Текст книги "Шторм"

Автор книги: Эйнар Карасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

ЙОН БЕЗРОДНЫЙ

В результате мы с одним из редакторов составили маленькую инициативную группу, нам предстояло запустить «дело Шторма». Еще два-три редактора присоединятся, когда все сдвинется с места, и, разумеется, я хотел бы видеть в помощниках Сигурбьёрна, но в то же время мы стремились посвящать в дело как можно меньше людей, как кто-то там говорил, если знают трое – знают все. Насколько я понял, все согласились с тем, что Шторма надо вернуть домой, это, вероятно, будет не так уж трудно; он должен будет получить гонорар, хотя, конечно, надо устроить так, чтобы он передал большую часть в какой-нибудь благотворительный фонд или, например, в приют для алкоголиков – но и ему что-то достанется, например, арендуем для них с семьей жилье на первое время; найдем подходящую квартиру, снимем, оплатим им переезд и поможем встать на ноги, наладить жизнь дома.

Но сначала предстояло с ним связаться. А это не так уж просто, дело-то больно необычное. Я считал, что сам для этого не подхожу: те несколько раз, когда я со Штормом разговаривал, у меня всегда было такое ощущение, что он мне не доверяет, не знаю уж почему. И мы почти ничего не знали о том, как у него дальше пошли дела, вероятно, он все еще в Дании, до меня доходили какие-то невнятные вести, что он «разрушил исландское сообщество в Оденсе» – однажды в баре я услышал, что пьяница за соседним столиком рассказывал о каком-то негодяе и грязном подлеце, и когда он назвал его имя, Эйвинд Йонссон, я повернулся и спросил: «Извините, а это не тот Эйвинд, что живет в Дании?» Посмотрев на меня пьяными глазами, тот мужчина сказал: «Да, он живет в Дании. И он только что разрушил исландское сообщество в Оденсе». Я решил, что такого ответа достаточно, и не стал ни о чем расспрашивать.

Зато я спросил Сигурбьёрна, не мог бы тот позвонить старому другу. Что? Вы ведь были так близки. Но Сигурбьёрна эта идея отнюдь не вдохновила. Я видел, что он почему-то не хочет иметь с ним дело.

«Кто-то же должен поддерживать с ним отношения? – рассуждал я. – У него есть какие-нибудь родственники? Родственники жены?»

Сигурбьёрн рассмеялся:

– Ну, с ними он точно не общается. Если не развил в себе новые привычки. Он зовет их «Норна и Бык» – родителей жены, слышал бы ты, как он их отписывает!

И Сигурбьёрн добавил, что у Шторма есть сводный брат, но они не общаются и никогда не общались. Но потом ему пришла в голову идея: старые друзья Шторма. Одного из них звали Хрольвом, другого Ислейвом, еще в их компании были журналисты Солмунд и Колбейн – Сигурбьёрн подозревал, что Шторм мог возобновить общение с кем-то из старой компании. Сказал, что иногда по утрам сталкивается с одним из них в бассейне; точнее, с Ислейвом, который несколько лет назад вышел из укрытия, к бесконечному удивлению и недоумению Шторма, но, как сказал Сигурбьёрн, недавно Ислейв упомянул, что Шторму в Данию звонил Хрольв. «Я только не запомнил, в чем было дело, – сказал Сигурбьёрн. – Настолько был потрясен, что они вообще поддерживают отношения».

Тогда я решил позвонить этому Хрольву. Я, конечно, не собирался вмешиваться в его дела, вовсе нет, хотел лишь прощупать почву, убедиться, что у Шторма и его семьи действительно все в порядке. Под благовидным предлогом, будто я старый знакомый Шторма, его бывший сосед. Словом, я позвонил.

Разговор, надо признаться, получился довольно сумбурный. Я звонил из кабинета и включил громкую связь, потому рядом со мной сидел Сигурбьёрн – я хотел, чтобы и ему было слышно. После окончания разговора Сигурбьёрн признался, что у него было очень странное ощущение, потому что голос этого человека он слышал впервые, но ему все время казалось, что это его старый знакомый; дело в том, что Шторм очень часто пародировал Хрольва, и ему это невероятно хорошо удавалось. Сам я никогда не слышал, как Эйвинд изображает этого человека, но и мне показались знакомыми его голос, интонации, да и весь лексикон; они, Хрольв с Эйвиндом, очень похоже разговаривали, они явно сильно повлияли друг на друга.

– Да, алло.

– Добрый день. Меня зовут Йон Самсонарсон. Я могу услышать Хрольва Хау Карлссона?

Я видел, что Сигурбьёрн прыснул, и начал жалеть, что включил громкую связь, это мешало. Я поднес палец к губам.

– Это я.

– Здравствуйте, Хрольв. Я, собственно, по делу, хочу что-нибудь узнать о неком Эйвинде Йонссоне, которого еще зовут Штормом, вы ведь с ним хорошо знакомы.

– Он живет в Дании.

– Это я знаю, я жил там с ним по соседству. Но вот уже некоторое время ничего о нем не слышал, однако хотелось бы с ним связаться…

Сигурбьёрн изобразил на листочке, почему смеется, и поднес его мне к лицу: Хрольв Хаукарлссон… то есть акулий сын… Я усмехнулся, но замахал на него руками.

– Простите, вы сказали, что вас зовут Йон Самсонарсон?

– Верно…

– Это вы иногда пишете рецензии на книги?

– Верно…

– Ну-ну. (Молчание.) А зачем вам Шторм?

– Дело, собственно, непростое… Только между нами, я сейчас работаю в одном издательстве, и нам интересно, не напишет ли он о своей семье. Такие примечательные люди…

– Шторм? Думаете, этот несчастный может что-то написать?! Говорю вам, мил-человек, в последний раз, когда я его видел, он едва мог написать свое имя. У него никогда даже чековой книжки не было, он, наверное, в жизни не заполнил ни одного чека!

– Давненько же это было… Но по меньшей мере рассказчик он талантливый…

– Шторм? Вы так считаете?

– Да, должен вам сказать. Он целый год непринужденно развлекал нас за ужином своими рассказами.

– Да что вы говорите!

– Вы же, я понимаю, были добрыми знакомыми, неужели он не рассказывал вам с друзьями никаких историй?

– Кто, Шторм? Нет, в основном говорили другие. А он ставил нам пластинки и мог быть любезным.

– Да уж, как минимум…

– А что вы там такое сказали? Книга о примечательных людях? Ради всего святого, что за люди?

– Ну, я имел в виду его мать, этого Халли Хёррикейна… тех людей…

– Я могу сказать об этих людях только одно. Самое примечательное в них то, что они ничем не примечательны.

– Хм, но я, по крайней мере, собирался с ним связаться и, собственно, ищу его адрес и телефон. Я подумал, что раз вы его старый друг, поддерживаете с ним связь…

– Я бы не сказал, что поддерживаю с ним связь. Но я виделся с ним несколько недель назад, был в Дании проездом.

– Виделись? Значит, у вас есть его адрес?

– Ну да, должен где-то быть, я записывал.

– А телефон?..

– Ну да.

Он попросил меня подождать, принялся искать координаты Шторма. Я посмотрел на Сигурбьёрна с победной улыбкой, и мы оба подняли вверх большой палец в знак победы. Прощаясь с Хрольвом, я сказал:

– Хрольв Хаукарлссон, я вам искренне благодарен.

– Что?.. А… ну… удачи вам! В этом… странном деле!

ШТОРМ

Я всегда довольно много смотрел телевизор, а в Дании к тому же был неплохой выбор: датское телевидение, два шведских канала и три немецких. На самом деле смотреть немецкие было почти невозможно, там все дублировано! Каково? Видишь, например, анонс какого-нибудь классического фильма, с Джоном Уэйном или Хамфри Богартом, и уже предвкушаешь, устраиваешься на софе с чашкой чаю или бутылкой пива, закутавшись в плед, но вдруг эти господа начинают говорить по-немецки! Увидев немецкую рекламу Тощего и Толстого[57]57
  Знаменитый комедийный дуэт Стен Лорел и Оливер Харди.


[Закрыть], я подумал «ну, ладно», у них же много немых фильмов, наверное, это один из них. Но нет, увы! Худой коротышка Стен Лорел сразу же заговорил на повышенных тонах, как немецкий полковник: «Jawohl Herr Kommandant! Blitzschnell! Raus! Heil!»[58]58
  «Так точно, господин командующий! Живо! Вон! Хайль!» (нем.)


[Закрыть]

Я поспешно выключил. И в основном смотрел датское телевидение. Оно намного лучше. Надо отдать им должное.

Некоторые датчане просто замечательные. Один из них мне сразу безумно понравился. Дан Турелл. Он ужасно забавный. Поэт, знаток рока, к тому же пишет детективы. У него красивый голос. И отличное чувство юмора. Первый раз я его увидел в передаче о датской поэзии. У меня было похмелье, и я валялся на софе, телевизор выключать не хотелось, и вдруг началась эта передача. Это было уже после моего возвращения из Америки, я тогда практически ни с кем не общался, больше разговаривал с телевизором, чем с живыми людьми. И был вынужден слушать этот поэтический вздор, хотя тема меня совсем не интересовала. Но вдруг что-то мне подсказало, что будет не так уж плохо. Вспомнил, что когда-то смотрел классное шоу с теми же ведущими. А в этом рассказывали о том, что в Дании все начали сочинять стихи. Прямо какой-то взрыв в книгоиздании. Такие открытые стихи, совершенно свободные и красноречивые. И показали несколько примеров: поэты читали какие-то плоские тексты о самых обыденных проблемах, но с поэтическим плачем в дрожащем голосе. Какие-то причитания. Вместо поэзии. Но я упорно продолжал смотреть, у меня было такое чувство, что ведущие потешаются, выбрав худшие примеры. А потом появился Дан Турелл. Показали поезд, в сыром тумане он приехал на отдаленную станцию, и из него вышел всего один человек: Дан. Он шел на камеру в длинном плаще и черной шляпе и, когда подошел, начал говорить, но не остановился, и камера последовала за ним. Он сказал, что, пожалуй, хорошо было бы, в первую очередь для самих поэтов, если бы они могли найти путь к самовыражению. Но в то же время стихи должны быть такими, чтобы их мог сочинять любой, постоянно и без остановки. Сейчас он, например, сочинит такое стихотворение, если камера захочет последовать за ним. Назовем стихотворение «Платье на конфирмацию», сказал Дан. И прочел его, очень быстро, оно рассказывало о матери и дочери из бедной семьи, которые едут в поезде, чтобы купить подержанное платье на конфирмацию. Они жалели себя и критиковали общество. Когда стихотворение закончилось, камера остановилась и стала смотреть вслед поэту, шагающему в тумане. И я так долго смеялся, что все мое похмелье улетучилось.

Конечно, жизнь в этой стране, среди этого народа мне во многих отношениях по вкусу. Здесь, например, почти все спокойно относятся к тому, чтобы пропустить время от времени стаканчик или открыть бутылку пива. Дома, в Исландии, все сразу начинают думать, что человек спивается, а здесь никто не считает, что пить утром или в обед пиво или шнапс опаснее, чем кофе с булочкой. Какой-то книжный клуб навязал Стефании одну книгу, совершенно бесплатно – типа рекламное предложение для новых членов, и ничего не нужно при этом покупать. (Это, конечно, оказалось полнейшим вздором, они еще полгода потом посылали нам всевозможные книги, которые нас покупать не «принуждали», но за которые мы должны были заплатить, потому что якобы забыли отменить заказ, – такой вот сплошной бюрократизм. Но я не об этом. Хотя должен добавить, что заманил Стефанию в книжный клуб продавец-датчанин, очень красивый и вежливый пожилой человек, который пришел прямо к нам домой, она сначала отказалась и уже собиралась проститься, но тут он спросил, откуда она, а услышав ответ, растрогался – оказалось, что у него жена исландка. Они поговорили, и Стефания вступила в клуб. А неделю спустя пошла одолжить спичек у гренландцев, живших этажом ниже, и увидела на телефонном столике такую же книгу, на что соседи сказали, как бы оправдываясь: «Мы не собирались ничего у него покупать, но вдруг выяснилась, что у него жена из Гренландии».) Так в нашем доме неожиданно появилась «бесплатная» книга, в ней было написано про здоровый образ жизни, естественно, там были все эти жеваные-пережеваные советы, как стать forever young[59]59
  Вечно молодым (англ.)


[Закрыть], – регулярно двигаться, есть овощи и хлеб грубого помола и далее в том же духе, а еще одно ценное указание, гарантия долгой жизни, касалось алкоголя. Датчане рекомендуют «один день в неделю воздерживаться от алкоголя». Каково? Так и до трезвости недалеко.

Так что я мог бы стать главным тамплиером в Дании…

Однако нужно заметить, что отнюдь не все датчане готовы следовать этому правилу. Возьмем, например, одного из крупнейших местных писателей, суперзвезду, авторитетную фигуру, которого зовут Клаус Рифбьерг[60]60
  Датский поэт, прозаик, драматург и журналист, автор многих киносценариев, теле– и радиопьес.


[Закрыть]. Я ничего его не читал, поскольку мне он казался неинтересным; выглядит и одевается он как школьный завуч или таможенный чиновник низкого ранга. Но потом в воскресной газете появилась статья об алкогольных пристрастиях датчан, в которой знаменитости рассказывали о том, что и как они пьют, и все как-то невыразительно трепались, кроме Клауса Рифбьерга (нужно будет непременно достать что-нибудь из его произведений), он сказал: «Я ни разу за тридцать лет не лег в постель трезвым». И засмеялся…

Политика здесь скучная. Государством издавна правили демократы, а теперь к власти пришли консерваторы. Они хотят урезать нам, безработным, доходы и повысить всевозможные налоги, так что народ наверняка пожелает, чтобы левые снова взяли бразды правления в свои руки.

И все же не могу не вспомнить одного политика, это настоящая сказка. Я имею в виду самого Могенса Глиструпа[61]61
  Основатель и лидер правой Партии прогресса.


[Закрыть]. Во-первых, он очень похож на рыбу-зубатку. Никогда не думал, что человек может быть настолько безобразен. И он же ужасно богатый юрист, неужели он никогда не слышал об исправлении прикуса? Но все бы еще ничего, если бы не его голос! Он как будто всхлипывает. Ему бы стихи читать! У него какой-то ужасный акцент, почти шведский, насколько я понимаю, он с Борнхольма. А уж его взгляды! Воистину королевские. Я изо всех сил стараюсь ничего не упустить, когда он появляется в телевизоре, поскольку идеи из этого человека бьют ключом. Теперь он хочет, чтобы перестали сочувствовать всем беднягам, которые не хотят работать! Всему этому сброду, который тяжелым бременем лежит на государстве и налогоплательщиках, пусть обеспечивают себя сами! И как он умеет находить слова. Такой безобразный, потный, с одышкой. На днях видел его, борнхольмский диалект, сам перекошенный и жирный, скрюченный, пиджак слишком узкий и сморщенный, галстук набок, глаза красные, словно не спал несколько суток, – но на этот раз ему пришлось пойти на попятный. Едва он официально заявил, что инвалиды вполне могли бы работать наравне со всеми, как одна дерзкая и властолюбивая женщина из агентства теленовостей поймала его на слове. Тогда он сказал, что речь, конечно, не идет обо всех инвалидах, нет. Он вовсе не имел в виду старых добрых инвалидов без рук и ног. A? «De gode gamle invalider, uden ben og arme»[62]62
  «Старые добрые инвалиды без ног и рук!» (датск.)


[Закрыть]! Глиструп был даже готов согласиться с тем, что они получат какую-то жалкую милостыню. «А другие должны питаться подножным кормом?» – спросила эта наглячка. «Да, для большинства это верно, – ответил зубатка. – В наши дни любого можно признать инвалидом. Достаточно сказаться левшой, и сразу, ничего не делая, будешь получать от государства роскошное жалованье».

Кроме того, его сильно критикуют за неприязнь к иностранцам. Он хочет закрыть дорогу всякого рода сброду. А уже живущих выставить из страны. Парня можно понять. Взять, например, район, где я живу, полагаю, что большую часть его жителей составляют турки или кто-то еще более нам чуждый. Приехали пользоваться социальными преимуществами государства всеобщего благосостояния. Никакого интереса к самой Дании и датчанам. Более того, полное пренебрежение ко всему датскому, насколько я знаю от тех, кто хоть сколько-то с ними знаком. Они хотят жить в субсидированном жилье и получать пособия. И всем молчать. Гони деньги, и не надо сказок. Руки вверх, брюки вниз, кошелек или жизнь.

ЙОН БЕЗРОДНЫЙ

В итоге я позвонил Эйвинду Шторму. Представился. «Вы меня, наверное, помните?» Он не отрицал, был само спокойствие. Спросил, не подумываю ли я вернуться «ко мне и туркам», я не стал говорить, что нет, и поинтересовался, не подумывает ли он сам о том, чтобы вернуться в Исландию. «Сложный вопрос, – ответил он. – А почему вы спрашиваете?»

Сложно такое дело обсуждать по телефону. Я предложил исполнительному директору съездить в Данию и спокойно обговорить все с глазу на глаз, но тот посчитал, что оно не стоит того, не стоит ради этого тратить деньги на самолет. Так что мне пришлось неспешно объяснять Шторму, что я работаю в издательстве и мы хотим выпустить такую вот книгу, но у нас нет подходящего автора, и поэтому мы обращается к нему; но никто не собирается утомлять его написанием книги. Он, похоже, весьма быстро смекнул, в чем, собственно, дело – что ему нужно вернуться домой и помочь в создании книги, в основу которой лягут типажи вроде Халли Хёррикейна, а когда она будет опубликована, выдавать себя за автора…

Как я и рассчитывал, он сказал, что хочет обдумать предложение, и попросил меня перезвонить через два дня. Что я и сделал. При этом присутствовали исполнительный директор Гудстейн и Сигурбьёрн, которому тоже не терпелось послушать разговор, и я подумал, что он, как человек, лучше всех знающий Шторма, может оказаться полезен, если вдруг возникнут какие-то осложнения. Но разговор прошел очень удачно; Шторм вел себя так, будто всю жизнь только переговорами и занимался – сказал, что будет сотрудничать, только если ему и всей его семье оплатят переезд, обеспечат жильем на первое время и помогут встать на ноги. Гудстейн кивнул; я включил громкую связь; мы со Штормом договорились, что все детали обсудим, когда он приедет. Потом он спросил о моем положении в издательстве и от чьего имени я звоню; я назвал исполнительного директора Гудстейна, но его Шторм не знал, и спросил: «Это что за гнида?» – так что я пожалел, что транслировал разговор на весь кабинет, затем я упомянул Сигурбьёрна Эйнарссона, и Шторм обрадовался: «Ну, Сигурбьёрн – мой большой друг! Передавайте ему привет!» И я увидел, как прояснилось лицо Сигурбьёрна, как он обрадовался этим словам.

Мне показалось, что все складывается весьма неплохо…

ШТОРМ

К тому времени, когда Йон Безродный позвонил мне и сделал это предложение, я прожил в Оденсе дольше всех других исландцев; стал местным ветераном. Старая гвардия вся уехала, даже дурачок Сигурбьёрн ушел от своей жены и ребенка, даже Сёльви Молоко и Кудди. Совершенно непонятно, как мы столько продержались, но у Стеффы появилась приличная работа в китайском гриль-баре, и хотя зарплата вроде бы небольшая, но серая, и, следовательно, никаких налогов, страховых и профсоюзных взносов, так что на руки выходило даже лучше, чем могло быть где-то еще. И у детей все шло замечательно, они были почти совсем как коренные жители Фюна, у них появились датские друзья, и говорили они, естественно, совсем без акцента, занимались спортом, состояли в рядах скаутов, девочка пела в хоре, и на родительских собраниях нас постоянно хвалили за то, что у нас такие хорошие и прилежные дети. И хотя я частенько скучал, мне оставалось лишь признавать это со словами: «Let the good times roll», – я покупал пиво и садился на балконе, иногда даже с книгой – «lazin’ on a sunny afternoon»[63]63
  «Бездельничая солнечным днем» (англ.)


[Закрыть]. Я подписался на совсем свежую книжную серию о последней мировой войне, зачитывался и думал: мне ведь не хуже приходится, чем фон Паулюсу и его товарищам под Сталинградом.

Как-то в торговом центре я наткнулся на двух молодых исландцев, они узнали меня и поздоровались с большим почтением; мы, собственно, не были даже знакомы, во всяком случае, я не знал, как их зовут, но мне показалось, что одного из них я уже видел, наверное, в исландском баре. Они предложили «выпить вместе по чашечке». И мы пошли в скандинавскую забегаловку здесь же, в центре. Мальчики заказали кофе, я пиво – после некоторого раздумья… Позволил им заплатить. Им явно очень хотелось со мной поговорить. Они просто сгорали от любопытства. Как я и предполагал, один из них прожил в городе уже больше года и недавно переехал из общежития в наш район; его-то я и видел раньше. Другой приехал относительно недавно, изучать медицину. Оба проявляли большой интерес к общественной жизни и хотели наладить общение между живущими в городе исландцами; в Копенгагене ведь существовала легендарная и влиятельная исландская диаспора, о которой столько книг написано, но в Оденсе ничего подобного не было. Меня от этой болтовни потянуло в сон, очень хотелось зевнуть, но я не мог себе этого позволить, они ведь угощали меня пивом. Я узнал, что оба они входят в правление исландского общества, которое вот уже лет десять находится в состоянии спячки, разве что устраивает «танцульки на день независимости». К счастью, я наконец начал засыпать, думать о чем-то совсем другом. Но тут вдруг тот парнишка, который прожил тут дольше, говорит: «Действительно обидно, ведь общество годами отчисляло в казну неплохие деньги, которые попросту обесценивались». Тут я оживился. Деньги! Поскольку, надо заметить, в то время мое финансовое положение было весьма стесненным, впрочем, как и всегда… Я принялся рассуждать: я прожил здесь около семи лет и никогда не слышал, что у исландского общества есть какая-то казна. Но я-то пробыл здесь дольше всех остальных. Вот и получается, что деньги-то, можно сказать, мои. Во всяком случае, я имею на них не меньше прав, чем эти двадцатилетние молокососы, которые сидят рядом и треплют языком. Так что я включился в разговор. Выказал интерес: да, искренне жаль, что живущие тут исландцы так мало общаются. Вероятно, традиции не сложились; у диаспоры нет истории, и кто-то должен взяться и написать историю пребывания исландцев в Оденсе, вспомнить ярких личностей, которые жили и учились здесь; описать обычаи, вечеринки, совместные выезды в лес, в каких пабах собирались исландцы, какие песни пели на протяжении всего этого времени, и тогда у нас будет твердая почва под ногами…

Все пошло именно так, как я рассчитывал, они рты разинули от интереса – вот человек, который мог бы написать такую книгу. Он дольше других прожил в Оденсе. И ходит мнение, что он «что-то пишет».

Я обещал подумать. Я, несомненно, мог бы найти на это время, да и дело было нужное и интересное, но я человек бывалый и не хотел бы потом бессмысленно тратить время и силы, выколачивая долги, поэтому хочу получить деньги вперед. И мы пожали друг другу руки на прощанье; я собирался несколько дней подумать, они – получить согласие остальных членов правления Исландского общества в Оденсе, чтобы нанять меня на этот проект – писать историю диаспоры и выплатить мне гонорар авансом.