Текст книги "Долгие беседы в ожидании счастливой смерти"
Автор книги: Евсей Цейтлин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Сюжеты эти мучают автора. Долгие месяцы продумывал характеры, фабулу, делал наброски, работал в архивах, библиотеках… И – что-то не вышло. Нет, ненаписанные сюжеты не уходят от писателя. И он вспоминает о них часто, в том числе – готовясь к смерти.
23 февраля 94 г. Сегодня й рассказывал о своей ненаписанной пьесе. Главные герои: Сталин и Гитлер. Они встречаются в каком-то бункере, говорят ночь напролет, а затем – целый день. Их беседы – стержень пьесы. Ее завязка: представители обеих сторон готовят помещение для переговоров. Устанавливают (втайне друг от друга) подслушивающие аппараты. На всякий случай готовятся к «переговорам» и двойники вождей…
– Однажды, – рассказывает й, – я прочитал: летом 42-го состоялась встреча маршала Жукова с каким-то фашистским военачальником. Так что мои исторические фантазии были не такими уж беспочвенными.
Он писал эту пьесу в шестидесятые годы. Почему не закончил? й не может ответить, вернее – как не раз уже бывало, отвечает вопросом на вопрос: «А как думаете вы?»
– Наверное, все дело в философском вакууме. Пьеса строилась на интеллектуальном поединке. Но поединок этот вряд ли был возможен вообще. О чем могли спорить два злодея? О дележе добычи?
Финал «открыт»: долгие разговоры Сталина и Гитлера заканчиваются безрезультатно, война продолжается.
Двойное зрение12 декабря 91 г. Скандал начинается, как обычно. Не потому, что кто-то хочет скандала. Он – в воздухе, атмосфере. Человек еще не может уловить смысл сказанного, но ему уже не нравится твоя интонация…
Все начинается с телепередачи, посвященной еврейско-литовским отношениям перед Второй мировой войной. Кроме й, в этой передаче участвовали председатель Верховного Совета Литвы Витаутас Ландсбяргис (в то время – фактически глава государства), писатель Григорий Канович, депутат Верховного Совета, директор Еврейского музея Литвы Эмануэлис Зингерис, еще несколько человек.
Можно сказать: выступление й вызывает у многих телезрителей «бурную реакцию» (литовцы бурно хвалят, евреи – бурно ругают). Но лучше процитировать его новое письмо к дочери, которой й – как правило – пишет в состоянии духовного кризиса:
«Плохи мои дела… меня загнали в угол. Кто? Не знаю, мне кажется – все. Ты скажешь: чушь, так не бывает, ведь все – ничего не значащее слово, в моем случае – придуманный злодей, который карает неизвестно за что… Коллизия, в которой я очутился, мне кажется исключительной. С литовским евреем никогда еще так не бывало».
Ощущаю его «загнанность» по интенсивности наших телефонных разговоров: три-четыре в день.
__________________________
Впервые за последние годы й вышел из «ложи», поднялся на сцену. А его забросали гнилыми яблоками.
_________________________
Письмо й перевели на русский, хотят опубликовать в журнале «Вильнюс». Он просит меня посмотреть перевод. И вот я читаю сейчас этот текст с карандашом в руках и…не нахожу для себя ничего нового – того, о чем бы он не говорил мне раньше.
Тогда почему й бьет себя в грудь? «Сам заварил эту горькую кашу… не разобрался».
«Во всем виновата интонация» – слова из еврейского анекдота.
________________________
Не сомневаюсь: когда-нибудь эти заметки й помогут тем исследователям, которые возьмут на себя труд написать о психологии еврейско-литовских отношений… В этом-то все и дело! й выступил по телевидению как писатель-психолог. А его слова восприняли сквозь призму политической конъюнктуры.
_______________________
Психология исторического процесса для й очевидна: жили рядом два народа; жили, в сущности, мирно; друг друга при этом почти не знали; неужели трагически разошлись?
_____________________
Он любит вспоминать Каунас своей юности. Литовские и еврейские поэты тогда нередко выступали на одних и тех же литературных вечерах, аплодировали, улыбались, симпатизировали друг другу. Почему-то ни у тех, ни у других никогда не возникало желание поговорить, просто посидеть вместе за столиком кафе…
_____________________
й, конечно, не первый задумался о странной «стене между литовцами и евреями. Невидимой. Но и своеобразной»… Они были соседями – «на одной улице, часто – в одном доме, – все это должно было их сближать, но не сближало: разными были языки, культуры, религии, привычки, а главное – совершенно разной была психология…»
_______________________
Тут я останавливаюсь. Вот он, главный предмет размышлений й. Старый еврей пытается понять: о чем думал, что переживал его сосед-литовец в сложные предвоенные десятилетия.
«Ах, как я гордился, мальчишка, когда мама привезла меня впервые в Каунас! Почему я гордился? Видел всюду на улицах столицы вывески с еврейскими фамилиями! Нет, мне в голову не приходило спросить: а что думают по этому поводу литовцы? Может быть, то, что вызывало у меня гордость, казалось им унизительным?»
й во второй раз повторяет мне тезисы своего выступления по телевидению. Но потом я перечитываю его письмо к дочери – аргументы й сформулированы здесь четче:
«…Поверь, что я только стараюсь тебе объяснить, каково было тогда национальное самосознание рядового литовца, и измерить его теми же психологическими мерками, которыми ты меряешь свое. Не удивляйся, что я так говорю. Представь хоть на минуточку, какие чувства охватили бы тебя, израильтянку, если бы ты увидела, что в центре Тель-Авива, на шикарной улице Дизенгофа большинство магазинов принадлежит не евреям, а арабам, торговые компании – арабам, кинотеатры и кафе – тоже арабам. Не сомневаюсь, что это вызвало бы у тебя неприятные ощущения, задело бы национальное и, чего доброго, человеческое достоинство. Если скажешь нет, прости, не поверю. Я прекрасно знаю, в какое время мы живем, что люди – толпа, масса – заражены ужасной национальной лихорадкой, которая распространилась как эпидемия и «завоевала» не только отдельные государства, но и целые континенты, и все – и я, и ты – признаемся же! – ею заражены…
К сожалению, в этом плане наша с тобою историческая родина – Израиль – не исключение. Жилищное строительство на оккупированных территориях, скупка у арабов земель продиктованы не только экономическими – не будем лгать себе и другим, – а в большей степени национальными интересами. Ты, конечно, скажешь: евреи правы, потому что все это – их. А литовцы, создавая и укрепляя свое государство, ведь тоже были правы, говоря: «Все это наше!»
…На одно и то же событие й пробует взглянуть дважды – своими глазами, а потом глазами соседа. А ведь это и есть главное в том диалоге между евреями и литовцами, который давным-давно пора начать.
____________________
В наших разговорах й возвращается (десятки раз?) к трагическому тупику, в который загнала литовских евреев история.
«…Мы уже знали о том, что делают с евреями в Германии и что делают с ними в оккупированной немцами Польше… Нет, выбора у евреев не было. Вели битву два гиганта – Германия и СССР. Если победит Гитлер, евреям – смерть. Если победит Сталин – остается хотя бы надежда… Так только и можно объяснить цветы, с которыми литовские евреи встречали советские войска в сороковом году».
Трагический тупик? Но й думает сейчас не только о евреях – о чувствах литовцев, которые смотрели на те цветы – символ крушения их национального государства.
____________________
Переносясь через десятилетия, он пытается понять и самого себя – человека с «двойным зрением». Говорит мне:
– …Так вот, я живу в своей квартире сорок шесть лет. Вы помните мой адрес? Улица Витауто, дом 3, квартира 2. А всю свою молодость, в маленьком городке Калвария, я провел тоже на улице Витауто – в доме 32. Заметили? Те же цифры. Только число 32 как будто раскололось: 3 и 2.
Раскол. Он мало кому заметен. А я часто думаю об этом. Тогда, в Калварии, я был только еврей, еврейский мальчик. А теперь я и еврейский, и литовский писатель. И еврей, и литовец. Одновременно.
В самом деле, соединимо ли это? Возможно ли? (28 октября 90 г.)
_______________________
Он повторяет мне в эти месяцы (в ноябре и декабре 91 г.):
– Я – как человек, который отплыл от одного берега, а к другому берегу не пристал. Теперь я всем чужой! Не могу понять: почему я «предал евреев» и чем так уж угодил литовцам? Я не хотел ни того, ни другого. Я в отчаянии.
О том же в письме дочери: «Сознание покрывается тьмой».
Он снова в лабиринте. А кто-то решил: й раздает индульгенции преступникам. И уже звучат приговоры – ему самому.
й пересказывает мне почти ежедневно отзывы на телепередачу. Целая коллекция. Хвалебные характеристики его не интересуют. А ругательства – они по-своему говорят о психологии литовских евреев.
Итак, й – «законченный антисемит», «коллаборант», «прислужник литовцев». Вопрос по телефону: «За сколько продал память своих убитых родных?»
й ничуть не утрирует, не преувеличивает отношение к себе своих соплеменников здесь, в Литве. Чуть позже я записал слова журналиста Михаила Мирского:
– Мне кажется, Йосаде отлучили от еврейства, как Толстого отлучили от церкви…
_______________________
Штампы всегда наивны. Конечно, й не «коллаборант». Конечно, он «все помнит». Может быть, самому себе й повторяет устами героини в одной из пьес: «Не защищай их. Ты живешь в стране, где каждая пядь земли полита кровью евреев. Воздух пропитан откровенной или скрытой ненавистью к нашему древнему народу. Так и не могу понять, как ты там дышишь и не задыхаешься?»
…Совпадение? Однажды я говорю ему о том же, хотя в другой тональности:
– Не знаю, смог ли бы я жить там, где убили моих родных. Смог ли бы дышать тем же воздухом?
– Вы правы, – отвечает й. Но как-то уж очень спокойно.
Думая потом об этом, понимаю: наверное, по той же самой причине й необходимо жить именно здесь.
________________________
Несколько раз й предлагает мне представить: а что было бы, если бы евреи и литовцы поменялись местами? Сколько гонимых и преследуемых было бы спасено? Сколько бы совершилось предательств? Какие формы приобрели бы человеческая жестокость и корысть? А как выявили бы себя великодушие, доброта?
Кто-то скажет: эти фантазии неуместны. Зачем гадать? Пока что история зафиксировала иное. Тот же каунасский гараж «Летукис», где на евреев пожалели пуль – их умерщвляли, вставляя в рот шланг и накачивая потом воду…
Все так. Однако если история не знает сослагательного наклонения, то ведь и людская природа не знает национальных рамок. Темные, звериные инстинкты, которые бушуют внутри человека, не зависят ни от цвета кожи, ни от разреза глаз, ни даже от вероисповедания. Религия и мораль только помогают индивидууму обуздывать инстинкты, бороться с дьяволом…Но прежде всего это делает сам человек. Не от того ли международное право не признает «коллективной ответственности» за преступления?
______________________
Люди с «двойным зрением», конечно, не так уж редки. Если говорить только о литературном цехе Литвы: Юстинас Марцинкявичюс… Томас Венцлова… Казис Сая… Сигитас Геда… Витаутас Бложе… Пранас Моркус… Наверное, можно вспомнить еще немало имен. Увы, Литовское телевидение не вспомнило их! Я имею в виду обиду й. У него была договоренность: после его выступления будет другая передача, где выступит писатель-литовец. Выступит тоже очень откровенно, «по-соседски». Скажет о геноциде евреев в Литве.
Передачи этой й не дождался.
_____________________
В эти два месяца настроение его колеблется.
То винит и винит себя: «Растревожил улей! Если говорить объективно, я действительно принес вред. Да, вред – раз меня не поняли ни евреи, ни литовцы».
Нередко однако видит й причину в другом: «Наверное, еще не пришло время для такого разговора…»
_____________________
10 января 92 г. й, кажется, уже перестал тревожить осенний «конфликт». Сегодня он заметил:
– Каким плоским выглядит человек, если определять его только одним понятием: еврей, литовец, русский… Нет, тогда уж я побуду космополитом.
Не забудь о СальериАвгуст 92 г. В отличие от многих авторов, у него отсутствует «комплекс Сальери». Еще бы! Зависть унизит й!
Не раз замечаю: он предельно объективен, когда говорит о коллегах. Легко прощает слабости. Входит в трудности осуществления замысла. Всегда простодушно, не жалея эпитетов, восхищается чужим произведением – «на бумаге воплощена гармония…»
Говоря о литераторе, видит писательскую судьбу: становление, развитие таланта – «путь над пропастью быта».
Судьбу своего старого друга, теперь всемирно известного еврейского поэта Гирша Ошеровича:
– Он отказывал себе во всем. Ни шагу в сторону от главного! Подчинил и свою жизнь, и жизнь жены, которая так предана ему, творению стихов, разговору с Богом. И победил!
…Видит судьбу Григория Кановича. Вроде бы, тут могла возникнуть ревность. Их ведь сегодня всего двое. Два еврейских писателя в Литве (трагическая ирония: один – Йосаде – пишет по-литовски, другой – Канович – по-русски). й гораздо старше, в какой-то степени – учитель Кановича (тот и сам это всегда подчеркивает). Однако ученик давно уже несравненно известней учителя. й говорит о Кановиче, ничуть не переживая об этом:
– Редкий мастер! Вы, конечно, заметили, как гибко, как многоцветно его слово! Умный мастер… умеет точно сказать о самом больном в истории литовского еврейства. Он пришел к своей главной теме, когда это было опасно. Опасно почти в прямом смысле слова: автор романов, где речь шла о еврейской национальной идее, мог в любой момент быть назван врагом. Канович рисковал. И победил.
…Первые рассказы, эссе на еврейскую тему поэта Марка Зингериса:
– Ах, как интересно: он начал поиск. Куда же, куда в конце концов придет?
й говорит о чужих поисках и победах в литературе, кажется, не заботясь о победе и поисках собственных.
Нисколько не удивился, когда на днях услышал от него:
– Каждый литератор должен время от времени задавать себе вопрос: «Не становлюсь ли я похожим на Сальери?»
Энергия заблужденияЯ снова думаю о том же. Как пришла к й мысль, что нужно переделать не только себя, но и своих родных? Никогда он не был в компартии; нет нужды доказывать ему: вся его жизнь изломана тоталитарным обществом, задуманном и созданном коммунистами. Однако в течение десятилетий близка й любимая идея большевиков: в чужую судьбу можно вмешаться, человека можно и нужно «перековать»…
_______________________
Тут я подхожу к еще одному лабиринту й. Вот он: семья.
__________________________
12 сентября 94 г. С домашними й диктатор, хотя, понятно, сам так не считает. Конечно, он слышал подобное определение своей роли в семье. Но определение «настолько несправедливо, так абсурдно», что сознание й отбрасывает его. Это дети когда-то написали в их домашней стенгазете: «Наш папа – узурпатор». Однако «дети попугайничали, повторяли слова моей жены».
__________________________
Дети давно выросли. Дочь – в Израиле, а сыну й по-прежнему диктует, как жить. Возмущается: в диктанте – сплошные ошибки!
_____________________
10 апреля 92 г. й хотел, чтобы Иосиф стал физиком: «Это профессия будущего!» Иосиф – прирожденный гуманитарий, однако – ломая себя – пытался следовать совету отца. Несколько лет учился на физическом факультете, перешел затем на математический. Закономерно, что все-таки (лет через десять после поступления в вуз) окончил исторический факультет.
Потом сын потянулся к скульптуре, живописи. Выставки. Споры. Кто-то пожимает плечами. Однако кто-то (в том числе – искусствоведы) о работах Иосифа Йосаде отзываются восторженно. Конечно, это лестно слышать Йосаде-старшему. Но…все равно у него есть свое, совершенно точное, мнение о том, что должно быть и чего не может быть в произведениях сына.
_____________________
11 марта 95 г. Я часто смотрю на скульптурный портрет й, давным-давно сделанный Иосифом. Замечаю: с годами сходство портрета и натуры усиливается. Говорю й, что, по-моему, работа прекрасно передает суть.
– Нет, суть абсолютно не передана! – отвечает раздраженно.
Видимо, й думает о сути их отношений. О том, что сын якобы не понимает отца.
____________________
«Что ему, в сущности, не нравится в Иосифе?» – спрашиваю себя. И прихожу к неожиданному выводу: не нравятся поиски, метания. Все это й разрешает только себе. От близких же требует определенности, четкости; если так можно выразиться – завершенности холста.
___________________
Конфликт между отцом и сыном резко обнажает важную грань личности й.
Он – человек идеи, ради которой может пожертвовать собой, женой, детьми.
Он строит свой мир. В проекте этого мира ясно обозначено место всему и всем: место семьи, конечно, более важно, чем место той или иной вещи в его кабинете. И все же это – единая система, где нельзя ничего изменить без «проектировщика».
_____________________
10 декабря 95 г…Выходим с Иосифом на заснеженную – нынче – улицу. Он продолжает рассказывать:
– …Отец на каждого из нас как бы наклеил ярлычок. Решил, какими мы должны быть. А потом стал переделывать. Он вообще верил: жизнь можно перекроить. А я… я еще в тринадцать-четырнадцать лет понял: человека не переделаешь. Сначала мы с отцом спорили. Потом я стал уклоняться от споров. Жалел его. Но отец был очень твердым человеком. Я по сравнению с ним – глина. Едва встречались, как он – даже тяжело больной – твердил и твердил свое…
________________________
9 июня 94 г. «Когда мы поженились в январе сорок шестого, я не просто очень ее любил – я радовался, ликовал! Моя Шейнеле не только красива, она на десять лет моложе меня, простодушна, наивна… Значит, передо мной глина, из которой я вылеплю все, что захочу».
Неужели прошло полвека? По крайней мере сейчас я все еще слышу, как й по-прежнему что-то объясняет жене. Как бы задает за нее вопросы и сам отвечает на них: что, как, где, почему она должна делать…
А ей, доктору Сидерайте, – семьдесят три. Больные со всей Литвы; научная работа (она – первая после войны – занялась в Литве эндокринологией, проблемами лечения диабета таблетками); на ней – квартира, сад, диетическое питание для мужа. И постоянная забота: как продлить его жизнь?
_________________________
В мелочах семья подчинилась й. Но именно – в мелочах. Как и он, все они не отмечают дни рождения, не признают праздников… («В Новый год мы ложимся спать как обычно, не позже и не раньше, – говорит мне доктор Сидерайте. – Елка? Это бы всех нас удивило»).
Может быть, я забыл еще что-то? Во всем остальном его жена, дочь и сын остались такими, какими вылепил их Господь Бог.
_________________________
6 января 94 г. Я невольно восхищаюсь доктором Сидерайте. й чувствует это и… ревнует. Улыбаюсь, так как понимаю причину ревности. Он хочет поглотить мое внимание полностью, целиком. Впрочем, еще больше он ревнует доктора Сидерайте к ее работе.
В пятидесятые годы, вскоре после того, как жена окончила медицинский факультет, й требует:
– Брось свою поликлинику! Ты будешь служить в «Пяргале». Будешь в курсе всех моих проблем. И – целый день у меня перед глазами.
Она отказывается. В душе й долго живет обида: неужели не понимает, что так было бы лучше для всех?
Годы идут, обиды накапливаются.
По-прежнему й раздражает то, что после свадьбы она не стала менять свою фамилию. («Сказала, что будто бы много хлопот с документами, но ведь это – ерунда»).
Однако больше всего колет другое – в течение десятилетий о нем говорят: «Муж того самого врача…»
_____________________________
Со временем кое-что меняется. Иногда, принимая за жену важное решение, й словно не замечает (а может быть, все же догадывается?): решение уже принято. Ею самой.
Своеобразную новеллу на эту тему рассказывает доктор Сидерайте.
Однажды, в шестидесятые годы, й пригласил жену и ее брата, приехавшего из Каунаса, в ресторан «Неринга». Ужин. Шампанское. й торжественно объявляет: «Я решил, что ты, Шейнеле, с завтрашнего дня будешь делать кандидатскую диссертацию». А она уже давно вела научную работу. И успешно выступала на конференциях. И даже публиковала результаты своих исследований
_______________________________
3 декабря 94 г. Характер его труден? Неудобен? Колюч? Нет, все эти определения не точны – они не учитывают «сверхзадачу» конкретной человеческой жизни (воспользуюсь уместным здесь термином Станиславского). й повторяет:
– В семье должна быть только одна цель. И все должны следовать только этой цели…
Сам он, конечно, следует.
______________________________
6 апреля 95 г. Название книги Виктора Шкловского «Энергия заблуждения» звучит как формула бытия. й живет этой энергией. Здесь тоже – тайна его молодости. Он всегда находится в процессе становления, развития – даже «переделывая» близких, ошибаясь, он все еще торопится к самому себе.
