Текст книги "Шторм"

Автор книги: Эйнар Карасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

От неожиданности я просто онемел. Всегда почему-то считал, что приобрести квартиру так же трудно, как влезть на Скалистые горы или перейти через пустыню Невады, но вдруг передо мной положили документы, делающие меня владельцем дома и разрешающие туда переехать, меня ждали лишь необременительные равные выплаты в течение десяти лет, вот и все.

«А как насчет ремонта? – спросил я. – Квартира в весьма запущенном состоянии; разве вы не собираетесь хотя бы немного привести ее в порядок, прежде чем мы туда въедем?»

Гудмунд смотрел в пол. Мне показалось, что он усмехается.

«Слушайте, – сказал он. – Вам эту квартиру практически подарили. Первый раз с таким сталкиваюсь. Только подумайте, как вам повезло. В пересчете на цену квадратного метра в аналогичных квартирах, можно сказать, что вам она достается за четверть стоимости. И условия небывалые, даже без кредита обошлось. Так что, на мой взгляд, вопрос лишь в том, берете или нет».

Я подписал. Квартиру должны были освободить в середине следующего месяца. Я стал домовладельцем…

ИСЛЕЙВ

Я сказал Шторму, что считаю его книгу очень сильной. Я не льстил. Я правда так думаю. Но он воспринял это неожиданно скромно. Конечно, моя похвала пришлась ему по душе, но сказал он что-то вроде того, что о некоторых вещах надо было написать по-другому. Полагаю, он имел в виду то, что вместо себя изобразил в этом притоне пьянчуг маленькую девочку. Но мне кажется, что это просто блестящий ход. Тем самым он дистанцировался. И кроме того, девочка, на мой взгляд, очень правдоподобная. Меня удивило, что такой грубый человек (он всегда был таким) смог понять чувствительную, но созидательную женскую душу.

Недавно тут мы сидели в открытом кафе, и до меня внезапно дошло, каким Шторм стал знаменитым. Он «сделал это». Хорошо бы вся старая компания пришла его поприветствовать. А кафе, в котором мы сидели, было излюбленным местом встречи известных деятелей искусства, так сказать, людей творческих, не таких, как всякие звезды, снобы и карьеристы. Им бы – Хрольву, Колбейну и Солмунду – посмотреть на нас в окружении знаменитостей! Ведь нас со Штормом всегда меньше всего ценили в компании. В нашем «Маленьком контрреволюционном союзе». Колбейн и Хрольв были руководителями, Солмунд пользовался уважением из-за карьеры и денег, а мы со Штормом были «рядовыми членами». Особенно он! Так уж сложилось. В них было много снобизма и высокомерия, позже я это испытал на себе, когда рассказал им, каков я на самом деле; некоторые просто перестали со мной здороваться.

Помню, лет десять назад Солмунд вез нас со Штормом на машине, сам он ехал за детьми, их у него двое, пообещал присмотреть за ними после обеда; они с женой развелись, и дети остались с ней. Они захотели сосисок (как замечательно описал Гудберг[72]72
  Известный исландский писатель Гудберг Бергссон.


[Закрыть] в книге «Сердце все еще живет в своей пещере», в те годы отцы по выходным все время ели сосиски со своими отпрысками), и мы остановились у забегаловки «Лучшие сосиски в городе». Он купил ребятам по хот-догу. А потом понеслось, Солмунд жутко нервничал и психовал (накануне вечером мы все вошли в глубокое пике, у нас только что кончился запой) и очень переживал, что дети вымажутся горчицей и ремуладом. Ходил с целой охапкой салфеток и неустанно вытирал ими бедных ребятишек, отчитывая их при этом за каждое пятнышко. И тут Шторм сказал: «Ну, Солмунд, ты чего, дети всегда пачкаются, когда едят сосиски!» Он хотел просто успокоить его и разрядить обстановку. Однако Солмунд вдруг на него накинулся: «Шторм, по тебе видно, что ты вырос среди алкоголиков, но я не хочу, чтобы и мои дети выросли такими!»

Понятное дело, это было грубо, и я заметил, насколько Шторм рассердился, побелел весь, но промолчал. Потом мы поехали домой к Солмунду. Он должен был сидеть с детьми до вечера, а потом хотел, чтобы мы все вместе пошли в паб. Мы со Штормом ждали, а Солмунд начал играть с сыном в шахматы. Шторм все еще молчал, но вдруг стал незаметно подсказывать мальчику, как ходить. Солмунда это обидело, а Шторм еще добавил масла в огонь: «Ты что, настолько умом повредился от запоев, что девятилетний сын ставит тебе мат?» И Солмунд разнервничался, покрылся красными пятнами, он ведь всегда старался сохранять авторитет в глазах детей. Он настолько обессилел, что через четыре хода Шторм смог подсказать мальчику вилку конем, подставившую под удар отцовскую королеву. И тогда Шторм сказал пацану: «Вот что делают с людьми пьянство и беспутная жизнь!» Солмунд опрокинул доску с проигранной партией, выскочил из комнаты, но прежде чем закрыть за собой дверь ванной, все же вернулся и, указав на Шторма пальцем, простонал: «Эт-то было совсем лишним!»

Шторм лишь засмеялся. Он сравнял счет. Побил «гения». А теперь он, один из нас, стал знаменитостью. Следующим буду я.

ШТОРМ

Какое безумие стать владельцем квартиры…

Я даже начал получать удовольствие от того, что овладел всем этим жаргоном, раньше я его презирал, а теперь вдруг оказался полноправным участником разговоров о жилищных акциях, страховых взносах, ремонте и условиях кредита. Иси недавно купил квартиру, и Хрольв тоже, и Йон Безродный – все знали об этом деле, и я стал захаживать к ним в гости и вникать в проблему. Хрольв с Йоном оба только что получили жилищные кредиты, большие ссуды, суммы, как они говорили, почти равные первому взносу при покупке жилья. И самое замечательное, что полученная ими ссуда почти в три раза превышала цену моей квартиры! Как я понял, я должен был получить эту ссуду на выгодных условиях на сорок лет (выплаты примерно равны арендной плате) – так что я мог бы использовать разницу на ремонт и обустройство, а на остаток жить припеваючи. Накупить всякого хлама. Путешествовать. Наслаждаться жизнью. Я бы мог избавиться от всех датских фирм, охотившихся за мной, словно жадные волки, они хотели взыскать долги, присылали юристов, которые просто не давали мне прохода; я-то считал, что, уехав из страны, избавился от этих чертовых выплат – именно так ведь и было, когда мы в свое время уехали в Данию, и канули в лету все ссуды, которые мы брали, больше я о них, к счастью, не слышал…

Да-да, практически ничто не могло помешать мне получить кредит из этого жилищного фонда. А он бы избавил нас от всех повседневных трудностей.

Какой же этот мэр гений! И кто знает, на следующие выборы я, может, схожу на избирательный участок – впервые в жизни.

С такими мыслями я вошел в кабинет жилищного фонда, важный, с действующим договором о покупке жилья, как и полагается респектабельному гражданину, в полной уверенности, что с таким документом я получу такую же сумму, как и эти мои друзья-идиоты. Однако меня ожидало разочарование. Какой-то чиновник прикинул, на какой кредит я могу рассчитывать, и сумма составила меньше четверти от тех денег, которые получили другие. Я, естественно, не собирался с этим мириться, сказал, что купил квартиру больше девяноста квадратных метров и знаю немало примеров, когда люди с такой или даже меньшей площадью получали кредит во много раз больше, чем предлагают мне. На это он ответил, что площадь значения не имеет, а только цена. Человек может получить только определенную часть от стоимости жилья. Шестьдесят процентов.

– Это что, расплата за недорогую квартиру? – спросил я.

– Расплата… ну не знаю… – ответил чиновник.

– Но ведь получается, что если бы я купил квартиру подороже, то и ссуду бы получил побольше, – сказал я.

И эта канцелярская крыса была вынуждена признать мою правоту…

Вот так, стоит только войти в административный кабинет, и начинаются проблемы, скандалы и разочарования. И мне конечно же пришлось мирить Ирода с Пилатом, добывать всяческие подписи и справки, прежде чем я получил полагавшуюся мне ссуду. Но в то же время я на месте пытался придумать какой-нибудь ход – мой опыт показывал, что, применив фантазию и не боясь трудностей, систему всегда можно обойти.

НОРНА

К нашей неописуемой радости, Стефания снова начала общаться с нами, своими родителями, братом и сестрой, – мы несколько лет почти ничего о ней не слышали, не могли наблюдать, как растут и развиваются ее дети. Но к счастью, их с Эйвиндом проблемы начали понемногу улаживаться, – он никогда не работал, и их беспорядочная жизнь представляла сплошную череду трудностей, но теперь он написал книгу и стал почти что знаменитым, и они только что приобрели квартиру. Именно по этому поводу она нам на днях и позвонила, просила, не помогут ли отец и брат привести квартиру в порядок, она очень запущена, нужно менять полы, двери, оборудование и всякое прочее, а Торольвы оба мастера, их опыт очень бы пригодился. В воскресенье они все вчетвером приходили к нам в гости, их привез Торольв-старший, приятно было видеть, что дети так хорошо развиты, несмотря ни на что, и Стефания не изменилась, она ведь всегда была такая работящая и милая, Стефания – ее не было дома больше семи лет, и вот время пришло, да и Эйвинд, собственно, тоже славный, возможно, с годами он успокоился и повзрослел, он подарил нам книгу, подписал ее «своякам от Шторма» – он почему-то всегда так себя называл. На следующий день мы поехали с ними в магазин стройтоваров, там они через Торольва открыли счет, у него, как у многих строителей, там скидки, и мы со Стефанией вместе выбирали двери, оборудование и все прочее, что нужно для квартиры. А оба Торольва, отец и сын, каждый вечер и выходные трудятся над квартирой, у них все должно быть красиво, Эйвинд тоже принимает участие, во всяком случае, заходит, он ведь не большой умелец и мало в этом понимает, так что в основном он просто сидит и ведет с ними разговоры, наблюдает, ходит в магазин, и вообще он очень славный, как говорят отец с сыном.

ШТОРМ

Я оказался в затруднительном положении, финансово и даже морально – книга, ясное дело, не расходилась, и издательство полностью свалило проблему на меня, а жизнь дорогая, Исландия намного дороже Дании, да и мы, вернувшись, не слишком экономили; выпустить книгу и создать себе имя, конечно, требует затрат, приходится всюду бывать; нельзя отсиживаться в своей норе, а в исландских барах все унизительно дорого, и никто не угощает, напротив, все думают, что у меня денег полно, я и сам, по правде сказать, долго считал, что в издательстве меня ждет изрядная сумма, они ведь постоянно говорили, что выпустят и вторую книгу, уже на следующий год; Йон Безродный обрисовал мне ситуацию так, будто первая книга непременно разлетится и станет известна, так что за ней сразу же последует вторая; говорил о том, что якобы нужно ловить попутный ветер, использовать этот авторский бренд, всячески его поддерживать. Но потом, когда я заговорил прямо, они начали юлить. Похоже, решать никто не хотел, только кто-то сказал: «Да без проблем, а где рукопись?» Как будто я должен был ее представить. А еще, хотя я в конце концов и нашел себе жилье на выгодных условиях (я это сделал сам, издательство и пальцем не пошевелило, они смогли только выделить мне безумно дорогую съемную квартиру на каких-то полгода!), потребовалось массу всего доделывать. Новые полы, окна, обшивку, обстановку; я теперь должен строительным фирмам такие головокружительные суммы, что не могу об этом даже думать. А все из-за чертова Быка и сынка его, которые ни разу со мной не посоветовались. Только вскользь упоминали что-то типа: «Нужно положить новые трубы в ванной и попутно заменить фильтр». На что я лишь пожимал плечами: «Вы же специалисты». И только спустя довольно долгое время я узнаю, в какую копеечку это обошлось; я был вообще не в курсе. Но они рассчитывали, что я заплачу. И в жилищном фонде дали такую мизерную ссуду, что ее хватит лишь на долги, которые уже не терпят отсрочки; строймагазины-то подождут и, уж конечно, все эти чертовы датские сборщики налогов и их исландские юристы. Я, возможно, был слегка неосторожен, мы со Стеффой пару раз смотались за границу, в поездки выходного дня, мне-то показалось, что у нас наконец появились какие-то деньги и мы можем себе это позволить, а после поездок приходили такие красивые счета, в общем, деньги уходили туда-сюда… И это все не добавляло мне уверенности; переезд в Исландию начал до боли напоминать переезд в Миннеоту. Что делать на новом месте? На что жить? Не лучше ли было остаться в Оденсе? Там ведь у меня всегда была уверенность в завтрашнем дне, хотя жизнь в этом городишке бурной не назовешь.

Я был настолько погружен во все эти заботы, что даже не обратил особого внимания на слова Иси, когда тот сказал, что собирается поставить пьесу по «Кромешной тьме». И попросил у меня разрешения. Я, конечно, не собирался ему этого запрещать. Точнее, просто не принял это всерьез; что Ислейв знал о драматургии? Он хоть одну пьесу сочинил? Были ли у него связи в этом мире? Насколько мне было известно, нет. Пока он не рассказал мне, что его друг или партнер (я не хотел в это вникать) – режиссер, который иногда ставит пьесы для нашего главного театра. И что ему невероятно нравится эта идея. Еще Иси сказал, что принес наброски пьесы, и предложил взглянуть. Я, разумеется, отказался. К тому времени я уже испытывал отвращение ко всей этой суете вокруг книги. Так что отмахнулся от Иси: «Ты умеешь писать пьесы, я умею писать романы; лучше нам не вмешиваться в дела друг друга». Я, разумеется, в эту затею не верил, – меня столько раз уже обманывали в связи с этой книгой, что я устал от разочарований.

Так-то.

Потом этот режиссер заручился предварительным согласием главного режиссера насчет того, что пьесу поставят на сцене Национального театра, однако сам занялся другими постановками. «Ну вот, видишь, дружище», – сказал я Иси, когда тот позвонил сообщить мне об этом. И подумал: из этого ни за что ничего не выйдет. Но осенью выбрали актеров и назначили чтение. «Это что значит, пьесу покажут уже зимой?» – удивился я. «Судя по всему», – ответил Иси. «Но это ведь еще не точно?» – «Не-е, не сто процентов…»

У меня и раньше были сомнения насчет всей этой затеи, а на «первом чтении» им суждено было подтвердиться. Иси непременно хотел, чтобы я пришел. Я пытался отвертеться; мне чужда была вся эта актерская братия, какие-то слишком уж они положительные, открытые и любезные, я среди таких людей всегда непроизвольно настораживался. Но Иси уперся, сказал, что присутствие автора на подобных мероприятиях строго обязательно. «Не стесняйся, я буду держать тебя за руку!» – заверил он. Меньше всего в жизни мне хотелось, чтобы кто-то думал, что я стесняюсь, поэтому я пошел.

Там кружком сидели актеры, сам Иси и режиссер (они едва не держались за руки, и зачем только я согласился прийти). Вокруг на стульях сидели еще какие-то люди, оказалось, что это художник по костюмам, мастер по свету, дизайнер сцены и даже сам главный режиссер. Я расположился рядом с ними. Они уважительно со мной поздоровались. И я уже начал думать, что все будет в порядке.

Пока не началось чтение. Боже правый! Какое мучение. Сплошная глупость и болтовня! Всем раздали сценарий, чтобы можно было следить за происходящим, и мне тоже, но теперь я начал раскаиваться, что отказался, когда Иси предлагал мне посмотреть его заранее. Если бы я знал, что будет, ни за что бы не пришел! Декорацией был дом моего детства – в подвале орала и дико смеялась безумная пироманка, а наверху туда-сюда носился толстый пьяница с какими-то бродягами, но главными героями были мама, мягкая и добрая, больная, и девочка-дурочка (я!!!); чтобы хоть как-то позаботиться об этом нежном ростке, выросшем на каменной пустоши, Иси даже сочинил для девочки стихи, которые она читала (в основном самой себе) к месту и не к месту, на фоне всех этих стычек, воплей и буйствования поджигательницы. А потом стихи якобы публиковали в журнале издательства «Язык и культура». И мама так обрадовалась, обняла дочь, и они разрыдались. Я и сам едва не заплакал от стыда и ужаса, мне хотелось бежать. А актеры, такой сброд, такие дилетанты! Некоторых я знал, видел в телерекламе или, может, где-то еще; но играть они даже и не пытались! Просто читали, как на уроке в католической школе, ровными голосами; у того, кто изображал Халли Хёррикейна (в книге его зовут Дидди Шторм – этому я должен был бы сразу воспротивиться, ведь теперь люди думают, что Шторм это такая фамилия, но ведь мы с Халли, к счастью, не родственники!), был такой неестественный интеллигентский голос – полагаю, он изучал драматическое искусство в Англии и читал роль Халли с утонченной оксфордской интонацией. Потом наконец все кончилось, никто не хлопал, и главный, похоже, как и я, был отнюдь не в восторге. По крайней мере, под конец он украдкой смотрел на часы. Не хочу больше этого слышать, подумал я, махнул Иси, что ухожу, и побежал на улицу. В ближайший бар, пришлось залпом выпить три больших кружки, чтобы прийти в себя после этого ужаса.

МАМА

Я никак не могла поверить, что мой Эйвинд написал книгу. Он всегда был замечательным мальчиком, но каким-то пассивным с самого рождения. Он, конечно, мой сын, и, возможно, я поэтому необъективна, но характером он так похож на своего покойного отца и остальных родственников по этой линии; они все были очень способные, но им недоставало энергии. Они не верили в свои силы. Им главное было хорошо себя чувствовать. Но в этом ведь нет ничего такого…

Я прочла книгу несмотря на то, что меня многие отговаривали; все говорили, что там о его детстве и обо мне, и поэтому мне, вероятно, будет тяжело ее читать, но я не смогла удержаться и прочла, он сам пришел ко мне и подарил книгу, взял с собой обоих детей; мне показалось, что Эйвинд очень прилично выглядит, поправился, хорошо одет. Немного посидел у меня. И дети не шалили и не капризничали, как часто бывает. Одному лет девять, другому одиннадцать. Так что книгу я все-таки прочитала. И долго смеялась. Потому что Эйвинд не мог такое написать! Я только не поняла, в чем юмор-то. Может, кто-то надо мной шутит? А газеты и телевидение с ним заодно? Например, я точно знаю, он никогда бы не описал меня так, как в этой книге, это совершенно исключено. Эйвинд для такого слишком одарен. И я знаю, как он меня уважает, последние лет двадцать пять он этого и не скрывал. А тот пьяница, это что, Харальд?! Я слышала, как Эйвинд изображает Харальда, пародирует, это целый спектакль одного актера – и порой это просто больно слушать, поскольку манеры Харальда удаются ему едва ли не лучше, чем самому Харальду. А это несчастное создание в книге – кто это, черт побери? Я не знала, плакать мне или смеяться. Решила посмеяться. А остальные пьянчужки; где это Эйвинд с ними познакомился? Повсюду раструбили, что книга основана на личном опыте Эйвинда, но когда же он успел все это пережить? Я ведь знаю своего Эйвинда, он не плохой мальчик, только вот ленив и себя бережет; он, может, и любит выпить, как многие мужчины, однако, для полного счастья ему нужно, чтобы ему постелили чистую постельку. Чтобы кто-то прислуживал и нянчился с ним. Он никогда бы не лег спать в окружении всякого сброда. Только не Эйвинд! А этот траулер, который там описывается, – да у Эйвинда был бы шок, если бы ему велели ступить на борт такого корыта. Вот Харальд, он бы, конечно, гордо расхаживал по палубе и чувствовал бы себя как дома, но Эйвинд от одной мысли о чем-то подобном слег бы в постель и был бы даже согласен, чтобы его кормили теплой овсянкой, – сначала это делала я, потом его покойная бабушка, затем Стефания, занявшая ее место.

Вот так они и держатся вместе. И это хорошо, к такому мнению я пришла на старости лет. А другой мой сын, Симон, снова в разводе. Похоже, у него большие проблемы. Странно это как-то выходит, у Симона Петура ведь две матери, и когда все хорошо, ему достаточно той семьи. Сколько раз так было. Но если что-то идет не так, он начинает общаться со мной. Вот в последнее время, например. Я становлюсь любимой мамой. Да, я ведь все-таки его люблю и не хочу, чтобы он меня совсем забыл. А еще Симон непременно зауважает брата, узнав, что Эйвинд написал книгу. Хотя мне этого все равно не понять. Эта книга совсем не в духе Эйвинда.

ШТОРМ

У меня есть сводный брат, которого я не видел лет, наверное, десять, он старше меня и перестал со мной общаться, когда мне было лет восемь или девять, конечно, тогда мне было очень обидно – что в жизни мальчишки могло быть важнее старшего брата.

Его зовут Симон Петур!

Ну, его еще грудным ребенком кто-то взял на воспитание, а потом усыновил – мама не раз говорила, что твердо была намерена забрать его назад, если бы только не депрессия, сильно обострившаяся после его рождения. Поэтому когда депрессивная стадия сменилась маниакальной и мир стал казаться таким же замечательным, как если бы она играла в покер и в руке появлялось каре тузов, мама начала иногда с ним общаться, и это наделало много шума, потому что приемные родители были очень недовольны, когда мама дождалась его у школьных ворот и вдруг представилась – я твоя мама, чем, говорят, мальчика весьма смутила; но раз уж теперь он знает правду, то ему разрешили поддерживать с нами отношения, иногда он приходил в гости, раза два или три приглашал меня в кино, для меня сходить в кино было тогда большим событием, семилетний мальчуган в костюме и парадных ботинках, а рядом брат, вдвое старше, так что я представлял его всем, кого знал, даже полузнакомым и совсем незнакомым: «Это Симон, мой брат», – я был просто пьян от счастья, но по-настоящему оценил это лишь после того, как Симон перестал со мной общаться и приглашать меня в кино, и больше я его не видел; и мне временами становилось стыдно за то, что я чувствовал себя таким важным и гордым, знакомя всех со старшим братом, а еще я, конечно, стыдился, что живу в таком притоне с чокнутой мамой, поэтому я понимал Симона Петура и не упрекал его в том, что он не захотел с нами знаться, он ведь вырос в надежном и благополучном доме у пожилой и состоятельной четы, и у него там был еще один брат, который ему, конечно, не родственник, в отличие от меня, но какое это имеет значение? Они оба были приемными, ровесниками, жили в приличном районе, а потом Симон Петур поступил в Торговую школу и изучал там ревизию, как я узнал, он женился, завел детей и собственную квартиру, насколько я понимаю, по меньшей мере во второй раз; больше я ничего никогда не пытался о нем узнать, никогда не пытался наладить контакт, он рос в Царстве Небесном, я же в таком месте, хуже которого не найдешь, у него дела шли, разумеется, хорошо, у меня – совсем наоборот… так-то…

А потом я попал в газеты, меня фотографировали и показывали в новостях, я стал известным человеком. Кто-то назвал мою книгу открытием в литературном мире, люди останавливали меня на улице, мне начали звонить, в том числе и всякие кверулянты, и вот однажды вечером раздался телефонный звонок, я снял трубку, вежливый интеллигентный голос представился: «Симон Петур Оскарссон, ревизор, это квартира Эйвинда Йонссона?»

Я онемел. Я думал о смерти, о сплетнях, я молчал в трубку, не знал, что ответить; черт возьми, я так хотел его услышать, и вот он звонит, сам, первый, и я отвечаю лишь: «Здравствуй, брат».

«Как ты удивительно умеешь найти нужное слово!»

«Да, blood is thicker than water»[73]73
  Кровь гуще воды (англ.)


[Закрыть], – сказал я, и ему, как и мне самому, очень понравился такой ответ, он практически потерял дар речи. «Да, – повторил он дважды или трижды, – умеешь же ты подбирать слова!»

Он мне сразу понравился!

И разговор получился милый. Брат рассказал, что все эти годы часто думал обо мне и собирался со мной связаться; помнишь, как мы ходили в кино, смотрели «Джима из джунглей»? А прочитав обо мне в газетах, он сразу же решил: «Ну, what the heck[74]74
  Черт с ним (англ.)


[Закрыть], я позвоню! Хотя он наверняка просто повесит трубку!»

«Ну, с чего ты так подумал?» – спросил я; была пятница, вечер, где-то около половины десятого, я уже выпил два или три пива и чувствовал себя замечательно.

У меня возникло ощущение, что он – человек без амбиций и капризов. И немного со странностями; он признался, например, что много думал обо мне, о нас с мамой, когда путешествовал прошлым летом по востоку страны, и на душе у него было удивительно, он почувствовал, что вернулся к своим корням, сказал, что мы обязательно должны съездить туда вместе и взять с собой маму (на самом деле он сказал «твою маму» – но мне это казалось вполне объяснимым, он-то рос с другой матерью, а нашу никогда так не называл) – по крайней мере, распрощались мы в твердой решимости и с заверениями вскоре созвониться снова, сразу после выходных, может, выпить кофе, погадать на картах, встретиться, попытаться восстановить нашу дружбу. «Я очень рад, Эйвинд», – сказал он на прощанье.

Но из этих красивых замыслов ничего не вышло, восстановить отношения нам не удалось, я не нашел в себе силы позвонить ни после выходных, ни тем более позже…

А в следующие выходные произошло нечто очень странное. Мягко говоря, странное, это несколько вывело из равновесия. В субботу вечером или, скорее, ночью, часа в два, у нас дома раздался телефонный звонок. Вечер выдался на редкость спокойным, мы со Стеффой и детьми провели его дома, смотрели телевизор, и пива я выпил немного, мы уже легли и почти заснули, как вдруг зазвонил телефон. Я толкнул Стеффу – пойди ответь, но она наотрез отказалась, «это наверняка тебя, пьяница какой-нибудь», сказала она угрюмо, и мне пришлось, чертыхаясь, вставать, телефон в прихожей продолжал надрываться. Я вскочил в одних трусах и схватил трубку:

– Алло!

Точно, какой-то пьяница, я слышал в трубке шум бара, невнятный мужской голос поздоровался:

– Алло, здравствуй, послушай.

– Здравствуй! – ответил я, не понимая, кто это, я просто ждал и был в любой момент готов положить трубку.

– Ты меня не узнаешь, да?

– Нет, а что, должен?

– Нет? Не знаю. Когда я звонил на днях, узнал.

И тогда сквозь шум попойки я узнал его голос.

– Симон?!

Тут вдруг он куда-то заспешил и стал говорить таким тоном, словно только и ждал того, чтобы попрощаться и положить трубку.

– Послушай, извини, я, похоже, ошибся, не нужно было тебе звонить. Прости.

– Нет, слушай, подожди, что ты, я просто сначала не расслышал; что нового?

– Ничего, я тут подумал, имею ли я право звонить тому, кто стал знаменитым, черт возьми, имею ли я право?

– Знаменитый, так, пустые слова…

– А я простой разведенный ревизор. Accountant[75]75
  Бухгалтер (англ.)


[Закрыть]. «Чиновники низшего уровня, жалкие мелкие сошки…» – как говорит Мегас.

– Да брось ты, меня это не тревожит, мы же договорились созвониться после выходных?

– Нет. Я, наверное, еще не совсем низко пал. Еще нет! У меня еще есть контора…

– Что? Что за чушь ты несешь?

– Послушай, меня зовут. Повсюду какие-то проститутки.

Он пропал, стал разговаривать с кем-то другим.

– Извини, родной, – снова услышал я в трубке. – Ты еще там?

– Да, послушай, мы же собирались созвониться после выходных?

– Так созвонимся?

– Да, хорошо тебе повеселиться!

– Пока.

Я выслушал весь этот бред. Потом связь прервалась. Черт возьми, он в глубоком пике, подумал я…