Текст книги "Ты любил меня за мои слабости (СИ)"

Автор книги: Эви Харпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Когда мы приезжаем, я выпрыгиваю из машины, взбегаю по ступенькам и отпираю входную дверь. Хочу принять душ и избежать взрывоопасного разговора, который, как я вижу, назревает внутри Канье.

Я открываю дверь, прохожу в дом, и когда мои ступни касаются первой ступеньки лестницы, рука Канье сжимает мой локоть и разворачивает меня к себе.

Черты его лица смягчены, но решительны.

– Не важно, в какую запутанную игру играет твой разум, всегда помни, что я здесь и никуда не уйду. Если решишь выпустить свои негативные эмоции, дай мне знать. Я все еще буду здесь и после того, как ты скажешь мне, что ты на самом деле думаешь о себе.

Он не улавливает суть.

– Канье, взгляни на нас. Я стою здесь, отвергая тебя. Я безнадежна. Я так глубоко в этом погрязла, что не могу справиться с этим. Это слишком много, слишком тяжело. Чем больше времени ты проведешь со мной, тем быстрее увидишь, насколько я стала уродливой. Ты проживаешь свою жизнь днями, неделями и годами. А все что есть у меня – это моменты из прошлого. Переходы между ними выматывают меня. Я хочу, чтобы ты помнил меня как сильную и гордую Эмили, но ты продолжаешь видеть, как я падаю. Так много всего плохого, и однажды ты захочешь оставить этот кошмар. Ты будешь умолять меня отпустить тебя.

– Никогда, – тут же отвечает он. – Что бы ты о себе не думала, я мыслю совсем иначе. Жаль, что ты не видишь происходящее моими глазами. Ты – моя сильная, гордая и красивая Эмили. Независимо от расстояния, времени или личностных изменений, через которые мы проходим. Ты моя, а я твой. Мне надоело бороться с этим. Мне надоело ожидание того, что всегда было моим, что всегда будет моим.

Потрясенная до глубины души, я снова шокирована его словами. Это все равно случится, он разочаруется во мне, если я предоставлю ему самому увидеть мое уродство. А затем он уйдет. Я знаю это потому, что он уже видел то, как я еще больше разрушаюсь.

Канье замечает мое покорное выражение лица и нежно дотрагивается до моей щеки.

– Детка, я люблю именно эту женщину, – он прикасается к моей груди над сердцем. – Я люблю ее дух, ее саркастическую натуру, ее чертовски красивую позитивность. И хотя ты этого не показываешь, я знаю, что они все еще есть там.

– Уходи, Канье. Просто оставь меня и не оглядывайся назад, – шепчу я. Хотя в это же время прислоняюсь лицом к его нежной руке. Я умоляю его уйти, но мое тело не может его отпустить.

– Не могу, – говорит он мягко. – И никогда не смогу. Я здесь, несмотря ни на что. Я здесь, чтобы спасти твою прекрасную, израненную душу.

В итоге из моих глаз льются слезы, а сразу за ними следуют рыдания. Канье подхватывает меня, когда я падаю на лестницу. Он убаюкивает меня в своих объятиях, а я повторяю снова и снова:

– Ты уйдешь. Ты уйдешь. Ты уйдешь. И тогда у меня совсем не будет души.

Канье укачивает меня и вторит моим повторяющимся словам:

– Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я спасу твою душу.

Маленькая льдинка отрывается от моего сердца. Я пытаюсь поймать ее, но она, падая, разбивается на миллион кусочков. Та маленькая часть моего сердца теперь открыта, и боль от этого мучительна. Сквозь щель просачиваются потоки эмоций. Он любит меня. Он поймет. Он всегда будет любить меня. До тех пор, пока не увидит, кто я на самом деле. Сомнение подкрадывается и омывает меня снова и снова, в то время как мое дыхание замирает, и я тону. Я не могу рисковать. Я уже потеряла слишком много себя.

Я отталкиваю Канье и быстро вбегаю по лестнице. Я забегаю в мою комнату, срываю с себя одежду, и забираюсь в душ. Я падаю на пол и плачу под каплями воды.

Эхо от моего сломанного сердца заполняет маленькую ванную комнату. Я задаюсь вопросом, что, если Бог наблюдает за мной, он знает, что сделал со мной? Через что заставил меня пройти? Я молю его дать мне отсрочку, дать мне надежду.

Я смотрю, как любовь всей моей жизни снова убегает от меня. Но я ей не позволю. Я следую за ней вверх по лестнице и наблюдаю, как она раздевается, бросается в душ, падает на пол и плачет.

Ее рыдания эхом разносятся по комнате. Мои легкие сжимаются, и я изо всех сил пытаюсь дышать, слыша, как моя девочка страдает от боли.

Каждый день она борется со мной. Каждый день я терплю неудачу. Это моя цель на земле: быть с этой женщиной, защищать ее, и создать жизнь, где она может быть счастлива. Но я не смог.

Я опускаюсь на пол, прислоняюсь спиной к стене рядом с душем и кладу руку на стекло, где лежит Эмми.

Прикасаться к стеклу, прикасаться к любви всей моей жизни и молиться Богу, чтобы он дал ей силы и мужество продолжать бороться с ее демонами. И дать мне силы продолжать спасать ее.

Я склоняю голову, в то время как моя ладонь остается прижатой к ее спине через стекло. Я слышу каждый крик. Я беру это на себя. Я вдыхаю ее боль, надеясь, что это облегчит ее ношу.

Ее крики замедляются и почти прекращаются. Я хочу думать, что это потому, что она чувствует меня здесь, но я не смею надеяться.

После долгого пребывания в душе, я выключаю воду и оборачиваюсь, ожидая увидеть там Канье. Клянусь, я чувствовала его присутствие в комнате. Может быть, мои молитвы были услышаны, и Бог дал мне последнюю дозу силы, чтобы помочь пережить момент, который, как я чувствовала, никогда не закончится. Но что будет в следующий момент, я не знаю.

Я выхожу из душа и заворачиваюсь в полотенце. Мой разум кричит мне порезать себя. Нет! Я хватаюсь за столешницу и с силой опускаю ладони. Пусть этого будет достаточно. Пожалуйста, не делай этого снова. Я толкаю столешницу сильнее. Резкая судорога проходит через мои ладони и тянется вверх по рукам. Я отпускаю столешницу и потираю ладони. Я смотрю вниз на ящик, в котором, я знаю, лежат бритвы. Мои пальцы зудят, чтобы открыть ящик и взять одну.

Мое отражение в зеркале ловит мой взгляд. Мое жалкое, никчемное «я» смотрит на меня.

– Ты никчемный кусок дерьма. Как будто любой другой мужчина захочет тебя. Ты подержанный товар. Никому не нужен грязный подержанный мусор.

Я дергаю себя за волосы и шиплю на зеркало.

– Прекрати! Тебя здесь нет. Ты больше не контролируешь меня.

Не думая больше ни о чем, я открываю ящик и достаю бритву. Я отдергиваю пластик. Я режу большой палец, но не чувствую пореза, только вижу его. Я вытаскиваю бритву и провожу порезанным большим пальцем по лезвию, делая порез еще глубже. Я с облегчением выдыхаю. Я контролирую этот разрез. Это мое и только мое, чтобы творить, исцелять или продолжать резать глубже.

Я делаю шаг назад и сажусь на крышку унитаза. Я подтягиваю полотенце и ставлю ногу на стекло душевой кабины. Я слегка наклоняю колено в сторону, и вот они, все мои порезы. Три длинные линии.

Я направляю лезвие на вторую линию. Я вскрываю рану, и как только чувствую, что кожа рассекается, мой пульс учащается, а в голове проясняется. Но это длится недолго. Я смотрю, как кровь пузырится на поверхности, и стыд накатывает на меня, как приливная волна. Обычно именно в этот момент я продолжаю резать, чтобы сохранить ощущение ускорения сердца и прояснения ума. Однако на этот раз стыд громом прокатывается по моему телу. Руки дрожат. У меня перехватывает дыхание, и я слышу, как в ушах стучит сердце. Стыд. Я переполнена им.

Что я делаю? Что я с собой сделала? Я позволяю дьяволу победить. Я помогаю ему. В этот момент дверь ванной открывается, и я замираю. Дверь даже не открывается быстро, она открывается мучительно медленно, до такой степени, что я мысленно кричу, что надо спрятать лезвие, спрятать шрамы. Но часть меня, более сильная часть, чем мой разум, хочет быть пойманной, хочет быть обнаруженной.

Но я не готова к боли и страху, которые отражаются на его лице. От этого взгляда моя нога опускается, и я съеживаюсь на полу между унитазом и душем, прячусь, прячу свой секрет. Молясь, чтобы он исчез, но я знаю, что он не исчезнет, но все еще глупо надеюсь.

Тишина тянется, кажется, целую вечность. Это пытка. Я хочу услышать, как дверь захлопнется, когда Канье поймет, как далеко я зашла, как я сломлена.

Но хлопка от закрытой двери не слышно. Вместо этого его сильные теплые руки поднимают меня и несут к кровати, где он усаживает меня к себе на колени, прислоняется к изголовью и плачет, уткнувшись мне в шею.

Его грубый голос вибрирует в моем теле.

– Обними меня, Эмми. Обними меня, чтобы я не уничтожил все в этой гребаной комнате.

Дрожащими руками я бросаю бритву на кровать и обнимаю его. Молчаливые слезы Канье падают на мои обнаженные плечи.

Сидя в этой позе с Канье, я снова понимаю, что именно я причина его боли. Тем не менее, вес этого не падает на мои плечи, как это было раньше. Я тут же вспоминаю Марко, Донована и всех этих безликих людей, слившихся воедино. Именно поэтому Канье страдает. Они создали ту женщину, которой я стала. Я просто недостаточно сильна, чтобы бороться с этим. Это ложь. Ты боролась последние пять лет. Неужели? Я думаю, что, возможно, чуть-чуть. Но я вышла оттуда слабой, бесполезной. Мне нужно снова обрести силы. Мне нужно копнуть глубже.

Я отстраняюсь от Канье, и меня охватывает внезапное желание увидеть доктора Зик.

– Мне нужно к психотерапевту, – объявляю я.

Он поднимает свое лицо к моему, и мое сердце разрывается, когда я смотрю в его красные, стеклянные глаза.

– Мне так жаль, – шепчу я. – Пожалуйста, знай, что я стараюсь, – я качаю головой. – Нет, я собираюсь начать пытаться. Я понимаю, что делать это – это неправильно, и я собираюсь попробовать и остановить этот кошмар, – тихо говорю я.

Я замечаю одинокую слезу, которая выскальзывает из глаза Канье, и рыдание вырывается из моей груди. Я обещаю себе в этот момент, что он больше никогда не увидит меня слабой. Потому что я не могу больше видеть, как он испытывает боль из-за меня.

Я поднимаюсь на лифте в кабинет доктора Зик. Мне не назначено. Надеюсь, она здесь, потому что мне нужно ее увидеть.

Двери лифта распахиваются, я пробегаю через холл и толкаю стеклянные двери в приемную. Секретарша Эми видит меня и широко улыбается.

– Эмили, как поживаешь? Я не знала, что у тебя назначено на сегодня. Ты поменяла дни приема?

– Мне нужно увидеться с доктором Зик сегодня, немедленно. Это возможно? Пожалуйста, скажи, что это возможно, – умоляю я.

– Ну, – протягивает она, и я нетерпеливо постукиваю пальцем по ее столу. Она поднимает свой палец и говорит. – Подожди минутку, дорогая.

Я киваю и смотрю, как она берет телефон и после короткой паузы говорит:

– Эмили Робертс здесь, чтобы увидеться с Вами, и, кажется, ей нужен сеанс прямо сейчас, – затем Эми добавляет после короткой паузы. – Хорошо.

Она вешает трубку, и я смотрю ей в глаза, желая увидеть ответ на ее лице. Однако она быстрее и говорит мне первой.

– Она сказала, чтобы ты проходила.

– Спасибо, – отвечаю я.

Она одаривает меня ослепительной улыбкой, и я надеюсь, что когда-нибудь моя улыбка будет такой же ослепительной, как у Эми.

Я открываю дверь в кабинет доктора Зик и вижу, что она сидит за столом и ест сэндвич. Должно быть, у нее перерыв.

– Черт, простите меня. Я могу подождать в приемной, и дать Вам закончить, – говорю я, но мои глаза умоляют ее попросить меня остаться.

– Ерунда, я могу есть и слушать. Присаживайся, Эмили, и скажи мне, почему ты захотела срочно со мной увидеться. Что-то случилось?

– Я режу себя, – выпаливаю я, прежде чем потеряю мужество. Я ожидаю увидеть шок, панику, осуждение на ее лице, но все, что я вижу, это мягкое, понимающее лицо женщины.

– А почему, по-твоему, ты режешь себя, Эмили? – спрашивает она, не сбиваясь с ритма.

– Когда мои воспоминания и мысли слишком подавляют, я режу, чтобы освободить свой разум. Раны от порезов очищают мои мысли и дарят мгновения покоя.

– А потом?

– Стыд и отвращение, – шепчу я, но достаточно громко, чтобы она меня услышала.

– А что конкретно заставило тебя прийти сюда сегодня?

Что конкретно? Когда я порезала себя сегодня, то уже знала, что зашла слишком далеко. Я хотела остановиться.

– Пока я резала себя сегодня, то отчасти чувствовала стыд. Понимание того, что именно я делала это с собой заставило меня прийти сюда. И еще кое-что подтолкнуло меня к этому: Канье поймал меня. И я думаю, что хотела, чтобы меня раскрыли, поэтому не стала скрывать. Пока не увидела его реакцию и не почувствовала отвращение к себе. Он обнял меня и заплакал вместе со мной. Ему больно, и я не хочу, чтобы это повторилось, – я делаю глубокий вдох. – Мне нужна помощь. Мне нужно, чтобы Вы помогли мне снова стать сильной.

– Почему ты думаешь, что ты не сильная?

Я хмурюсь, глядя на доктора Зик и пытаясь понять, в чем подвох.

Она бросает остатки сандвича в мусорное ведро под столом, подходит и садится рядом со мной.

– Эмили, до того, как тебя похитили, я не назвала бы тебя уникальной. Я назвала бы тебя нормальной, обычной. Ты жила абсолютно обычной жизнью, но из-за несчастных событий, которые произошли с тобой, сейчас ты уникальна. Почему? Потому что ты сделала все возможное, чтобы выжить. Ты проживаешь каждый день. Ты выжила. И каждый день ты борешься со своими чувствами, отталкивая при этом мужчину, которого любишь потому, что думаешь, что своими действиями ты спасаешь его. Это делает тебя уникальной, но на самом деле ты – сильная. Все это требует силы.

Я качаю головой.

– Нет, я сдалась. Я сдалась. Я поддалась им. В конце концов я позволила им делать это со мной. Я стала слабой, – кричу я и встаю с дивана, желая уйти подальше от этой женщины и ее слов. Слов, в которые я так отчаянно хочу верить.

Доктор Зик пристально смотрит на меня.

– Эмили, разве не видишь, что ты никогда не была слабой? Слабый человек покончил бы со своей жизнью в момент или после своего похищения. Но ты этого не сделала. И не сделаешь. Потому что ты сильная. Ты боец.

Сильная. Боец.

– Марко, Донован, все эти мужчины внушали тебе эти мысли. Они не такие как ты. Они такие...

– Какие они? – слабые, никчемные, использованные и отвратительные.

– Эти мужчины посещали вечеринки в поисках женщин, которые не могли убежать от них из-за своей незащищенности. Они отзеркаливали свои собственные чувства на тебя лишь потому, что не могли справиться с тем, кто они есть, или с тем, кем они стали после актов насилия или агрессии в период их воспитания. Но у них был выбор: стать лучше своего обидчика или стать самим обидчиками. Они сделали неправильный выбор, и за это Бог накажет их.

Слова доктора Зик крутятся в моей голове. Я знаю, она говорит правду. Я видела отвращение на их лицах. Ненависть, которую они испытывали по отношению ко мне. Хотя даже не знали меня.

Осознание того, что объясняет доктор Зик, распространяется по моему телу. Я верю, что эти мужчины, когда говорили мне все те отвратительные вещи, думали так же о себе, поэтому я вынуждена спросить себя, похожа ли я на этих людей?

Нет. Никогда. Я не такая, как они.

И что мне дальше делать с этим знанием? Я так долго считала себя слабой и никчемной. И если я не такая, то какая я? Я не чувствую силу, и я не чувствую счастье. Так куда же меня это приведет?

Желание ударить что-нибудь, причинить боль кому-нибудь гремит в моем теле. От кончиков пальцев ног до покалывания в кончиках пальцев рук, мне нужно нанести ущерб.

Моя Эмми, с бритвой у ее красивой мягкой кожи. Это воспоминание прокручивается в моей голове. Я сойду с ума, если не ударю по чему-нибудь в ближайшее время.

Я сворачиваю в сторону дома Дома и резко паркуюсь. Визг шин, и машина скользит около метра.

Я выпрыгиваю из машины, оставляя ключи в зажигании, даже не потрудившись захлопнуть дверь. Я толкаю калитку, и она врезается в забор, возвращаясь ко мне, но я готов и снова отталкиваю ее. Я хватаюсь за шею, стягиваю рубашку и бросаю ее на землю.

Я слышу, как Дом называет мое имя, но я игнорирую его. Я здесь только по одной причине. И эта причина не он. Я высматриваю то, что мне нужно и иду прямо туда. Ярость заводит мою руку назад.

Один взмах – и кулак врезается в боксерскую грушу. Резкие взмахи, один за другим, жестокие и быстрые.

Дом кричит позади меня:

– Господи, Канье, надень эти гребаные перчатки, иначе поранишься.

Я не обращаю на него внимания.

Образ Эмми, режущей себя, истекающей кровью, плачущей, тонущей, заполняет мое зрение красной пеленой. Я не остановлюсь ради перчаток. Если ей больно, то и мне тоже.

Моей девочке больно. Моя девочка разваливается на части. Моя девочка прячется.

Я должен спасти ее. Я могу. Я буду. Я умру, пытаясь.

Когда я возвращаюсь домой после визита к доктору Зик, дом был пуст. Никаких признаков Канье. Если я на самом деле его знаю, то он вышел из дома, чтобы выпустить пар.

Свернувшись калачиком на диване, я смотрю телевизор, когда слышу, как подъезжает его грузовик. Я не двигаюсь, просто жду, когда он войдет. Когда я слышу, как открывается и закрывается дверь, я поднимаю глаза и смотрю на красивого мужчину, смотрящего на меня в ответ. Он подходит и садится рядом со мной на диван.

Я выключаю звук телевизора, и впервые за все время после моего возвращения спрашиваю его:

– Как ты? – мне стыдно, что я спрашиваю его об этом только сейчас.

Канье смотрит на меня с грустью в глазах. Боль сегодняшнего дня видна на его красивом, усталом лице.

– Не хорошо, детка, – шепчет он, и эти тихо произнесенные слова с таким же успехом могут быть грохочущими пулями прямо в моем сердце.

Он наклоняется вперед, упирается локтями в колени и закрывает лицо руками. Я замечаю, что костяшки его пальцев разбиты. Он был у Дома. Бедная боксерская груша.

– Спасибо, – громко говорю я ему. Он вскидывает голову и смотрит на меня в замешательстве. – За то, что никогда не сдавался, – я делаю глубокий вдох и продолжаю. – Я поняла сегодня кое-что. Я верила в ложь монстров, которую они мне говорили. Меня мучают все эти ужасные слова и эмоции. Доктор Зик заставила меня усомниться в них. Я поняла кое-что. Как я могу быть такой плохой, если такой замечательный человек, как ты, хочет меня и верит в меня? Поэтому – спасибо тебе. Мне не стало лучше. Я даже не близка к «выздоровлению», но я на правильном пути. И все благодаря тебе.

Канье садится ближе ко мне и протягивает руку. Я позволяю ему взять меня за руку. Я не отвергаю его, потому что это только ранит нас обоих, но прикосновение – это все, что я могу сделать прямо сейчас. Эмоционально я облажалась. Мне нужно понять, где моя голова, прежде чем рискну подвергнуть Канье еще большему горю.

– Эмми, детка, это замечательно. И что теперь? – Канье успокаивающим жестом проводит большим пальцем по моей руке.

– Не знаю, – шепчу я и отворачиваюсь.

Я чувствую себя глупо. Мы зашли так далеко, а я все еще в замешательстве. Я чувствую себя девочкой, которая ходит по кругу. Я тону в кошмаре, который сама создала, и не могу его остановить. Я не могу перестать отталкивать людей, которых люблю.

Я слышу вздох Канье, перевожу взгляд на него. Глаза его закрыты, голова откинута на спинку дивана. Я решаю, что сейчас самое лучшее время пойти лечь спать. Этот разговор может только ухудшиться.

Я освобождаю свою руку из ладони Канье, и он открывает глаза. Он не пытается остановить меня: просто смотрит, как я встаю и направляюсь к лестнице, пока он сидит на диване. Я уже начинаю идти вверх по лестнице, когда он встает и говорит:

– Ты можешь уйти от наших разговоров, но ты никогда не сможешь уйти от меня.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему, пока он подходит ближе к ступенькам и не спускает с меня глаз.

– Мы всего лишь незаконченная песня о любви, Эмми. Бог просто работает над нашим следующим куплетом, – он делает два шага мне навстречу и целует в лоб. – Сладких снов, детка.

Канье отходит от лестницы и идет на кухню.

Я застываю на ступеньках, мой разум и тело сражаются друг с другом: тело умоляет меня пойти за ним, но мой разум побеждает. Я еще слишком слаба, чтобы протянуть руку и взять то, что хочу.

Я поднимаюсь по лестнице и направляюсь в свою комнату, достаю свой ноутбук, открываю учетную запись электронной почты и нахожу новое сообщение.

Субъект: он в движении.

Донован на пути в США. Он сел на самолет до Нью-Йорка. Я лечу тем же рейсом. Он нанял детектива, чтобы найти тебя. Следователь в Нью-Йорке. Судя по моим расследованиям, у него пока ничего на тебя нет, но он хорош. Это только вопрос времени, когда он найдет тебя.

Значит, Донован уже едет сюда. Быстрее, чем я ожидала. Неважно, я буду готова. Может быть, когда я встречусь с ним, то и не освобожусь от вопроса «Кто я?». Но от этого вопроса меня, возможно, освободит месть.

Прошел месяц с тех пор, как Канье застукал меня режущей себя. С тех пор я больше этого не делаю: просто не чувствую в этом необходимости. В первые несколько раз было тяжело, словно от ломки, тогда я жаждала очистить разум от всех тех жутких мыслей и воспоминаний. Это был легкий способ обрести покой. Но чувство разочарования Канье давит на мое сердце тяжелее, чем болезненные воспоминания в моей голове.

У нас с Канье, каждый день тянется медленно. Однако между нами зародилась новая дружба. Та, где Канье постоянно расширяет мои границы словами и прикосновениями. И та, где я мягко отступаю или игнорирую его. Но он непробиваемый: если он чего-то хочет, то ничто не может остановить его.

Мое решение – это тонкий слой стекла, покрытый глубокими трещинами: я просто жду того момента, когда все разрушится, и я потеряюсь в нем.

Я сижу в баре, одетая в короткое черное платье на одно плечо с рюшами по бокам и рукавами-разлетайками: лучшее из всего этого то, что я пью водку и лимонад. Черт, я и забыла, как хорош алкоголь на вкус. И то дивное тепло и легкое покалывание, которые он дает, разливаясь по телу, улучшают настроение.

Это – помолвка Джейка и Лили. Они вернулись из Австралии четыре дня назад и мама, решив сделать сюрприз, закатила для них вечеринку в честь их помолвки. Я поворачиваюсь на стуле и смотрю на людей, стоящих вокруг в красиво украшенной черно-золотой гостиной. Женщины в потрясающих платьях, мужчины в брюках и рубашках на пуговицах.

Мой взгляд скользит по танцполу и падает на Лили и Джейка, которые покачиваются, обнимаясь и смотря друг другу в глаза. Я так рада за брата. Он действительно нашел свою единственную родственную душу.

Незнакомый мужчина привлекает мое внимание, когда садится рядом со мной у бара и широко улыбается. С его темными волосами и дорогим костюмом, сходство с ним и Донованом заставляет меня немедленно отодвинуться от него. Выражение его лица становится растерянным, пока я отступаю назад и врезаюсь в твердое тело, тело, которое я знаю слишком хорошо.

Одна рука Канье обвивает мою талию, другая тянется к стойке между мной и мужчиной.

Я смотрю на Канье, но он не смотрит на меня в ответ. Нет, он смотрит на человека в баре.

– Отвали на хрен, сейчас же, – рычит Канье.

Мужчина встает и, сердито бормоча, отходит от стойки бара.

Я вздыхаю.

– Канье, что это было? – спрашиваю я его не так сердито, как следовало бы. Нет, я благодарна, благодарна Канье за то, что он избавлялся от любого, кто приближается ко мне.

– Не задавай вопросов, на которые уже знаешь ответ, Эмми. Ты моя. Каждый ублюдок в этой комнате узнает это, если осмелится подойти к тебе.

Боже, в этот момент я так запутываюсь в том, кто мы с Канье друг для друга. Я пытаюсь спасти его, но он отчаянно хочет утонуть вместе со мной. Я все еще не настолько сильна, чтобы оставить его, хотя знаю, что должна. Должна уехать из нашего дома. Нашего дома. Я так слаба, но этот мужчина любит меня и мою слабость.

Я вырываюсь из объятий Канье, и мое тело протестует против этого.

Я подхожу к бару и допиваю свой напиток, подаю знак даме за стойкой и прошу повторить. Это мой третий или четвертый стакан?

– Полегче, Эмми. Когда ты в последний раз выпивала? Ты выпивала за последние пять лет?

Мои глаза расширяются и устремляются на Канье. Мои ладони вспотели, а сердце трепещет от беспокойства. Вопрос, первый вопрос, который он задал мне про последние пять лет. Вот он. Первый маленький шаг, прежде чем он захочет узнать всё, все кровавые подробности, а потом он поймет, что они сделали со мной, что я была слишком слаба, чтобы остановить их.

Канье, должно быть, заметил мою панику, потому что обходит меня и смотрит прямо в мои испуганные глаза.

– Что случилось? Что я сделал?

Женщина ставит передо мной стакан, я быстро поднимаю его, смотрю на плавающий в стакане лед и пытаюсь успокоить бешено колотящееся сердце. Я бросаю взгляд на лицо Канье, изо всех сил стараясь скрыть свой страх.

– Господи, что это, Эмми? – похоже, я потерпела в этом неудачу.

– Ничего страшного. И нет, я не пила с…– я осекаюсь на полуслове, пытаясь вспомнить, когда в последний раз пила, но не могу вспомнить. – Не помню когда, – тихо заканчиваю я.

– Детка, все в порядке. Ты заслуживаешь немного выпить и повеселиться. Просто притормози, ладно. Ты же не хочешь спать сегодня рядом с унитазом.

Я киваю, отступаю от него и иду в толпу людей в комнате, чтобы найти своих родителей. Мне нужно побыть подальше от Канье.

Я нахожу их и ныряю в объятия отца. Во всем этом он – единственный человек, который не будет задавать мне вопросы, на которые я никогда не захочу отвечать. Мой отец – башня силы, и я питаюсь его силой, каждый раз, когда смотрю на него, потому что вижу его насквозь. Каждый раз, когда он смотрит на меня, я вижу, как его мир темнеет. Если бы я могла это изменить, я бы это сделала. Если бы я могла честно сказать ему, что со мной все в порядке, я бы так и сделала, но я не могу. Я стараюсь изо всех сил, но этого недостаточно, чтобы спасти тех, кого я люблю, и не дать им страдать.

Бо́льшую часть ночи я нахожусь рядом с родителями. Через несколько часов я замечаю, что Канье разговаривает и смеется с женщиной. Моя рука мгновенно тянется вверх и сжимает ожерелье из роз. Я провожу большим пальцем по стеклянному шару, и мое сердце успокаивается. Канье, должно быть, почувствовал мой взгляд, потому что смотрит на меня, а затем его взгляд падает на мою руку, держащую лепестки роз. Женщина продолжает говорить с ним, а он смотрит на меня. Она кладет руку ему на плечо, чтобы привлечь его внимание, и это срабатывает. Он поворачивается к женщине, и их смех, и болтовня разносятся эхом вокруг меня.

Внезапно я почувствовала тепло. Я прикладываю тыльную сторону ладони ко лбу и чувствую испарину. Возвращаюсь в бар и заказываю текилу. После разговора с Канье я больше не пила, и сейчас чувствую себя хорошо, но если я хочу провести вечер под раздражающий, скрипучий женский смех, то мне понадобится больше алкоголя.

Я делаю глоток и вдруг замечаю знакомую руку, протянутую ко мне и опирающуюся на стойку. Теплое, мятное дыхание Канье скользит по моей щеке, когда он говорит:

– Нам нужно поговорить. Сейчас. С глазу на глаз.

Канье тянет меня за локоть, мы пробираемся сквозь толпу и выходим из зала. Мы в коридоре, и я думаю, что он остановится прямо здесь, но он продолжает идти дальше по коридору и лестнице к парадным стеклянным дверям.

У подножия лестницы Канье поворачивает нас налево и направляет в комнату. Там темно, но свет с поля для гольфа проникает в комнату, освещая ее достаточно, чтобы видеть окружение.

Я слышу, как закрывается дверь, оборачиваюсь и вижу, что Канье наблюдает за мной. Его челюсти сжаты, поза напряжена.

– Черт, а ты хороша, ты знаешь это? Господи, иногда я до смерти боюсь, что твои слова правдивы, что ты действительно хочешь, чтобы я двигался дальше. Но, видя это, – он указывает на комнату над нами. – Видя, как ты ревнуешь, черт, это ощущается хорошо, – говорит он с разочарованным смехом.

Я пристально смотрю на него. Я устала. Ложь, притворство – все это так утомительно.

– Я заметил, как ты потирала подвеску, пока наблюдала за моим разговором с той девушкой. Просто на одну гребаную секунду признай это, Эмми. Ты хочешь меня так же, как я хочу тебя. Перестань притворяться той, кем ты не являешься. И на мгновение ты действительно вспомнишь, какого это – быть собой, а не той женщиной, которая думает, что знает, что лучше для окружающих, – заключает он.

– Канье, мое прикосновение к ожерелью ничего не значит. Это просто ожерелье. Ты можешь говорить с кем хочешь, – вру я.

Мое ожерелье – все для меня. Оно напоминает мне, кем я была, когда у меня было будущее. Это время в моей жизни, когда все было идеально, и это напоминает мне, что в какой-то момент моего существования у нас с Канье было будущее.

– Чушь собачья, Эмили. Я знаю тебя. Твое ожерелье значит для тебя гораздо больше, чем ты хочешь это показать. Господи, просто признай это! – кричит Канье.

Разочарование сквозит в его речи, но это отчаяние, которое разбивает мое сердце.

Черт! Ненавижу, что он так хорошо меня знает. Я хочу доказать ему, что он ошибается, только в этот раз. Я срываю ожерелье с шеи и протягиваю ему.

– Тогда возьми. Для меня это ничего не значит.

Меня трясет. На самом деле я не собираюсь отдавать его ему, я никогда не смогу расстаться со своей розой.

Канье отшатывается, как от пощечины. Затем, с быстротой молнии, он выхватывает из моей руки цепочку. Канье замахивается, и моя роза летит прямо в стену. Я даже не слышу звона, который должен раздаваться, когда стекло бьется о стену. Я чувствую, как мои колени ударяются о землю, но я просто продолжаю смотреть на разбитое стекло и лепестки на полу.

Канье бросается к стеклу и начинает собирать лепестки роз.

– Черт! – он кричит на разбитое стекло.

Вот что мои сомнения и страхи сделали с ним. Он стоит на коленях и собирает лепестки роз девятилетней давности.

– Прекрати, – шепчу я. – Ты прав.

Канье бросает на меня взгляд, и я вижу, как на его лице появляется страдание. Он готов к отказу, и от этого мое сердце раскалывается надвое, я снова вижу боль, которую ему причинила.

– Хочешь знать правду? Вот она. Да, Канье, я хочу тебя. Я хочу тебя больше, чем грязь жаждет дождя. Я нуждаюсь в тебе. Ты даешь мне повод дышать, жить, вновь быть тем человеком, которым я надеюсь все еще быть. Я каждый день надеюсь, что ты сможешь узнать ту Эмми, которой я была раньше. Я устала убегать и отворачиваться от тебя. Я не хочу прощаться с единственным мужчиной, которого люблю. Не думаю, что смогу жить без тебя.

– Ты не обязана, Эмми. Тебе никогда не придется прощаться со мной. Никогда.

– Но я знаю. Все, что я делаю, это причиняю тебе боль. Разве ты не видишь? Ты только что ушел с вечеринки, где смеялся и хорошо проводил время с нормальной женщиной. И где ты сейчас, Канье? Со мной в темной комнате, страдаешь от боли. Умоляя сломленную и недостойную женщину дать тебе шанс.

– Остановись! – он ревет.

Я закрываю рот и качаю головой. Он просит правды, но не принимает ее.

Канье отскакивает от разбитого стекла и остатков лепестков и подходит ко мне. Он опускается передо мной на колени, выражение его лица мягкое, однако губы плотно сжаты, а брови нахмурены от решимости в глазах…