Текст книги "Дело Рихарда Зорге"

Автор книги: Ф. Дикин

Соавторы: Г. Стори
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Глава 16. ОТГОЛОСКИ ДЕЛА ЗОРГЕ

Я был вдвойне удивлен, узнав, что японские интеллектуалы оказались замешаны в этом деле.

Вице-президент филиала Ассоциации резервистов после прочтения заявления об аресте всех, имевших отношение к делу

За восемь с половиной месяцев, прошедших с того дня, 28 сентября 1941 года, когда была арестована миссис Ки-табаяси, и до 8 июня 1942 года, японская полиция арестовала и допросила тридцать пять мужчин и женщин, имевших отношение к делу Зорге. Эта цифра включала в себя и самого Зорге, и четырех его сотрудников – Одзаки, Клаузена, Мияги и Вукелича. Сюда также вошли и восемнадцать человек, признанных невиновными в сознательном нарушении закона.

Число субагентов, арестованных властями при проведении исчерпывающего расследования всего дела, не превышало одиннадцати человек, семь из которых принадлежали к группе Мияги, и четверо – Одзаки.

И все равно с точки зрения безопасности и эффективности их было слишком много. Мияги из сентиментальных побуждений пошел на роковой риск, встретившись в Японии с миссис Китабаяси и пригласив ее к сотрудничеству. И как бы ни было удобно пользоваться услугами знающего переводчика, со стороны Мияги было полным безрассудством положиться на помощь Акийямы Кодзи.

На более оправданный риск пошел Мияги, когда в начале 1936 года он познакомился и доверился средних лет женщине, имевшей за плечами коммунистическое прошлое. Это была Куцуми Фусако, член Хоккайдского окружного комитета Японской коммунистической партии. К концу четырехлетнего срока тюремного заключения по приговору, вынесенному ей в 1929 году за нарушение Закона о сохранении мира, она пошла на формальное отречение от своей политической веры, и когда после освобождения из тюрьмы переехала на юг, в Токио, полиция уже знала ее, как раскаявшуюся коммунистку.

Было ли ее тюремное раскаяние искренним или нет, верность ее делу коммунизма была по-прежнему тверда, когда в начале 1936 года она познакомилась с Мияги. Некоторое время они встречались, по крайней мере, раз в неделю, и Мияги давал ей немного денег на расходы. Она собирала информацию о февральском мятеже, а потом о «левом» движении в целом.

Куцуми Фусако познакомила Мияги со своим другом Яманой Масами, также приговоренным к тюремному заключению тем ж судом на Хоккайдо за коммунистическую деятельность. Ямана, сын фермера, не получивший никакого формального образования, в течение нескольких лет участвовал в левом движении сельскохозяйственных рабочих на Хоккайдо. Мияги говорил, что поначалу он не думал вербовать Яману, но что, начиная с весны 1936 года, стал использовать его в качестве источника информации об условиях жизни в сельской местности. Ямана много ездил. Так, в 1939 году, например, он отправился в Маньчжурию, однако природа его занятий неясна, хотя какое-то время он работал в Токио в профсоюзе фермеров и в ультранационалистическом обществе – Тохокаи.

Мияги финансировал несколько поездок Яманы, включая и поездку на юг Сахалина, и обычно они встречались с Яманой через определенные промежутки времени, когда Ямана делал устные отчеты об экономических условиях в различных частях страны, о передвижении войск, настроении умов, а также по другим вопросам общего характера. Все это была смешанная информация разного рода, которую любой человек может собрать из слухов, услышанных в железнодорожных вагонах, сельских автобусах и провинциальных гостиницах.

Ни Куцуми, ни Ямана не были знакомы с Зорге, который, в свою очередь, никогда не слышал их имен. Куцуми была задержана и допрошена, когда спустя три дня после ареста Мияги пришла к нему домой. Ямана же гулял на свободе до середины декабря – два месяца после ареста Мияги.

Именно Ямана в ноябре 1939 года познакомил Мияги с другим уроженцем Хоккайдо Тагучи Угента, который оказался куда более ценным в качестве агента, чем Ямана. По словам Мияги, Ямана где-то с 1938 года утратил чувство честности и был склонен думать лишь о деньгах. Почти так же Мияги оценивал и Тагучи. Он заявил, что Куцуми Фусако предостерегала его против этого человека, которого она знала еще по Хоккайдо. Как и она сама, и Ямана, Тагучи сидел в тюрьме за то, что бьш коммунистом. Куцуми же сказала Мияги, что Тагучи был «своевольным и упрямым» и что пользы от него не будет никакой. Мияги полагал, что женщина оказалась права.

Однако Мияги вообще редко хорошо отзывался о своих агентах. И вполне возможно, что его высказывания не отражали его истинных чувств. Возможно, он старался защитить своих помощников, всячески преуменьшая помощь, которую они оказывали ему.

В отличие от Яманы, Тагучи был человеком состоятельным, сыном богатого землевладельца в пустынном холодном, лишенном растительности районе Абасири на севере Хоккайдо. Несмотря на свое прошлое активного коммуниста и тюремное заключение, он бьш энергичным предпринимателем, участвовавшим во многих рискованных предприятиях, таких, как торфоразработки в Маньчжурии и лесозаготовки на Хоккайдо.

Тагучи снабжал Мияги информацией о военных приготовлениях в Маньчжурии летом 1940 года. Однако большую часть его информации можно было отнести к 1941 году, когда, по данным Токко, «он шпионил за военными приготовлениями на Сахалине и Хоккайдо». На момент своего ареста, 29 октября 1941 года, Тагучи проживал в районе Йотсуйя, в Токио, и в протоколах его занятие названо «торговец канатными материалами». Бизнес, однако, часто загонял его на Хоккайдо и Сахалин. После начала русско-германской войны Мияги стал встречаться с Та-гучи, по крайней, мере дважды в месяц, а иногда и чаще. Это предполагает, что информацию, сообщаемую им, ни в коем случае нельзя было назвать незначительной или вообще не принимать в расчет. Зорге, который о Тагучи знал лишь как о «человеке с Хоккайдо», утверждал, что последний «поставлял очень подробную информацию».

Единственный из группы Мияги, кто лично был знаком с Зорге, это Коширо Йошинобу, с которым Мияги познакомился в конце весны 1939 года, когда Коширо только что демобилизовался из японской армии. Он служил в Маньчжурии, на севере Китая, а также в Корее и дослужился до чина капрала. Коширо был выпускником университета Мейдзи в Токио, и именно в годы учебы в университете под влиянием соседа по комнате он стал интересоваться марксизмом. Этот сосед через два года и познакомил Коширо с Мияги[130]130
  Сосед, человек по имени Киотаке, вероятно, умер до того, как группа Зорге была раскрыта. В противном случае он, конечно же, был бы арестован, и его имя обязательно появилось бы в протоколах дела.


[Закрыть].

Коширо оказался для Мияги подарком небес, поскольку группа Зорге всегда испытывала нехватку достоверной военной информации, полученной непосредственно из японских источников. Как утверждал Зорге в полиции, несмотря на тот факт, что у него был свободный доступ в германское посольство, ему все равно пришлось бы заводить источники информации в японских вооруженных силах, «а это было бы очень трудно сделать».

Собирая по крупицам военную информацию, Мияги вынужден бьш проводить много вечеров в токийских кафе и барах и часто жаловался Зорге на то количество спиртного, которое ему приходилось выпивать, чтобы узнать несколько тривиальных фактов. Коширо был всего лишь капрал, но как человек интеллигентный и образованный, он мог, несмотря на свой низший чин, узнавать вещи, неизвестные гражданским лицам.

Возможно, имеет значение, что Мияги просил Коширо помочь ему в мае 1939 года. Ведь именно летом 1939 года Зорге получил указание из 4-го Управления включить офицера японской армии в шпионскую группу. Необходимость исполнения этого приказа породила страшные проблемы, и похоже, что в экс-капрале Коширо Зорге увидел ответ на указания из Москвы, поскольку, познакомившись с Коширо и «прощупав» его, Зорге отправил в 4-е Управление, его curriculum vitae, где Коширо был зарегистрирован под кодовым именем «Мики».

Коширо согласился собирать информацию через друзей и знакомых, с которыми он вместе служил в армии. С мая 1939 года по июль 1941 он добыл много ценных разведданных о дислокации и снаряжении войск, организации новых соединений, строительстве оборонительных сооружений в Маньчжурии, битве у Номонгана, количестве и качестве новой артиллерии и танков. А также достал для Мияги засекреченные военные руководства. Группа Зорге выплачивала ему небольшое денежное содержание через Мияги.

Мияги пришел к выходу, что Коширо по своим убеждениям был скорее либерал, нежели настоящий марксист.

«На самом деле я обучил Коширо коммунистической идеологии (говорил Мияги на предварительном суде). Однако он недостаточно продвинулся в осознании чувства ответственности, присущего коммунисту. В этом смысле я думаю, что он до сих пор не продвинулся дальше либерализма»[131]131
  Здесь вновь, в комментарии Мияги, можно заметить рассчитанное пренебрежение.


[Закрыть].

Коширо со своим полком находился в Южном Китае, когда группа Зорге была раскрыта, и 11 апреля 1942 года он был арестован Кемпетай. Около года его не передавали в Особую высшую полицию.

Семнадцатый член подгруппы Мияги и последний из числа арестованных (8 июня 1942 года) был доктор медицины, известный своими левыми взглядами Ясуда Токута-ро. Мияги посещал его как пациент в начале 1935 года и во время этих посещений мог узнать, что д-р Ясуда бьш арестован два года назад как симпатизирующий коммунистам, хотя его быстро освободили. Куцуми Фусако также часто бывала у д-ра Ясуды, и именно от нее доктор и узнал, что Мияги – коммунистический агент, и произошло это в марте 1936 года, вскоре после того, как она сама стала сообщником Мияги.

Но лишь в сентябре 1937 года, после начала жестоких боев в Китае Мияги обратился к доктору Ясуде с просьбой о помощи. Тогда или раньше Мияги обратился к Ясуде: «Друзья сказали мне, что с вами можно проконсультироваться не только в случае болезни».

Д-р Ясуда согласился ответить на вопросы Мияги по таким делам, как медицинское и продовольственное снабжение, и передавать ему любую информацию военного характера, которую ему случится узнать от пациентов.

Трудно оценить важность информации, поставляемой д-ром Ясудой. Но вряд ли ее было много. Возможно, что самая ценная услуга, оказанная им группе Зорге, заключалась в обеспечении Зорге сульфаниламидными препаратами, когда тот слег от неожиданного и крайне опасного приступа пневмонии. Сам доктор никогда не встречался с Зорге, и лекарства для незнакомого иностранца, без сомнения, передавались через Мияги. Но судя по заявлению доктора Ясуды, которому можно верить, Особая высшая полиция знала о той медицинской помощи, которую он пусть косвенно оказывал Зорге. Ясуда утверждает, что, когда в ходе следствия его избивали в полиции, один следователь сказал, обращаясь к другому: «Это та самая свинья, которая лечила Зорге и спасла его от неминуемой смерти». Однако д-р Ясуда оказался единственным из группы Мияги, с кем в окружном криминальном суде обращались достаточно мягко. Его приговорили к двум годам тюремного заключения с отсрочкой приговора на пять лет, что означало, что он фактически освобожден от заключения.

Остальным шестерым членам группы Мияги пришлось намного хуже. Экс-капрал Коширо получил жесточайший приговор: пятнадцать лет тюрьмы. Тагучи отправили в тюрьму на тринадцать лет. Яману – на двенадцать. Куцуми Фусако приговорили к восьми годам, а Акийяму, переводчика Мияги, к семи. Миссис Китабаяси получила срок в пять лет. Она умерла в 1945 году, вскоре после освобождения. Другие были выпущены на свободу с началом оккупации – в конце лета 1945 года.

На Одзаки работало четыре субагента: Каваи Текиши, Мизуно Шигери, Кавамура Йошио и Фунакоси Хисао. С момента освобождения из заключения из тюрьмы Чунциня летом 1936 года и до сентября 1940-го Каваи оставался на континенте, главным образом на севере Китая. Поначалу он работал на организацию, называемую Институт исследования проблем Китая, располагавшуюся в Тянцзине, и его главным помощником в этом рискованном предприятии был Фунакоси Хисао, управляющий тянцзинским филиалом газеты «Иомиури Симбун», старый друг Одзаки и бывший член шанхайской группы Зорге. Целью этого института, как можно было судить по его названию, было изучение политической и экономической ситуации на севере Китая. Это был период интенсивного проникновения Японии – экономического, политического и военного – в огромный регион с центрами в Пекине и Тянцзине. Таким образом, Институт исследования проблем Китая относился к числу очень модных в те дни организаций и потому мог рассчитывать на поддержку японских чиновников на севере Китая. А кроме того, он обеспечивал отличную «крышу» для коммунистов.

Однако в 1938 году Фунакоси был назначен неофициальным советником (шокутаки) японских вооруженных сил в Ханькоу. Тогда же Каваи занялся тем, что можно описать, как «создание марионеточных политиков» в японской армии на севере Китая[132]132
  Каваи как член подразделения официальной службы Осако принимал участие в неудачной попытке склонить бывшего военного диктатора, военачальника By Пейфу занять место поддерживаемого японцами политического лидера.


[Закрыть]. Эта работа, в которой принуждение, подкуп и интриги были главными составляющими, была хорошо знакома Каваи и, похоже, очень хорошо подходила к его авантюрному темпераменту, одновременно давая ему широкие возможности взглянуть на то, что творится за кулисами политической сцены. Раз или два он сумел побывать в Японии и доложить о своих наблюдениях Одзаки.

В сентябре 1940 года Каваи вернулся в Японию по делам. Одзаки попросил Мияги позаботиться о нем, но похоже, что Мияги и Каваи находились не в самых дружеских отношениях. Дело в том, что Мияги попросил Каваи выполнить разведывательное задание в районе Нагой, однако или из-за лени, или из-за невежества, но Каваи это дело провалил, и в конце концов именно Одзаки нашел ему работу в бумажной компании в мае 1941 года.

По этой ли причине или из-за того чувства восхищения, которое Каваи испытывал перед Одзаки, но японская полиция и прокуроры зачислили Каваи в число субагентов Одзаки, а не Мияги.

Трудно поверить, что после 1940 года, когда он вернулся в Токио, Каваи мог быть очень полезен группе Зорге. Его арестовали 22 октября 1941 года и в конце концов приговорили к десяти годам тюрьмы.

Мизуно Шигери, описанный Зорге как «скорее ученый, а не политический шпион», поступил в Восточно-Азиатскую школу режиссуры в Шанхае в 1929 году, когда ему было девятнадцать лет. Там во время учебы он и познакомился с Одзаки. Позднее коммунистический аппаратчик Кито Гиничи представил его Зорге, и Мизуно стал членом шанхайской группы.

Мизуно, как и остальные студенты школы, придерживавшиеся левых убеждений, был арестован консульской полицией за распространение пацифистских листовок среди японских военно-морских кадетов, посещавших Шанхай: листовки эти он и его друзья опускали в почтовые ящики. Мизуно посчастливилось: самое худшее, что досталось на его долю – десять дней пребывания в полицейском участке. Правда, он был исключен из школы и отныне оказался вовлеченным в подпольную работу в Китайской коммунистической партии. Что, конечно же, не могло не привести к повторному аресту и депортации в Японию.

В Японии Мизуно, благодаря помощи Одзаки, поступил на работу в широко известный частный исследовательский институт в Осаке. Но в 1936 году был вновь арестован за участие в тайном воссоздании запрещенной Японской коммунистической партии. Хотя, судя по тому, что власти быстро его освободили, его роль в этом бьша скорее пассивной и второстепенной. Вскоре он переехал в Токио, без сомнения, по предложению Одзаки, всегда проявлявшего значительный интерес к Мизуно и высоко ценившего его.

Одзаки действительно говорил в полиции: «Я очень верил Мизуно и считал его своим преемником». Всегда сохранялась вероятность, что Одзаки может получить назначение от своей газеты «Асахи» в Китай, и если бы такое случилось, он хотел, чтобы доверенное протеже заняло его место в группе Зорге. Факт, что он считал Мизуно подходящим для такой роли, вызывает некоторый интерес, ибо подразумевает, что Мизуно обладал прекрасными способностями к конспиративной работе, а также живым умом и точным пониманием политической ситуации в Японии.

Одзаки позаботился о том, чтобы Мизуно получил хорошую работу в ряде научных организаций Токио. Похоже, что Мизуно лишь один раз встречался с Зорге за все время пребывания последнего в Японии.

Одно время Одзаки использовал Мизуно в качестве своего рода секретаря или личного помощника, и обычно просил его подготовить письменные отчеты по широкому кругу политических и экономических вопросов. Это было задумано специально для того, чтобы обеспечить Москву основополагающими материалами. Одзаки передавал отчеты Мизуно Мияги, который в свою очередь передавал их Зорге, поскольку было очевидно, что осторожный Одзаки всегда крайне неохотно передавал письменную информацию непосредственно самому Зорге.

Мизуно, как и Мияги, часто болел, и существуют некоторые данные, что именно по этой причине Одзаки сомневался в его пригодности в качестве агента. Тем не менее, кроме подпольной информации общего характера, Мизуно мог добывать и некоторые полезные сведения по военным вопросам, касающимся особого района, а именно – Киото. Этот древний город был его родиной, куда он всякий раз возвращался на поправку после очередного приступа болезни. Он докладывал о месте назначения крупных войсковых соединений, перемещаемых из района Киото в 1939 году, когда номонганская битва была в самом разгаре, и в 1941 году, когда Зорге и Одзаки пытались вычислить реакцию Японии на русско-германскую войну и растущий кризис в японо-американских отношениях.

Мизуно был арестован 17 октября 1941 года и приговорен к тринадцати годам тюремного заключения. Его слабое здоровье не выдержало подобного испытания: он умер в тюрьме 22 марта 1945 года.

Кавамура Йошио, третий субагент Одзаки, тоже умер в заключении. О нем мало что известно. Он умер вскоре после того, как был привезен в Токио после ареста в Шанхае 31 марта 1942 года. Кавамура был журналистом, шанхайским корреспондентом газеты «Маньчжурия Дейли Ньюс» и учился в свое время в одном классе с Мизуно в Восточно-Азиатской школе режиссуры в Шанхае. Однако оставил школу, не закончив курса, – возможно, что его попросту исключили, как и Мизуно, – и занялся журналистской работой в Маньчжурии. Однако он, конечно, тоже побывал на севере Китая, поскольку в 1933 году Каваи познакомил его в Пекине с Агнес Смедли. За год до этого Каваи завербовал Кава-муру в качестве сотрудника по секретной деятельности в пользу китайских коммунистов – шаг, одобренный Од-заки после того, как он посетил Кавамуру в Дайрене и «спокойно присмотрелся к нему». Так Кавамура стал шанхайским субагентом Одзаки. Утверждали, что Зорге знал о нем и считал его членом своей группы.

Четвертый член собственной группы Одзаки Фунакоси Хисао менее таинственная личность, чем Кавамура. Сын владельца предприятия по производству соусов в префектуре Окаяма, он вырос, как сказано в полицейских материалах, «в строгой домашней обстановке». После окончания университета Васеда в Токио он в 1925 году отправился в Китай, сначала в Чинзао, а потом в Шанхай, где стал работать репортером местной ежедневной газеты, выходившей на японском языке. Тогда же он познакомился с Одзаки, с которым они стали близкими друзьями.

Похоже, что Фунакоси пришел к марксизму в результате изучения китайской внутренней политики и вскоре был готов трансформировать академический интерес к учению Маркса в практическую деятельность. В шанхайскую группу Зорге его ввели Одзаки и Каваи, он часто встречался с самим Зорге, который до своего возвращения в Москву в 1932 году успел убедиться, что его европейский преемник «Поль» знаком о Фунакоси. Фунакоси и в самом деле через некоторое время после возвращения Одзаки в Японию стал ведущим японским членом шанхайской группы и поддерживал постоянный контакт с преемником Зорге «Полем», а также с Агнес Смедли. Он собирал денежные пожертвования для Китайской коммунистической партии среди японцев, проживающих в Шанхае и симпатизирующих коммунистам. В их числе оказался и один из преподавателей школы режиссуры[133]133
  Это был Нозава Фураи.


[Закрыть].

Однако в начале 1933 года Фунакоси уехал из Шанхая и отправился в Ханькоу в качестве представителя агентства новостей Ренго. Почти год спустя он перевелся в Тянцзин, где вновь встретился с Каваи, и когда Каваи захотел вернуться в Японию, Фунакоси оплатил его дорожные расходы.

Как мы видели, именно Фунакоси нашел для Каваи место в Институте исследования проблем Китая в Тянцзи-не после освобождения его из тюрьмы. Фунакоси, должно быть, испытал огромное облегчение, узнав, что Каваи ничего не сказал полиции о шанхайской группе Зорге или ее преемнице в Токио, поскольку Фунакоси по-прежнему находился в контакте с Одзаки и продолжал время от времени встречаться с ним в течение последующих нескольких лет. Одзаки проявлял активный интерес к деятельности исследовательского института Фунакоси: заведение это стало своего рода троянским конем для японских коммунистических писателей и ученых, живущих на севере Китая.

С октября 1938 по май 1941 Фунакоси как член подразделения спецслужб Ханькоу стал советником поддерживаемых японцами китайских политических лидеров в Уханьском районе. Этот пример успешного проникновения коммунистов на ключевые посты вызвал, должно быть, нешуточную тревогу в Особой высшей полиции Токио, в руки которой передали Фунакоси после его ареста на севере Китая 4 января 1942 года. Отчет Токко о деле Фунакоси заканчивается словами:

«Несмотря на тот факт, что в ходе расследования настоящего дела подозреваемый постепенно раскаивался в своем поведении и дал свидетельства несомненного раскаяния сердца, ясно, что ввиду отвратительной природы совершенного им преступления его исправление должно быть гарантировано назначением ему максимального наказания».

Фунакоси был приговорен к десяти годам тюремного заключения, но умер в тюрьме 27 февраля 1945 года.

17 мая 1942 года министр юстиции выпустил первое официальное заявление по делу Зорге – скупое сообщение с перечислением имен арестованных, без сомнения, для того чтобы прозондировать общественное мнение: полиция интересовалась реакцией многих людей, представлявших различные организации и мнения по всей Японии.

Отклики, как и ожидалось, были негодующими и выражали удивление и ужас. Страна воевала, и чувства патриотизма и национальной богоизбранности достигли крещендо. Не удивительно, что те, до кого до сих пор не доходило никаких слухов о деле, были поражены, прочитав, что не только иностранцы – это не вызывало особого удивления, – но и японцы, причем из самых высоких официальных кругов, были арестованы как секретные агенты Коминтерна.

Во многих из появившихся комментариев сквозило нечто большее, нежели нотка классового чувства. «Правящий класс должен воспользоваться этой возможностью для беспощадной самокритики», – заявил лейтенант резерва в Саитаме. «Следовало бы лучше знать тех интеллектуалов из правящего класса, что держат в своих руках государственные секреты!» – гремел майор в отставке в Мияги.

Однако командующий японским императорским флотом выразил словами то, в чем были убеждены тысячи людей, когда заявил: «Я считаю само собой разумеющимся, что Коноэ был взят под стражу и что заявление не предавалось гласности из-за его нежелательных международных последствий».

Общее подозрение, что принц Коноэ был или будет арестован, проистекало не из того факта, что Одзаки был лично знаком с ним и некоторое время был неофициальным советником его первого кабинета. Сомнения относительно позиции Коноэ, расплывающееся пятно на его репутации и шепотки, что ширились по всей Японии и за ее пределами, в войсках и среди граждан, живущих за рубежом, – все это берет начало из сообщения о том, что Управление прокуратуры в Токио предъявило обвинения Инукаи Кен и Сайондзи Кинкацу.

Инукаи Кен родился в 1896 году и был старшим сыном Инукаи Цуйоси, премьер-министра, убитого ультранационалистическими фанатиками 15 мая 1932 года. Еще будучи совсем молодым человеком, он достиг известности как романист, однако в тридцатые годы вдруг занялся политикой и был избран в Парламент. Он глубоко интересовался китайскими делами, в которых его отец, до 1911 года помогавший многим китайским националистам, считался крупным специалистом. В 1929 году отец и сын присутствовали вместе на церемонии перезахоронения Сун Ятсена в Нанкине, и именно Инукаи Кен первым познакомился с Одзаки, и это знакомство очень скоро переросло в дружбу.

Их связывал Китай. Но необходимо подчеркнуть, что Инукаи часто встречался с членами Гоминдана и симпатизировал этому политическому течению, что неизбежно привело его, начиная с 1937 года, к критике, хотя и скрытой, методов и претензий японской армии в Китае. Короче говоря, он был либералом в те времена, когда признаваться в этом публично было не только не модно, но и просто опасно.

«Он показался мне (Одзаки об Инукаи) человеком, которому можно доверять, и он высоко ценил меня как специалиста по китайским делам. Благодаря таким особым отношениям я получал от него много информации о ситуации в Китае. Однако информация эта по большей части, была отрывочной, и я не помню подробностей».

Утверждая, что он не может вспомнить каких-либо подробностей о «фрагментарной» информации по Китаю, полученной от Инукаи, Одзаки не был ни уклончивым, ни неискренним. Можно утверждать определенно, что Инукаи никогда сознательно не выдавал своим друзьям никакую информацию секретного характера. Тщательное прокурорское расследование свело возможное нарушение закона со стороны Инукаи к обычной неосмотрительности.

Так, в начале 1940 года он позволил Сайондзи скопировать проект договора, заключенного между японцами и Вонг Чинвей, гоминдановским лидером, бежавшим из националистического правительства в Сунцине. Инукаи сам был главным архитектором этого соглашения, которое создавало базу для отношений между Японией и администрацией Вонг Чинвея в Нанкине, которую Токио должен был признать – хотя и не без тайных опасений – в качестве законного правительства Китая.

Первый параграф обвинительного заключения, составленного прокурорами по делу Сайондзи, выявил природу и последствия неосмотрительности Инукаи.

«Сайондзи Кинкацу его друг Инукаи Кен показал документы, содержащие так называемое Временное соглашение между Японией и Китаем от 30 декабря 1939 года, касающееся дислокации японской армии и военных кораблей в районе Китая. Он оставил ему копию этого документа, и спустя несколько дней Сайондзи передал эту копию Одзаки Хоцуми и таким образом выдал военный секрет, случайно ставший ему известным».

Одзаки, в свою очередь, тоже скопировал документ, который дал ему Сайондзи. Мияги навестил Одзаки, перевел копию документа на английский и передал его Зорге.

Материал, попавший к Зорге, а затем в Москву, имел стратегическое значение как с политической, так и с военной точек зрения, поскольку открывал долговременные намерения Японии и ее оборонительные обязательства.

Как заметил Зорге на допросе Йосикаве, «нет нужды говорить, что эта тема представляла огромный интерес для Советского Союза».

И нукай был арестован 4 апреля 1942 года по обвинению в нарушении Закона о защите военных секретов. Дело его дошло до Верховного суда, который и вынес вердикт «Не виновен». Однако юстиция сочла невозможным оправдать Сайондзи[134]134
  Сайондзи также обвинили в нарушении Закона о безопасности национальной обороны, в частности, статьи 6 этого закона, относящейся к «утечке информации на сторону».


[Закрыть]. Признавая, однако, что его преступление проистекало скорее от беспечности, чем от дурных намерений, суд проявил милосердие и вынес в отношении Сайондзи приговор с отсрочкой исполнения на восемнадцать месяцев тюремного заключения, что дало Сайондзи возможность избежать позора и лишений японской тюрьмы.

Природу беспечности Сайондзи в разговорах, а именно в отношении информации о намерениях Японии по отношению к России и о японо-американских переговорах, мы уже описывали выше. Неосмотрительность Сайондзи была серьезной и опасной. Похоже, что его характеру не хватало уравновешенности и самоконтроля, спасших Инукаи, обладавшего огромным опытом общественной деятельности, от совершения подобной ошибки.

И все же благодаря этим недостаткам Сайондзи, похоже, представляется более симпатичной фигурой, нежели Инукаи. Возможно, частично потому, что Сайондзи составил для прокуроров автобиографическое заявление, которое достаточно ясно демонстрирует, каким человеком он был. Например, в нем описывается его отношение к европейской жизни, в частности, к Англии, когда он в двадцатых годах приехал из Японии, чтобы учиться в Оксфордском университете. Во-первых, некоторое время он провел в частной школе в Борнемуте, готовясь к экзаменам на степень бакалавра. В конечном итоге он был принят в Новый колледж, где, по его словам, «была атмосфера вселенского спокойствия, казавшаяся весьма подходящей для учебы».

В заявлении читаем и несколько ярких и забавных воспоминаний о студенческой жизни, вплоть до возвращения Сайондзи в Японию, о его деятельности на ниве журналистики и в качестве неофициального консультанта (шоку-таки) Министерства иностранных дел, о поездке на конференцию Института тихоокеанских отношений в Иосеми-те и о том, как он познакомился с Одзаки и как развивалась их дружба[135]135
  Например: «В целом студенты Оксфорда очень много работают. Но были некоторые, кто вел себя шумно, в бросающейся в глаза манере – и некоторое число их оставило Оксфорд, так и не закончив курса».


[Закрыть].

Сайондзи был моложе Одзаки, тогда как И нукай – старше, и в молодом Сайондзи было нечто от того, что японцы называют «бочан» – балованный ребенок. Хотя рос он пусть в безопасной, но отнюдь не мягкой, изнеженной атмосфере. Во многих отношениях его воспитание, пока он не уехал в Европу, можно было назвать спартанским. Отец его, сын старого принца Сайондзи, решительно считал, что ребенок должен понимать, что привилегии, которые влечет его высокое рождение, неразрывно связаны с обязанностями и ответственностью.

И потому молодой Сайондзи всегда страстно желал «сделать что-нибудь для Японии». Он не готов был прожить жизнь в свое удовольствие. В нем был тот гражданский дух, что наряду с личными связями и сделал его пригодным для службы в качестве консультанта Министерства иностранных дел, а летом 1941 года – в качестве «шокутаки» в третьем кабинете Коноэ.

Тот факт, что Одзаки занимал равное положение, казался Сайондзи уважительной причиной, чтобы не стараться особо держать язык за зубами, когда он обсуждал с друзьями вопросы, относящиеся к высокой политике.

В ходе прокурорского расследования Сайондзи выразил искреннее раскаяние в отношении случившегося и сделал заявление в пользу Одзаки.

«У меня нет слов, чтобы оправдаться перед моими друзьями в той ошибке, которую я совершил. Одзаки совершил преступление против общества, которое должно быть осуждено. Я был ужасно обманут им, и в этом я виню самого себя больше, чем Одзаки, за свою слепоту. Несмотря на преступление, которое он совершил, я по-прежнему ценю Одзаки за его доброту и способности. Я искренне надеюсь, что в будущем я смогу поправить Одзаки и таким образом изменить его так, чтобы превратить в истинного японца, стоящего на службе государства».