Текст книги "Шторм"

Автор книги: Эйнар Карасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

МАЛЬЧИК ИЗ ОДЕНСЕ

Должен признаться, мне понравилась идея, чтобы Шторм написал историю исландской колонии в Оденсе. И именно я выступил с этим предложением на заседании правления Исландского общества. Но, напомню, принято оно было большинством голосов. Тремя из пяти. Так что если Исландское общество и было разрушено, как многим нравится думать, то ответственность за это несу не я один.

Мы встретили Эйвинда в торговом центре, мы с моим другом Крилли, который только что приехал учиться на врача и которого я привел в правление общества (до этого нам никак не удавалось сформировать полноценное правление, потому что никто не хотел в нем работать), и Эйвинд выразил готовность взяться за такую книгу, и мы видели, что он по-настоящему воодушевлен, так что мы созвали заседание, изложили дело, и выяснилось, что казначей согласен поддержать это начинание. Но двое – председатель и еще один член правления – были решительно не согласны. Хотя не сказали почему. Складывалось впечатление, будто они имеют что-то против Эйвинда лично! Я сказал, что он кажется мне умным человеком. Они начали говорить что-то насчет того, что он ничем не занимается, только валяется на диване и заставляет жену на себя работать. «Ребята, – сказал я, – ведь то же самое говорили о многих писателях всех времен!» – «Писателях? А что, Эйвинд писатель?!» – удивились они. Они, оказывается, даже не знали. Но большинство было за, и решение приняли. И мы, заметьте, на меньшинство не давили, мы уважали их мнение, они хотели, по крайней мере, не выдавать Эйвинду вперед все деньги из казны, предлагали заплатить для начала хотя бы половину, и то после того, как он представит свою работу, сами истории или идеи, на собрании общества, иначе не дадим вообще ничего. И мы, то есть остальные, согласились с тем, чтобы выставить ему такие требования. Выполнили все их пожелания. Сделали все, как они говорили. Так что эти двое фактически проголосовали против своих же собственных предложений.

Эйвинд, разумеется, сильно помрачнел, когда увидел деньги. «Здесь ведь только половина того, о чем мы договорились!» – возмутился он. Я ответил, что он получит еще, когда сдаст, по крайней мере, половину работы в черновом варианте. Может быть в этом уверен. Так что я до конца и не понял, в чем, собственно, проблема. Кроме того, деньги были значительные, такую сумму Кредитный фонд считает месячным прожиточным минимумом. А написать-то надо было брошюру в двадцать – тридцать страниц плюс фотографии; всего страниц пятьдесят, включая список членов, устав и прочее. Мы хотели выпустить ее к Дню независимости. Только сначала должно пройти собрание общества, где он расскажет о своих задумках; это также показалось Эйвинду странным, хотя непонятно почему; собрание ведь состоится месяца через два, он тогда уже должен будет существенно продвинуться в работе, сможет прочитать несколько страниц, рассказать какие-нибудь интересные истории, может даже пикантные и двусмысленные, главное, чтобы не слишком грубые…

После этого я с Эйвиндом больше не общался. Он со мной вообще не связывался. Возможно, на него произвело впечатление то, что некоторые живущие в городе исландцы буквально озверели, узнав, что Эйвинду «отдали» большую часть казны общества. Наверняка он услышал пересуды у себя за спиной или даже какие-то угрозы в свой адрес. Кое-кто, насколько я знаю, прямо-таки кипел от гнева. Но, ясное дело, никто никаких денег ему просто так не давал! И он их не крал, как некоторые хотели бы представить это дело. Его просто наняли на определенную работу.

За несколько дней до открытого собрания я позвонил Эйвинду, напомнить, что он должен представить свой проект. Но он разговаривал неохотно, словно я его упрашивал. Хотя, конечно, ничего подобного я не делал. Просто напомнил, что по договору его выступление на собрании было условием получения денег. Он, однако, был либо глух, либо рассеян, либо занят, не знаю. В общем, удалось выжать из него согласие только после того, как я почти пообещал ему выплатить оставшуюся половину прямо на собрании, после выступления.

Народу пришло много. Почти все местные исландцы, несколько датчан, наверное, чьи-то девушки и молодые люди, и два-три гостя из Копенгагена или даже из Исландии. И хотя в повестке дня стояло обсуждение гимна и еще несколько вопросов, настроение в зале царило несколько странное. Некоторые были явно не в восторге; в основном те, кто прожил в Оденсе три-четыре года, – как будто они сами хотели взяться за эту работу! Повод для конфликта ведь всегда найдется. Председатель поднялся на кафедру и поприветствовал дорогих гостей, указал на бар; все происходило в зале «Дома культуры» в центре города, пиво мы продавали сами, накидывали только крону на каждую бутылку. Так что получалось очень недорого и мило. Потом слово взял я и извинился за то, что докладчик задерживается. Попытался разрядить обстановку шуткой, но получилось неудачно, никто не засмеялся. Я начал нервничать и пробрался к телефону, чтобы позвонить Шторму (оказалось, что все его так звали), но дети сказали, что мама с папой недавно ушли. Должно быть, они уже в пути. И вот он пришел. Похоже, слегка пьян. То есть заметно пьян. А люди ждали. Многие пытались испепелить нас взглядом, и его и меня. Прежде чем начать, он захотел выпить бутылочку пива, еще одну. Потом я поднялся с ним на сцену. Представил его аудитории. У него не было ни единого листка, никаких записей я не заметил. Но когда я договорил, многие захлопали. Потом Шторм подошел к кафедре, нагнулся к микрофону и сказал: «Всем слышно? Сегодня я расскажу несколько историй. Когда я только начал знакомиться с Исландским обществом в Оденсе, мне сразу же вспомнилась работа в „Странд-отеле“, то есть в психиатрическом отделении городской больницы! Его так называли по имени главврача Карла Странда. Да-да!..» Так он начал свой рассказ. И он сразу же меня захватил. Я, естественно, был положительно настроен, для меня лично имело большое значение, чтобы все удалось. Рассказывал он отлично, я даже несколько раз поперхнулся пивом. Какие люди там побывали, какие болезни, какие невероятные типажи! В смысле, в психиатрическом отделении. Среди них и знакомые мне люди, журналисты, спортсмены, актеры; жена известного оптового торговца, сын директора банка; короче, сильные истории. Захватывающие, как я уже сказал. Поэтому я и не сразу понял, с чего вдруг поднялся весь этот шум, крики и протесты. Эйвинду пришлось замолчать. Я спустился вместе с ним со сцены, все еще надеясь, что обойдется без разборок.

Одна женщина, которая учится на консультанта по социальным вопросам, ее немного знает моя жена, набросилась на Эйвинда вместе с остальными. «Как вы посмели так растоптать доверие больных людей?» – кричала она. Она попыталась облить Эйвинда, по счастью, не из бутылки; остались только пятна пены. «Сходила бы ты на подтяжку лица, киска!» – ответил он. Грубовато, не отрицаю. Потом некоторое время все шло нормально, Эйвинд держался достаточно спокойно, он стоял у бара со своей женой, а ко мне подходили люди и спрашивали, действительно ли общество выкинуло на это деньги. Хотели, чтобы мы их вернули. И вскоре началось безумие. Эйвинд потребовал от нас с казначеем остаток фонда, то есть денег, о которых мы договорились. Кто-то услышал наш разговор и заметил, что я как-то уклончив. Но Шторм хотел получить деньги немедленно, я ведь обещал, когда мы говорили по телефону. «Ты что, не слышал, тебе же сказали, что ты не получишь ни кроны!» – завопил один из свидетелей разговора, человек, который все время выступал против этого проекта. Между ним и Эйвиндом завязалась драка, я, правда, не заметил, кто начал, но тут как в старой доброй поговорке: «Редко один виноват, когда двое ссорятся». Но драка переросла в побоище, вмешались остальные, я и еще несколько человек пытались их утихомирить, начался хаос, сломался стол, и кто-то повалился на пол, потом Эйвинда вышвырнули. И меня, вероятно, тоже, или меня вынесло толпой. Эйвинд вылетел на тротуар. Встал на ноги и отряхнулся. В помещении продолжалась драка. Я встал в дверях; мне было видно жену Эйвинда, которая спокойно стояла у бара и пила пиво. Разговаривала с какой-то женщиной и улыбалась. Потом взяла свою сумку, куртку и вышла. Отыскала Эйвинда, и они вместе ушли куда-то в ночь.

ШТОРМ

Однажды я чуть не стал журналистом…

Я делал трубобетон в одной фирме, строившей гаражи, нас было четверо, три «негра» и хозяин. Он был директором и мастером, исполнительным директором и председателем правления – словом, занимал все должности, кроме бухгалтера. Финансами ведала его жена – женщина суровая, со стальным блеском в глазах; человеческие чувства она проявляла лишь по пятницам, когда выплачивала нам зарплату, горе просто-таки придавливало ее к земле, так ей не хотелось отдавать нам деньги, конверты с зарплатой были мокры от слез, приходилось сушить их на батарее. Мы, разумеется, старались усердно трудиться, чтобы показать, что достойны этой зарплаты. Но до хозяина нам было далеко. Он работал так, словно вычерпывал воду из тонущего корабля.

Мы проводили на работе по десять часов в день, практически без передышки, за исключением положенных по закону пауз на обед и кофе. Хозяина звали Карл Магнус, но мы, разумеется, называли его не иначе как Карламагнус[64]64
  Так в исландской традиции называют Карла Великого.


[Закрыть]. Жилы и кости у этого человека, похоже, были из стали, а кроме жил и костей, ничего больше и не было, разве что мышечные узлы. На вид лет сорок, по профессии каменщик.

Мне тогда было двадцать два, жил я еще в подвале у бабушки, в то лето мои лучшие друзья куда-то разъехались, так что по вечерам я скучал. И чтобы развлечься, я принялся писать газетную статью. Строчку за строчкой. Статья была о Берлинской стене, кажется, как раз в это время много лет назад Кеннеди сказал свое знаменитое «Ich bin ein Berliner»[65]65
  «Я – берлинец» (нем.)


[Закрыть], об этом писали какую-то чушь в газетах. Якобы миролюбивые и демократические западные государства всем были готовы пожертвовать для освобождения Западного Берлина. Полный бред. Союзники в это не верили. Зачем, например, англичанам, не говоря уже о французах, помогать жителям города, откуда велась война против них? Всем ведь известно, что они хотели использовать эту половину города в качестве разменной монеты, обменять ее на другие серые зоны, как было в Греции, и жители Западного Берлина это понимали, поэтому-то они так обрадовались приезду Кеннеди; его визит означал, что город продавать не будут.

Конечно, меня все это никоим образом не трогало, но я прочел об этом в книге одного английского журналиста, а через два дня у меня была готова статья на двух страницах, которую я с огромным трудом перепечатал на старенькой пишущей машинке. Пошел наверх и прочитал бабушке. Ей очень понравилось. Но ее оценки мне было недостаточно, и я позвонил Солмунду. Без Хрольва я с ним и Колбейном почти не общался. Но тут у меня было дело. Хотел посоветоваться насчет статьи. Кстати, именно Солмунд сказал мне про ту работу с трубобетоном, он был в каком-то родстве с Карламагнусом.

Когда он снял трубку, мне показалось, что я чувствую слабый запах алкоголя.

– Алло, привет, дружище. Все еще с трубобетонном возишься? Ты ведь в курсе, что я знаю этого Калли, его жена в родстве с моей мамой. Он совсем дурак безмозглый, согласен? Статья, говоришь?! Слушай, я тут простудился и собираюсь завтра взять выходной, а сейчас думал выпить стаканчик тодди, заходи, а? Минут через двадцать?! Пока!

Никакого тодди у Солмунда не было, просто бутылка виски. И два красивых стакана. Мы неплохо посидели. Я рассказывал ему всякие истории о Карламагнусе, одно его имя приводило Солмунда в радостное настроение.

Потом он надел очки и принялся читать статью. Читал долго. Внимательно, не меняя выражения лица. Я уже стал раскаиваться. Наконец он снял очки, отложил листки и сказал:

– Послушай, Шторм, ты долго возился с трубобетоном у этого больного на голову бедолаги по имени Карламагнус, он, к сожалению, со мной в свойстве. Ступай к телефону, он вон там, на столе, позвони ему и скажи, пусть идет со своей фирмой ко всем чертям. Больше ты не пробудешь в ней ни дня!

– Что-о-о?..

– Твоя статья – шедевр. И ясно как день, что ты зря тратишь время на этого Карламагнуса.

– Но ведь мне нужно на что-то жить…

– Верно, но в газетах полно невыносимых дебилов, а ты не можешь за две кроны в час дышать таким дерьмом! Подвинь мне телефон, сейчас услышишь, что бывает, когда нужный человек звонит в нужное место. – Набирает номер, гудок. – Халлвейг! Солмунд Аксельссон на проводе! Он там?.. Да, Эйки, дорогой! Мое почтение. Я тебя не разбудил, дружище? Слушай, Эйки, у меня тут молодой человек, хороший знакомый, мальчик попробовал всего понемногу, рекомендую тебе взять его в газету… Да, уверяю, со временем он войдет в журналистскую элиту. Станет одним из истинно великих! Послушай, он прозябает на какой-то неквалифицированной работе, очень одаренный мальчик, передать ему, что он может ее бросить? Что ты за него возьмешься? Да, буду очень обязан! В четверг, в десять утра! Жду с нетерпением! Спокойной ночи, дружище! Пока!

Я не знал, что и делать. Предложение звучало так заманчиво, а похвала придала мне уверенности в себе. Мы пили всю ночь. Но я еще не ушел с работы и пошел бы туда утром, если бы Солмунд не решил завершить этот королевский пир, пригласив меня на завтрак в ресторан отеля «Лофтлейдир», после чего мы отправились в винный магазин, а оттуда с двумя бутылками ко мне в подвал, бабушка ушла по делам. Перемещение из холостяцкой квартиры Солмунда ко мне было все равно что попасть из дорогого мебельного салона на благотворительную распродажу Армии спасения, но Солмунд был в восторге. Вечером мы пошли в какой-то бар, я достал блокнот и ручку и изображал журналиста, задавая разным идиотам острые вопросы, а проснулся на следующее утро дома со свинцовой головой, надел робу и отправился на работу.

Два мальчика пытались высказать мне за то, что я накануне прогулял. Их звали Роберт и Альберт, они были родственниками и друг другу, и Карламагнусу; своего рода семейный бизнес, один я был приемышем, посторонним. Роберт мне нравился. Он был совершенно сумасшедший, в некотором роде даже идиот; трижды заваливал экзамен на права, последний раз – после сотни уроков. Выглядел он как цилиндр, без талии, и это действовало мне на нервы, поскольку штаны на нем вечно висели, наполовину обнажив ягодицы, и так он ходил почти целый день. Роберт постоянно организовывал музыкальные группы. Они отчаянно репетировали в прачечной его матери. Одна из этих групп, «Горные братья», считай что стояла на пороге мировой известности. «Мы созрели, чтобы записать диск», – доверительно сказал он мне однажды. Им, как всегда, не хватало, только инструментов, но как-то утром он заявился весь красный от гордости и сообщил, они обзавелись тремя микрофонами. «Три микрофона», – повторил он в тот день раз пятнадцать, и от этого жить становилось светлее. Его родственник Альберт был вполне нормальным человеком, но вечно мрачный – его постоянно настолько возмущала какая-нибудь ерунда, что он просто слов не находил, чтобы выразить свое негодование. В основном его раздражал Роберт. Альберт считал, что он лжет. Всем и во всем. Разговаривал Альберт тихо и только один на один. Отводил человека в сторонку и тихо бормотал, рыская вокруг себя взглядом. Никогда не смотрел в глаза собеседнику. Он предупреждал меня, что нельзя верить Роберту. «Горные братья» никогда не добьются мирового признания. У Роберта нет клавиш. Он даже не знает, что это такое. «Что они будут делать с тремя микрофонами? Роберт – жалкий врун. Лучше его избегать». Если во время этих нотаций я что-то отвечал, вставлял слово – не важно, соглашался я или возражал, – он тут же резко замолкал и уходил, не обернувшись: «И ты, Брут!»

В то утро мы с Карламагнусом вместе работали на бетономешалке. Работа грязная, но все-таки вполне терпимая, если делать все аккуратно. Например, чтобы высыпать цемент из мешка, требовалось лишь простое ловкое движение. Но Карламагнус накидывался на мешок, словно тот опасен для жизни, разрывал его, опрокидывал, тряс и бил. Естественно, все тут же было в пыли, и мы оба начинали задыхаться. До полудня время летело как бешеное. Я ничего не видел, кроме рук Карламагнуса, которые вертелись как лопасти в густом тумане. Случалось, я пытался остановить время громким криком отчаяния, но он тонул в шуме бетономешалки.

С такой же точностью, с какой космонавты взлетают в небо, в 12.00 мы шли на перерыв.

Работали мы в гараже, потолок там был высокий, раза в два выше, чем в обычной квартире. Чтобы использовать пространство по максимуму, к одной из стен примостили дощатый настил. Приделали лестницу. Хотели поставить там столы, стулья, оборудовать столовую. Но денег на мебель так и не нашли, и столовая превратилась в кладовку, где стояли ящики со всяким хламом, так что нам все равно было на чем сидеть во время обеда.

Перерывы на обед и кофе не отличались разнообразием. Сначала мы ели и пили, потом начинались дискуссии. Вернее, монологи: говорил один Карламагнус. Он, как и многие мои знакомые, был зациклен на коммунистах; он боялся их как чумы; даже ненавидел, хотя по природе был беззлобным и бесхарактерным человеком. Коммунистов он видел повсюду, тут вредителей, там кремлевских крестьян. Невозможно было спокойно спать. Карламагнус явно чувствовал себя мессией; возможно, и свои обязанности, как руководителя и работодателя, он видел в том, чтобы нас предостеречь. Два других парня, Альберт и Роберт, никогда ничего не говорили. И хотя я был уже почти законченным коммунистом, я быстро выучил, что лучше всего молчать, стоило только что-нибудь сказать, как он взвинчивался еще больше. Слюной начинал брызгать. Однако даже в бешенстве он следил за временем; за секунду до окончания перерыва прекращал свой монолог на полуслове, вскакивал и говорил: «Ну что, ребятки, хорошо бы обсудить это дело подробнее, да времени нет».

День шел как обычно. Только я не взял с собой еды, да есть и не хотелось, удовольствовался стаканом воды. А вот остальные стряхнули цементную пыль с термосов и коробочек с едой и принялись за обед. Поев, Карламагнус привел себя в порядок, закурил трубку и начал проповедь дня. На этот раз о налогах. Коммунисты только и думают о том, как бы повысить налоги. Повышение налогов рассматривают как один из способов всеобщего обеднения. Я стал возражать, день, видимо, был такой. Все ему выложил. Что налоги – это хорошо. Чувак сначала разгорячился, но, увидев, что я на это не реагирую, стал мягким и податливым. Сказал, что я еще молод и неопытен. Но плохо, что я не замечаю фальши коммунистов. Одно дело – все эти их красивые слова, другое – реальные поступки. И захотел рассказать мне одну историю из собственного опыта общения с этими людьми. Однажды в обществе каменщиков объединились несколько демократов и выступили на выборах против правления коммунистов. И так случилось, что на этих выборах коммунисты власть потеряли. В новое правление вошел сам Карламагнус, а его сосед и друг стал председателем. И какова была реакция коммунистов? Разве они смогли пережить поражение на справедливых выборах? Конечно нет, они перешли к испытанным марксистским средствам. Начали клеветать на председателя, и это зашло так далеко, что даже дети подвергались нападкам в школе. «А меня самого, – сказал Карламагнус дрожащими губами, многозначительно глядя мне при этом в глаза, – меня избили, прямо на глазах у жены, во время ежегодного праздника каменщиков».

У меня все еще шумело в голове после ночной пьянки, в ушах стучала бетономешалка, и я не сразу понял, что он говорит. Отхлебнул воды из стакана, чтобы уйти от его взгляда. Но потом вдруг представил себе все это в красках. Мне сразу же стало смешно, и вода брызнула изо рта. Я понимал, что получилось невежливо, но картина настолько отчетливо встала перед глазами: празднично одетые каменщики лупят Карламагнуса, а рядом стоит его жена. Смеяться в таких случаях, конечно, не по-дружески. Роберт и Альберт смотрели на меня, широко распахнув глаза, похоже, оба они были вне себя. Но как я ни пытался, обуздать смех мне не удавалось. И до конца рабочего дня я то и дело закатывался у бетономешалки. А Карламагнус не сказал ни слова. Просто расстроился. Даже не пришел кофе пить. И, возвращаясь с работы домой, я понял, что впредь моей ноги там не будет.

В четверг я пошел на интервью к Эйрику. Он оказался безликим типом в красивом костюме. Сказал что-то о рабочем графике и что высоко ценит рекомендацию Солмунда, но хотел бы узнать, что у меня за образование. Конечно, в принципе требуется диплом, но сам он этому не придает особого значения… Опыт работы? Никакого?! Ну да, нужно ведь где-то начинать. И мне не удалось вспомнить ни одного хобби, политика – нет, спорт – да, наверное, футбол, гандбол… Потом открылось, что у меня нет ни машины, ни прав. Прощаясь, он протянул мне свою холодную и влажную руку и сказал, что позвонит. Я ужасно обрадовался, когда все закончилось. Был полдень. И я решил зайти к Солмунду, хотя в это время он должен был быть на работе. Но все-таки я позвонил в дверь. И, как оказалось, разбудил, у него явно начинался очередной запой. Но я не собирался читать ему по этому поводу мораль. Он был вял и апатичен, но попросил меня подождать, пока он сбегает в химчистку. Мигом. А потом поговорим. Он вернулся с пакетом, в котором что-то звенело. Предложил мне выпить. И начал оживать. Я сообщил, что редактор показался мне ничтожеством. Солмунд ответил, что Эйрик не так прост, как кажется. И вообще, я не должен судить о людях слишком строго! Мы распили бутылку, я рассказал о том, как каменщики-коммунисты побили Карламагнуса, и Солмунд долго хохотал. Потом он опьянел и стал скучен, как и все алкоголики, и когда около одиннадцати вечера он засобирался в ресторан, я сказал, что мне нужно домой, лечь, а он обозвал меня бабой. Но я был измучен бессонницей, растерян, к тому же без работы, идиот…

Он позвонил на следующий день примерно в полдень:

– Слушай, Шторм, хочу пригласить тебя пообедать.

– Ты действительно этого хочешь?

– Ну, это тебе решать, дорогой друг. Я просто приглашаю тебя на обед, на коленях перед тобой ползать не собираюсь.

Когда я пришел в указанный ресторан, он уже сидел там, весь такой элегантный, свежевыбритый, приглаженный. Спросил, не хочу ли я креветочный коктейль. «Официант! Два коктейля „Манхэттен“, пожалуйста!» Сказал, что мы будем исходить из разговора с Эйриком. Пошел в бар позвонить, вернулся с очень важным видом. Сказал, что мне назначено на три. Из этого и будем исходить.

Больше я до встречи в газете не пил. Мы вместе сели в такси, Солмунд поехал прямо домой, я попрощался с ним у здания газеты, но должен был еще зайти к нему после разговора с Эйриком.

Эйрик был не один, а с каким-то новостным редактором, человеком не очень вежливым и неуравновешенным. Эйрик при этом тоже заметно нервничал, на его голубой рубашке под мышками образовались темные пятна. Новостной редактор задавал те же вопросы, на которые я недавно уже отвечал, только его выводы были прямее и жестче: отсутствие образования, опыта работы, недостаточные знания языка, машину я не вожу и практически не умею пользоваться пишущей машинкой. В конце концов он спросил, серьезен ли мой интерес к этой работе. «Да-да…» – ответил я и пожал плечами. Новостной редактор посмотрел на Эйрика. «Вы хотите получить постоянную работу?» – вставил тот. Когда я прощался, новостной редактор сказал, что в газете придают большое значение внешнему виду. А я был в робе, весь всклокоченный. Когда я пришел к Солмунду, он был пьян. И просто засыпал меня вопросами. Пришел в бешенство. Позвонил Эйрику: «Да, Эйрик, а разве ты не сам решаешь, кого брать в газету? Я полагал, ты мне должен за услугу! Забыл, кто тебя рекомендовал в свое время! Да я хоть шимпанзе захочу устроить в твою газету, он должен стать редактором!»

Солмунд бросил трубку и посоветовал мне не обращать внимания на бедолагу Эйрика. С другой стороны, эти идиоты, может, и правы, мне нужна одежда поприличнее. Заказав такси, он объявил: «Едем к портному!» От продавца в магазине мужской одежды приятно пахло одеколоном. Он услужливо суетился вокруг Солмунда. Конечно, мне откроют счет, если Солмунд поручится, да-да-да. Я совсем растерялся. Солмунд и продавец меня двигали, буквально толкали перед собой мимо вешалок с одеждой, и каждый что-то говорил на ухо. Мне нужно все самое лучшее, а иного в этом магазине и не продают. Мне без конца что-то приносили, полосатый министерский костюм, смокинг, слова свистели вокруг меня точно пули. А когда я, предприняв последнюю попытку оказать сопротивление, указал на что-то относительно нейтральное, обстрел начался всерьез: это для коммунистов и хиппи, дешево и ужасно, и меня тут же облачили в дорогущий выходной костюм, сверкающую белизной рубашку и галстук, как у крупных бизнесменов. В таком обмундировании я и оказался на улице, со старыми лохмотьями в руках. Через несколько домов в витрине магазина стояло большое зеркало; мне стало дурно. «Тебе что, не нравится?» – заорал Солмунд. «Это, наверное, не мой стиль», – посетовал я. «Твой стиль!» – последовал новый ураган; мне, разумеется, нужно привести себя в порядок, подстричься, и не успел я опомниться, как уже сидел в светлом фартуке по самое горло. И не в обычной парикмахерской, а в шикарном салоне. Меня завили, хорошо хоть ногти не накрасили.

Мы пили все выходные, потом я перестал, а Солмунд продолжал по меньшей мере еще полмесяца, так что все закончилось лечением, в третий или четвертый раз. С тех пор я стараюсь избегать крепких напитков. И грязной работы – не хочу больше общаться с разными Карламагнусами, Альбертами и Робертами. И статей больше писать не пробовал. А через несколько недель я познакомился со Стефанией, и душа моя понемногу успокоилась…