Текст книги "Шторм"

Автор книги: Эйнар Карасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

СТЕФАНИЯ

Теперь Эйвинд хочет продать дом мне. Я просто потрясена. Я всегда считала, что это его дом. Он же в нем вырос, и естественно было бы, чтобы дом оставался за ним. Но он сказал, что совершенно не важно, на чье имя оформлена собственность, главное, что тогда мы смогли бы выручить за квартиру намного больше. И я подумала, пусть решает сам, ведь в том, чтобы квартира была записана на мое имя, нет ничего опасного; если, например, с Эйвиндом что-то случится, то даже лучше, если бумаги будут оформлены на меня. А еще я посоветовалась с родителями – разумеется, лишь о том, что Эйвинд хочет оформить на меня квартиру, они все обдумали и сочли цену справедливой, тогда я взяла ссуду в государственном жилищном или строительном фонде – все не запомню, как это называется, – и заплатила Эйвинду, так что теперь у него куча денег, вернее, у нас, и мы собираемся вместе с детьми отправиться на три недели во Флориду, поскольку, как говорит Эйвинд, должны же быть в Западном полушарии места получше Миннеоты.

ШТОРМ

После этих двух звонков брата Симона Петура я никоим образом не собирался с ним больше общаться; предчувствие подсказывало мне, что иметь дело с этим человеком не так уж просто. Однако вечером в четверг, три недели спустя, он вдруг позвонил сам, был разговорчив и любезен, извинился за то, что не звонил раньше, и сказал, что мы во что бы то ни стало должны встретиться – он прочитал книгу и собирается посмотреть пьесу и, как я понял, начал общаться с мамой; Симон Петур казался необычайно добрым и милым во всех отношениях. Я, конечно, ответил, что нам, наверное, нужно выпить по паре-тройке кружек пива и обсудить старые дела; у меня совсем не было денег, театр еще не выплатил, что мне было положено, и мне пришло в голову, что, может, Симон выпишет мне вексель, пока не разрешится этот конфликт с издательством. Еще я надеялся, что он согласится пойти со мной на разбирательство – он ведь ревизор и знает все, что связано с такого рода деятельностью, он дружит с юристами и другими полезными людьми, – кроме того, я был уверен, что издательские стервятники-толстосумы переменятся в лице, когда я заявлюсь к ним с видным бизнесменом и представлю его как своего брата, а то мне казалось, что весь этот литературный сброд всегда смотрел на меня как на какого-то шалопая, на котором можно играть, как будто он их старая гармоника. Но Симон сказал, что в эти выходные у него, к сожалению, нет времени болтать за кружкой пива, дел очень много, навалилась дополнительная работа, его вечно нагружают, звонят из фирм, чья бухгалтерия замешкалась с годовым отчетом, и слезно просят навести ажур, – но вот сразу после выходных мы непременно встретимся, попьем кофе и разберемся с делами – даже вместе заглянем к «твоей маме», о пожилых надо заботиться, они должны чувствовать, что есть кто-то, кому они небезразличны, хотя эта женщина так устроена Богом, что едва ли будет ныть или жаловаться, сказал Симон Петур…

Но потом, к моему большому удивлению, он позвонил снова, дважды за те же выходные, и оба раза с упреками и укорами, почему я, человек известный, никогда с ним не общался – и оба раза вдрызг пьяный, говорил бессвязно, на фоне какого-то дикого шума и бурного веселья… Он, похоже, был ничуть не лучше меня, а может, даже хуже…

АДВОКАТ

Ко мне пришел человек, по странному вопросу. Мне, по крайней мере, так и не удалось в нем разобраться. На первый взгляд я не специалист в подобных делах, но он пришел ко мне и представился братом некоего Симона, с которым мы в одно время учились в торговой школе; говорил, будто мы были лучшими друзьями; но Симона я едва знал, и вообще у него была сомнительная репутация. Однако пришедший ко мне человек – он назвался Эйвиндом Йонссоном – написал книгу «В кромешной тьме»; сам я этой книги не читал и не помню, когда она вышла, но в последнее время о ней вдруг заговорили, потому что по ней поставили пьесу, которая идет в Национальном театре; пьеса, как я слышал, неплохая. Так вот, моему клиенту, естественно, должны заплатить за использование его произведения, выплатить гонорар как за издание в печатной форме, так и за постановку в театре, и предмет спора вроде бы не в этом. Однако издательство требует, чтобы он передавал все гонорары в фонд бездомных. Так было, когда вышла книга, того же они требуют и сейчас, когда ему должны перечислить выплаты из театра. Речь идет о значительных суммах, в то время как он сам и его семья находятся в весьма затруднительном положении, в первую очередь касательно жилья. Я, конечно, спросил клиента, хочет ли он покончить с таким порядком, не отдавать больше все свои деньги на благотворительность, и он ответил «да», считая, что уже заплатил достаточно, теперь пора и себя обеспечить. Я сказал ему, что здесь и говорить не о чем: никто не может решать за него, как ему распоряжаться своими собственными деньгами. Если какое-то издательство так заботится о живущих в нашем городе беднягах, что, конечно, само по себе похвально, то оно должно вкладывать в это деньги из собственных фондов. И я сказал этому человеку – он мне показался очень разумным парнем, но исключительно беспомощным в повседневных делах, как и многие художники, – что я надеюсь решить это дело немедленно, одним звонком в правление этого издательства или его юристам. Собирался позвонить прямо в его присутствии. Ему осталось бы только заплатить кассиру, и дело было бы кончено.

Но он не хотел, чтобы я звонил! Ни в коем случае. Сказал, что все не так просто. И пустился рассуждать о каком-то другом соглашении, о каких-то обстоятельствах. Однако не захотел объяснить, в чем, собственно, дело. Или показать мне это побочное или дополнительное соглашение с упомянутой фирмой.

Здорово же они надули беднягу! Я так и не понял, какое именно соглашение они с ним заключили, но однозначно унизительное. Как же этот несчастный автор позволял собой играть! Я сказал Эйвинду, что он должен принести и показать мне это соглашение с издательством или, по крайней мере, ввести меня в курс дела, и я могу практически гарантировать, что его удастся аннулировать. Не представляю, как можно склонить человека к подписанию соглашения, где бы он на веки вечные обязался отдавать весь свой заработок на благотворительность. Это не соответствует Всеобщей декларации прав человека. И Эйвинд заметно успокоился. Как я понял, он пришел ко мне прежде всего для того, чтобы услышать что-то в этом духе. Узнать, на каком он свете. И мы договорились, что он придет еще раз, не откладывая. Чтобы ввести меня в курс дела. Я был уверен, что смогу разобраться с издательскими стервятниками так, что это не пройдет незамеченным в СМИ, и более того.

Я ждал его в ближайшие дни. И предвкушал, что возьмусь за это дело. Я был настолько полон энтузиазма, что когда через неделю он так и не появился, позвонил ему сам. Спросил, не собирается ли он ко мне заглянуть или, может, проблема решилась сама собой. Выяснилось, что нет. Ему все еще не заплатили. Все по-прежнему. Семья испытывает затруднения. Тогда я спросил, не зайдет ли он завтра ко мне в контору, но нет, «это невозможно»! Семья, оказывается, едет во Флориду – в трехнедельный отпуск. Как? Он же говорил, что у них совсем нет денег.

У меня возникло ощущение, что со мной просто поиграли. Мое время стоит дорого, и я не могу себе позволить оплачивать его забавы.

ШТОРМ

Во Флориде было замечательно. Жизнь, какой она и должна быть: я хорошо спал, хорошо ел, расслаблялся, ходил в шортах, вокруг говорили по-английски с американским произношением, классная музыка из всех углов, американские машины на улицах; пиво, правда, «fucking close to water», но раз американцам такое нравится, то и говорить тут нечего. Оно тоже отлично пьется.

Я нашел себе любимое развлечение – оказалось, конечно, дороговато. После обеда я брал напрокат лимузин с шофером и отправлялся кататься. Сижу я на заднем сиденье, почти что в номере люкс, с телевизором, баром, телефоном; все обито кожей или лакированным деревом; можно поднять стекло, и тогда ни звука с улицы не слышно, только чувствуешь, что лимузин парит по асфальту, но стекло можно и опустить, и тогда салон наполнит теплый чистый воздух, можно открыть холодильник и достать что-нибудь холодное. Я развлекался так несколько раз и всегда один, сольное удовольствие, обычно я брал телефон и звонил какому-нибудь знакомому в Исландию, чувствовал себя настолько хорошо и беззаботно – звонил Иси, Хрольву, даже Симону Петуру, Сигурбьёрну Эйнарссону. И болтал подолгу.

Конечно, это стоит денег. Конечно, все это роскошь, к которой я не должен привыкать. Но я подумал: у меня никогда не было машины. Я никогда не водил, у меня нет прав. Мне называли умопомрачительные цифры, во сколько обходится содержание машины в год, а у многих моих ровесников машины были уже пятнадцать – двадцать лет. Но не у меня. Мне было суждено раскошелиться на это лишь однажды, в Америке, где делают серьезные автомобили. И в этом было что-то удивительное. Ехать по побережью вдоль пальм, болтать с друзьями, оставшимися на холодной родине. Когда я вернулся домой, оказалось, что основную часть всех расходов составили телефонные счета…

* * *

Мне позвонил какой-то мужчина средних лет, изъяснялся несколько манерно – извинился, что звонит, спросил, здесь ли живет «Эйвинд Йонссон, скальд». Я сказал, что не возражаю, чтобы он меня так называл. И тогда выяснилось, что это ни много ни мало председатель спортивного общества, в котором я когда-то играл в гандбол. Перейдя прямо к делу, он упомянул, что в юности я стал чемпионом Исландии в составе их команды, сказал, что общество «с гордостью и удовлетворением следит за тем, как его спортсмены успевают в жизни». И пригласил меня в качестве почетного гостя на «мужской вечер».

Вообще-то я был обижен на общество, потому что в свое время они практически выставили меня на улицу и даже отобрали большую адидасовскую сумку. Но звонивший был так мил, что я решил не ворошить старые обиды, спросил только, в чем будет состоять моя роль почетного гостя, и выяснилось, что речей держать не придется, делать я смогу все, что захочу, нужно будет только встать, представиться и позволить себе поаплодировать, так что я согласился прийти. Решил, что буду изучать жизнь.

Так вот, я приехал в резиденцию общества на такси, я ведь не был там больше двадцати лет; здание стояло там же, только увеличилось примерно вполовину, травяное поле тоже осталось на своем месте, и огромный дом. Я немного нервничал перед тем, как войти, думал, что я же никого там не знаю, пропустил несколько кружечек пива, но не успел я показаться в холле, как ко мне подошел сам председатель клуба, взял меня за руку, как будто я был одним из правителей страны, и представил другим почтенным господам, один из них пошел в бар и принес мне водки с тоником, теперь и у всех было налито, мы выпили, и настроение стало невероятно легким. Когда произносилось что-то двусмысленное или забавное, все смеялись – всё было как на вечеринке среди друзей и знакомых… Гости стекались, проходили в зал, садились за столы, меня посадили на почетное место, вместе с руководством общества и другими известными и влиятельными людьми: там были два директора, представитель городской администрации и один депутат. И Эйвинд Шторм, почетный гость. Ели, пили, веселились; мне даже не надо было ходить в бар, все приносили; потом кто-то выступил с пародией, а затем представили меня, сказали добрые слова о том, что мой путь и путь общества пересеклись уже давно и что они гордятся правом называть меня одним из своих членов, я поднялся на кафедру и вспомнил пару коротеньких историй из своей гандбольной жизни. Все долго смеялись, некоторые даже плакали от смеха, и в конце вечера люди потянулись ко мне поблагодарить за то, что порадовал их выступлением. Все это вселяло уверенность в себе. После меня на кафедру поднялся парламентарий, он считался основным выступающим, но говорил не особо хорошо, рассказывал исландские анекдоты с бородой, большинство сальные, но все тоже смеялись, хотя я заметил, что намного меньше, чем над моими историями.

Потом случилась грандиозная пьянка. Председатель и чувак из мэрии попрощались где-то около полуночи, и народ начал понемногу расходиться, но рядом со мной сел депутат, он был сильно навеселе; это был типичный в своем роде человек, седой и с очками в старомодной оправе, в тройке и белой рубашке, с длинным галстуком – он уже давно в парламенте, председатель финансового комитета или заместитель председателя – как-то так к нему обращались; денег у меня было маловато, вот я и подумал, что неплохо бы завести связи в финансовом комитете! Он постоянно предлагал мне понюхать табаку, и я взял немного, чтобы завязать дружбу – никогда раньше не общался с депутатами, – а он громко высморкался и прочистил нос. Стали что-то говорить о том, чтобы пойти в бар и «выпить на посошок», а потом взять такси – мы стали большими друзьями, – деталей я не помню, но так получилось, что некоторое время спустя мы с парламентарием остались вдвоем, бар уже закрывали, он заказал виски и был явно не в настроении заканчивать попойку, так что я пригласил его пойти к нам домой, у меня в холодильнике было белое вино и несколько бутылок пива. Мы сели в гостиной. Я поставил «Кинкс». И тогда понял, насколько парламентарий пьян – он растянулся на софе, волосы всклокочены; и мне пришло в голову, что надо бы его выставить, чтобы не обмочился в гостиной или не наблевал на ковер, но, немного поразмыслив, я подумал, почему бы и не повозиться с человеком, имеющим доступ к государственной казне. Кроме того, я сам уже выбился из сил и, увидев, что этот тип снял костюм, скомкал и его, и рубашку, положил все себе под голову и захрапел у меня на софе с открытыми глазами, я решил пойти к Стефании и лечь.

Я проснулся довольно рано от какого-то чихания. За ним последовали хрипы и сморкание, бормотание и стоны, возня и тяжелое дыхание – был выходной, Стеффа и дети еще спали. Слышно было, что гость в гостиной уже на ногах, хлопнула дверь туалета, он спустил воду, потом снова повозился в гостиной, плюхнулся на софу, в конце концов я встал, надел халат и вышел.

Парламентарий сидел на софе, в теплой майке, которая стала уже почти коричневой от табачных пятен, у него заметно дрожали руки, табак был и на подбородке, и на седой волосатой груди, темно-коричневый нюхательный табак, и на софе вокруг него, и на ковре, и даже на очках – и на семейных фотоальбомах, он достал их с полки и сидел, рассматривал. Он настолько увлекся, что не заметил, как я вошел, листал альбом и смотрел фотографии, нахмурив брови.

«Нравятся наши семейные фотографии?» – спросил я.

Он поднял взгляд, какое-то мгновение пытался сориентироваться, потом сказал: «А, так это ты. Я стал листать альбомы, чтобы понять, куда я попал».

* * *

В то время я постоянно с кем-то встречался, выпивал с большими людьми и, как мне казалось, завязывал с ними дружбу и уже предвкушал, как знакомства с известными и влиятельными личностями пригодятся мне в борьбе с жизненными трудностями. Но впоследствии мне не удавалось ни с кем из них связаться, хотя я пытался звонить на трезвую голову или остановить их на улице. Вдруг сразу оказывалось, что меня не знают. Единственный из знакомых с подобной вечеринки, с которым мы поддерживал связь, это певец и актер Бьялли, с ним я пил в Фонде кинематографии, но этот бедолага, собственно, оказался еще большим пьяницей, чем я сам. Думаю, от знакомства с ним мне не будет никакого проку – знаю по опыту.

Но я все же решил сходить на прием к депутату. К председателю финансового комитета или заместителю председателя, точно не помню, да это и не имеет значения. Я дважды звонил ему в альтинг, и его не было на месте, но на третий раз девушка на телефоне сказала, что он у себя, и уже собиралась меня связать, но я положил трубку, пришел лично и постучал в дверь. «Войдите», – раздалось изнутри. И там сидел этот идиот. Увидев меня, он занервничал. Сразу таким жалким стал. Он суетливо копался в каком-то хламе. Не поблагодарил меня. Не спросил, что может для меня сделать. Я сказал, что просто зашел по старой памяти. Выкурил две сигареты, глядя на него, почти начал его жалеть. А потом попрощался. Но, может, он был таким нервным совсем по другой причине, поскольку примерно полмесяца спустя я узнал из новостей, что он ушел из парламента и теперь работает в каком-то государственном учреждении. А сведущие люди, с которыми я встречался в барах, говорили, что его просто выставили из парламента по причине пьянства и полной непригодности – какой-то однопартиец даже назвал его «идиотом и дырявой башкой».

СИГУРБЬЁРН ЭЙНАРССОН

Все шишки за общую халтуру посыпались на меня, но я не мог нести ответственность за все. Проект «Кромешная тьма», похоже, провалился и стал поводом для горьких шуток; если вдруг кто-то упоминал, что издательству нужен бестселлер, какой-нибудь остряк тут же отзывался: «А не поговорить ли нам с Эйвиндом Штормом?!», присутствующие смешливо фыркали, и мне казалось, что все смотрят на меня. Еще мне казалось, что начальство, взявшее меня в свое время на работу по большой дружбе, стало относиться ко мне холоднее. Сначала я думал, что это всего лишь фантазия, и старался сдерживать паранойю, но постепенно убедился в том, что интуиция меня не подвела – заработала какая-то комиссия по наведению порядка и реорганизации фирмы, и стало известно, что планируется сократить наборно-компьютерный отдел, я был первым кандидатом на вылет.

К тому же я заскучал по своему малышу в Оденсе – Улла исправно его фотографирует и даже прислала мне видео, ему там три года, ходит такой в комбинезоне, таскает за собой медвежонка, складывает какие-то кубики, улыбается от уха до уха и под конец, после долгих уговоров Уллы, говорит «привет, папа». Иногда мы на вполне мирных нотах разговариваем по телефону, в основном, конечно, о сыне, я всегда стараюсь ему что-нибудь передать; однажды спросили друг у друга, как дела, – она перешла на новую работу и очень ей довольна, а я вскользь упомянул, что наверняка вот-вот потеряю свою, и тогда она сказала: «Здесь, в Оденсе, постоянно нужны компьютерщики. Ты мог бы пожить у нас… для начала». Больше никто ничего не сказал, это у нее вырвалось, но я по всему чувствовал, что она это серьезно. А поскольку мама моя умерла, в Исландии меня больше ничего не держало, а в Дании у меня был сын…

Видео я смотрел у Эйвинда и Стеффы, у меня самого магнитофона не было. Мне показалось, что Шторм как-то плохо выглядит, глаза красные, нервный. Когда я пришел, он глотал таблетки от язвы и какие-то микстуры, сказал, что постоянно жжет в груди. Мы немного поговорили, собственно, говорил преимущественно он один, был раздражен, потому что издательство обмануло его по всем вопросам, злился еще и на то, насколько они нерадиво продвигают его книгу – рекламы мало, давно уже пора выпустить ее в мягкой обложке, ничего не делается для того, чтобы попытаться вывести ее на зарубежные рынки, а весь остальной написанный в Исландии смехотворный мусор издается не только здесь, но и по всей Скандинавии и даже шире. И почему «Кромешную тьму» не номинировали на премию Совета министров Северных стран? Спросил, читал ли я те две книги, которые Исландия представила в этом году – по его мнению, ужасное барахло. Шторм считал все это частью затеянной против него клеветнической компании, не в последнюю очередь после того, как стала популярной его пьеса; в Исландии так всегда: когда появляются серьезные шедевры, все лишь пожимают плечами, делая вид, что не замечают их; датчане называют это «Janteloven»[82]82
  «Закон Янты» – десять заповедей агрессивной по отношению к индивиду морали из романа норвежского писателя Акселя Сандемусе «Беглец пересекает свои следы».


[Закрыть], американцы – «a confederacy of dunces» – «сговором остолопов»[83]83
  «Сговор остолопов» – сатирический роман американского писателя Джона Кеннеди Тула.


[Закрыть].

Так он болтал без умолку. Потом ушел. Обещал Бьялли встретиться с ним в Кинобаре. Сказал, что они «замутили проект». А я остался со Стеффой и ребятами, мы вместе посмотрели видео с моим мальчиком – Эгоном Ньялем Эйнарссоном Ларссеном. Потом мы со Стеффой пили кофе, она очень беспокоилась за Эйвинда, поскольку тот не спал по ночам, он вообще плохо переносил раздражение и стресс. Я поинтересовался, что за «проект» у них с Бьялли; его все знают, он солист известной группы, как сказала Стефания, группа решила заказать Эйвинду написать свою историю. Они были уверены, что он и только он подходит для этой работы. А потом Стефания посмотрела на меня с грустным, но решительным выражением лица, которое сказало все: именно Шторм напишет книгу! «И Эйвинд собирается за это взяться?» – спросил я. «По крайней мере, ведет переговоры об авансе», – ответила она.

Мне было стыдно перед издательством за то, что привел к ним Шторма, но теперь я испытал еще более сильные угрызения совести перед его семьей. Все это казалось мне невыносимым. Я так скучал по светлым временам в Оденсе.