Текст книги "Дело Рихарда Зорге"

Автор книги: Ф. Дикин

Соавторы: Г. Стори
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

18 ноября 1942 года принца Коноэ допрашивал в качестве свидетеля японский предварительный суд по поводу упоминания Одзаки об этой встрече и, в частности, об отношениях Сайондзи с Одзаки. Коноэ признал, что Одзаки хорошо знал двух его личных секретарей и время от времени бывал на его личной вилле, а также то, что перед Сайондзи была поставлена задача сбора предварительных планов разных министров по поводу ведения переговоров с США. «Все документы по японоамериканским переговорам, которые у меня были, я передал Сайондзи».

31 августа Коноэ пригласил Сайондзи к себе на виллу. Впоследствии в ходе допросов, проводившихся японскими прокурорами, Сайондзи описал эту встречу и просьбу премьер-министра представить краткое письменное изложение взглядов, выраженных в ходе беседы в тот день. Впоследствии черновик был изъят у Сайондзи, но он оставил у себя свой собственный экземпляр.

Во второй половине сентября Одзаки вернулся из поездки в Маньчжурию и позвонил Сайондзи. Вечером 20 сентября они вдвоем обедали в ресторане и беседовали о японо-американских переговорах. По словам Сайондзи, «Одзаки смотрел на их перспективу пессимистично. Я сказал, что, благодаря европейской войне, Соединенные Штаты будут пытаться избежать войны на два фронта. Я указал, что Америка во имя принципов, которые она исповедует, попытается остановить Японию, но что американцы морально не готовы воевать с Японией. И потому я был убежден, что переговоры будут успешными».

Четыре дня спустя Одзаки вновь позвонил Сайондзи в официальную резиденцию премьер-министра и предложил встретиться за стаканом пива в ресторане «Азия», что находился в здании ЮМЖД. Однако встретились они ненадолго в другом ресторане, где Сайондзи ждал гостей. «Мы сидели в креслах на веранде, пили саке или пиво. Я достал из портфеля набросок и показал его Одзаки со словами: «Это тот план, о котором я говорил вчера».

Одзаки, откинувшись в кресле, читал страницу за страницей. И не дождавшись, пока он кончит чтение, я спросил о его мнении. Но он лишь ответил: «М-м-м», и сделал более или менее пессимистичный жест, качая головой. Потом пришел слуга и доложил мне, что подошли мои гости. Одзаки быстро закончил чтение. Вернул мне бумаги и вышел из комнаты, куда уже входили гости».

Одзаки рассказал об этом эпизоде Зорге и изложил по памяти содержание документа, который давал ему читать Сайондзи. «Когда Зорге спросил, кто показал мне этот документ, я ответил, что некто, близкий к Коноэ».

Начало переговоров затягивалось, и, соответственно, усиливались трения между военными и политическими кругами в Токио. 4 октября Зорге доложил в Москву, что Одзаки слышал, что «главным требованием, выдвинутым Соединенными Штатами на японо-американских переговорах, будет требование ухода японской армии из Центрального и Южного Китая, что эти переговоры – предварительные и носят информационный характер, и хотя существует вероятность, что вскоре состоятся и официальные встречи, но надежда на успешный исход чрезвычайно слаба и что даже если Япония и решит ударить на юг, это, вероятно, будет довольно трудно сделать в конце этого года».

Теперь Одзаки был убежден, что переговоры с США закончатся неудачей, и утвердился в этом мнении, узнав об успешном нажиме, оказанном армейским и флотским руководством на Коноэ с требованием соблюдать предел, установленный для переговоров Имперским совещанием 6 сентября.

В начале октября Зорге получил возможность информировать московский Центр о том, что «Отто (Одзаки) видел послание, отправленное в США. В нем не содержалось каких-либо конкретных предложений, а затрагивались лишь общие проблемы, которые следует обсудить в ходе японо-американских переговоров. Отто указал, что до настоящего времени США не принимали японские предложения всерьез и что одновременно с этим посланием американцы получили и намек, что Коноэ готов встретиться с Рузвельтом.

Вопреки ожиданиям, общая ситуация становится все напряженнее, поскольку лимит времени, отпущенный Коноэ армией и флотом в отношении переговоров, истекает. Согласно информации, полученной Отто от человека (два слова неразборчиво латинским шрифтом), близкого, к Коноэ, срок установлен на конец октября. Вполне вероятно, что флот сразу же начнет боевые действия на юге, если переговоры окончатся неудачей. Отто узнал из военно-морского источника, что лимит времени очень невелик и что, если от Соединенных Штатов не поступит удовлетворительного ответа в первую неделю октября, флот начнет действовать.

Отто уверен, что в октябре и флот, и правительство будут вынуждены действовать, если США не дадут удовлетворительного ответа на японские предложения, хотя высокопоставленные чины правительства и флота не желали бы торопить события».

Примерно в это же время Одзаки сказал Мияги, что до конца месяца группа должна окончательно решить, начнет ли Япония военную кампанию на юге. Он сказал Зорге, что флот считает, что переговоры с Америкой провалятся в начале октября. А для армии политически невозможно уйти из Центрального и Южного Китая.

Нет свидетельств, говорящих о реакции московского

Центра на успокоительные доклады группы Зорге о неминуемом срыве японо-американских переговоров и вероятности масштабной японской угрозы югу. В конце сентября в одиночном послании Москва потребовала предоставить точные технические детали:

«Как называются острова близ Кобе, на которых расположены нефтяные резервуары и доки?

Сколько новых танковых соединений создано в Японии?

Сколько 18-тонных танков на вооружении Японии? Где располагается командование токийской противовоздушной обороны? Где располагаются другие проектируемые командные пункты? Какие соединения составляют дивизионную штаб-квартиру при новой организации?

Я получил информацию, касающуюся реорганизации армии и модернизации ее вооружения в 1940–1941 годах.

(а) Необходима информация о мерах правительства по увеличению производства новых вооружений.

(б) Анализ конкретных деталей характеристик всех типов и соединений.

(с) Выясните силу и масштаб соединений».

Разведданные такого характера оказались бы весьма существенными для русских в случае крупномасштабного военного конфликта с Японией.

20 сентября Мияги подготовил к передаче японское танковое руководство и нарисованную им карту местонахождения объектов противовоздушной обороны токийского района.

Посол Отт по-прежнему пытался добиться от японского правительства прояснения его отношения к Тройственному союзу в свете японских переговоров с Вашингтоном. Но сумел лишь получить заявления самого общего характера от министра иностранных дел Тойоды о том, что ведущиеся сейчас переговоры никоим образом не затронут пакт. Как докладывал Зорге в Москву, «отношения между двумя странами сейчас довольно напряженные».

В течение некоторого времени в первую неделю октября Зорге и Одзаки были заняты составлением итогового отчета и общей оценкой японской политической сцены.

«По информации, полученной из разных официальных японских источников, если не будет получено никакого удовлетворительного ответа от США на просьбу Японии о переговорах до 15-го или 16-го числа этого месяца, то последует либо общая отставка, либо решительная реорганизация японского правительства. И в том, и в другом случае… в этом или следующем месяце начнется война с Соединенными Штатами, единственная надежда японских властей, что посол Грю[106]106
  Американский посол в Японии.


[Закрыть] в последний час представит какого-либо рода предложения, которые позволят начать переговоры.

В отношении Советского Союза все высокопоставленные лица согласны с тем, что, если победит Германия, Япония сможет воспользоваться этим для своей игры на Дальнем Востоке в будущем и что, таким образом, нет необходимости воевать с Россией. Они считают, что поскольку Германия демонстрирует свою неспособность разгромить Советское правительство и изгнать его из Москвы, то Японии не следует торопиться до следующей весны. В любом случае вопрос с Америкой и вопрос наступления на юг намного важнее, нежели северные проблемы».

Эта телеграмма была составлена после долгих дискуссий между Зорге, Одзаки и Клаузеном, состоявшихся, вероятно, 4 октября. Придя к окончательному выводу, что русско-японская война маловероятна и что в ближайшие недели Япония начнет боевые действия против Соединенных Штатов, группа Зорге сочла, что ее миссия в Японии, как она была определена московским Центром, выполнена.

Глава 14. НАЧАЛО КОНЦА

Полчища прокуроров обрушились на нас.

Одзаки

В ноябре 1939 года Особая высшая полиция («Токко») в ходе предпринимаемых ею периодических действий с целью воспрепятствовать восстановлению подпольной японской коммунистической партии арестовала одного из членов недавно созданного подготовительного комитета.

Звали этого человека Ито Ритцу. Он был уже известен властям, которые впервые обратили на него внимание в декабре 1932 года, когда в девятнадцатилетнем возрасте Ито был исключен из Первой высшей школы в Токио за членство в Японской лиге коммунистической молодежи. За это прегрешение Ито был приговорен к тюремному заключению, но через два года освобожден под обещание начать новую жизнь и порвать с прошлым.

В августе 1939 года, когда создавался исследовательский филиал ЮМЖД в Токио, Ито был принят на работу в качестве специалиста по сельскохозяйственным проблемам. Эта похожая на мастодонта организация, представляющая интересы японских железнодорожных, промышленных, горнодобывающих и торговофлотских корпораций в Маньчжурии, тесно сотрудничала о Квантунской армией в мобилизации и разработке значительных ресурсов «марионеточного» государства и раскинула свои филиалы в Китае наряду о ширящейся военной оккупацией, открывая офисы во всех главных китайских городах. Исследовательский отдел ЮМЖД приобрел многие из признаков гражданского разведывательного агентства. Так, одной из его функций было проводить подробные и постоянные анализы экономических ресурсов Маньчжурии и Китая, а также военных потребностей Квантунской армии и иногда японской армии в Китае. И хотя это был достаточно значительный пост с точки зрения национальной безопасности и известная мишень для коммунистического проникновения, полицейское расследование по делу Ито сосредоточилось исключительно на его роли в восстановлении японской коммунистической партии. Во время повторного ареста на него завели дело под названием «Дело о притворном раскаянии».

К этому времени японская полиция уже знала о связях Коминтерна о Японией, осуществляемых через Соединенные Штаты. Этот тихоокеанский маршрут, начиная с 1935 года, был главным каналом для агентов, курьеров и денежных средств. Мияги прибыл в Японию именно этим путем и под покровительством Коминтерна, чтобы присоединиться к группе Зорге[107]107
  Тихоокеанская сеть была связана со штаб-квартирой Американской коммунистической партии в Нью-Йорке, а через нее с офисом Коминтерна на 39 Ист 12 стрит.


[Закрыть]. Более чем вероятно, что один из вопросов, заданных Ито, касался японской секции Американской коммунистической партии и ее членов. В ходе следствия, после нескольких месяцев сопротивления Ито выдал полиции имя Китабаяси Томору, у которой Мияги жил в Лос-Анджелесе и которая вернулась в Японию в декабре 1936 года и сейчас была одним из второстепенных агентов группы.

Ито бьш знаком о ней в течение нескольких лет еще в Лос-Анджелесе и случайно встретил ее в Японии. Говорили, что он пытался завербовать ее для партийной работы, но она отказалась.

Ко времени своего ареста Ито страдал от туберкулеза и по вполне понятным причинам боялся получить длительный срок тюремного заключения. «Однако суровое, но внимательное отношение полиции привело его к отречению от коммунизма и признанию своей вины». Выдача имени Китабаяси могла показаться простой неосторожностью с его стороны. Данные, что именно он выдал эту информацию, не бесспорны, хотя инспектор полиции, допрашивавший его в 1939 году, категорически подтвердил это после войны.

В августе 1940 года Ито был освобожден под честное слово и вернулся на свою прежнюю работу в исследовательской отдел ЮМЖД. Кажется невероятным, что он сумел вновь устроиться в организацию, имевшую дело с важной военной и политической информацией, без активного одобрения полиции, которая по-прежнему продолжала наблюдать за ним с помощью людей в штатском. Существует, таким образом, сильное подозрение, что отныне Ито выступал в качестве информатора полиции и проходил своего рода стажировку.

С августа 1939 года Одзаки был неофициальным советником в токийском офисе того же исследовательского филиала ЮМЖД и редактором его ежемесячного отчета, а потому хорошо знал Ито. Они оба были родом из префектуры Гифу и учились в одной и той же высшей школе в Токио, а теперь часто встречались как сотрудники ЮМЖД. Одзаки особенно интересовали экономические отношения Японии с тропическими регионами Юго-Восточной Азии, и он просил Ито снабжать его материалом на эти и другие близкие темы для ежемесячного отчета, который он готовил для токийского офиса.

Ито также был главным источником информации по сельскому хозяйству Японии военного времени. Он посещал заседания исследовательского персонала, из протоколов которых Одзаки мог бы извлечь нужную ему информацию по любым специфические вопросам. В сентябре 1941 года, например, началось изучение нефтяных запасов японской армии со времен начала китайского инцидента и в том же месяце, на конференции, проходившей в головном офисе железной дороги в Дайрене, Ито собрал ценные сведения о стальной индустрии, которые он также передал Одзаки.

В середине сентября 1941 года Каваи встретил Ито в доме Одзаки. Оба были явно в близких дружеских отношениях. Одзаки представил Ито как «моя правая рука», а также «левый, освобожденный под честное слово».

Непостижимо, как сам Одзаки сумел избежать в то время полицейской слежки, однако полицию интересовали исключительно запрещенные коммунистические организации, где не было ни следа, ни намека на шпионаж. Связи Одзаки в высоких сферах предотвращали принятие активных мер против него, однако сеть незаметно сужалась.

Используя информацию, переданную Ито, японская полиция выследила Китабаяси Томо в уединенном сельском районе в префектуре Вакаяма, на родине ее мужа, где она тихо жила. В течение, по крайней мере, целого года эта пара находилась под жестким полицейским наблюдением, не давшим, однако, каких-либо результатов.

Но где-то в сентябре 1941 года полиция задержала квартирную хозяйку Ито или его гражданскую жену Аояги Кикуйо, молодую работницу военного завода и члена подпольной женской партийной ячейки. На нее вывел арест другого члена этой же ячейки. Но что еще важнее, женщина эта оказалась племянницей Китабаяси Томо, и именно через нее Ито узнал о связи Китабаяси с японской секцией Американской коммунистической партии и, вероятно, также о ее возвращении в Японию.

В своем заявлении в полиции Аояги также назвала имя Китабаяси, заметив, что «главная цель Японской коммунистической партии – собирать информацию о японских вооруженных силах и что вся эта информация должна отправляться в Советский Союз через Американскую коммунистическую партию».

28 сентября 1941 года Китабаяси Томо неожиданно была арестована вместе со своим мужем, которого, однако, вскоре освободили, и доставлена в Токио[108]108
  На следующий день после ареста супругов Китабаяси, 29 сентября, Ито вновь был доставлен в полицию. Эпизод этот так и остался невыясненным; похоже, что, по крайней мере, в течение года его официально не допрашивали.


[Закрыть]. Вот так и получилось, что незаметной тихой портнихе Китабаяси суждено было стать первым ключом к разгадке развертывающейся драмы, способной потрясти общество. На допросах в полицейском участке, расположенном близ нового убежища Мияги, ее спрашивали о связях с японцами – членами Американской коммунистической партии, и она, очевидно, наивно полагала, что и он тоже уже арестован, потому назвала его имя следователю. Мияги не был известен японской полиции и позднее с грустью заметил, сколь высокой оказалась цена тех обрывков сплетен, которыми снабжала его Китабаяси.

«После ее возвращения в Японию я навещал ее всего дважды в год. Если я и получал от нее какую-либо информацию, то это была, как правило, случайная, незначительная информация, которую она сама узнавала чисто случайно, такая, например, как слух, что армия роет туннель в тьш советских войск; урожай риса; условия жизни семей, в которых мужчины призваны на военную службу; нормирование потребления риса; нежелание фермеров увеличивать посадки риса и предпочитавших выращивать более прибыльные вещи, такие, как апельсины или груши».

Информатору столь низкого уровня, которого Мияги всегда вспоминал добром, как свою хозяйку в Лос-Анджелесе четырнадцать лет назад, суждено было стать первым слабым звеном в цепи, приведшим к провалу всей группы Зорге.

В ходе арестов всех подозреваемых в коммунистической деятельности полиция 11 октября арестовала и Мияги, явившись к нему домой. Полиция, вероятно, надеялась вскрыть связи между подрывными группами в Японии и японской секцией Американской коммунистической партий. Однако во время обыска, проведенного у Мияги, полиция с удивлением обнаружила среди других документов переведенный на английский язык секретный меморандум из офиса ЮМЖД. Как заметил позднее старший прокурор, «нам показалось странным, что у художника могут находиться документы такого рода».

В часы, последовавшие после его ареста, и в ходе суровых допросов Мияги отказывался признать, что он шпион. Но он был очень слаб здоровьем, поскольку страдал от туберкулеза, и был очень нервным. В один из первых дней Мияги выбросился на улицу со второго этажа из окна полицейского участка в Токио. Он упал на верхние ветви деревьев и сломал ногу. Полицейский прыгнул за ним следом, и Мияги принесли обратно. Допросы продолжались. Утром следующего дня, 12 октября, он сделал «добровольное заявление». Следователь позднее записал, что «он достаточно успокоился, чтобы дать полный отчет о подробностях своего преступления, и я смог удостовериться, что все, сказанное им, правда».

Мияги признал, что он был членом шпионской группы, действовавшей в Токио и состоявшей из Зорге, Вукелича, Клаузена, Одзаки и Каваи. В результате наблюдения, установленного полицией за домом Мияги после его ареста, 13 октября были арестованы переводчик Акияма и субагент Куцуми Фусако.

Следователь, который вел дело Мияги, сразу же доложил о своих открытиях иностранной секции Специальной высшей полиции и получил для ознакомления заранее подготовленное конфиденциальное досье на Зорге и других иностранцев, входивших в группу. Иностранная секция заметила, что Зорге был влиятельным помощником германского посла Отта по вопросам, связанным с информацией, и что было бы невероятно, если бы он оказался советским шпионом. Полиция не верила в возможность возбуждения дела против него и противилась аресту Зорге из-за его близости к Отту и из опасения, что это может нанести ущерб германо-японским отношениям. И потому было решено заняться пока одним Одзаки и другими японцами, имена которых назвал Мияги, «и позволить будущему развитию событий определить, стоит или нет брать под арест иностранцев».

Как писал в тюрьме Одзаки, «утром 15 октября 1941 года полчища прокуроров обрушились на нас. У меня в течение нескольких дней были дурные предчувствия, И в то утро я уже знал, что близок час расплаты. Убедившись, что Йоко ушла в школу, поскольку мне страшно не хотелось, чтобы дочь присутствовала при этом, я ушел из дома, даже не взглянув на жену и ничего не сказав ей на прощание. Я чувствовал, что с моим арестом все кончится. И все кончилось.

Когда меня допрашивали в тот день после полудня, вопросы касались, как я и ожидал, моих отношений с Зорге. Я понял, что раскрыта вся сеть, и сказал себе, что все кончено».

В день своего ареста Одзаки сделал заявление, аналогичное заявлению Мияги. Стало ясно, и достаточно подробно, что это была советская шпионская группа, и к вечеру 15 октября дело против Зорге было открыто. Прокуроры тогда допрашивали Одзаки и Мияги «с особым упором на все, что касалось цепочки связей в организации Зорге» и потом представили в свой офис основания для ареста Зорге, Клаузена и Вукелича.

Сначала министр внутренних дел противился этому по причинам дипломатического характера, однако уже на следующий день, 16 октября, принц Коноэ подал в отставку с поста премьер-министра. Одним из первых назначений, сделанных новым кабинетом генерала Тодзио, стал министр юстиции Ивамура Мичо, занимавший тот же пост в предыдущем правительстве. Управление прокуратуры представило ему краткую сводку заявлений, сделанных Одзаки и Мияги, вместе с просьбой о санкции на арест Зорге. Важные части меморандума были подчеркнуты красным карандашом, поскольку всем было известно, что Ивамура, как правило, читал лишь то, что было подчеркнуто красным. Министр находился в хорошем расположении духа по случаю своего назначения и потому дал согласие на арест, не особенно углубляясь в размышления о важности этого дела.

Во вторник вечером 14 октября Зорге договорился с Одзаки о встрече в ресторане «Азия» в здании КЭМЖД. Однако он прождал напрасно. Через два дня к Зорге должен был прийти Мияги, однако он тоже исчез. В пятницу 17 октября к Зорге по предварительной договоренности пришли Клаузен и Вукелич. Встреча прошла в атмосфере растущего беспокойства. Вукелич позвонил Одзаки в офис ЮМЖД, но не получил ответа.

Вот как описывает Клаузен ту последнюю встречу европейцев – членов группы Зорге:

«17 октября, около 7 часов вечера я пришел к Зорге, который находился тогда в постели, чтобы поговорить о нашей тайной работе. Когда я пришел, они с Вукеличем выпивали, и я присоединился к ним, открыв бутылку саке, которую принес с собой. Атмосфера была тяжелой, и Зорге мрачно сказал – как если бы наша судьба была предрешена: «Ни Джо, ни Одзаки не явились на встречу. Должно быть, их арестовала полиция».

Меня охватил непонятный страх, и минут через десять я ушел. Мы не говорили, что мы будем делать, если нас арестуют».

Зорге впервые сказал Клаузену, что «Отто» и Одзаки – одно и то же лицо, только тогда Клаузен узнал, кто стоял за именем «Джо» в телеграммах, которые он передавал в Москву.

В субботу 18 октября 1941 года около 5 часов утра детектив Охаси из Специальной высшей полиции пришел в полицейский участок Ториизака в Токио, расположенный в двухстах ярдах от дома Зорге. В этот ранний час у дома Зорге стояла машина германского посольства. Присутствие германского чиновника вызвало некоторое замешательство полиции, и группа прокуроров под началом Йокикава Митцусада решила подождать[109]109
  Этим чиновником был Вильгельм Шульце, близкий коллега-журналист Зорге и руководитель официального германского агентства новостей в Токио. Охаси, инспектор полиции, руководивший арестом Зорге, позднее утверждал, что он наблюдал за домом и решил, что присутствие этого гостя было, вероятно, связано с падением кабинета Коноэ, происшедшего двумя днями раньше, и что он пришел «получить у Зорге отчет об этом событии».


[Закрыть]. Как только машина уехала, вся компания ворвалась в дом. «Несколько смутившись, Охаси закричал: «Мы пришли по поводу недавней аварии с вашим мотоциклом», и без дальнейших слов Зорге, в пижаме и шлепанцах, втолкнули в полицейскую машину. При этом он громко протестовал, что его арест незаконный.

Компания направилась в полицейский участок Ториизака, но, чтобы избежать каких-либо неосторожных расспросов со стороны пронырливых журналистов, Зорге тут же перевели в следственную тюрьму Сугамо.

Выходя накануне вечером из дома Зорге, Клаузен нос к носу столкнулся с детективами из полицейского участка, расположенного около его дома, с которыми он, как иностранец, поддерживал обычные отношения в течение  многих месяцев. Клаузену стало ясно, что за ним идут по пятам, и более назойливо, чем обычно.

На следующий день рано утром один из тех же самых полицейских вошел в дом Клаузена и направился прямиком в спальню. Клаузену объявили: «Мы бы хотели, чтобы вы отправились с нами в полицейский участок, чтобы ответить на некоторые вопросы об автоаварии, в которую вы недавно попали».

«Вспоминая все, что я слышал накануне вечером, я предчувствовал, что раскручивается нечто более серьезное, чем простая автоавария. Я торопливо позавтракал и рассеянно собирался, не способный ясно мыслить, и ушел из дома в сопровождении полицейских. На улице ждала машина, в которой сидели двое в штатском.

Когда машина двинулась, но не в участок Ториизака, а в другом направлении, я предоставил себя судьбе. Меня доставили в полицейский участок Мита».

Арестом Вукелича, также проведенным ранним утром 18 октября, был завершен захват всех европейцев – членов группы Зорге, за исключением Анны Клаузен, арестованной 19 ноября.

Японская полиция с бюрократической дотошностью произвела перепись всех вещей, находившихся в доме Зорге. Эти незначительные предметы – материальные доказательства шпионажа – должны были сформировать первоначальную зловещую основу в цепи доказательств обвинений, которые будут выдвинуты против него в ближайшие месяцы. Список включал в себя три фотоаппарата, одну фотокамеру с необходимыми принадлежностями, три фотолинзы (одна из которых телескопическая), фотопринадлежности, черный кожаный бумажник с 1782 долларами, шестнадцать записных книжек с подробностями связей с агентами и финансовыми расчетами, партбилет члена нацистской партии на имя Зорге и список членов партии, проживающих в Японии, Германский статистический ежегодник в двух томах (источник шифровальных таблиц), семистраничный отчет и схема, составленные на английском языке и, наконец, самое роковое – две странички машинописного наброска, также на английском, представляющие собой заключительное послание, готовое к отправке в Москву 15 октября. В доме Клаузена был найден экземпляр этого же сообщения, наполовину зашифрованного, что дало основу для начала долгой драмы допросов.

Как бы в противовес этому материалу, вскрывающему незаконную деятельность, полиция заметила и обширную научную библиотеку, вполне подходившую для работы какого-нибудь ни в чем не повинного специалиста по японской истории и литературе или писателя, состоявшую из более чем тысячи томов. На столе рядом с кроватью лежал открытый томик стихов японского поэта шестнадцатого века. Полиция также обнаружила рукопись объемом в триста машинописных страниц – первоначальный набросок книги о современной Японии, которую Зорге упорно хотел завершить.

В эти октябрьские дни все стрессы и напряжение подпольной работы, наряду с растущим риском быть пойманными после столь долгого периода действия начали сказываться на членах группы Зорге.

Кроме приема и передачи радиосообщений, Клаузен отвечал также и за их шифровку и дешифровку, вел финансовые отчеты и время от времени выступал в качестве курьера, а также поддерживал связь с Зайцевым из советского посольства[110]110
  Клаузен должен был встретиться с ним 20 ноября.


[Закрыть]. Его коммерческое предприятие процветало, и оттенок капиталистического самодовольства и благодушия начал проявляться в его натуре. Когда в конце 1940 года московский Центр прислал также сообщение: «Используйте часть прибылей «Клаузен и К» в качестве денежного источника для вашей группы», это вызвало сильнейшее раздражение Макса.

Кроме неприятностей подобного рода, Клаузен испытывал постоянное нервное напряжение из-за ненависти, которую питала его жена к его разведывательной работе на Советский Союз. Ее личная лояльность, казалось, вот-вот иссякнет. Клаузен становился все более вялым, расхлябанным. Он не удосужился даже сделать финансовый отчет группы за 1941 год, «поскольку утратил всякую веру в успех нашего дела и забросил все мои обязанности». Он с запозданием передавал радиосообщения в московский Центр, а тексты сообщений стали постепенно скапливаться у него на столе. Десять из таких текстов, написанных по-английски, были найдены полицией во время его ареста.

Подобное настроение переживал и Вукелич. Ему так и не удалось наладить гармоничные отношения с Зорге. «Зорге относился ко мне, как к постороннему, во всем, что касалось его группы. До самого конца я не мог избавиться от этого чувства… Первое его впечатление обо мне было неблагоприятным для меня, и, вероятно, именно поэтому он всегда считал, что я не слишком серьезно отношусь к работе».

Так же, как и в случае с Клаузеном, женское влияние играло очень большую роль в «нелегальной» деятельности Вукелича. Его брак с Эдит потерпел крах и закончился разводом. При этом сама Эдит также бьша невольным и ненадежным свидетелем деятельности группы, и поскольку в дальнейшем она стала представлять собою все больший риск для безопасности группы, Зорге добился разрешения Москвы на финансирование ее отъезда из Японии. По словам Клаузена, написанным в тюрьме, Вукелич пытался уговорить Эдит уехать вместе с сыном в Москву. «Но поскольку моя жена (Анна) порассказала Эдит о жизни там, Эдит решила отправиться в Австралию, и Вукелич был этим доволен».

В августе или сентябре 1941 года Зорге радирует в московский Центр:

«Разведенную жену Жиголо (Вукелича) с сыном ее младшая сестра пригласила в Австралию и в создавшихся обстоятельствах почти невозможно воспрепятствовать ее отъезду. Хотя Фриц (Клаузен) использовал их дом в качестве одной из баз для радиосеансов, он считает, что мы можем работать и без нее. В любом случае, ее отъезд приведет к уменьшению наших ежемесячных расходов. Требуется дополнительная сумма в 400 долларов для ее поездки через вашего человека (т. е. Зайцева в советском посольстве), а также разрешение отправить ее».[111]111
  Текст ответа из Москвы был найден полицией в доме Клаузена.


[Закрыть]

В сентябре Зорге получил указание оплатить ей проезд в Австралию, и Эдит Вукелич отплыла в конце месяца, вызвав вздох облегчения у всех членов группы.

В январе 1940 года Вукелич вновь женился. Его вторая жена был японкой и ничего не знала о тайной деятельнос-ти мужа, тем более что с мая 1935 года он устроился на вполне удовлетворяющую его законную работу во Французском агентстве новостей Гавас. Вукелич был счастлив в своей новой семье, а после рождения сына из-за постоянного страха, что жена может узнать об истинной природе его деятельности, он все более неохотно продолжал подвергать себя ежедневному риску работы на группу. Он стал всячески уклоняться от работы. Клаузен писал о нем: «Когда я впервые приехал в Токио, он очень много работал на группу, но чем дальше, тем больше он оказывался всегда занят чем-то другим, когда считалось, что он работает на Зорге… Я уверен, что в конце он окончательно забросил все дела. Временами, когда Зорге хотел увидеться с ним, он исчезал из виду на целую неделю. Зорге сильно сердило, но я не говорил ему, почему Вукелич старается не показываться. Я хорошо понимал Вукелича, потому что и сам тоже порвал с коммунизмом».

Зорге не мог не чувствовать, как сгущалась вокруг него атмосфера. Однако сама природа его положения руководителя группы ограничивала его личные контакты со своими сотрудниками, да и тот образ шумного и пьющего человека, который выставлялся им напоказ, все больше отделял его от членов группы. У Зорге было мало общего с Клаузеном с его комплексом неполноценности, проявлявшимся в общении с интеллигентными людьми, и с Вукеличем – человеком несколько рассеянным. А вот Одзаки был равен ему по интеллекту, да и талантливый, тонкий художник Мияги неплохо ладил с ним.