Текст книги "Понкайо"

Автор книги: Евгения Минчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава 10

Инга сидела на корточках в углу между книжным стеллажом и стеной, вцепившись пальцами в волосы, склонив голову до самых коленей, и беспокойно раскачивалась взад-вперед. Из груди вырывалось сбитое дыхание, Инга давилась рыданиями, всхлипывая от беспрестанно текущих слез. Ей было жарко. Организм настойчиво требовал выплеска энергии, но девушка не двигалась с места. Она боялась поддаться энергетическому удару, боялась впасть в забытье и потерять власть над собой. Нельзя забывать. Нельзя забывать. Инга настойчиво удерживала в сознании любимый образ. Глаза темно-карие, волосы каштановые с рыжеватым отливом, который особенно заметен в солнечную погоду и под светом желтых ламп, на ощупь пружинистые и жесткие, как проволока. Кто-то однажды сказал Инге, что у Филиппа слишком пухлые губы, из-за чего рот кажется большим. Но Инга так не считала. Она обожает его губы, обожает целовать их, поглаживать пальцами, любоваться ими в предвкушении поцелуя. Она любит в Филиппе все, она знает каждую его морщинку, которая появляется при улыбке, каждый взгляд, каждый жест. У него очень красивые руки, крепкие и при этом нежные и ласковые. В объятьях Филиппа она становится его творением, его скульптурой, до того в них спокойно и тепло.

Странно отчетливые фрагменты крутились в голове, окликая Ингу на разные голоса, запутывая диссонансом звуков и красок. Обрывки воспоминаний складывались между собой подобно самоцветам калейдоскопа, но тут же разлетались в разные стороны, и выхватить что-либо из этой лихорадочной круговерти было неимоверно сложно, приходилось напрягать каждую клеточку тела и мозга.

Инга сжала голову и склонилась еще ниже.

– Пожалуйста, пожалуйста… – разгоряченно шептала она, как в бреду, захлебываясь слезами. – Филипп… Не оставляй меня…

Ирман. У нее такая же фамилия, как у него. Ирман. Филипп Ирман. Инга Ирман. Глаза темно-карие, в зависимости от освещения зрачок исчезает, но черными они не становятся. В них нет зеленых вкраплений, только чистый меланин. Сестра не раз говорила, что Инга и Филипп немного похожи друг на друга: такой же разрез глаз, такой же открытый и лучистый взгляд.

Инга подарила ему серебряную цепочку на первую годовщину отношений. Шакал обыскал мертвое тело у нее на глазах. Филипп смотрел прямо на Ингу, но взгляд уже ничего не выражал. Падальщик расстегнул цепочку – да, Инга слышала ругань: тугой замочек никак не поддавался, ведь Филипп никогда ее не снимал – и срезал с запястья часы. Наверно, так же действовали те хулиганы в сквере. Не потому ли все повторилось, что в тот день она не должна была его найти? Неужели ему суждено было замерзнуть в снегу и умереть от воспаления легких, а она сорвала планы костлявой? Не за то ли сейчас расплачивается?

Филипп Ирман. Инга Ирман. Она помнит.

Любимый голос звучал в ушах и в голове, шептал и звал, но определить направление Инга не могла. Отголоски ли это воспоминаний или он внял ее отчаянному зову?

Да, она вспомнила. У нее была замершая беременность. Инга носила мертвый плод в течение двух с половиной недель. Она попала в реанимацию в тяжелом состоянии: от воспаления развилось сильное кровотечение и пошли осложнения. Потом она долго лежала под капельницей и еще три месяца восстанавливалась. О беременности Инга узнала последней, когда пришла в себя на больничной койке. Врачам удалось отвадить беду, спасти ей жизнь, но через полгода пришлось сделать еще одну операцию, и детей после этого она иметь не может.

Домой после операции она вернулась только спустя два месяца, подлатанная и вместе с тем вымотанная, искромсанная морально и физически. Филипп все время был рядом, поддерживал и успокаивал, а она швырялась в него чем попало, кричала, отказывалась от еды и запиралась в ванной, чтобы выплакаться. Филипп и Нона стучались, испуганно окликали ее и просили выйти. Если она не отвечала, вскрывали дверь. Приступы мертвецкой апатии, когда не было сил пошевелиться и хотелось только лежать и смотреть в стену, сменялись вспышками ярости, когда Инга сыпала обвинениями и упреками: почему они не могут хотя бы на пять минут оставить ее в покое?!

Нервным срывам не было конца. Однажды Инга вышла из себя особенно сильно и в слезах сказала Филиппу, что им лучше разойтись. Пусть он найдет себе другую, здоровую и полноценную, не подкошенную припадками, которая не будет швыряться в него книгами и плакать по десять раз на дню. Она гнала его в бессильном отчаянии, Филипп не хотел уходить, ему было страшно оставлять ее, но верная и заботливая Нона посоветовала не подливать масло в огонь: сейчас не лучшее время для объяснений, пусть Инга успокоится. Нона заверила Филиппа, что с Ингой ничего не случится, пока она рядом, и пообещала держать с ним связь.

Филипп ушел домой, но назавтра вернулся. Инга не пожелала его видеть. Он приходил и звонил каждый день на протяжении трех недель, потом не выдержал и после очередного переданного через Нону отказа поговорить не выдержал и, посчитав, что дал Инге достаточно времени побыть одной, прошел в комнату, где они жили вместе, пока его не выслали прочь. Инга в слезах повторила все, что сказала три недели назад. Филипп глядел на нее мрачно и уже не пытался переубедить. Инга похолодела при мысли, что он, должно быть, внял ее слову, обдумал все и теперь пришел проститься. Когда он шагнул к ней с явным намерением обнять, Инга в ужасе отшатнулась. Если он коснется ее, она уже не сможет его отпустить, никогда не сможет. Филипп загнал ее в угол, мягко, невзирая на горькое сопротивление, притянул к себе, и через собственное бессвязное лепетание Инга услышала любимый голос. «Я не собираюсь никого искать. То, что случилось, не только твое несчастье, но и мое. Мы должны справиться с этим вместе, потому что мне тоже тяжело, как и тебе. И ты нужна мне сейчас, как никогда. Я без тебя не справлюсь».

Инга разрыдалась. Как она могла прогнать его? А если бы он не вернулся? Она вцепилась в него изо всех сил, Филипп уложил ее рядом с собой на диван и стал гладить по спине и волосам, ласково приговаривая, что у них все наладится, главное не отдаляться друг от друга. Инга заливалась слезами у него на плече, вдыхая родной запах, и спустя час задремала, обессиленная, но умиротворенная.

Когда она проснулась, он сказал, что им надо пожениться. Может, хоть так она выбросит из головы глупые мысли, прекратит наконец думать, будто он хочет оставить ее. Он никогда не оставит ее. Кто же будет защищать его от хулиганов? Инга печально улыбнулась. Она согласилась, но с условием, что они дождутся, пока она закончит курс психотерапии, немного оправится… Еще же и диплом надо получить, работу над которым она отложила из-за болезни. Филипп не стал скрывать досады: все отодвигается на неопределенный срок, а важно сделать это именно сейчас, как она не понимает?.. Но Инга просила так отчаянно, и он уступил. Про себя она решила дать ему возможность все обдумать. Она безумно его любит, но брак из чувства долга?.. Нет, это дело заранее проигрышное.

На следующий день Филипп, как и три недели назад, сопровождал ее к психотерапевту, а спустя год со словами «все, думаю, я выдержал твое испытание, больше никаких отсрочек» сделал ее наконец-то своей. Инге было двадцать четыре.

Она помнит. Помнит до мельчайших подробностей! Но вдруг это яркое и детальное воспоминание не более чем выброс перед забвением, последняя мышечная активность покойника перед кремацией? Нет! Такого не случится! Она ведь помнит! Все помнит! Она не забудет, ни за что не забудет, он живет в ней, он часть ее!

– Филипп Ирман… Инга Ирман… – шептала узница, всхлипывая и проглатывая окончания слов. – Филипп… Филипп…

Она всегда называла его полным именем, без сокращений. Он не оставил ее тогда, не оставит и сейчас.

Обрывки воспоминаний разрывали мозг на части. Ноги затекли и страшно ныли, пятки горели огнем. Сидеть на одном месте больше не было сил. Инга выпрямилась и прислонилась к стене. Так она стояла невесть сколько, сжимая и разжимая пальцы, дыша тяжело и прерывисто. Инга не могла лечь в постель: матрасы унесли и теперь кровать зияла обнаженным каркасом, точно деревянная клетка. Еще одна…

Инга прошла в уборную, плеснула водой в пылающее лицо и долго-долго стояла над умывальником, роняя слезы в эмалированный таз, которым еще совсем недавно хотела оглушить палача. Инга прижала прохладную влажную ладонь ко лбу, а когда та нагрелась, оросила руки еще раз и умыла шею, провела от кистей до локтей и выше, до самых плеч, тщетно пытаясь остудить распаленное тело. Как жаль, что нельзя принять душ!.. Инга вспомнила, как Захар направил лейку ей прямо в лицо и удерживал, пока она не стала захлебываться. Девушка вспыхнула обжигающей ненавистью, сжала кулаки и стремительной, какой-то механической и будто чужой поступью вышла на веранду.

Кушетка на месте, никто ее не унес. Инга легла и отвернулась лицом к спинке, поджав под себя ноги. Но долго не улежала. Оглушительная птичья трескотня действовала на нервы сильнее скрежета вилки по стеклу. Зачем так орать? Каждая клетка полыхала; искусственно подогретая кровь с бешеной скоростью неслась по венам, и не было возможности усмирить это пламя! Инга перевернулась на другой бок. Мягкая обивка раздражала и натирала кожу; непроизвольно сокращалась мышца на левом бедре, руки и ноги сводило нервными судорогами, словно кто-то привязал нитку и теперь забавлялся, дергая из стороны в сторону. Инга рывком села, свесив ноги на пол, и вцепилась в края кушетки. Не двигаться. Не двигаться, и все пройдет. Чем больше она суетится, тем сильнее распаляется.

– Инга!.. Инга!..

Это по-настоящему, или он зовет ее из воспоминаний?.. Инга открыла глаза, но перед ней никого не было. Девушка надсадно всхлипнула и расплакалась. Сойти бы с ума. Начать бы видеть его. Почему она не может видеть его? Пусть заберет ее с собой.

Инга вскочила с кушетки, пнула подушку и заметалась по веранде. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Шесть, пять, четыре, три, два, один… Шесть шагов – из одного конца в другой. Еще раз. Еще раз. Инга резко остановилась, словно налетела на невидимую стену. Нельзя. Нельзя. Не поддаваться! Чем больше суетится, тем сильнее распаляется. Подкинешь дров – и пламя заиграет во всю мощь. Не подпитывать его, не кормить эмоциями!

Инга вернулась в дом и в попытке скрыться от невыносимого птичьего тарахтения, от которого тело исходило мелкими и частыми вздрагиваниями, как в нервном припадке, забилась в уборную и съехала на пол. Но трескотня достала ее и здесь, проникнув через маленькое зарешеченное окошко вентиляции в верхнем углу. Инга зажала уши ладонями, но теперь ее раздражали мелькающие перед глазами цветные точки. Было очень неудобно сидеть: давили задние карманы шорт, ноги в мокасинах скользили по забрызганному после умывания дощатому полу, в довесок больно упирались в стену позвонки.

Инга шагнула из уборной в комнату, с размаху закрыла дверь и пришла в неистовство, когда та не жахнула, как положено, на весь лагерь, а легонько шмякнулась о косяк. Инга расплакалась от бессилия и в отчаянии пополам со злостью прижала дверь рукой. Створка громко стукнула, но это было совсем не то, чего хотелось девушке. Добиться желаемого не удавалось, сколько бы сил она ни прикладывала, и после десяти минут исступленной борьбы Инга, оставив несчастную дверь в покое, забегала по каморке, размазывая слезы по лицу.

Изувер со своим прислужником нарочно забрал матрасы, чтобы она не находила себе места и не знала, куда приткнуться! Инга натянула джинсовую куртку и свернулась в клубок на полу под окном, но уже совсем скоро ей стало жарко. Птичья трескотня сверлом ввинчивалась в уши, спасу от нее не было, почему они не замолчат?! Инга со злыми слезами выдернула руки из рукавов и зашвырнула куртку в дальний угол. Может, почитать? Она любила книги, но к собранной Захаром библиотеке не притрагивалась и понятия не имела, какого рода литература пылится на полках стеллажа.

Нет, не будет она читать. Этот способ давно проверен, отвлекаться с его помощью бесполезно.

Пространство давило на виски и рассыпалось мириадами белых мушек. Инга металась от стены до стены в проходе между кроватью и окном, вычерчивая ломаную линию. Как же мало места! Ей хотелось двигаться кругами, двигаться до головокружения быстро, но не хватало проклятого места! В голове шумело, мысли крутились подобно кусочкам мозаики в центрифуге. Но вот выпал один: как жаль, что она разбила светильник. И посыпалось: как жаль, что светильников не пять и не десять, с каким бы наслаждением она перебила их все! Почему в ее комнате нет посуды? Даже окно без стекол! Проклятый шакал, ты все продумал!

– Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу… – задыхалась Инга, со сжатыми кулаками шныряя от стены до стены. – Я хочу, чтобы ты умер! Я хочу, чтобы ты умер!

– Инга!.. Инга!..

Девушка стиснула зубы, чтобы не закричать во все горло. Она не могла себе этого позволить, не хотела, чтобы кто-нибудь услышал и передал Захару и потом он опять издевался над нею. Сколько можно? Ей больше невмоготу выносить его присутствие, отвечать на его вопросы. Сил не осталось, не осталось! Как же она ненавидит его, боже! Почему она не может все закончить?

Инга рухнула на колени и с придушенными рыданиями согнулась в три погибели.

– Почему я тебя не вижу, почему я тебя не вижу, Филипп… – причитала она, давясь слезами. – Я не могу больше, не могу… Я должна была умереть вместе с тобой!..

Бьющееся в истерике тело повалилось набок. Инга притянула колени к груди и зарылась лицом в руки. Ей казалось, она выплакала все глаза.

Она пролежала так очень долго, пока не очнулась от какого-то грохота. Инга вздрогнула, высунула голову и подслеповато посмотрела на дверь. С веранды доносились голоса и суетня. Не хватало еще, чтобы ее увидели на полу такой вот скрюченной! Помогая себе руками и морщась от боли в плечевых суставах, Инга как можно скорее поднялась на ноги. Голова закружилась, комната поплыла в грязно-сером тумане, скрадывающем очертания предметов. Инга пошатнулась, но вовремя схватилась за широкий подоконник.

Дверь отворилась, в каморку вошел Захар со своим любимчиком Хомским, единственным приемышем среди птенцов, о котором прожужжал Инге все уши: да какой он надежный и незаменимый, да как же повезло, что он попал на остров и присоединился к команде, да как же я обходился без него раньше. У каждого в руках было по свернутому ватному матрасу. Пираты застелили кровать, Хомский пообещал «придержать Оскара», что бы это ни значило, и ушел, даже не глянув на узницу.

Захар поправил матрасы, вогнанные в кровать точно по размеру, и обернулся к Инге.

– Как самочувствие?

Филипп Ирман. Инга Ирман. У них один разрез глаз и один взгляд. Они поженились после тяжелого испытания. Он не оставил ее тогда, не оставит и сейчас. Она помнит. Ему выстрелили в грудь у нее на глазах. Он захлебнулся кровью. Она не прикоснулась к нему на прощание. Захар, этот шакал, отобрал у нее обручальное кольцо, а его жалкий выкормок срезал часы с мертвой руки. Она помнит.

– Почему ты не переоделась?

Инга с облегчением поняла: ничего не изменилось. За время умоисступления она вспомнила о палаче лишь однажды и то с ненавистью.

Пират меж тем разглядывал ее с любопытством, точно видел впервые.

– Что ты сделала с волосами?

Длинные вихры падали на лицо подобно свалянной пряже. Инга сумрачно глядела сквозь них.

– Ты сможешь их распутать? Выглядишь так, словно из колодца вылезла.

– Что вы мне вкололи? – хрипло спросила Инга, смутно сознавая, что палач снова обвел ее вокруг пальца.

Мучитель растянул губы в лукавой улыбке фокусника, который мановением руки отделил голову зрителя от плеч и затем также ловко вернул на законное место.

– Убойную смесь для забега на дальние дистанции. Или получения грамоты лучшему работнику месяца. Короче говоря, дали тебе психостимулятор, который обычно применяют для лечения таких вот безжизненных амеб. Хорошо время провела?

Инга ответила испепеляющим взглядом. Захар коротко рассмеялся, но тут же посерьезнел.

– Первый раз для острастки, только взбодрить. Но вздумаешь снова давить подушку целый день, и без шуток вкатим что-нибудь из личных запасов. И тогда посмотрим, вспомнишь ли ты ту ночь, когда выпрыгнула от меня из кровати.

Узница похолодела. Она не знала, что случилось – может, действие препарата пошло на убыль, – но соединять между собой мысли стало проще. Взрывные волны энергетического удара теряли мощь и затихали в глубине, отголоски еще прокатывались по организму, но были слишком слабы, чтобы возыметь на нее действие.

– Разъяснил понятно?

Не поднимая глаз, Инга покорно тряхнула вихрами и на всякий случай прибавила вслух:

– Да.

– Вот и умница. Скоро ужин принесу. Думаю, не надо говорить, что на тарелках не должно ничего остаться?

– Откуда мне знать, что вы ничего не подмешаете и все не повторится… – забормотала Инга, не глядя на палача, и тут услышала вздох раздражения.

– Вот зачем ты задаешь глупые вопросы? Или сегодняшний урок не впрок пошел и надо повторить?

– Нет… – Инга испуганно замотала головой, покачивая космами. – Не надо… Я все поняла…

– Что ты поняла?

Инга молчала.

– Инга, что ты поняла? – нажимал он.

Узница вогнала ногти в ладони, сдерживая слезы и пытаясь справиться с давящей болью во лбу и висках, от которой сводило челюсть.

– Я жду.

– Что ты не… – Инга судорожно облизнула губы, скрепилась. – Что ты не действуешь из-за спины…

– И…? Что еще?

– И если захочешь меня накачать, позовешь своего… своего человека, – закончила Инга едва слышно, дрожа от унижения и ненависти.

– Вот видишь. Ты же у меня совсем не глупая. Еще вопросы? По правде говоря, я немного занят и уже должен бежать. Но если ты хочешь задержать меня и отдать подарок… Нет? Ладно, подождем, каких-то десять дней осталось.

Оставшись в одиночестве, Инга в прострации опустилась на кровать и сложила руки на коленях. Вот и прошел месяц… Боже, как быстро… Когда он успел так незаметно проскользнуть? Она не успела… Не освободилась…

Глава 11

Сдавленный кашель раздирал сердце и барабанные перепонки, кровь разбрызгивалась по лицу, капала на песок и съеживалась, как от страха. Филипп из последних сил противостоял смерти, уже протянувшей к нему свою костлявую длань, захлебывался кровью, хрипел и кашлял. Он мысленно взывал к Инге, в агонии скреб пальцами по песку и все силился что-то сказать, но слова не могли протиснуться через сдавленное удушьем горло. Он умер, так и не ощутив напоследок тепло ее пальцев, не услышав любимый голос…

Инга всхлипнула и разлепила влажные глаза.

– С возвращением на бренную землю.

Захар сидел рядом на кровати, улыбаясь лукавой улыбкой, как чародей, во власти которого не только стихии природы и плодородие чужих земель, но и жизнь человека, его здоровье и рассудок, его желания и возможности.

Господи, у нее не получилось… Инга вспомнила, какой испытала душевный подъем, обнаружив под кроватью уродливый стеклянный клык от разбитой колбы светильника. Захар, по всей видимости, накануне вынул фонарь из комода и как обычно поставил на свое место, но Инга спала и ничего не слышала. Она даже не удивилась, когда увидела светильник на тумбочке, прежде чем запустила им в палача. Все это время ключ к свободе был под рукой, а она упорно отрицала его существование, ненавидела всеми фибрами души, закидывала в комод и старалась забыть. Эта мысль била по вискам. Инга могла избавиться от страданий еще два с половиной месяца назад, сразу после заселения в каморку… Да нет же, еще раньше, в самой первой хижине! Все это время орудие было рядом, все это время рядом… Достаточно было протянуть руку. Инга отказывалась верить, что целые недели терзалась и ревела бок о бок с возможностью все закончить.

Первые недели Захар каждый вечер вынимал светильник и ставил на место, но потом ему надоело и он стал делать это через день или два, по настроению. Даже отсутствие лампы на прикроватной тумбочке замечал не сразу. Но девушка продолжала закидывать ее обратно с тем же рьяным негодованием, что и прежде. Сейчас в этом виделся некий зловещий подтекст, словно палач заранее все просчитал, но устал ждать, когда же до нее наконец дойдет. Как еще объяснить его внезапное появление вчера ночью? Он ждал ее выпад, он чувствовал, что рано или поздно ее озарит.

Неясные очертания вогнутого осколка Инга заприметила за секунду до появления пиратов с матрасами, но что именно увидела, поняла уже после того, как закончилось действие препарата и мысли прояснились. Это была брошенная судьбой милость. Инга взывала к ней с таким отчаянием, без конца обвиняла и упрекала, и вот строптивица сжалилась над глупой наперсницей и ткнула пальцем в открытую дверь. Но даже после этого Инга не смогла выйти. Тщетность усилий избавиться от навязанного бремени и завершить историю на своих условиях говорила сейчас за себя колюще-тянущей болью в туго перебинтованном запястье. Инге некого было винить, кроме себя. Слишком долго она соображала, за это время мучитель успел хорошенько ее изучить, и теперь считывал с ее лица все помыслы и чувства.

– Прости, нам пришлось вернуть тебя обратно. Досадно, не спорю, но, как говорится, все относительно.

Бодрый голос выводил из себя, хотелось ударить пирата, заткнуть, а лучше и вовсе убить. Нет больше сил терпеть эту всезнающую улыбку, видеть это постылое шакалье лыко, давно уже опротивели эти серо-зеленые глаза, по ту сторону которых таилась на глубине прожорливая химера.

Инга с поджатыми губами отвернулась к окну, где серебрилась ливневая завеса. Крупные капли шлепали по пальмовым веерам, стегали густые лиановые косы и непрерывно стучали по карнизу, перебивая неумолчный ропот разгулявшейся стихии.

Не поднимая руки с кровати, узница незаметно коснулась безымянного пальца большим и почувствовала бинт. В груди вспыхнул крошечный огонек. Инга торопливо потянулась к нему, чтобы согреться, и ощутила рядом с ним надежду и покой. Она это сделала. Она перенесла отметину из души. Теперь как бы изувер ни пыжился и ни старался подчинить ее разум, ничего не выйдет. Рано или поздно Инга высвободится из его цепей, высвободится во что бы то ни стало, пусть даже придется затратить месяцы на усыпление бдительности, прежде чем удастся повторить попытку.

– Представляю, как тебе сейчас паршиво. И могу только посочувствовать. Но как ты однажды меня спросила: зачем все это? Если наложишь на себя руки, вместе вам не быть. Ты понимаешь? Судя по всему, твой муж был неплохим человеком, раз ты так отчаянно к нему рвешься, и наверняка попал на небеса. Но разве тебе не известно, какими последствиями чреват для души такой противоестественный акт вроде самоубийства? Сейчас у тебя пока еще есть возможность когда-нибудь воссоединиться с благоверным, если как следует попросишь создателя. Но стоит переступить черту – и привилегиям конец. Хочешь навеки разлучиться с возлюбленным? Да еще и этот порез на пальце… Инга, зачем? Ты могла повредить сустав и лишить палец нормальной подвижности. Ты, наверно, хотела насолить мне, намекнуть, что я твоему благоверному и в подметки не гожусь? – Захар тихонько рассмеялся, как от старой доброй шутки, которая никогда не надоест. – Если ты не против, от участия в этой игре я, пожалуй, воздержусь. Детские забавы не по мне. Тягаться с мертвым куском плоти? Неужели ты сама не слышишь, как глупо это звучит? Он давно гниет на дне океана, среди камней и водорослей. Никто и никогда не узнает, как он умер и где покоится. Морские клопы обглодают его останки, а его кости станут домом для мелких трусливых рыбешек. И не будет ни мягкой колыбельки на дорожку, ни цветочков на могилку. Жалкая смерть безвестного маменькиного откормка, возомнившего себя моряком.

Повисло молчание, но узница не стала его заполнять. Кровопивец, душегуб, мерзавец! Инга думала, что слезам уже неоткуда взяться, но после слов пирата глаза наполнились обжигающей влагой. В голове замелькали обрывки самых страшных минут в ее жизни. Филипп задыхается от кровавого кашля, в предсмертной агонии глядит на нее, силится что-то сказать, но не может… Скребет пальцами по песку, ищет ее руку и не находит… Жизнь ускользает медленно, ее никак не удержать, веки замирают в неестественном положении, наполовину прикрыв глаза… Шакал жадно хватает безжизненную руку, ножом срезает с запястья часы, затем стягивает с пальца обручальное кольцо, выкручивает его, пыхтит… По руке стекают тягучие капли остывающей темно-вишневой крови… Если после смерти мозг еще некоторое время способен воспринимать боль, Филипп ощутил этот порез.

Инга судорожно вдохнула и сжала руки в кулаки, но пронзившая иглами боль заставила ее разжать пальцы. Как эти дьявольские отродья попали на землю? Кто их выпустил, как загнать их обратно? Есть ли хоть один способ их одолеть? Инга сглотнула комок рыданий и приказала себе не поддаваться. Ты сделала очень важный шаг, сумела обойти Захара, перенесла отметину из души. Он знает, как пронять тебя. Не слушай его. Он видит в человеке слабое место и давит, давит и терзает, пока не получит глубокую незаживающую рану, которую подлечивает и растравляет, в зависимости от своих потребностей. Твое слабое место слишком очевидно. Скрой его, запечатай в душе, оставь воспоминания только для себя – и станешь неуязвимой. Не позволяй им пробиваться наружу. Не надо больше срываться, твои жалкие потуги одержать верх только забавляют его. Ты никогда не одолеешь его в прямом и честном бою, да этого и не требуется. Однажды ты добьешься желаемого и освободишься. Против посягательств на твою волю, на твой рассудок ты защищена. Путь намечен, тернистый и долгий, очень долгий, но ничто не заставит тебя сбиться, ничто не отвратит от цели. Пусть говорит что угодно, ты можешь противостоять его нападкам, если прекратишь пропускать все его слова через сердце. Нарасти броню. Не сдавайся.

– Не хотелось бы расстраивать тебя, Инга, радость моя, но я не намерен сидеть сложа руки и ждать, пока ты закончишь начатое. Ты достаточно умна, чтобы не повторять ошибок, да и терпения тебе, я уверен, хватит с лихвой, чтобы добиться желаемого. Но мне это не по нраву. Может, мысль о сестре вернет желание жить?

Кровь отлила от лица, бледные губы задрожали, остекленевшие глаза широко распахнулись, обнажая зеркало, по ту сторону которого от смертельного попадания мастерски выбранного оружия корчилась в агонии исстрадавшаяся душа.

Инга посмотрела на пирата сквозь поволоку жгучих слез. Он взял ее руку с перебинтованным безымянным пальцем и поднес к губам. Девушка задохнулась от ненависти, выдернула руку и беззвучно охнула от боли.

– Зачем ты делаешь такие резкие движения? – заботливо спросил палач, заметив, как дрогнули мускулы у нее на лице.

– Она переезжает с места на место, вам ее не достать… – сипло промолвила Инга, превозмогая ужас в своей единственной попытке защититься от последнего гвоздя, нацеленного на ее свободу.