. Дружба между Одзаки и Ушибой, сложившаяся в ходе поездки в Америку, поддерживалась и крепла и после возвращения делегации в Японию.

Но более важным в тот период оказалось общение Одзаки с главным секретарем кабинета Коноэ, Казами Акирой. Одзаки познакомился с Акирой через организацию, известную как Общество исследования Сева, существовавшую на пожертвования, владевшую недвижимостью и имевшую свой управленческий персонал. Основано это общество было в ноябре 1936 года друзьями и поклонниками принца Коноэ, и главной его целью была выработка рекомендаций по проблемам японской внутренней и внешней политики с тем, чтобы Коноэ мог иметь пусть неофициальное, но квалифицированное мнение и мог проконсультироваться, когда придет время Коноэ занять офис премьер-министра, что непременно случится. В этом были Уверены его друзья.

Коноэ отказался стать премьер-министром после февральского мятежа. Но это лишь усилило всеобщее желание видеть его в кресле премьера. Он был наиболее предпочтительной фигурой по многим причинам. Армия надеялась использовать его в своих целях как уважаемую марионетку, при этом будучи уверенной, что он находится на ее стороне. Либералы считали его своего рода оплотом против фашизма. А остальная публика полагала, что поскольку он происходит из самой превозносимой ветви древнего дома Фудзивара, то может выступить как незаинтересованная сторона, свободная от амбиций, что резко контрастировало бы с генералами, адмиралами, партийными политиками и бюрократами, занимавшими посты премьеров в предыдущие десять лет. И, кроме того, он был еще относительно молод – в 1937 году ему было сорок шесть лет. Среди его друзей и поклонников можно было найти людей почти всех оттенков мнений – от консервативных до правых и интеллектуалов-социалистов. Он был неясной привлекательной фигурой, рожденный на тысячу лет позже своего времени.