Текст книги "Шторм"

Автор книги: Эйнар Карасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

ЙОН БЕЗРОДНЫЙ

Признаюсь, я был потрясен, когда оказалось, что со мной по соседству живет Эйвинд Шторм, там, в Оденсе, в Воллсмосе. Мы приехали туда почти одновременно, я на несколько недель раньше, прежде я никогда его не видел и никогда о нем не слышал, но есть теперь такой обычай, что, встретившись за границей, исландцы всегда здороваются и знакомятся. А я, надо сказать, онемел. Почувствовал едва ли не отвращение к этому человеку. Надеюсь, не слишком сильно сказано. Вот уж не думал, что встречу на жизненном пути настолько нетерпимого человека. Да что подобные люди вообще существуют! Это какой-то призрак из далекого прошлого!

Я встретил их по пути в магазин, я со своей семьей, он со своей, я знал, что они исландцы, да и разговаривали они по-исландски, я поздоровался и представился. Жена его откликнулась. Да, привет. Да, и вы тоже недавно сюда переехали? И как вам здесь? Вы учитесь или?.. Эйвинд же в разговоре не участвовал. Он был в какой-то кожаной куртке, тупо стоял и мрачно смотрел в никуда. Выразил полное пренебрежение, как мне показалось. Прорезался, только когда речь зашла о том, где мы живем, оказалось, что мы вообще-то соседи, наша квартира в другой стороне дома; тогда он усмехнулся и бесцеремонно спросил: «Так вы там посреди всего этого турецкого сброда?»

У меня чуть челюсть не отвалилась! Чертов расист! Да, на нашей стороне жило целое турецкое сообщество, но разве они чем-то хуже нас? Я так не считаю! Некоторые из них борются с безработицей и социальными проблемами, не говоря уже о том, что, пока все было хорошо, их сюда всячески зазывали и брали на самую непривлекательную, тяжелую и плохо оплачиваемую работу, а теперь, когда разразился кризис, пошли разговоры, что их надо выставить из страны, прогнать «домой» – людей, проживших в Дании по десять – двадцать лет.

Вот так я с ним познакомился. Стало ясно, что ни я, ни моя жена не хотим водить с ними близкого знакомства, – мы были даже против, чтобы дети играли вместе. Ведь у кого такие взгляды? Как раз такие распускают руки и проявляют насилие в семье.

Как позже оказалось, за те годы, что мы были соседями, он стал мягче. Расстался с некоторыми предрассудками. Мы с ним почти не общались, только перебрасывались парой слов, если встречались на улице, и я чувствовал в нем какой-то удивительный шарм. Какой-то особенный, искрящийся блеск в глазах, он часто говорил что-нибудь примечательное. Потом я познакомился с людьми, которые хорошо его знали, и все говорили, что он никогда не бывает груб с женой. Что у них очень хороший брак. Он, конечно, всем заправлял, – полагаю, в семье он был таким же самодержцем, как, скажем, мусульмане, которых он явно недолюбливал. Потом наши дети познакомились с его детьми, восьмилетней девочкой и семилетним мальчиком, и те оказались просто замечательными ребятами. Умные, вежливые, хорошо воспитанные и всегда в хорошем настроении. Иными словами, ничто не говорило о плохой обстановке в доме. А еще должен признать, что когда мы с Эйвиндом где-то встречались, например на исландских вечеринках, он всегда рассказывал впечатляющие истории. Этого у него не отнять, хотя он и очень нетерпимый.

ШТОРМ

Конечно, эта поездка в Америку полная глупость, не нужно было никого в нее втягивать. Но мог ли я подумать, что все обещания окажутся обманом, – а их было столько, что описать не хватит слов, – все, кроме этих чертовых родственничков. Самые низшие и ничтожные из всех человеческих пресмыкающихся, которых мне доводилось встречать…

Ну так вот. Я был просто сыт по горло жалким существованием в Дании, мне казалось, что еще один день – и я сойду с ума. Ну вы подумайте, а? Четвертая или пятая зима, все та же рутина – неужели я доживу до старости и умру в этой метели? Ну я и пошел в турбюро, узнал, во сколько нам обойдется one way ticket[33]33
  Билет в одну сторону (англ.)


[Закрыть] до Миннесоты, а вернувшись домой, сказал Стеффе:

– Нам нужно как-то изловчиться и достать тыщ двадцать крон, тогда мы сможем уехать отсюда. Фор гуд[34]34
  Навсегда (англ. for good)


[Закрыть].

В ее глазах вспыхнул слабый лучик надежды.

– Ты хочешь вернуться домой?

– Да, или хоть куда, – ответил я.

– А куда еще мы можем поехать? – спросила она, и лучик исчез.

– В Америку, – сказал я.

Часто лучше сразу перейти к делу, провести быструю атаку, блицкриг.

Стеффа совсем пала духом, запричитала, что у нас нет денег, откуда у нас двадцать тысяч? У нас нет ничего, мы кое-как стараемся выжить на ее маленькую зарплату и мое крошечное пособие по безработице…

Но я сохранял спокойствие и указал ей на то, что она ведь иногда заводит речь о возвращении в Исландию! Разве она не понимает, что это тоже стоит денег, где она их возьмет?

– Воспользовались бы страховкой, – ответила она, и тут я поймал ее на слове:

– Вот и поедем в Америку на эти деньги!

– Но это куда дороже, – возразила она, – сколько, по-твоему, стоит перевезти в Америку наши вещи? Исландия сильно ближе, но и туда довольно дорого.

– Мы в Америку ничего не повезем, – сообщил я. – Продадим наш хлам и потратим эти деньги на то, чтобы ступить на американскую землю. Travel easy, travel light[35]35
  Путешествуй с легкостью, путешествуй налегке (англ.)


[Закрыть]. Иногда человек должен позволить себе мечтать! – На этом я вышел, сделал вид, будто у меня какие-то дела, я знал, что она непременно успокоится, перестанет перечить и причитать, она всегда так…

И она пошла выяснять, как забрать эти страховочные деньги; в Дании система похожа на исландскую, тот, кто получает зарплату, сам выплачивает около половины страховки, оставшуюся часть – работодатель, но иностранец, который собирается уезжать, может вернуть себе то, что платил сам. Взамен он обязуется не возвращаться, отказывается от права работы в стране в течение лет пяти или около того. Но это ерунда. Мы-то уж точно назад не собираемся.

Я рассчитывал, что мы выручим неплохие деньги за мебель. Диван, кресла и стулья, стол, все целое и в хорошем состоянии, и я рассчитывал, что этот исландский сброд неплохо заплатит, когда люди с детьми срываются с места и уезжают в далекие страны учиться, нет смысла приходить, жадно глазеть и стараться выгадать копейку, ругать отличные и нужные вещи, которые продаются по мизерной цене. Я купил два ящика пива, думал устроить в пустой квартире прощальную вечеринку после распродажи, но когда подошло время, у меня пропало всякое желание приглашать всех этих скупердяев на пиво, лучше я сам его выпью, один; Стеффа с детьми уснули на полу в спальне, а я с маленьким транзистором сел в пустой гостиной… В пустой ли? Она, блин, была совсем не пуста, эти люди взяли лишь то, что захотели, вместо того, чтобы попытаться протянуть руку помощи и вынести все; в куче еще валялся какой-то хлам, который у нас скопился; цветы в горшках, полки, одежда, отдельные стулья и табуретки, детские игрушки, и Стеффе пришлось все это мыть и чистить, а за ней по пятам ходили и ныли дети; а если бы соотечественники, которых я пригласил прийти и по сходной цене забрать все, что у нас было, сделали бы это, они освободили бы нас от всех этих проблем; Стеффа двое суток бегала, носила и чистила, я, к сожалению, не мог ей помочь, был совершенно измучен и подавлен из-за того, что не оправдались надежды выручить чего-нибудь на этом скарбе, к тому же мне пришлось одному выпить все пиво, предназначенное для вечеринки.

Телевизор и все лучшие вещи купил Сигурбьёрн. И отлично за них заплатил. Но в остальном у него все в минусе. Они с Пышкой, которая была почти на сносях, нашли себе квартиру. Однако, похоже, жить вместе не смогли. Он попытался было со мной поделиться, но я не захотел слушать. Он говорил, что у него такое чувство, будто Пышке с ним неинтересно. «А тебе с ней интересно?» – спросил я. Нет, он не уверен. «Тогда лучше отказаться», – посоветовал я. Во всяком случае, он летом собирался домой, поработать, и рассчитывал больше не возвращаться. Разве что погостить, повидать ребенка. В технической школе ему осталось лишь защитить диплом, над которым он мог работать и дома. Я был уверен, что в Дании он не останется. Оборвалась последняя ниточка, связывающая меня с этой страной…

На запад мы летели на «Финэйр». По-моему, ужасно смешно. Лететь в мировую сверхдержаву на самолете этой полусоветской деревенской страны. Хорошо еще, что не на «Лапландских авиалиниях»! Но зато самые дешевые билеты; это выяснилось, когда Стеффа пошла в датскую турфирму их выкупать; я, конечно, все забронировал, one way ticket, как и собирался, билеты были готовы, и на то, чтобы их выкупить, у нас ушло бы минут пять, а потом можно было бы обмыть в ближайшем баре, но тут Стеффа начала выспрашивать, сколько стоит билет в оба конца, туда и обратно. Словно мы собирались возвращаться в эту идиотскую страну!

– Что это значит? – сказал я. – Да ты с ума сошла, и сколько, по-твоему, будут стоить билеты туда и обратно?

Но тут выяснилось, что дешевле купить билет в оба конца, чем в один.

Это лишь подтверждает, что всюду сплошной бардак, если дешевле пролететь любое расстояние дважды, чем один раз. Ну и я не стал спорить с тем, чтобы переоформить заказ, это позволило сэкономить больше тысячи датских крон, зато пришлось безумно долго просидеть в конторе, еще эта бесконечная возня с бумагами, звонки и писанина – я чуть не поседел, – а еще и лететь на «Финэйр». Нашли что выбрать.

С другой стороны, в этом рейсе нет ничего такого особенного. Только страшно долго, около десяти часов с одной посадкой, такое, ясное дело, невозможно вынести, если время от времени не пропускать стаканчик-другой, так что когда мы приземлились, я был сильно навеселе. Но вот дети вели себя на удивление спокойно и не доставляли Стеффе особых хлопот, они подолгу спали, да и она тоже.

Мой родич Тони встретил нас в аэропорту в Миннеаполисе. Я его об этом попросил. Тони выглядел несколько иначе, чем я его себе представлял, этакая карикатура на американского фермера, с длинными и растрепанными седыми усами. Путь на самом деле оказался намного длиннее, чем я ожидал, мы ехали часов шесть, просто ужасно. В машине было жарко, душно и пыльно, какая-то колымага, старенький «вольво», – мне было непонятно, почему люди, живущие в ведущей стране автокультуры, в центре мировых технологий, ездят на этой скандинавской рухляди. Но Тони тем не менее очень гордился своей машиной и был убежден, что и мы должны ей гордиться, потому что мы с машиной соотечественники. Все мы из Скандинавии! Я собирался ему на это сказать, что мы, по счастью, не стали шведами, но передумал. Спросил только, не мог бы он включить кондиционер. Нет, не работает. И продолжил хвалиться машиной. «Осталось только купить танк!» – сказал он. «А зачем вообще покупать еще что-то кроме танка? – поинтересовался я. – В США любое оружие продается?»

Конечно, я был очень рад приехать в Америку. Ландшафт почти совсем плоский, ведь там «the great plains» – великие равнины, повсюду фермы, сплошные перекрестки. «Разве вы не рады, что оказались в Америке?» – спросил я детей. «Рады», – как-то жалко ответили они. Устали, бедняги. И боятся. И вдруг я сам испытал то же самое. Усталость и страх. Меня вдруг осенило, что это большая глупость. Такая мысль меня прежде никогда не посещала. Странно, однако. Это все усталость, подумал я, и похмелье. Но когда мы приехали в этот захолустный городишко Миннеота в Миннесоте, предчувствие лишь усилилось.

СТЕФАНИЯ

Конечно, я видела, что Эйвинду тоже не по себе. Несмотря на то, что большую часть дня я проводила в заботах о детях, чтобы они не скучали и не боялись. Там было как-то очень грустно, хотя это и Америка, куда Эйвинд всегда мечтал переехать. Сначала он, разумеется, восторгался всем, что видел, он всегда замечает много такого, чего я просто не вижу; «посмотри, как классно», – говорил он, например, про обычный перекресток, или старый магазинчик с вывеской «General Store»[36]36
  «Универсальный магазин» (англ.)


[Закрыть], или брошенную машину, которая уже начала зарастать травой, или о мареве над бескрайней степью, ярко-красном закате и стрекоте кузнечиков, – в первые дни он был в восторге от всего. Но потом нам стало ясно, нам обоим, что там нам нечего делать и у нас никогда не будет своего дома. Мы жили в комнате для гостей, где по полу ползали черепахи, а иногда раздавались всякие странные звуки, как бы из-под дощатого пола, жившие там люди почти все время молчали, и только по ночам иногда вдруг издавали странный смех, визгливый и протяжный. Но размышлять над этим мне было особенно некогда, я делала все, чтобы детям не было плохо, чтобы они чувствовали, что бояться нечего, что родители с ними и все будет хорошо, – я без конца читала им исландские и датские книжки, часов так по десять в день. А жена Тони Карла временами начинала помногу говорить, при этом у меня всегда складывалось впечатление, что она говорит все это не нам, поскольку она всегда поливала грязью каких-то людей, о которых мы даже и не слышали; мы сидели за столом, за кухонным или обеденным, – оба стола, плита и мойка попросту стояли в столовой – и ели на завтрак кукурузные хлопья, пили кофе или еще что-нибудь, а она часа два кряду болтала о каком-то Томе, Эвелин, Стеффи, еще о ком-то, что-то типа: «So I said to Steffie, now look here young lady, but oh no, oh no…»[37]37
  «И я сказала Стеффи: посмотрите сюда, молодая леди, но нет, увы, нет…» (англ.)


[Закрыть] И невозможно понять, о чем, собственно, речь, Карла повторяла это раз по двенадцать и трясла головой, иногда, когда она замолкала, Эйвинд пытался ее расспросить, но она ни разу не ответила, она попросту молчала, хотя, заглянув ей в лицо, можно было увидеть, что она едва сдерживает слезы. Вероятно, из-за того, что сказали эти Том, Эвелин, Стеффи, кем бы они там ни были. Карла не выпускала из рук тряпку и постоянно что-то вытирала, но никогда ничего не мыла, это точно, потому что тряпку она не мочила, просто собирала в нее живых и дохлых мух и прочих насекомых, сметала пыль с полки и землю с пола, а еще в доме были маленькие щенки, которые начали прыгать на стулья и столы и ходили повсюду, и за ними Карла подтирала все той же тряпкой и тут же, даже не сполоснув, убирала ею со столов и даже вытирала посуду, чуть сбрызнутую холодной водой.

ШТОРМ

Место, в которое мы угодили, было похоже, мягко говоря, на сумасшедший дом. Миннеота в Миннесоте. Кто-то высчитал, что это самая удаленная от моря точка, разве что еще в Сибири есть подобное место. И климат соответствующий: палящая жара летом и настоящая полярная зима. Никакого ощущения, что приехал в мировую державу, – можно подумать, что попал в Албанию или на Песцовое плато, да, больше похоже на Песцовое плато, там даже была исландская церковь; в девятнадцатом веке в этом ужасном месте оказалась одна из групп первых исландских поселенцев, бежавших от извержений и прочих бедствий. И вовсе не факт, что этим беднягам жилось здесь лучше, поскольку климат почти невыносимый, все так считают. Я знал, что у моих родственников есть дом, красивый дом, судя по фотографиям, и считал, что они вполне состоятельные люди, но на самом деле оказалось, что дом старый и подгнивший и поэтому почти ничего не стоит; наверное, столько же стоила бы квартира на цокольном этаже в западных городах или арендная плата за квартиру в Нью-Йорке на полгода. А Тони с Карлой переехали в это место из какого-то городка на востоке штата, потому что нашли здесь жилье себе по карману.

Зимой неделями и месяцами стояли морозы, пронизывающий холод, минус тридцать или даже ниже. И все промерзало, всюду остекленевшие и заиндевелые деревья, заиндевелые дома, земля звенит под ногами, сохранять тепло в этих старых рассохшихся и прогнивших домах обходилось очень дорого. Иногда разыгрывалась снежная буря, все вдруг заметало, в один миг, в Америке это называют blizzard, если едешь в машине, это настоящий ад, – как мне сказали, зимой в этом штате автомобилисты в такую пургу часто застревают, и мороз мед ленно забирает их жизни, нет никакого спасения, остается просто ждать, когда замерзнешь до смерти.

Одна лишь мысль о таком жутком конце не давала мне спать многие ночи. Услышав об этом, я отчетливо осознал, что здесь мне никогда не будет хорошо…

Легко представить себе, какая радость разольется по телу, когда наконец придет весна с солнцем и теплыми ветрами. Но даже весна – это обоюдоострый меч, мороз, конечно, ослабит хватку, но сначала, когда растает только самый верхний слой земли, а под ним все еще будет мерзлое, большая часть штата превратится в одно сплошное грязное болото, и если не хочешь увязнуть по колено, ходить нужно только по асфальтированным дорогам.

Но потом наступит время получше. Впрочем, всего на три-четыре недели, а потом новое бедствие, самое страшное из того, что обрушивается на несчастных жителей этого края. Мошкара. Москиты. Мы приехали туда в конце лета, когда, как нам сказали, стало сильно лучше. Но по мне, там просто невозможно было жить. Это все равно что попасть в ад. Я мог выходить на улицу только с закрытым ртом и глазами, но и это не помогало – они влезали в нос и уши, облепляли меня всего и пронзали, словно подушку для иголок. Оказалось, что я к подобным тварям очень чувствителен, и, в отличие от остальных, я не просто покрылся красными волдырями, у меня еще образовались нарывы, которые ужасно раздувались, на руках, лице, шее, ногах; и дочка оказалась в меня, а Стефания с сыном были погрубее, они переносили легче. Хотя в это трудно поверить, наступило время, когда вдруг резко стало лучше. Я завел там легкое знакомство с одним старым учителем, он точно был из исландцев, хотя и не знал ни слова по-исландски, – большой садовод, был у него сад с декоративными растениями, один у дома, один подальше в деревне, так вот, он мне сказал: «К счастью, уже снова можно работать в саду». И пояснил, что растениями можно заниматься четыре недели весной, после окончания зимы, но до того, пока мошкара не станет невыносимой, и максимум шесть недель осенью, когда мошкара разлетится, а мороз еще не вступит в свои права.

Об этих моих родственничках не хочу даже разговор заводить. Какой голью подзаборной они оказались. И у меня возникло чувство, что таковы все местные жители, одни бездельники, брошенные и сломленные люди; все, кто был способен хоть на малейшее движение, давно уже уехали. Там был всего один кабак, открывался он поздно, а закрывался рано, и по понятным причинам я проводил в нем немало времени. Более убогое место трудно себе представить. Садишься там за столик или у бара, берешь это американское пиво – fucking close to water[38]38
  Чертовски близко к воде (англ.)


[Закрыть], как говорится в анекдоте (what is similar with american beer and making love in a canoe?[39]39
  Что общего между американским пивом и сексом в каноэ? (англ.)


[Закрыть]), – неподалеку сидят еще какие-то люди, кто у бара, кто за столом, все молчат или бормочут что-то друг другу, сидя по двое, никакого интереса к пришедшему, никогда не услышишь ни музыки, ни смеха, никакого веселья…

Как я уже сказал, исландцы попали в эти края в девятнадцатом веке, спасаясь от всяких бед. Не только исландцы, здесь было полно и немцев, и бельгийцев, а еще и шведов с норвежцами. И хотя все они говорили по-английски и стали обычными американцами, носили бейсболки и ездили в пикапах, они до сих пор считали себя норвежцами, шведами и так далее – это полтора века спустя. Особенно это выражалось в их предрассудках по отношению к другим народам. Были там две соседние деревни, которые можно принять за одну, – норвежская и шведская, они сильно различались: в норвежской управляет миссия Армии спасения, все подчинено строгим правилам, запрещается пить алкоголь, прямо как дома, на западном побережье, а в шведской – наоборот. А еще я побывал в немецкой деревне под названием «Нью-Браунсвик» или что-то в этом роде, дома там совсем как немецкие, полно кабаков, и все остальное тоже истинно немецкое, даже женщины, они выносили на столы огромные кружки с пивом, по десять в каждой руке, а в меню ничего не было, кроме белых сосисок и зауеркраут[40]40
  Квашеная капуста (нем. Sauerkraut).


[Закрыть]. Похоже, все привезли с собой какую-нибудь отличительную черту, кроме исландцев, поэтому там было не найти сушеной рыбы, нутряного жира и опаленных бараньих голов.

Не буду скрывать, что, когда мы оказались в комнате для гостей этого рассохшегося и прогнившего дома, в первую очередь я подумал о том, что мы совершили ошибку, огромную глупость, возможно, самую большую в жизни. Я видел и по всему чувствовал, что Стефания тоже в этом уверена, и это действовало мне на нервы. Я думал, что все должно уладиться. Должен же быть какой-то выход. В свое время я куда больше боялся ехать в Данию; тогда переезд из страны в страну произвел на меня куда более сильное впечатление. А теперь я делал это во второй раз и, казалось, уже привык, так что даже и представить себе не мог, что переезд в Америку дастся нам настолько сложнее, чем в Данию. Но это, в конце концов, вопрос удачи. В Америке у всех мечты сбываются, почему же у нас не должно получиться?

Сначала, конечно, у нас был летний отпуск. Все должны иметь право на летний отпуск. Если бы мы по-прежнему жили в Дании, у детей были бы летние каникулы, а теперь вот мы на новом месте, на замечательном месте, если бы только не тучи мошкары. Но я знал, что скоро наступит лучшее в этих краях время года, осень, когда спадет невозможная жара и исчезнут москиты, а полярная зима еще не сожмет хватку и не начнет грозить смертоносными вьюгами…

Я, конечно, чувствовал, что все это ошибка. Взять и сняться с места, уехать в цивилизацию, туда, где господствует двадцатый век, в большой город, – я был в очень сложном положении. И тот, кто критикует меня за эту американскую авантюру, должен попытаться это понять. У меня не было разрешения на работу, я нигде не учился; я попросил Ислейва прислать мне информацию об исландском Кредитном фонде, который, казалось, дает деньги любому идиоту, если тот хочет изучать какую-нибудь бесполезную чушь; но почему же мне не могли выделить какую-нибудь стипендию? А еще эти мои западные родственнички, они ведь сказали, что у них подрядная фирма, обещали работу, с наступлением осени что-то непременно должно было произойти, деньги ведь тогда совсем кончатся, все должно как-то уладиться…

* * *

Это было полное безумие…

Старуха, у которой мы жили, была, очевидно, просто-напросто сумасшедшая, и поэтому мой родич Тони старался держаться подальше от дома, и только когда мы прожили там два месяца, я начал подозревать, что он, собственно, нигде не работает – я ни разу не слышал, чтобы он говорил о работе, но каждое утро он ни свет ни заря уезжал на своем «вольво», в комбинезоне, а возвращался лишь под вечер, вот я и решил, что у него полно работы и что я легко смогу урвать денег, присоединившись к их компании, когда совсем поиздержусь. Потом денежки стали подходить к концу, я из-за всего этого ходил мрачный и однажды выбрался на окраину, или даже за окраину, меня занесло к полуразрушенным домам или складам; я, насмотревшись американских фильмов, был осторожен, знал, что из травы могут вдруг появиться гремучие змеи, или прибегут злые собаки или, может, даже какой-нибудь беззубый старикан с дробовиком, – но в тот день почему-то получилась очень приятная прогулка, так что я рискнул подойти поближе и увидел у этих сараев человека; он сидел на какой-то кухонной табуретке, надвинув бейсболку на глаза, казалось, что он спит, но я узнал его по седым усам, комбинезону и фланелевой рубашке, подошел и кашлянул. Это действительно оказался Тони; услышав шаги, он сдернул бейсболку и уставился на меня.

Он как ни в чем не бывало начал разговор о том, что сегодня мало москитов, они наконец улетели, и тут до меня дошло, почему мне так понравилось на улице. Я рад был видеть родича, на душе сразу стало светлее и легче, я решил, что у него как раз перерыв, и подумал, как мне повезло, что я вышел прямо на него, теперь можно будет и поговорить, обсудить, какой работой я бы мог у него заняться. «Все образуется», – подумал я.

Но на стене, в том месте, где он прислонялся головой, я заметил темное жирное пятно. И мне стало ясно, что он проводил там целые дни, с утра до вечера, сидел на табуретке, прислонившись к стене, надвинув на глаза эту дурацкую бейсболку с написью: «Slitz – the beer that made Milwaukee famous»[41]41
  «Шлитц – пиво, прославившее Милуоки» (англ.)


[Закрыть].

Но я все равно был рад его видеть и, пропитавшись оптимизмом, попытался узнать, что именно он там делал, и выяснилось, что это и есть его рабочее место; он занимался всяческим металлоремонтом, чинил сельхозорудия, решетки от заборов и тому подобное, мы вошли внутрь, и я сразу же заметил повсюду пыль и паутину; иногда появлялись заказы, но в тот момент ничего не было, а когда я спросил, не найдется ли у него какой простой работенки, за которую я смог бы взяться, он ответил «да-да, ты мог бы, пожалуй, точить». И запустил точильный камень, начал обрабатывать какую-то лопату, от диска посыпались искры, шум поднялся бешеный, я думал, что он просто мне покажет и тут же прекратит, но он увлекся, забылся в экстазе, а я чуть с ума не сошел от этого визга и синих искр, но вынужден был ждать с полчаса, пока он наконец не закончил. И тогда я понял, что эта хижина, этот сарай никогда не будет мне по душе. Ни за какие деньги. И я очень обрадовался, когда в ответ на мой вопрос, когда можно начать работать, он сказал, что как раз ждет большой заказ с фермы неподалеку. Я попросил у него аванс, и он одолжил мне двадцать пять долларов. А три недели спустя я дня два или три ходил с ним на работу на эту самую ферму, нужно было поставить металлическую ограду, но в основном мы просто сидели и ждали, пока привезут какой-то нужный материал; я выкопал несколько канав и лучше чем когда-либо почувствовал, почему именно мне никогда не хотелось стать лошаком, тягловой лошадью, рабочим скотом, потом мы нажрались вместе с хозяином фермы, вернее, Тони с хозяином, который угощал таким ужасным виски, что мне стоило огромного труда его заглотить, я там просто начал дуреть и попытался увести их хотя бы в жалкий местный бар, ночью мы наконец уехали, но Тони съехал с дороги, и «вольво» занесло в канаву, так что мне пришлось поддерживать его всю дорогу домой в Миннеоту, я смертельно боялся заблудиться и сгинуть на равнине, хотя впереди виднелись слабые огоньки деревни, и вскоре мы наконец дотащились до дома – Тони был пьян и шатался, а я наконец-то хоть немного разобрался, что это был за бред про Тони и Эвелин и как звали людей, которых бранила Карла в своих психопатических кухонных монологах; думаю, что Эвелин – это сестра Карлы и что они втроем раньше занимались каким-то общим бизнесом, унаследовали от отца сестер фирму, но года два назад Тони и Карлу выгнали, и они теперь такие нищие и бедные, я начал это понимать, послушав жалобы этого болвана, пока волок его домой в деревню. Потом я все никак не мог отдышаться, я ведь протащил его всю дорогу, я дышал так тяжело, что легкие растягивались и сжимались, как баян, с сильными хрипами, и пульс был бешеный, я потерял счет ударам – думал, сердце никогда не успокоится, а легкие все растягивались и сжимались. Мне пришлось сесть, чтобы не задохнуться, высунуть голову в окно, спать я не мог, в глазах было черно, Стефания встала и хотела было идти за врачом, но мы знали, что в Америке это невероятно дорого, а у нас не было ни цента, и только на следующий день мне удалось успокоиться настолько, чтобы подняться на ноги, я позволил Стефании помочь мне дойти до дома старого садовода, которого я уже упоминал – звали его Даррен, – у него была машина («вольво» Тони все еще стояла где-то в канаве, а сами супруги почти не подавали признаков жизни, кроме того, что старуха бранилась на мужа), и я попросил Даррена спасти нас, отвезти в аэропорт в Миннеаполисе, поскольку у нас, по счастью, были обратные билеты в Данию…