Текст книги "Пепел прошлого (СИ)"

Автор книги: Евсения Медведева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Это еще не решено, – я не знал, как мне вести себя. Не знал, как утешить старушку, что раскачивалась, в отчаянье сжимая кулаки.

– На это сложно решиться, потому что врачи играют со временем, пытаясь определить правильное решение. Встречалось огромное количество случаев, когда пересадка, а так же послеоперационный период, приносили обратный эффект. Да и давит статистика. Знаешь, с чем врачи постоянно борются?

– Со смертью?

– Нет, Максим, со статистикой. И с подобным диагнозом, статистика не оставляет шансов на позитивный настрой. Это ребенок. От их правильного решения может зависеть не только его жизнь, но и жизнь его родителей.

– То есть трансплантация – не панацея?

– Нет. Да и кусок печени, подходящий по всем параметром, сложно найти. Они не продаются в магазинах.

– А как?

– Нужно искать донора, – она встала и вплотную подошла к окну. Старчески искривленные пальцы провели по стеклу, будто давая сил своим родным. – Порой донор может оказаться на другой стороне земного шара.

– А родственники? Вас же много! Дэн, Лиззи?

– Да, точно, – она опустила голову, отводя от меня взгляд. – Я поеду к Миле. Ей там очень страшно. Присмотришь за Лизаветой?

– Да, конечно.

Она ушла, остановившись только на миг. Старушка, казавшаяся эталоном достойной старости, превратилась в скрюченную тонкую фигурку. Он шла, опираясь на металлический поручень вдоль стены больничного коридора. У лифта она обернулась, растянув посиневшие губы в улыбке.

– Вы справитесь, – прошептала она. – Ты справишься.

Я не мог понять, что делать дальше. Просто сидел в пустом коридоре, быстрые шаги медсестер в котором, превращались в раздражающую и весьма нервирующую музыку. Дэн тоже не мог найти себе места. В кабинет, где шел консилиум, постоянно входили новые врачи, и все начиналось сначала. Это было похоже на детскую карусель: менялись лица, цвета медицинской формы и выражение лиц, на которых отображалась вся тяжесть принимаемого решения, они вновь раскладывали уже затертые результаты анализов, проговаривая все риски.

Лизка больше не плакала, только внимательно выслушивала каждого, делая пометки на руке. Тонкая, чуть трясущаяся рука резкими движениями расчерчивала что-то на бледной коже. Она всегда писала на ладони, потому что бумажки всегда терялись. Лиза постукивала пальцем по чуть заметным звездочкам на запястье, пересчитывая их вслух снова и снова, словно пыталась найти ошибку. Мое сердце сжималось, когда Лиза шумно выдыхала и начинала пересчет заново, потому что прекрасно знал, о чем она сейчас думает.

Врачи вышли из кабинета, когда за окном снова задребезжал рассвет. Лиза застыла в дверном проеме, когда увидела меня. Ее глаза округлились, словно она совсем не ожидала меня увидеть, а может, и не хотела. Она улыбнулась уголками губ, а потом сцепила пальцы в замок. Я рванул с жесткой скамейки в ее сторону. Было просто необходимо прижать ее хрупкое тело к себе, чтобы забрать, хоть каплю боли, что рвалась у нее внутри. Видел ее глаза, почти ощущал солоноватость горечи, осевшей на щеках пролитыми слезами. Но как только я подошел, Лиза отшатнулась.

– Мам, Пап, это Максим, – почти шепотом сказала она.

Я только сейчас заметил, что за ее спиной стоят мужчина и женщина. Они не сводили с меня взгляда, следя за каждым движением.

– Очень приятно, – женщина с теплыми карими глазами обняла меня, проведя пальцами по волосам. Тонкая трясущаяся ладонь задержалась на моей руке чуть дольше, чем следовало, словно привлекала к себе внимание. В ее глазах плескались слезы, а дрожащие губы растянулись в улыбке. – Мне и правда, очень приятно, Максим.

От ее слов мне стало не по себе. Но это были цветочки, по сравнению с острым взглядом отца. Он смотрел на меня поверх позолоченной оправы очков, окатывая льдом презрения. Челюсть дрожала в попытке сдержаться от рвущегося рева. Я видел, что он готов порвать меня прямо здесь, невзирая на толпу врачей и пациентов, высыпавших из своих палат на утренние процедуры. Лиза обхватила отца за шею, почти повиснув на нем. Мама встала на цыпочки, отчаянно шепча ему на ухо какую-то по-волшебному успокаивающую мантру.

Я стоял в посреди людного больничного коридора, стараясь понять, что происходит. Еще никогда мне не было так стыдно. Его взгляд пронизывал до костей. Мышцы сжимались, словно от ледяного душа. Меня вновь и вновь накрывало волнами гнева, которого было предостаточно в этом высоком мужчине. Я не мог отвести взгляд от его прозрачно-голубых глаз. А он то и дело прищуривался, сжимая губы в тонкую линию. Конечно, я мог уйти, но меня так и подмывало узнать, чем же я заслужил настолько "теплую" встречу.

– Давно хотел познакомиться, – прохрипел он и протянул руку. На удивление он не стал пытаться сломать мне пальцы или раздробить суставы. Даже наоборот, его рукопожатие было таким слабым, почти безвольным.

– Привет! – голос Влада прервал наш гипнотический взгляд. Он похлопал меня по плечу, словно старался поддержать. – Влад.

– Мам, это муж Киры Аросевой, – Лиза отошла от отца, сделав пару шагов от меня.

Расстояние в пару метров казалось таким далеким и неправильным, что хотелось закричать и потребовать объяснения. Родители полностью переключились на Влада, который отводил их в сторону кабинета главврача. Лизка застыла, понимая, что осталась совершенно одна.

– Лиза?

– Максим, я не могу. Столько всего в моей голове, – шептала она, отходя все дальше и дальше.

– Ты убегаешь? Снова?

– Я не убегала!

– Ты постоянно убегаешь, когда сталкиваешься с тем, чему не учили на уроках анатомии. Да, Лиз? Сердце забилось, затрепетало? – она уперлась в стену, чем я и воспользовался, прижавшись к ней так крепко, что она выдохнула воздух, что был в ее легких резким стоном. – Да, Лиз? Страшно? Не знаешь, что делать дальше?

– Да, черт! Мне очень страшно!

– Знаешь, а я передумал, – я сжал рукой пачку сигарет в кармане куртки так, что ощутил, как сухой табак рассыпается по пальцам. – Теперь я не успокоюсь, пока не узнаю все. И сделаю это сам. А когда узнаю, то мы поговорим честно. По-настоящему. Я докажу, что мне можно верить.

– У меня нет сил. Я не смогу еще раз лечь под каток! Не смогу! – кричала она мне прямо в лицо. – Я не хочу этого! Сил нет!

– Зато они есть у меня.

– Нет!

– Ты пытаешься оттолкнуть меня, чтобы не разгребать дерьмо, что случилось с нами! Тебе больно и страшно. Ты думаешь о себе, о Ваньке. И ты снова забываешь обо мне!

Лизка вздрогнула и округлила глаза, словно не знала, как реагировать на мои слова.

– Макс? – Влад окрикнул меня, словно хотел дать понять, что слышит меня не только Лиза.

– И если ты думаешь, что я уйду, то ты глубоко ошибаешься, детка, – я прижался к ней губами.

Слизывал языком высохшие слезы, смывал невысказанные слова, вбирал трепещущий от боли вздох, забирал все, что мог унести. Ее мягкие губы разжались, тело обмякло, наваливаясь на меня. – Я никуда не уйду. Буду с тобой, даже если ты пока не хочешь этого. Докажу, что ты ошибалась тогда. Докажу, что ты ошибаешься сейчас….

Меня подбрасывало, пока я шел к машине. Голоса, звуки, нечаянные касания – все это выводило меня из себя. Не помню дорогу домой. Помню только громкий звук двери в гараж. Я мчался туда, потому что единственное, чего я хотел – выпустить пар. Скинул куртку и стал избивать грушу, подвешенную на цепи. Металлические звенья стонали, разрывая перепонки жалостным звуком, что гулял по бетонным стенам пустого гаража. Глухие удары и мелкие облака белой пыли, поднимающейся в воздух от каждого удара, все это заставляло меня расслабляться. Удар за ударом. Сердце успокаивалось, прекращая биться в истерике. Перед глазами до сих пор стояли кадры: и нескрываемое омерзение в глазах отца Лизы, и страх в ее.

Казалось, что я о себе чего-то не знаю. Когда мальчик с гитарой и объемным рюкзаком с нотными альбомами наперевес превратился в дьявола? Что я упустил? Где прокололся?

– Это твои родители перекрыли ей кислород, сделав так, что ее отказались брать на работу даже самые мелкие клиники города…

Слова Киры всплыли в памяти. Я застыл на месте, лишь в последнюю минуту увернувшись от раскачивающейся груши. По саднившей коже рук текли тонкие струйки крови. Наверное, мне было больно. Наверное, я должен был это чувствовать? Тогда почему боль была не в руках?

Достал телефон, проходясь окровавленными пальцами по гладкому экрану. Всего четыре буквы, а мне уже хотелось разбить телефон.

– Пап?

– Да, сын, – я слышал, как на заднем фоне играла тихая музыка.

– Я передумал.

– Ты о чем?

– Я дам тебе денег.

– Отлично, сын. Я так и думал, что ты сделаешь правильный выбор. Мы же семья! Тогда завтра я жду перевод?

– Нет, ты приезжай? А? Поговорим, покажешь проект, – я обнимал рукой грушу, нависая на ней, чтобы не рухнуть на пол. Меня тошнило от его спокойного тона, тошнило от собственного голоса с наигранной ноткой легкости.

– Сын, ты же знаешь, что я терпеть не могу русскую весну с ее грязными оттепелями и тяжелым небом. Может, ты к нам?

– Я не могу. Давай завтра? Я жду тебя.

Глава 13.

Церковь действует на человека всегда по-разному… Потемневшее дерево, гулкие своды подкупольного пространства, сверкающие оклады святых икон, терпкий въевшийся аромат и молчаливые взгляды – всё это гипнотизирует, вытаскивая наружу страхи, боль и искренние слезы, выталкивающие все переживания.

Я всегда была верующей. С самого детства меня привлекала церковь своей тайной, казалось, что все собравшиеся в темном помещении небольшой церквушки на окраине поселка думают о чем-то важном, настоящем и еще неизвестном маленькой светловолосой девчушке, прятавшейся за спиной своего дедушки. Я осматривала каждого из присутствующих, замирая от застывшей боли на их белых безжизненных лицах, непролитых слез, сверкающих в такт покачивающемуся непостоянному огню свечей у икон. Но были и другие, те, кто скромно улыбался, не сводя взгляда с тлеющей свечи, именно они вызывали у меня восторг. Хотелось подойти ближе и прикоснуться, чтобы урвать хоть маленькую частичку счастья, исходящего от этих улыбчивых людей. Ну, или просто спросить, что знают они, чего не знают остальные, но именно в этот момент меня за косу хватал дед, не давая тронуться с места.

Дедуля обычно стоял в самом углу, периодически опираясь рукой о стену, его глаза были закрыты, а тонкие губы быстро шевелились, нашептывая молитвы. Его крепкие руки сжимали тонкую свечку, терпеливо вынося боль от струек растопленного воска. Застывающие капли замирали на коже его пальцев, словно наросты на коре дерева.

С возрастом моя вера преобразилась. Она стала другой – серьезнее, ощутимее. Потому что иногда сложно найти разумное объяснение настоящему чуду, что происходит в стенах больницы: исцеление, воскрешение и рождение. Конечно, потом все списывается на врачебную ошибку, вспоминают про человеческий фактор, усталость, подмахивая бездушные бумажки по-врачебному неразборчивым почерком, ставят размазанные печати дрожащей рукой и отправляются восвояси…

Но я-то знаю, что иногда случаются вещи, не поддающиеся логической трактовке озадаченных членов квалификационной комиссии. Даже они иногда сидят в полной тишине, не решаясь произнести ни слова, ведь это жизнь. И ее нам дают не врачи, обучаемые простыми людишками, оттрубившими в универе восемь лет, а кто-то другой…

А сейчас, сидя на деревянном полу местной часовенки, я смотрела на сияющее отполированное распятие и молилась. Ведь мне больше ничего другого не оставалось. Воскрешала в памяти молитвы, шептала просьбы, вспоминая родных и близких. Закрывала глаза лишь на миг, чтобы смахнуть слезы. Я выжала себя, как мать, как человек, как врач… Я подписала разрешение и умчалась вон из больницы, чтобы вдохнуть свежий воздух, не наполненный приторным запахом лекарств.

Недоумевающие служители проходили мимо, внимательно поглядывая на безмолвно рыдающую женщину в белом медицинском халате. Кто-то останавливался, пытался заговорить, но, натыкаясь на отсутствующий взгляд карих глаз, проходил мимо, боясь заглянуть глубже. Все понимали, что я пришла сюда не за человеческой помощью, не за их поддержкой или ободряющим словом, я пришла за тем, что действительно могло помочь разбитому сердцу матери – за верой. Мне не нужны были люди, устала от горестных взглядов. Мне просто нужен мой сын!

– Дочка, – батюшка в простой балахонистой рясе сел рядом, громыхая в давящей тишине покатых сводов крестом на груди.

– Батюшка, – я приложилась сухими губами к его морщинистой руке.

Старик молчал, окутывая меня всепонимающим, не требующим объяснения взглядом. Его пальцы крепко сжимали мои трясущиеся руки, впуская в озябшее тело немного светлого и уютного тепла.

Я вспомнила его сразу. Именно он крестил моих малюток несколько лет назад. Бабуля, обычно очень спокойная и тактичная, была неумолима в своем желании окрестить внуков. Именно этот священнослужитель омывал светлые головы моих ангелочков в белоснежных рубахах, именно его жилистые руки описывали в воздухе святой символ веры…

– Батюшка, – слезы побежали по щекам непрекращающимся потоком. В горле саднило, а на языке вспыхнул привкус горечи. – Я попалась, батюшка… Попалась в ловушку, что уготовила для себя много лет назад. Сбежала, как преступница какая-то! А теперь? Теперь мне нужна помощь того, кого я предала! Как мне ему все рассказать? Как признаться, что, педантичная в работе, в жизни я оказалась несостоятельной?

– Ты говори, дочка, говори. Не со мной, а сама с собой. А главное – верь, – старик прищурил добрые, уже ставшие бесцветными, глаза.

Его большая мозолистая ладонь легла мне на лоб, чуть сдавив пальцами. Батюшка выдохнул и стал что-то тихо шептать, приводя меня в некое замешательство. Я не знала, как на это реагировать, и просто закрыла глаза, пытаясь расслабиться. Вокруг нас ходили люди, чьи голоса стали превращаться в неясный, монотонный шум. Я слышала только свое дыхание, биение сердца успокаивалось, а легкие, до этого сжатые в спазме, расправились, позволив вдохнуть воздух полной грудью. Сухая ладонь батюшки была теплой и невесомой, а тихий голос, шепчущий молитвы, стал для меня маяком, к которому я брела, вглядываясь в свои страхи. Я вздрагивала, ужасаясь множащимся теням, но продолжала брести на его успокаивающий шепот. Как только перестала всматриваться в хмурые лица, воплощающие собой мои страхи, увидела золотистую тропинку, ведущую к большущему старому маяку, возле которого стоял мужчина.

– Ты можешь все исправить, дочка, – прошептал батюшка и убрал свою ладонь, возвращая меня в холодную реальность…

*****Максим******

Её телефон не отвечал целый день. Вернувшись в больницу, я узнал, что Лиза подписала документы на трансплантацию, тем самым дав добро на поиск донора для своего сына, а затем уехала, в чем была. Первым порывом было найти ее и успокоить, а сомнений в том, что она сейчас ощущает себя загнанной лошадью, у меня не было. Но, чтобы успокоить ее, мне нужны слова, аргументы… Но их нет, потому что нет фактов. У меня есть уравнения с одними неизвестными, нет условий, нет данных, нет формулы, одни только аксиомы, настойчиво бьющие по черепу. Я знал одно – только отец сможет объяснить мне все.

Медсестра принесла карту, в которой подробно было описано заболевание Ваньки. Вырывал из корявого текста только знакомые слова, пытаясь вникнуть в суть, которую мне до сих пор никто не мог объяснить нормальным, не врачебным, а человеческим языком. Самому до сих пор не верилось, что совершенно здоровый малыш может в один момент оказаться прикованным к больничной кровати.

Я сидел в Лизкином кабинете, внимательно разглядывая его скупой интерьер. Маленькие статуэтки, рисунки и фотографии младенцев были плотно выстроены в ряд по белоснежной поверхности полок, разбавляя медицинскую стерильность стен. Но глаза вновь и вновь опускались к копиям документов, с помощью которых Лизке перекрыли врачебный кислород в городе. И почему-то я совсем не удивлен, что они подписаны людьми, с некоторыми из которых я знаком с самого детства. С их детьми я ходил в детский сад, а потом и в школу, пока не уехал учиться в Европу. Именно они приезжали по первой истерике матери, когда я разбивал коленку или терял голос, знатно переев мороженого, тайком от няни. Это в их домах и квартирах, праздновались детские дни рождения, именно там я впервые поцеловал одноклассницу Зою, чьи металлические скобки на зубах снились мне потом очень долго.

Это несомненно их фамилии гордо значились в самом конце сухого документа, на основании которого можно было подумать, что моя Лизка "ПТУшница" какая-то, а не врач!

– Сын? – дверь открылась. Отец вошел, брезгливо окинув белоснежную дверь, пытаясь найти, к чему можно было бы придраться, но, не увидев ни пятнышка, все равно захлопнул ее небрежным толчком носка его дорогих туфель.

– Привет.

– Что за экстравагантное место для встречи отца и сына? Мог бы и…

– У тебя аллергия, что ли? – беспардонно перебил я его, пресекая тираду красивых слов, которыми он мастерски уводил разговоры в нужную только одному ему сторону. Отец округлил глаза и стал ощупывать себя, шаря ухоженными руками по не менее холеному лицу.

– Что ты имеешь в виду?

– У тебя аллергия на моё счастье?

– Фух… – отец выдохнул и расслабленно сел в небольшое кресло, предварительно осмотрев его пристальным взглядом. – Я уж думал, что-то серьезное.

– Сначала ты каким-то чудесным образом очутился в Вене, не без участия матушки, естественно, прямо накануне исчезновения Лизки. Потом ты появляешься в городе, и ее мгновенно вышвыривают из районного, я повторюсь – из районного, а не из фешенебельного роддома, как котенка, прямо на улицу.

– Не вижу никакой связи. Я, собственно, выкроил несколько часов только для того, чтобы…

– А я вот вижу связь, пап, – щелкнул замком в двери, не забыв вытащить ключ.

– Что за ерунда, сын? Ты, что… в заложники? Отца?

– Конечно, а как еще с тобой разговаривать? Матушка, небось, почуяла запах горелого, и свалила на моря? – из горла вырвался хрип, зарождавшийся, как смех. Но, глядя на отца, я не находил сил смеяться, потому что все мое самообладание было направлено на то, чтобы не броситься, и не размозжить его холеную морду. Как только он вошел, я прямо почувствовал, его вину. Нос щекотало, а кулаки сжались. Конечно! Кровь закипала, мчась по венам с бешеной скоростью. Виноват….

– Пап, у тебя есть шанс все рассказать, а потом его не будет. Я заберу у тебя все, что ты имеешь. Слышишь? Все твои отели, курорты и загородные дома испарятся, оставляя тонкий аромат дорогого шампанского, которого ты больше не выпьешь. Сигары, стоимостью в бюджет небольшого городка, будут для тебя непозволительной роскошью, как и дорогие тачки, что стоят в гараже твоего дома. Я, конечно, понимаю, что не смогу забрать все, что ты перевел на счета своих многочисленных молодых любовниц… Хотя. Пусть оставят себе, потому что, если ты думаешь, что они поделятся с тобой после того, как узнают, что ты остался гол, как сокол, то я очень сильно сомневаюсь. Они смоются из съемных гнездышек, унося с собой свои "трудовые накопления". Ну и, что-то мне подсказывает, что матушка тоже не задержится рядом. Все, чем ты кичишься, построено на деньги деда, а теперь все принадлежит мне. Смешно, не правда ли?

– Это не смешно! – взревел отец и рванул к запертой двери, будто проверяя, насколько серьезно я настроен. – Куда ты лезешь, щенок?

– Я хороший ученик, пап. И учителя у меня отменные. Ладно, матушка… она никогда не отличалась здравомыслием, предпочитая эмоциональность, приправленную сухим расчетом. Но ты же мужик, пап, ты опустился до разборок с молоденькой врачихой? Что она знала о тебе такого, что ты вскипел? А теперь выкладывай все, как было.

– А ничего не было! Слышишь? Ты готов разрушить семью ради какой-то безродной шавки?

– Правду, пап. Я жду.

– Тогда заставь меня говорить! Заставь? Ну? Покажи себя, мужик, – он тихо рассмеялся, чуть сбавив тон. Его голос стал удивительно спокойным, а взгляд перестал колоться искрами ярости.

– Я помогу, – мягкий голос Лизы, тихо вошедшей в кабинет, стал для меня полной неожиданностью. Она сняла явно грязный халат и отбросила его в угол кабинета, не попав при этом в корзину. Абсолютно бледное лицо было перепачкано черными разводами туши, бесцветные губы тряслись, а тонкие пальцы, сжимающие связку ключей, побелели.

Сделал шаг навстречу, чтобы прижаться к той, что еле стоит на ногах, но все равно продолжает прожигать нас своим взглядом, но Лиза выставила руку вперед, не дав приблизиться. Ее взгляд потеплел лишь на миг, карие глаза превратились в тягучий мед: теплый, ароматный и нежный. Моя Лизка силилась, как могла, чтобы сохранить стойкость. Она то и дело переводила взгляд на отца, словно я был лишним в этой битве.

– Помогу вам, но потом вы поможете мне.

Глава 14.

*****Лиза*****

Как бы мне не хотелось спрятаться, сбежать, я продолжала стоять у окна своего нового кабинета. Пальцы машинально искали на шероховатом подоконнике трещинку. Хотелось занять руки чем-то, пока мозг с болезненным скрипом открывает запертую дверь в прошлое.

– Ты уехал…

– Да, у нас был экзаменационный концерт в Праге, – прошептал Максим, подойдя чуть ближе. Его ладонь зависла над моим плечом. Я ощущала тепло и нескрываемое напряжение, ждала, что его теплая ладонь опустится, но он словно замер, погрузившись в прошлое.

– Да, точно. Прага. Я варила кофе, когда в дверь постучали….

…На пороге стояла симпатичная брюнетка, затянутая в платье-футляр на размер меньше, чем было нужно, благодаря чему её небольшая грудь выглядела довольно внушительно. Длинные волосы были аккуратно уложены волнами и заколоты на одну сторону. Тонкие руки сжимали сумочку, сверкая не по-утреннему богатыми украшениями на пальцах.

– Я могу Вам помочь?

– Да, позови Максима, – ее голос, тон, да и исказившееся выражение лица стали для меня пощечиной. Вся красота девичьего силуэта испарилась, оставив в ушах только трель противного голоса с нескрываемым презрением. Она смотрела на меня, как на домработницу. Конечно, в джинсовых шортах и простой черной майке я, и правда, выглядела, как кухарка, на ее фоне.

– А его нет. Что-нибудь передать?

– А ты, собственно, кто? – девушка сделала одолжение и опустила на меня свой взгляд.

– А ты?

– А я его невеста…

Я захлопнула дверь перед самым ее носом, как только до меня дошел смысл сказанных ею слов. Начав носиться по всей квартире в поисках своего телефона, я сбивала рамки, статуэтки, сдвигал мебель, натыкаясь ногами на острые углы.

"Вот если бы тут был Макси… Он бы со всем разобрался!"

Сознание того, что стала беспомощной без него, больно била в затылок, но я все равно бегала, перерывая все сумки и джинсы, молясь о том, чтобы не оставила его на работе.

Без него все было не так! Утро перестало пахнуть клубникой и крепким кофе, а вещи взяли привычку исчезать! Я не могла найти зарядник для телефона, не могла открыть кофеварку, а дверца в сушильном аппарате уже второй день упорно не хотела отдавать высохшее постельное белье.

Я то надевала спортивный костюм, то раздевалась почти догола. Перед глазами стоял точеный силуэт красотки, а нос до сих пор щекотало от тяжелого парфюма. Но, как бы я ни старалась успокоиться, ничего не выходило.

Я застыла посреди гостиной, осматривая рояль, заполнивший небольшое помещение почти полностью. Максим так незаметно въелся мне под кожу, что стало страшно. Он, как музыка, неслышно просочился в кровь, сердце и легкие. Без него было сложно дышать, думать и жить. А разве это нормально? Мне вдруг стало жаль саму себя, перед глазами то и дело вспыхивали картинки грязного фартука, гардероба, состоящего из удобных вещей, коробки лакированных лодочек, надежно припрятанной в глубине гардеробной, а главное – четкая картинка упущенной карьеры… Именно это сулит тем, кто предал мечту, бросив ее к ногам мужчины? Я превращусь в тетушку, в чьей сумке всегда есть носовой платок, чтобы подтирать сопли детям, мелкие деньги и любовный роман?

Осознав что-то важное, я не понимала, что делать дальше. Хотелось убежать, чтобы не думать о том, что молоденький мальчишка стал жизненно важной составляющей моей хорошо отлаженной жизни. Мне стало страшно! Как я, всю жизнь что-то доказывающая всем и вся, погрязла в мужчине? Как я могла так вляпаться? В какой момент я упустила контроль над свей жизнью? Это что? Любовь, что ли? Она вот такая, да? Неужели чувства любви застают тебя в полуголом виде посреди гостиной? И то, только после того, как расфуфыренная мадам появляется на пороге любовного гнездышка. И я бы не сказала, что испытала удовольствие от понимания всего этого. Я думала, любовь – это чувство полета, а не осознание того, что внезапно превратилась в беспомощное существо. Я не могла связать все мысли воедино, потому что в дверь снова постучали. Но это уже был другой стук…

… – Ну, а дальше ты все знаешь. Мужчина и женщина, ввалившиеся в нашу крохотную квартирку, стали с порога на меня кричать. Их голоса превратились в непрекращающийся шум, я не могла рассмотреть их лиц, потому что они мелькали то туда, то сюда. И только потом я поняла, что они собирают мои вещи. И уже через пару минут я стояла на той самой скрипучей ступеньке, в одних трусах с мультяшным рисунком, что ты мне подарил на первое апреля. Но на этом твои родители не остановились. Они нашли наши с тобой фотографии и, подкупив кого-то из больницы, развесили их по всему отделению. Главврач вызвал меня и настоятельно предложил перевод, дабы избежать скандала. .К.н.и.г.о.е.д...н.е.т.

– А что мы, по-твоему, должны были делать, когда на пороге твоей квартиры встретили полуголую девку? Ты предпочел дочери влиятельного человека какую-то врачиху? Да? Вы росли вместе! Все с первого класса знали, что именно Лара пойдет с тобой под венец, чтобы объединить две семьи, с немаленькими семейными предприятиями, между прочим. Ты хотел, чтобы родители спокойно смотрели, как сын рушит свою жизнь? – отец Максима расхаживал из угла в угол, плотно сжав за спиной руки. Он выжидал реакции своего сына, но Максим молчал, не сводя с меня своего внимательного взгляда.

– Дальше, Лиз.

– А что дальше? Как только меня выписали из больницы, я уехала. Сбежала, не в силах переживать все это заново.

– Почему ты оказалась в больнице?

– Потому что я носила твоего ребенка, – прошептала я, отводя взгляд к окну. – Я старалась его сохранить изо всех сил, Максим, но мне не удалось. Я шесть месяцев лежала в том самом роддоме, где работала до тех пор, пока твой папенька снова не вмешался. Почти двести дней в горизонтальном положении. Меня кормила, поила и придерживала в душе моя Буля. Именно она была со мной сутками. Но и ее молитвы остались неуслышанными. Я родила ребенка, Максим, – пальцы уже давно сжимали в руках справку, пожелтевшую от пролитых слез, и затертую от частых прикосновений. – Я помню боль, которую впитывала, как твои прикосновения. Я закрываю глаза и ощущаю, как мое тело рвется, пытаясь скорее дать жизнь ребенку, которому не суждено было сделать ни единого вздоха… Вижу жалостливые лица врачей, помню крик. Но это не его крик, а мой. Мой крик слышали все. Я вопила от горя, как раненый зверь, не желая отдавать крохотный безжизненный сверток врачам.

Максим застыл. Кровь отлила от его лица, обнажая пульсирующую вену на лбу. В этот миг его лицо напоминало холодный кусок мрамора, только огромные глаза поблескивали застывшими слезами.

– Я не знал, – прохрипел отец, подойдя к Максиму со спины. Он то поднимал руку, желая потрепать сына по плечу, то вновь опускал, не находя в себе смелости. – Я, правда, не знал…

– Дальше, Лиз, – шептал Макс, понимая, что это просто не может быть концом.

– Помнишь, я тебе рассказывала про странную парочку, которая отказалась от еще не рожденного ребенка? – Максим округлил глаза и, схватившись рукой за подоконник, чуть пошатнулся. – Из-за их жалобы меня перевели в санитарки на целый месяц, помнишь?

– Это не может быть правдой, – шептал Максим. – Это сказка, сериал или мелодрама.

– Это ты… Та самая врачиха, – прохрипел отец и рухнул в кресло, закрыв лицо ладонями.

– Я не могла оставить твоего крохотного брата в детском доме. Поэтому, собрав все справки, получила сначала временное опекунство, а потом и усыновила его. Ваня – твой брат, Максим. Он тоже оказался выброшенным на обочину идеальной жизни твоих родителей, – я выдохнула и села на стул. Во рту все пересохло, а руки тряслись, дребезжа толстым стеклом стакана по зубам. Но, тем не менее, этот противный звук был намного приятней, чем тихое поскуливание отца Макса.

– Лиз, – прошептал Максим, положив руку мне на плечо. Подняв голову, я вздрогнула, натолкнувшись на его опустошенный взгляд.

– Максим, уже ничего не вернуть. Но можно помочь Ване.

– Что нужно? – сухо произнес Макс, за спиной которого стоял отец.

– Нужно сдать анализы, чтобы определить совместимость.

– Он готов, – прохрипел Макс. Он ни на миг не обернулся к отцу, словно знал, что у того просто нет вариантов, чтобы отказаться.

– Тебе тоже нужно сдать анализы, Максим. Вероятность того, что печень брата подойдет, намного выше, чем печень отца.

– Да… Я должен спасти ребенка того человека, кто убил моего…

– Это мой сын, Макс. Он мой!

– Я знаю, Лиз. Иди к …сыну. Иди.

Я ушла, плотно закрыв за собой дверь. Оставила людей, чья связь была только на генетическом уровне, чья любовь была только буквами в слове. А теперь? Что их будет держать вместе?

Эпилог

– Спасибо! Спасибо огромное! – женщина прижимала к груди новорожденного. Она лишь на мгновение подняла свои заплаканные глаза, чтобы поделиться любовью, что переполняла ее в данный момент.

– Ты сделала это, Маша. Ты сделала это, – прошептала я, притронувшись трясущимися губами к влажному лбу своей пациентки, что последние пять лет была частой гостьей моего кабинета.

– Это Вы, Лизавета, это Вы!

– Нет, глупенькая. Это твоя вера..

– Вера?

– Да, вера. Может, так ее и назовешь? Вера. Хорошее имя для первенца?

– Хорошее, – прошептала Маша, прижавшись щекой к маленькой головке дочери.

– Конечно, хорошее, – санитарка, все это время прибиравшая родильную палату, уже вкатила персональную кюветку для новорожденной. – Я заберу ее на пару часиков, а ты поспи, детка. Поспи.

– Я не хочу спать.

– Это понятно, – рассмеялась старушка, протягивая сухие морщинистые, но такие надежные руки к пригревшемуся у мамкиной груди комочку. – Вы все не хотите, а потом засыпаете.

– Надо поспать, Маш. Всего пару часов, а тетя Люба присмотрит за твоей дочерью. Ей можно доверять.

– Я знаю, – женщина ослабила хватку и, бережно передала дочь старушке. – Тетя Люба?