Текст книги "Казанова"

Автор книги: Ежи Журек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Да. Он не ошибся. Одним ударом убил двух зайцев. Но не придется ли об этом пожалеть? Кто знает. Пока несомненно лишь одно: на розовом шелке отчетливое грязное пятно. Merde! Его лучший сюртук. В чем идти ко двору? Отчистить, оттереть, быстро замыть. И поглядеть, что делает Бинетти, неожиданно появившаяся на его пути Бинетти, от которой неизвестно чего еще ждать. Ну и ну. Преспокойно щебечет с Лили, смеется без тени смущения, поправляет девочке локоны на лбу, разглаживает складки платья. Заботливая наставница и прилежная ученица. Маменька и дочурка. Да. Какие тут могут быть сомнения. Святой Марк, до чего же все просто. Надо быть одновременно слепцом и глупцом, чтобы этого не заметить. Минутку. Сколько малышке может быть лет? Тринадцать, четырнадцать? Подходит. Почему же Бинетти не желает признаваться?

Довольно, глупости все это. И хватит тереть сюртук. Он пока еще не прачка. Девчонки потом займутся этой розовой тряпкой. Он наденет что-нибудь другое. Но прежде всего кое-что спрячет. При этой мысли Джакомо будто кольнула иголка доктора Хольца, все иголки всех докторов на свете. Он пощупал припухлость. Она не уменьшилась и не увеличилась, но тревога уже не отступила. Быть может, сейчас кровь разносит по телу коварный яд. Доктор Хольц. Сегодня же. Непременно. Хольц или яма с говном.

Четырнадцать лет назад они, кажется, были вместе. Ну конечно. Париж. Сказочное время. Так, значит? Почему бы и нет? Мало ли живых сувениров он оставил своим возлюбленным? Мальчиков, как правило, узнавал с первого взгляда, а вот с девочками бывало по-разному. На Леонии он чуть не женился прежде, чем выяснилось, что она его дочь. Просто дочь! Ничего себе – просто! Как можно знать наверняка? Если нет сходства. Женщины клянутся, что знают, но они… Зеленый, он наденет зеленый сюртук. Вечером в зеленом даже лучше.

Но если тринадцать, тогда он ни при чем. Ему пришлось удирать из Парижа, эти мерзавцы… ладно, черт с ними. Несколько лет они с Бинетти не виделись, а потом… где же это было? Лондон? Вена? Нет, вряд ли Вена, при тамошнем дворе таких райских птичек не жаловали. Может быть, Неаполь? Откуда?! В Неаполе он чуть не обвенчался с Леонией. До сих пор жалеет, что не узнал об их родстве днем позже. Может, и сейчас не стоит проявлять излишнее любопытство?

Еще только шляпа с орлиным – пардон, ему же известно, что здесь производит впечатление, – с павлиньим пером, и можно начинать новую жизнь. Джакомо отодвинул ширму – зачем в новом спектакле старые декорации? – но вместо восхищенных женских лиц увидел перед собой пылающую физиономию Котушко. А этот откуда взялся? Что ему нужно?

Шляпа – какая шляпа? Что-нибудь не в порядке, отклеилось павлинье перо? Нет, другая. Он, Котушко, забыл здесь свою, потому и позволил себе вернуться. Ах, вот что. Пускай забирает. Смелей, без стеснения. И, по правде говоря, шел бы он… Да побыстрее. Дамы ждут.

– Но, сударь…

У малого даже глаза от волнения покраснели. О какой карьере может думать этот бурак? Если только о цирковой…

– Я не сержусь, с каждым бывает.

– Но вы на ней стоите, сударь.

Действительно: Джакомо чувствовал, что стоит на чем-то мягком, но посмотреть не удосужился, а теперь уже и нужда отпала. Бинетти и Лили фыркнули. Бурак почернел и совсем скис.

– Это мой ученик, пан Котушко, князь Котушко. А эти дамы – известные актрисы, чей талант призван украшать нашу жизнь.

– Я не князь.

Дурак, мало его учил? – только конфузит учителя. Придется преподать ему небольшой урок на высочайшем придворном уровне. Пусть посмотрит, как можно овладеть ситуацией, даже самой неблагоприятной. Хладнокровие, трезвый расчет и ловкость. Вот приметы мастера. Пусть смотрит, пусть учится. Бороться надо, а не стоять, как дурак, с растерянной рожей. Бороться, потому что жизнь – борьба. Даже если противник – шелестящая под ногами шляпа.

Вот! Подцепив носком башмака опавшую тулью, Казанова легким движением подбросил шляпу вверх, поймал одной рукой, другой быстро отряхнул от пыли и придал надлежащую форму.

– Прошу. Это ваше. Во всяком случае, не мое. – Нежно улыбнулся Бинетти: – Не про все можно сказать с равной уверенностью.

– Не понимаю, о чем вы…

Малый по-прежнему являл собой жалкое зрелище: тупой школяр, а не ученик лучшего к востоку от Сены знатока придворного этикета. Стоит и мнет в руках мягкие поля. Мужик, неотесанный мужик. Все они такие, даже те, кто знатного рода.

– А вам и необязательно. Достаточно, что мы понимаем. Верно?

Бинетти ответила неопределенной улыбкой, словно еще не решила, что эта улыбка должна означать: согласие или издевку. Каким-то странным – резким, но нежным – движением поправила бант на платье Лили.

– Не давай воли воображению, Джакомо.

– Я только размышляю вслух. Мне, например, невероятно интересно, сколько может быть лет нашей прелестной племяннице.

Сделал шаг по направлению к Лили – ближе подойти не рискнул.

– Тринадцать.

Так он и поверил. Вон какие бедра, грудь, губы – зрелые, пышные. Этот лакомый кусочек уже не первый день просится в рот. Угрозу в глазах Бинетти он тоже заметил – ну и пускай, что взять с взбалмошной мамаши…

– А ты, детка, сама говорить не умеешь?

Он даже позволил себе коснуться руки Лили. Шелковистая кожа, теплое тело, пульсирующая со всей силой юности кровь. Его кровь.

– Тринадцать.

Как бы не так. Пусть этот маленький ротик говорит что угодно. Его не проведешь. Даже если он и не знает наверняка, то догадывается. Однако… стоп. На сегодня довольно загадок. У него уйма дел поважнее. Пора идти; пускай Бинетти познакомит его с этим очаровательным вампиром, которому он должен спилить зубки, пускай наконец представит его королю и прекратит на него смотреть, как на негодяя, задумавшего грязное дело.

– Я бы голову дал на отсечение, что больше, но… стоит ли рисковать жизнью?

Нет, этого недостаточно, и звучит чересчур двусмысленно. Нужно окончательно разоружить Бинетти. У него на это есть две секунды. На третью он будет разорван в клочья.

– Что ж, человеку свойственно ошибаться. Это простительно. Но только, пан Котушко, не при выборе вина к десерту.

Теперь уже все хорошо – мирно, спокойно. Даже Котушко улыбнулся и стал смелее поглядывать на женщин. Бинетти, еще румяная от недавних любовных игр, знаком показала: идем. Вот такой – заботящейся обо всех и готовой на все, неутомимой в любви и безудержной в гневе – он ее любил. И даже, кажется, до сих пор любит.

– Вы верите в чудеса? – спросил он у Котушко уже на пороге.

– Я… ммм… – юноша не отрывал взгляда от посматривающей на него, Лили, – да. Разумеется.

– А я, – поколебавшись, произнес Джакомо, – пожалуй, нет. Хотя, наверное, – он вспомнил о предстоящем визите к доктору Хольцу, – наверное, следовало бы.

Король

Бинетти с ласковой улыбкой палача, затягивающего на шее приговоренного петлю, остановила одну из самозабвенно выделывающих пируэты девушек.

– Мадемуазель Катай [23]23
  Катай Катерина – итальянская танцовщица.


[Закрыть]. Ныне – актриса.

Начало не сулило ничего доброго. Его дорогая подружка, кажется, лезет на рожон, забыла об осторожности. Но та… Казанова немного знал, что такое женская зависть и какова цена вторжения на чужую территорию, но скрывать свои чувства не захотел, да и вряд ли сумел бы. Девушка буквально его ослепила. Слегка запыхавшаяся, в кроваво-красном, выгодно оттеняющем смуглую кожу платье, она прямо-таки источала флюиды чувственности.

– Джакомо Казанова. Ныне – зритель.

Он постарался смягчить колкость Бинетти, не показывая при этом своего восхищения, однако петушиная нотка в голосе все испортила. Катай громко расхохоталась, что в иных обстоятельствах Джакомо посчитал бы просто оскорбительным, и повернулась на пятках, что в другое время показалось бы ему верхом невоспитанности. Но сейчас… Сейчас он всего этого как бы и не увидел. Видел только крепкие бедра, красивую линию ягодиц под платьем, стройную ножку, изящно опустившуюся на пол. Что же ее так насмешило? Джакомо ощутил тепло внезапно опершейся на его руку Бинетти, ее пальцы, стирающие что-то со щеки. Ах ты, Господи, помада. Он измазан помадой. Смешно. Вероятно, Бинетти сделала это умышленно, словно хотела пометить его своим клеймом, дать понять сопернице, что он уже кому-то принадлежит, занят, недоступен. Действительно, смешно. Но у нее ведь были совсем другие планы.

– Не скромничай. Ты автор, а не зритель.

Тут бы следовало поклониться с изысканностью придворного, одаренного монаршьей милостью, однако Джакомо не стал этого делать, чтобы ни на секунду не упускать дам из виду. Он понимал, что в любую минуту могут посыпаться искры, и потому лишь крепче сжал рукопись, как щитом заслонил ею грудь. Полсотни страниц словесной шелухи, пустячок, сущая безделица, сочинять которую после мучительных пыток, которым подвергал его безжалостный Хольц, было легко и приятно. Почти не выходя последнюю неделю из дома, он с отчаяния написал комедию. И похоже, не зря.

Катай перестала смеяться, подошла поближе – Джакомо почувствовал запах ее пота и резких духов.

– Спа-се-ни-е дев-ствен-ни-цы. – Голос низкий, чувственный, как и она сама. – Для меня?

– Да.

– Серьезно?

Теперь засмеялась Бинетти, хотя трудно было назвать это смехом: скорее, она выплюнула комок ярости, лишь снаружи замаскированный иронией. Опять не сумела сдержаться. Портит ему всю игру, идиотка. Но, может, и это значится в их уговоре? На всякий случай Джакомо отступил на шаг:

– Вернее, для всех прекрасных дам.

В дверь заглянул карлик в огромном парике и бархатной ливрее, вопросительно посмотрел на Катай.

– И прекрасных мужчин, – добавил Казанова, подмигнув девушке. Катай, слегка смутившись, сердито фыркнула на карлика, но тот и ухом не повел; тогда она швырнула в него гребень, бросилась к двери и… была такова.

Спасение девственницы. Поистине, мысленно усмехнулся Джакомо. Смех, да и только. И не девственница, и спасения не жаждет. Сегодня же была бы его, если б не убежала. И если бы не Бинетти. Эта, как всегда, начеку: едва он направился к двери, загородила ему дорогу. Кажется, он переборщил. Сам ведь обещал оставить за ней первое место. Десять дней лечения у доктора Хольца и ни минуты дольше. Драгоценная Бинетти.

Казанова увлек ее на пол и в течение последующего получаса побывал во всех странах света, покорил все вершины, пустыни и болота, был неутомим и пылок. И Бинетти старалась, как могла, но Джакомо продолжал думать о ее сопернице, пока не сосредоточился исключительно на своей ноге, придерживающей дверь и ужасно затекшей; в результате он решительно слишком долго мучился, пока – с трудом – не закончил то, что столь лихо начал.

Днем позже, после недолгой борьбы, уже и вторая оказалась под ним: внезапно притихшая, утомленная или, скорее, сраженная его чарами; конечно же ее сопротивление было показным, данью приличиям, не больше. Даже когда так вели себя профессиональные шлюхи, у него это не вызывало насмешки. В любовной игре, когда главное – поярче разжечь пламя, все средства хороши. И слова – якобы сухие и равнодушные, – какими Катай встретила его в своем заваленном множеством разноцветных ковриков будуаре, где стоял стол на остроугольных ножках и неудобное кресло. И смех, которым она ответила на его признание в горячих и сильных чувствах, переполняющих его со вчерашнего дня, с их первой встречи. И даже ее неожиданная попытка убежать, возня у стены, когда тела то стремительно сближались, то отдалялись; все это лишь подогревало его страсть. Знакомые способы, он знал, какое наслаждение они сулят.

Поначалу Джакомо почему-то преследовало ощущение, что все предметы в комнате на него ополчились. Пестрые коврики выскальзывали из-под ног, или он цеплялся за их завернувшиеся углы; острые ножки стола больно атаковали голени; кресло в самый неподходящий момент загораживало дорогу. Но сейчас наконец все успокоилось, замерло, затихло. Джакомо оттолкнул стол, крепко уперся пятками в пол и опустил на продавленную тахту вдруг переставшее сопротивляться тело. Победа. Она сама поняла, сколько в этот суп положить соли, чтобы не пересолить. Сейчас она будет его. Со спокойствием великого ловчего Казанова протянул руку к добыче.

И вдруг грянул гром. Жуткая боль заставила Джакомо вскочить; казалось, все льды Сибири, вся смола из всех адских котлов с убийственной силой обрушились на низ живота. И – прежде чем он успел понять, что произошло, прежде чем услышал смех Катай и увидел ее подтянутое к подбородку колено, – скорчившись в три погибели, полетел назад, ударился спиной об стол и рухнул на ковер, в этом месте протертый до голых досок. Взревел – не только от боли, но и от изумления. В чем дело? Что эта ненормальная себе позволяет? Темперамент темпераментом, игра игрой, но такое… Боже, если б он машинально не закрыл рукой свою мужскую принадлежность, выл бы сейчас, как грешник на сковороде, или – сто тысяч вонючих чертей! – пел петухом.

Но… не все так плохо. Она подбежала, озабоченная, участливая. Что-то лепечет – то ли ему, то ли себе – на языке любви. Поняла, что переборщила. Впредь пускай будет осмотрительнее. Он может и не прийти в себя так быстро, и тогда никакая податливость, даже самая изобретательная, не восстановит его силы. Никакое мурлыканье над ухом и щекочущие прикосновения язычка.

– Сто!

Он что-то услышал? Ослышался? Приснилось?

– Сто дукатов. И ни одним меньше.

Курва! Сто дукатов. Сотня жгущих пальцы чертей! Но в конце концов он их достал. Добыл для нее – а как же: pacta servanda sunt [24]24
  Договоры следует выполнять (лат.).


[Закрыть]. Потребовался целый день, двести проклятий и триста заклинаний, чтобы вырвать эту сумму из глотки бородатого банкира с обязательством вернуть долг, когда придет посылка из Венеции – с недавних пор он стал раз в два месяца получать оттуда деньги. Это легкомыслие, глупость, безумие, убеждал он себя, что они будут два месяца есть? Но… соблазн оказался сильнее. И однажды на исходе дня, вскоре после первой неудачи, опять был рядом с Катай – на этот раз в большой массивной кровати. Она сама выбрала позицию: покорно опущенные плечи и дерзко выпяченные, ягодицы – полушария безукоризненной формы. О, он хорошо знал любовную стратегию, заставляющую добродетель украшать себя капелькой разнузданности, а шлюху – прикидываться великосветской дамой. Катай одинаково нравилась ему в обеих ролях, но у него были некоторые основания полагать, что лишь к одной из них она относится серьезно. Что ж, в конце концов он заплатил и, стало быть, может без зазрения совести требовать своего. Восхитительная предстоит ночь, думал Джакомо, выпутываясь из штанин, если б еще не обошлась в сотню дукатов…

И все равно такой добычей можно гордиться, утешил себя он, коснувшись пальцами теплой спины. Девушка не была обнажена, как несколько минут назад, когда разрешила посмотреть, как она моется, и когда полные груди, бедра и черный треугольник внизу живота так быстро привели его в боевую готовность, что он, точно школяр, был близок к немедленному извержению. Теперь она накинула на себя что-то прозрачное. Ладно, сейчас он сдерет эту пакость и выяснит, что купил за сотню оторванных от сердца золотых монет. А она, эта строптивая девка, не оценившая его чувств, убедится, что получила, кроме… – Джакомо невольно оглянулся, на месте ли дукаты, – кроме солидной кучки золота.

А это еще что? На пути к укромному местечку, куда он теперь подбирался, пальцы наткнулись на что-то твердое, плотно прилегающее к телу. Казанова рванул шелк, но под ним оказался кожаный корсет, впившийся в живот и ягодицы. Что она придумала, черт подери? Издевается над ним или хочет сильней возбудить? Крепко прижал к себе негодницу, но – увы! – вместо бархатистой попки, стоящей не сотню, а всю тысячу дукатов, беспомощно ткнулся в задубевшую от старости козлиную задницу. Дернул раз, другой – без толку. Ощупью поискал застежку, пуговицу – что угодно, лишь бы проникнуть за это проклятое заграждение. Катай, словно не слыша его сердитого бормотанья, лежала не шевелясь, как мертвая. Но она не была мертва. В ее жилах пульсировало тепло, жизнь, страсть – с каждым прикосновением к неподвижному телу он до боли остро в этом убеждался.

– Сними это!

Замок, он нашел что-то вроде замка. Merde! Это же настоящий пояс целомудрия. И такое с ним в жизни случалось, но всякий раз это оказывалось возбуждающей шуткой, заканчивавшейся появлением ключика. Вот, значит, в чем дело. Ключик, где же этот проклятый ключик? Найти его, и как можно скорее. Такая уж ему отведена роль. Потому она и отказывает в помощи. Ладно, пускай. Он готов поиграть в эту игру.

На золотой цепочке между грудей. Нет. Хорошо хоть груди обнажены – напрягшиеся, пружинящие под пальцами. Быстрее. На ремешке, обхватывающем палец ноги? Кажется, нет, минутку… да, ничего. Уши, волосы? Нет. Ну ясно: она просто-напросто зажала ключ в кулаке. Итак, пальчик за пальчиком – заглянем вовнутрь. Пусто. Джакомо ощупал свою голову, памятуя забавы с княгиней Адольфиной, незаметно засунувшей ключик ему в парик. Это воспоминание вызвало другое, преудивительное. Хозяйка французской корчмы и вставной зуб, открывающий ее сокровищницу. Вот оно что. Уж не тут ли разгадка? Ключик у Катай во рту. Потому она так странно молчит. Шельма, сущая шельма.

Она позволила себя поцеловать, и Джакомо, призвав на помощь все свое мастерство, ловко раздвинул ее губы, а потом пустил в ход язык. Черт, возбуждение все усиливается, а цель ни на йоту не приблизилась. Не проверять же все зубы. Хотя… почему бы и нет? Она переигрывает, значит, и ему можно. А если язык устанет, он и пальцами подсобит. Или кое-чем еще.

Катай оттолкнула его так резко, что он не удержался на кровати и сполз на пол. Хотел подняться и показать этой психопатке, как надлежит обращаться с благородным кавалером, готовым заплатить за банальнейшую, в конце концов, услугу сотню настоящих дукатов, но не успел – увидел ее указующий под кровать палец. Там? Приподнял оборку покрывала. Чернота… впрочем, нет: на краю темного провала белел какой-то овальный предмет. Дотронулся. Ночной горшок. Просто горшок. Это что же должно означать? Новое издевательство? Чересчур далеко зашла… Тысяча чертей, ей это может дорого обойтись. Дороже, чем сотня выброшенных на ветер дукатов. Уж так себя дурачить он не позволит.

Однако нет – в голосе девушки не было издевки, когда, свесив голову с кровати, она нежно и смущенно шепнула, что, вероятно, туда, туда упал этот проклятый ключик, пока она готовилась к его приходу, пусть он ее простит, она не успела… Ну конечно, он там. Джакомо расхохотался бы, если б не ее непритворная растерянность. Чудесное приключение, ничего не скажешь. Так у него вообще всякая охота пропадет. Не только на пояс целомудрия плюнет, но и на само целомудрие, как бы оно прежде его ни возбуждало. Хоть бы только в этом горшке ничего не оказалось. Хоть бы он был пуст.

Джакомо на Мгновение заколебался, но Катай провела пальцами вдоль его позвоночника, и дрожь желания вновь пробежала по телу. Теперь ему уже было все равно. Он протянул руку, медленно опустил внутрь. Ничего. Ничего. Нет – что-то есть. Твердое на ощупь, у самой стенки пустого, к счастью, сосуда. Есть! Вот он, этот чертов ключ! Все, больше нельзя терять ни минуты. Джакомо вскочил, как тигр, и, как сто разъяренных тигров, прыгнул на кровать. Катай попыталась увернуться – поздно, теперь ей не уйти. Схватил девушку за ногу, притянул к себе, перевернул на спину. От одного запаха ее тела он чуть не взорвался. Безумие, чистое безумие! Замочек, маленький стальной замочек на вратах рая, пробка в бутылке с лучшим в мире вином, которую необходимо вытащить без промедления.

Однако это оказалось не так-то просто. Джакомо лихорадочно тыкал ключиком в замок, от нетерпения высекая искры, – без толку. Он не мог попасть в отверстие. И не по своей вине. Ключик был явно великоват. Только он это сообразил, как Катай выскользнула из-под него, заливаясь серебристым смехом, соскочила с кровати, и тут он наконец понял: перед ним совсем неплохая актриса. Все время играет, напускает туман. Демонстрирует свое искусство. У него от этого искусства уже яйца болят. И как бы еще хуже не обернулось. Он не забыл, чем кончилась предыдущая попытка овладеть этой притворщицей. И потому бросился за ней лишь после секундного колебания. О чем тут же и пожалел. Катай подбежала к окну, распахнула его, широко размахнулась. Джакомо успел схватить ее за руку, но кулачок уже разжался. Блестящий ключик на золотой цепочке, отскочив от оконной рамы, полетел вниз, на улицу. Сто тысяч охрипших фаготов! Ключик, который он искал… Что эта ненормальная вытворяет! До белого каления хочет его довести? Как бы ей самой это не вышло боком – всякое терпение имеет предел.

Джакомо бросился к окну, решительно высунулся, точно собираясь прыгнуть. Клочки редкой травы, выщербленная брусчатка. Слишком высоко и слишком темно, чтобы хоть что-нибудь увидеть. Предел есть не только у его терпения, но и у вожделения, убедился он, наваливаясь обнаженной грудью на холодный подоконник. Он остывал, как раскаленный ухналь, брошенный в воду, обмякал, как подстреленный на лету орел, увядал, как кактус на морозе. Он не мальчишка, черт побери, чтобы такие сражения проходили бесследно. Словно почувствовав, что с ним творится, Катай обняла его сзади, нежно прижалась. Не смеялась больше, затихла, только водила по спине губами. Джакомо не поворачивался, обозленный и слегка растерянный. Простудится, но не спустит этой комедиантке. Получит воспаление легких, но не признает себя побежденным. Превратится в сосульку, но не позволит над собой издеваться.

Однако надолго его решимости не хватило. Послышался тихий вздох, потом что-то капнуло на позвоночник. Боже, она плачет! Какой же он глупец! Безмозглый дурак. Ведь все это делалось для него. А он не оценил ее мастерства, обращался с ней как с уличной девкой, болван! Болван и хам. Не толкни он ее, она бы не выронила ключа; видно, просто хотела подразнить его, позабавиться. Ну полно, полно! Повернувшись, сжал ее в объятиях – полуобнаженную и, несмотря на слезы, пылающую. Тихо, тихо. Все будет хорошо. Он сейчас принесет этот важнейший на свете ключик, из-под земли его добудет, хоть бы пришлось перерыть всю улицу и обыскать полгорода. Сейчас. Ее все более смелые прикосновения снова его распалили. Сейчас. Пусть подождет немного. Не пожалеет. И пусть не плачет, он заклинает ее всеми святыми. Каждая ее слезинка его ранит. А каждая рана кровоточит. Он истечет кровью. Ни на что не будет способен. Не этого же она добивается. Она не такая жестокая. Она красивая, умная и добрая. Пусть его подождет – минутку!

Последнее слово он произнес по-русски. Почему? Ведь он не знает и знать не желает этого наречия! Точно какой-то дьявол потянул его за язык, точно адское пламя обожгло губы. Не важно. Сейчас важно совсем другое. Ключик.

Одеваться не имело смысла. Он ведь тут же вернется. Усадил девушку на кровать, закутал в шелковое покрывало. Сорвать его будет делом одной секунды. Сейчас, еще ми… опять по-русски! – ладно, еще минутку. Завернулся в плащ и поспешил к двери. Ах да, туфли. На лестнице полно кошек, а у него нет ни малейшего желания угодить босой ногой в вонючую лужу. Нагнулся, чтобы надеть башмаки, чуть не ударившись подбородком о край стола. Стол… Стол был пуст. Кучка золотых дукатов бесследно исчезла. Успела их спрятать? Но когда и как? Ведь все время была с ним рядом. Но если не она, то кто? Кроме них в комнате никого нет. Смешно. Смешно и не имеет никакого значения.

Он уже был на середине лестницы, когда услышал, как хлопнула дверь и щелкнул замок. Не поверив своим ушам, взлетел вверх по ступенькам, несколько раз дернул дверную ручку. Безрезультатно. Что-то случилось. Что-то страшное. Кто-то, прятавшийся в квартире, на нее напал. Чудовища! Бандиты!

– Откройте! – взревел Джакомо, чувствуя, как закипает в жилах кровь. Но вместо криков отчаяния и грохота переворачиваемых стульев услыхал за дверью невнятное попискиванье. И помертвел от ужаса. Но тут же страх вытеснила ярость: сдавленный писк превратился в заливистый здоровый смех. Словно какой-то дьявол вздумал над ним потешиться. Почему дьявол? Эта извращенная шлюха провела его, как последнего идиота. Ни сделать, ни сказать что-либо Джакомо не нашел в себе сил. Даже слюны, чтобы плюнуть, не хватило.

Потом все окончательно запуталось. Казанову раздирали противоречивые чувства. Он то задыхался от ненависти к коварной девке, то думал о ней с трепетным обожанием. Целый день со шпагой слонялся возле ее дома с твердым намерением убить, но, поскольку она так и не вышла, с карликом из театра послал ей цветы. Чуть не задушил, когда, снова распалив его на твердом кресле, она потребовала вторую сотню дукатов, но невольно разжал руки, не столько тронутый умоляющим взглядом ее меркнущих глаз, сколько испугавшись вопля карлика, накинувшегося на него сзади. Собирался привлечь ее к суду за вымогательство, скомпрометировать, высмеять в анонимном памфлете, но не рискнул, обуреваемый сомнениями: во-первых, стыдно, что он позволил себя надуть провинциальной, в общем-то, Мессалине; во-вторых, это может помешать осуществлению их с Бинетти планов, Катай, что ни говори, актриса королевского театра; да и как облить ее грязью, когда, кажется, он по-прежнему сильнее хочет ее, чем ненавидит.

Наконец Казанова принял решение. Провались она пропадом – и он вместе с нею: он заплатит. Еще раз заплатит! Был источник, а вернее источники, к которым он до сих пор не обращался.

Долго искать не понадобилось. Стоило погрозить кулаком одному из постоянно таскавшихся за ним подозрительных типов, как они не замедлили приблизиться. Этих двоих Джакомо не знал. По рожам нетрудно было догадаться об их профессии, но не о том, в каких они чинах. Тем не менее он не стал церемониться. Ему нужны деньги. Он человек, а не верблюд, ест три раза в день, пьет еще чаще, да прислугу иногда надо кормить. А одеться? В лохмотьях, что ли, пожаловать ко двору, ослепить короля голым задом? Так они это себе представляют? Уговор – он чуть не поперхнулся этим мерзким словом, – был не такой.

– Сколько?

Казанова не ожидал, что все получится так просто, и, не задумавшись, назвал вертевшуюся в голове сумму. Старший насмешливо фыркнул:

– Всего-то?

Младший скривил рот в оскорбительно-любезной улыбке.

– Прошу.

Merde! Мало того, что берет деньги у своих преследователей, еще и оценил себя слишком дешево. Он вырвал бы себе язык, если б не было уже поздно. Бандит помоложе протянул довольно объемистый кошель – в таком вполне бы поместилась и не одна сотня дукатов. Идиот, мог потребовать больше! Подставил ладони, но блестящая струйка побежала под ноги к этим мерзавцам, золото засверкало на грязном песке. Свиньи! Как они смеют?! Сейчас получат за оскорбление, зубами будут поднимать каждый дукат. Потянулся за шпагой, но шпаги не было. Ну конечно – он ее вчера заложил в корчме. Венецианский кинжал? Проиграл на рассвете в карты. Осталась только шляпная булавка. Это даже получше кинжала.

– Хватит, – старший сделал знак рукой, – довольно.

– Почему хватит? Что значит: довольно? Тут нет ста дукатов.

– Нет? А сколько?

Младший скомкал кошель – вовсе не затем, чтобы удостовериться, сколько в нем осталось. Разбойники? Булавка… нет, уже не успеет.

– Не знаю.

Пусть сами считают, хамы. Они, словно угадав его мысли, шагнули вперед. Отступать было некуда. Густой кустарник за спиной, который должен был служить защитой от любопытных взглядов, оказался ловушкой.

– Сколько?

Младший внезапно ударил его рукой, в которой был зажат кошель, а когда он скрючился от боли, добавил кулаком по затылку.

– Ну, сколько ты получил?

Что было делать? Не рисковать же головой из-за пары жалких дукатов. Стоишь на коленях – забудь о достоинстве.

– Сто, – прохрипел Джакомо не своим голосом, чувствуя, как кто-то снова над ним наклоняется. Но их уже не интересовали ни его пах, ни затылок, ни даже незащищенная макушка. Огромная лапа с потрескавшейся кожей и грязными ногтями зарылась в песок и выгребла несколько монет.

– А сейчас?

– Сто, ровно сто.

Дукатов было пятьдесят шесть. Ровно. И то хорошо. Пусть только эти скоты не думают, что он позволит и впредь так с собой обращаться. Они у него еще попляшут. Воры! Посмотрим, как запоют на суде. Вот будет потеха! Уж об этом он позаботится.

Вначале, однако, предпочел позаботиться о себе. Отдал долг князю Любомирскому, выкупил шпагу, отсыпал золота своим рыжим кухаркам, Иеремии справил атласный кафтан, похожий на шутовской, наконец нанял карету с кучером на всю зиму и – уверенный, что фортуна ему улыбнется, – сел за карточный стол. Проиграл, выиграл, опять проиграл. Отказался от кареты и уплаты остальных долгов. Про Катай вспомнил, когда вырытых из песка монет осталось немногим больше половины.

Что было делать? Честь – штука святая! И не для того он ею поступился, чтобы теперь остановиться на полдороге.

Где найти ганноверцев, он тоже знал. Как-то увидел на улице бородатого коротышку, который – вот уж была бредовая идея! – вздумал выдать себя за него, Казанову. Джакомо последовал за ним из чистого любопытства. Что эти прохвосты здесь делают? Почему не уехали? Не боятся разоблачения? Верно, слишком мелкие сошки, чтобы для кого-нибудь представлять опасность. Или слишком крупные – дал волю воображению, – чтобы их осмелились тронуть. Один он воздал им по заслугам. В упряжку двух прусских агентов! – так и въехал на них в город. До сих пор не может без смеха вспомнить эту сцену. Рассказать бы князю Казимежу или – вот это было бы замечательно! – самому королю. Может, когда-нибудь…

Здесь. Небольшой опрятный каменный дом. Скромная вывеска в подворотне, ведущей в песчаный дворик. Джакомо огляделся: нет ли другого пути к отступлению – но застройка была сплошная. Конечно, можно убежать по плоским крышам. Но куда? Там, дальше – он проверял в прошлый раз – начинались сады его сиятельства посла короля Пруссии. Этого спесивого Фридриха [25]25
  Известно, что прусский король Фридрих II Великий (1712–1786), прославившийся своей государственной, дипломатической и полководческой деятельностью, дал аудиенцию Казанове в Берлине и даже предлагал ему место наставника в кадетском корпусе, о чем и рассказал Казанова в «Мемуарах».


[Закрыть], который хотел засунуть его воспитателем в провонявшую конюшней школу кадетов. Поразительная бестактность!

Подобных обид не прощают даже монархам. Нет, он не станет обращаться за помощью к послу неотесанного государя. Тем более что убегать, возможно, придется от его людей.

«Типография. Штайн и сыновья». Ради Бога. Пусть будет типография. Пусть будет даже хлев, лишь бы там нашлось то, что ему нужно. Через маленькие оконца трудно было что-нибудь разглядеть, хотя нет… вон стоит человек, склонившийся над какими-то пачками: скорее всего, старший из ганноверских «купцов». Штайн? Интересно, сколько этих сыновей?

Джакомо постучался и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. Темные сени, пропахшие смазочным маслом и разогретым металлом. Здесь он потерял несколько секунд. Этого хватило. В помещении, тесно заставленном диковинными машинами, никого не было, если не считать рыжего подростка, огромной лопатой размешивающего краску в бочке. И тишина. Поразительная для места, в котором должна бы ключом бить жизнь. Похоже, он попал куда надо. Где же люди? Дверь в полутемную контору. Ну конечно. Подождем минутку. В конце концов, через дверь не только выходят, но и входят. Он сделал первый шаг, теперь их черед.