Текст книги "Вася Чапаев"

Автор книги: Евгения Матвеева

Соавторы: Зинаида Лихачева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Иван Степанович стукнул неприятелей лбами, раскидал их в стороны и, буркнув: «Васька, домой», – ушел.

Идя домой, Вася готовился к тому, что отец ему «пропишет». Васята, как мог, старался отвлечь приятеля от невеселых мыслей.

– Знаешь, Настька-то вчера на твоей скамейке три раза кряду скатилась, а потом ни с чего разозлилась и домой пошла. Скамейку на горе бросила. Я ее прибрал.

На сердце у Васи полегчало: «Значит, цела, не покалечилась, дура бешеная».

– Если тебе не попадет, выходи на большую гору, ладно?

Вася окрысился:

– Ты что, тятьки моего не знаешь? «Если не попадет», – передразнил он. – Как пить дать попадет. Только я все равно приду.

Но тут произошло чудо чудное: отец был в благодушном настроении.

– Драться не умеете, – попрекнул он Васю. – Обнялись и топчетесь. Рази это драка? Срамота!

ИЗ-ЗА ОСТРОВА НА СТРЕЖЕНЬ

Васята запечалился: вот уже третий день, как Наташа не появлялась в мастерской. Наконец он не стерпел:

– Кузьма Алексеевич, почему Наташа не приходит?

– Не знаю, девчонки к ней из школы бегают, танцы учат. Мать над ними там командует.

Васята вздохнул и с тоской поглядел на двор, где торчала покинутая Наташей горка.

Вдруг дверь распахнулась и, закутанная с головой в материн салоп, в мастерской появилась Наташа.

– Ты чего так вырядилась? – удивился Кузьма Алексеевич.

Лукавая девчонка молча вытащила ноги из большущих валенок и выскользнула из салопа, сбросив его на верстак. Сверкающая звездочка, белоснежная снежинка появилась перед парнишками в мешковинных фартуках. Блеснув плутоватым взглядом на обомлевшего Васяту, снежинка поднялась на пальчики и закружилась.

Большая колючая елочная звезда дрожала на волнистых рыжих волосах. Коротенькая пушистая юбочка взлетала и колыхалась, рассыпая сияющие искорки от нашитых на нее блесток. Разбросав в стороны руки, Наташа, кружась и приседая, приблизилась к отцу.

– Ловко! – залюбовался Кузьма Алексеевич и осторожно, указательными пальцами, взял Наташу за узенькие плечи.

– Эго мы на рождестве в школе будем танцевать! – Снежинка снова закружилась и тоненько запела:

 
Мы, белые снежиночки,
Спустилися сюда...
 

– Ты поэтому и не приходила? – тихо спросил Васята, когда елочная звезда засияла перед его носом.

– Ну да. Мы с девочками репетируем... А потом костюмы шили.

– Красиво как! – наконец опомнился Вася.

Васята хвастливо поглядел на друга.

– Вот она какая у нас, Наташа!

...Истоптанная, изъезженная большая гора отдыхала. Ребята забыли ее. Все вечера они проводили у Новиковых в холодной половине дома. Наташин танец не прошел бесследно для Васи. Он загорелся мыслью тоже устроить представление.

Ребята упоенно репетировали постановку по песне о Степане Разине «Из-за острова на стрежень». Роль атамана со всеобщего согласия поручили Васе. Васята был Филькой. Исполнителей на остальные роли нашлось больше чем достаточно. Не хватало княжны. Посоветовавшись, ребята отрядили послов к девочкам.

С тех пор как мальчики перестали бывать на большой горе, девочки тоже не стали ходить туда и проводили вечера у Насти. Старик цыган забирался на печку с гитарой и как заведенный играл девочкам всякие танцы. Настя учила подруг танцевать.

Летом она часами простаивала в сторонке, неподалеку от танцующих барышень и молодых людей, и жадно следила за движениями танцоров.

– Так вприглядку и научилась! – смеясь, объясняла на подружкам.

Цыган любовался раскрасневшимися девочками.

– Самая сладкая ваша пора! – говорил он. – Из аленьких выросли, до больших не доросли. Нежные вы, как голубые цветы!

И вот в один из таких танцевальных вечеров в хибарку вошли Гриша Бумагин, Ваня Дружков и Васята Новиков.

Девочки удивленно уставились на незваных гостей, а гости, не зная с чего начать, бестолково переминались с ноги на ногу. Цыган пришел им на помощь. Он тихонько спросил у Насти имена мальчиков и, хлопнув в ладоши, запел:

 
К нам пожаловали золотые
Гриша, Ваня и Васята – дорогие!
 

Общее замешательство разрядилось взрывом веселого смеха.

Освоившиеся ребята рассказали о своей затее. К их удивлению, горячее всех отнесся к этому старый цыган.

– Тебе плясать надо будет? Да? А как плясать, ты знаешь? – допытывался он у Васяты.

– Спляшу! – самоуверенно ответил тот.

– Тогда покажи, прошу тебя, покажи свою пляску. Пусть цыган Яшка полюбуется!

Цыган взял гитару, на грифе которой голубой лентой была привязана бумажная роза. Ударив по струнам, спросил:

– Какую пляску играть?

– Русскую, – решительно сказал Васята.

– Давай русскую!

Васята считался хорошим плясуном. Вот и сейчас он, подбоченясь, прошел круг, потом подпрыгнул и, отбив лихую дробь, пустился вприсядку.

Ваня и Гриша, подбадривая приятеля, громко восхищались:

– Вот это да!

– Жми, Васята!

Красный и запыхавшийся Васята выкинул замысловатое коленце и остановился, победоносно поглядывая на цыгана.

– Нет! Так неладно! – вскочил Яшка. – Какая пляска, когда кровь спит? Дочка, на!

Он перебросил Насте гитару и вышел на середину. Перебирая струны, Настя вопросительно взглянула на отца:

– Какую?

– Ему русскую надо, русскую играй!

– Куда девался старый сухой старик? – крикнул Яшка. – Где он, старый цыган? Нету старого – молодой Яшка плясать пошел!

Вот это была пляска! В удалой русский мотив огнем влилась цыганская раздольная кровь. Распоясанная синяя рубаха то вздувалась пузырем, то облипала жилистое тело. И было похоже, что синее пламя металось по хибарке, то расстилаясь по земляному полу, то взвихриваясь до потолка. Наконец завертелось, закружилось и мгновенно погасло...

Цыган окаменел, только в горячих глазах еще вспыхивали огни, похожие на искры от костра.

Глядя на обалдевших ребят, Яшка сверкнул удивительно белыми зубами и прищелкнул языком:

– Вот как Фильке плясать надо!

– Нет, – ошеломленно выдохнул Васята. – Мне так ни в жизнь не суметь...

– Сумеешь! – похлопал его по плечу Яшка. – Научу, лучше меня плясать будешь. Приходи!

– Правда, ребята, – смешалась Настя. – Приходите к нам репетиции делать. Отец поможет.

Когда послы передали Васе предложение цыгана, он с радостью ухватился за него: «Может, Настя согласится быть персидской княжной?..» Но ни Настя, ни другие девчонки не захотели участвовать в постановке.

– Нас потом засмеют на улице, – оправдывались они. – Мы вам поможем – костюмы пошьем, а представлять не будем.

Мальчики пригорюнились. Надо одну-единственную девчонку – и той нет!

– Выходит, все пропало! Как же без княжны-то, а, Вась? – ныл Васята. – Кого ты за борт бросать будешь?

– Станешь скулить – тебя и выброшу! – ощетинился Вася. – Ребята, да неужто мы без девчонки не обойдемся? У нее и слов нет никаких. Только потанцует она маленько передо мной, а я ее схвачу – и за борт.

– А трудный танец-то? – озабоченно спросил Гриша.

– Танец-то? Вовсе не трудный. Цыган показывал. – Вася сомкнул над головой руки и, покачиваясь, пошел мелкими шажками.

Гриша, красный как рак, подражая Васе, изобразил княжну.

Сосредоточенно наблюдавшие ребята оживленно загалдели:

– Валяй, Гришка! Да у тебя лучше, чем у любой девчонки, выйдет! И ростом подходишь – вон ты насколько ниже Васи.

– Ладно, – обреченно вздохнул Гриша. – Чего ж теперь делать? Буду по-девчоночьи плясать, но только, чур... – он подозрительно посмотрел в глаза каждому, – чур, потом не дразниться!

– Да ты что?

– Рази можно!

– Ни за что не будем!

Но, как видно, в глазах приятелей было что-то противоречащее горячим завереньям, потому что Гриша заставил их дать страшную клятву: «Чтоб лопнули мои глаза!»

Клятву сначала каждый произнес отдельно, а потом – для крепости – все хором.

Девочки сдержали свое слово. Хибарка цыгана была завалена всяким старьем, выпрошенным артистами у своих матерей. Из рваных юбок, занавесок, рубах девочки смастерили замечательные костюмы.

Кузьма Алексеевич вместе с Васей и Васятой увлеченно вытачивал и выстругивал нужные для постановки шашки, сабли и пистоли. От Наташи все эти приготовления держались в строжайшем секрете, чтобы не узнала заранее, что первое представление будет у них в доме.

...На первый день святок, в сумерки, артисты явились к Зудиным. Все уже были в костюмах и гриме. Казаки в ярких рубахах, с головы до ног увешанные оружием. Купцы в длинных кафтанах, с бородами из пакли. Царские воины – тоже вооруженные до зубов. И наконец княжна в зеленых, сшитых из занавески шароварах, с головой закутанная в цветастое покрывало.

Поздравив хозяев с праздником, ребята сразу приступили к представлению.

Казаки напали на купцов. Купцы ползают на коленях перед Степаном Тимофеевичем и слезливо умоляют их помиловать. Но грозный атаман приказывает их казнить. Казаки уволакивают купцов.

Атаман открывает ящик с награбленными деньгами и, обращаясь к публике, поясняет, что ему это богатство совершенно не нужно, – он все раздаст бедным людям. Бедные люди выстраиваются в очередь, но в это время на казаков нападают царские воины.

Сцена битвы превзошла все ожидания. Артисты в азарте колотили и пыряли друг дружку деревянными шашками, падали, умирали, снова вскакивали, стонали, орали так естественно, что Наташа не на шутку перепугалась. Она не узнала в черноусых молодцах Васечку и Васю. Битва кончилась победой казаков. «Мертвецов» с поля боя вытащили в другую комнату, где они сразу образовали хор и, стараясь петь как можно басовитей, затянули:

 
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны...
 

А на сцене, усевшись на длинную скамью, гребцы взмахнули воображаемыми веслами, и острогрудый челн поплыл по Волге. Молчаливая княжна немножечко потанцевала и безропотно приняла смерть в холодных волнах. Атаман, яростно вращая глазами, приказал Фильке плясать и, подбоченясь, встал на скамейке. Под бешеную пляску Фильки и ревущий изо всей мочи хор пьеса закончилась.

Зудин щедро одарил артистов орехами, пряниками и конфетами. Самым счастливым был Васята: Наташа сказала, что он плясал лучше всех!

Молва о замечательном спектакле побежала по Балакову, и не было дня, чтобы артистов не приглашали куда-нибудь на дом. Позарившись на щедрые подношения, девочки согласились участвовать в хоре, но княжной все равно оставался Гриша.

Так как Санька исполнял роль одного из купцов – уж больно здорово он умел вопить, – то рабочие завода Мамина, где Санька работал, пригласили ребят выступить у них в цехе.

Народу набилось полно, поэтому артисты играли с особенным вдохновением. Пьеса прошла с огромным успехом. Реплики с мест как бы дополняли бурные события, развертывающиеся на сцене.

Только под конец произошел маленький конфуз. Вася так безжалостно вышвырнул бессловесную княжну, что слышно было, как она грохнулась и, уже невидимая зрителю, пожаловалась басовитым мальчишеским голосом:

– Ты, Васька, чего так шибко бросаешь? Я ажно коленку зашиб!

Артисты не чуяли под собой земли. На улице их останавливали взрослые, хвалили: «Молодцы! Что хорошо, то хорошо, ничего не скажешь! Вы бы еще какую пьесу сыграли».

Ребята одолели Васю, чтобы он опять что-нибудь придумал.

– На пасху представление сделаем. Санька обещал выпросить у матери книжку.

– Там, знаешь, песня есть про коробейников, дюже жалостливая. Все плакать будут.

Но случилось так, что всегда аккуратный Санька не смог выполнить своего обещания.

ГРОБ НЕ ПО РОСТУ

Страшную весть принес Кузьма Алексеевич.

– Товарища вашего, Саньку, сегодня на заводе убило.

На литейном заводе Мамина произошел несчастный случай. Много раз рабочие требовали у администрации заменить трос, поднимающий площадку с чугунными болванками. Обращались к самому Мамину, но трос так и не сменили. И вот сегодня трос оборвался, и площадка раздавила Саньку.

Вася с Васятой побежали к заводу узнать, может, Саньку не насмерть задавило.

Рабочие бросили работу. Глухие железные ворота выпустили их на улицу и закрылись. Но люди не расходились. Узнав о несчастье, к заводу собрались рабочие ночной смены. Толпа гудела, как огромный рой пчел. Какой-то рабочий влез на ворота и обратился к толпе. Сквозь гул Вася слышал повторяющееся слово «похороны». Это слово ползло по толпе, сбрасывая с голов шапки. Сухой снег покрывал волосы, и казалось, что здесь собрались одни седые.

– Завтра никто из нас не возьмется за работу! Завтра все, как один, пойдем провожать в последний путь самого молодого из рабочих нашего завода – Александра Акуликина! У Сани Акуликина нужда отняла счастливые детские годы, а злодейское равнодушие богачей отняло и жизнь...

– Ведь еще вчера он сидел с нами. Васята, Санька-то вчера только с нами был, – повторял настойчиво Вася, как будто надеялся, что Санька вернется.

– Вчера вторник был, а сегодня среда, – неизвестно к чему сказал Васята.

Впервые осознав неумолимое движение времени, которое никто не может ни остановить, ни вернуть, Вася замолчал.

На другой день Кузьма Алексеевич отпустил ребят на похороны.

На балаковской площади было черно от собравшегося народа. Вдруг по толпе пронеслось: «Несут, несут...» Двое высоких рабочих несли на плечах гроб. Гроб был удивительно мал, и ребятам казалось невероятным, что в нем поместился Санька.

– Господи, – плакала какая-то женщина. – Ведь от парня-то ничего не осталось! Косточки ни одной не уцелело. Мать-то как увидела, так и упала – еле-еле водой отлили.

– И не обмыли, значит, покойничка? – спросила старушонка.

– Куда там обмывать! Как в гроб-то уложили, не знаю...

Толпа двинулась за гробом. Дойдя до дома Мамина, процессия остановилась. В наступившем безмолвии покойник подплыл к узорным завиткам чугунных ворот. Окна дома испуганно закрылись тяжелыми шторами, похожими на желтые морщинистые веки.

– Прячется, палач! – вскрикнул кто-то.

«Это про Мамина? – подумал Вася и удивился: – Палач должен быть в красной рубахе, с топором. На него и смотреть-то ужас возьмет. А Мамин?» И вдруг Вася понял: палачи могут быть и с закрученными усиками, бледным лицом и тихим голосом...

Покачался, покачался Санькин гроб около запертых ворот и медленно отплыл опять на середину толпы.

На перекрестке в процессию влились колонны рабочих с кирпичного завода, около кладбища поджидали рабочие с мальцевских мельниц. Только на самом кладбище, когда гроб опустили на землю около вырытой могилы, Вася с Васятой смогли пробиться к Саньке.

– Вы ему товарищи? – спросил Васю старый рабочий. Вася кивнул. – Тогда идите, попрощайтесь...

– Ох, да положьте меня вместе с ним! – дико вскрикнула Санькина мать и, заломив руки, бросилась к могиле. Засуетившиеся люди оттеснили ребят.

– Идем отсюда, – сурово сказал Вася. – Нечего тут глядеть...

Ребята дошли уже до ворот кладбища, когда до них донесся чей-то гневный голос:

– Александра Акуликина убил Мамин! Нельзя больше терпеть такого равнодушия к жизни наших детей!

Около кладбища стоял отряд конной полиции, вызванный, вероятно, на случай беспорядков.

Вася с ненавистью глядел на тупые, самодовольные рожи стражников, на мерлушковые шапки с дурацкой черной кисточкой, висящей над кокардой. Вспомнив деда Егора, злобно плюнул в их сторону.

– Сволочи! Фараоны проклятые!

ЗАРАБОТАЕМ МЫ ДЕНЕГ...

Оттрезвонила малиновым перезвоном, отхристосовалась, отщеголяла обновками светлая пасха. Осталась от нее пестрая скорлупа крашеных яиц да шелуха жареных семечек. Ветер сметал мусор с мостовых в канавы, на отсыпающихся пьяных и сытых нищих.

Крепкий тополиный дух шел от молодых листьев. Малые ребятишки лазали по оврагу, собирая букетики розовых первоцветов, чтобы половину из них растерять по дороге домой.

Цветы медленно вяли на булыжных мостовых, и это тоже было признаком разгоревшейся весны.

Приятели работали у Зудина последние дни. Их отцы подрядились рубить дом богатому мужику в деревне Быковке и забирали сыновей в помощники.

Предстоящая разлука сильно огорчала Васяту и Наташу. Наташа сидела в мастерской и пела самые печальные песни, какие знала. Васята совсем раскис, у него все валилось из рук.

Вася ломал голову, обдумывая: сказать, или не говорить Насте о том, что он уходит на все лето в Быковку. «Скажу, а ей, может, вовсе наплевать?» – мучился он.

По привычке молодежь каждый вечер собиралась у хибарки цыгана. Сегодня все уже были в сборе, отсутствовала только хозяйка. Яшка-цыган, несмотря на жаркую погоду, охал на печке:

– Остывает моя кровь! Был цыган, как огонь, стал цыган, как головешка... Один горький дым!

Настя явилась с мокрыми косами.

– Ты что, купаться ходила? – спросила Поля Метелина.

– Нет, просто умылась после работы! – отмахнулась Настя и весело объявила: – Я теперь тоже работаю. На пристани, грузчицей!

Вася встревожился:

– Куда ты пошла, тяжело ведь там. Я видел, какие мешки таскать надо!

– Мне не тяжело! Я сильная! Заработаю денег, отцу куплю новую ластиковую рубаху, а себе – голубую шаль с розами!

Как Настя ни хорохорилась, а все заметили, что она смертельно устала. Поэтому, когда она предложила потанцевать, сказали, что им не хочется.

– Давайте лучше песни петь, – предложила Поля. Настя взяла гитару:

– Я вам новую спою, недавно отец научил:

 
...В степи ночной костер горит.
Цыганский табор сладко спит.
Не спит цыганка молодая,
На картах у костра гадая.
 
 
Младое сердце бьется жарко,
На карты пристально глядит,
Но лишь богатые подарки
Ей масть бубновая сулит.
Она грустит, тоской объята,
Не надо ей сребра и злата.
Лишь был бы рядом милый друг!
 

– Лишь был бы рядом милый друг... – повторила Настя и, взглянув на Васю, заиграла веселые припевки:

 
Ой, что ж, что ж, что ж
Намочил меня дождь
На сухом берегу?
Что ж я, дура, не бегу?
 

– У-ух! Поля, поддержи!

Толстая Поля задорно взвизгнула и зачастила;

 
Уж топнула я,
И не топнула я.
Три горшка я каши съела
И не лопнула я!..
 

– Уф, задохнулась. Ну их, припевки. Давайте какую-нибудь хорошую споем. Вася много знает.

– Давай, Вась!

– Запевай! – коротко приказала Настя, и Вася послушно запел:

 
Ты не вейся, черный ворон,
Над моею головой...
 

И оттого, что в груди горячо толкалось растревоженное и веселое сердце, пелось Васе легко и свободно. Так поют птицы, встречая солнце. Поют, чтобы прибавить ко всему прекрасному, что есть в мире, еще и свою песню...

Прощаясь, Вася как бы невзначай сказал:

– А я, Настя, завтра ухожу в Быковку с отцом, работать на все лето.

Длинные ресницы не успели скрыть метнувшийся в глазах испуг. Настя опустила голову.

– Ну хоть раз придешь в Балаково-то?.. Маму свою навестить. Она, чай, скучать будет, бедная!

– Конечно, приду! Я ее знаешь как люблю, – горячо зашептал Вася и задохнулся от лучистого взгляда синих-синих глаз.

– Очень любишь? – тихо переспросила Настя и покраснела...

* * *

– Васенька, рубаху чистую и штаны я к отцу в мешок положила, – встретила мать вернувшегося с гулянки сына.

– Иван Степанович, ты уж там попроси кого-нибудь из баб постирать вам. Почище себя держите. Я ведь знаю, загваздаетесь без меня – от людей срамно будет.

– Это ты зря: не гулять отправляемся. С нас одна чистота требуется – в работе.

Вася принялся укладывать свой плотницкий ящик. Все ли на месте? Наждачный камень тут. Молотки тут. Топорик – сюда. Запасные ножи для рубанка, стамески, долото. Все на месте... Завтра на работу вместе с тятькой, с Васятой. И работа-то какая! Это не планочки тесать да столики лаком покрывать. Дом строить шатровый! Радостное волнение охватило Васю, хотелось запеть, но ни одна песня не подходила к его настроению. И неожиданно откуда-то сами собой пришли слова:

 
Эх ты, ящик, ящик плотницкий,
Инструмент в тебя кладу.
Завтра утром, ящик плотницкий,
На работу я пойду!
Заработаем мы денег...
 

Вася запнулся:

 
Заработаем мы денег...
 

Нет, больше Вася ничего не смог придумать.

И опять он почувствовал, что не хватает ему слов, как тогда в Жигулях. Слова разлетелись, как воробьи, а без слов какая ж песня! «М-м-м-м, да м-м-м-м», – так и коровы могут. Вася рассердился на себя и замолчал.

– А сколь денег-то? Чего ж ты про самый антирес и не спел? – подцепил отец.

– Не знаю...

– А ты меня спроси, – усмехнулся Иван Степанович.

– Сколько, тять?

– Помене, чем у купца. Поболе, чем у шарманщика!

– Будет уж тебе, Иван Степанович, – вмешалась мать.

– Да я так, к слову пришлось... Давай, Васька, спать. Завтра на заре подыму.

На рассвете в окно постучали Новиковы.

Ребята поеживались от утренней прохлады и были неразговорчивы: спать хотелось. Отцы кряхтели, откашливались и неторопливо разговаривали. Иван Степанович нагнулся и провел рукой по траве.

– Роса... Надо думать, дождя не будет.

– Хорошо бы. Тогда к вечеру добредем помаленьку, – зевнул Новиков.

Ремень от плотницкого ящика резал Васе плечо и напоминал ему о шарманке. Вот так же шел он с дедом Егором по проселочным дорогам и мечтал о том, как заработает денег и обязательно пойдет учиться в балаковскую школу. Сколько раз он заглядывал в ее окна, до слез завидуя тем, кто там учится. «Нужда, Василий, не до школы, – говорил отец. – В школу-то тебя и одеть по-людски надо, и книжки разные, а где я на это возьму? Вот заработаешь сам себе, тогда иди с богом, учись, я не против».

«Может, теперь с тятькой заработаем, – думал Вася, – и отцепится от нас нужда?»

– А я вчера к Зудину бегал прощаться, – сказал Васята. – Он про тебя спрашивал. Говорит, на зиму опять нас возьмет. Хороший он, и Наташа хорошая. Я вот думаю, чтобы она мне сестрой была. Хорошо бы как было!

Вася сурово остановил размечтавшегося приятеля:

– Тебе, может, и хорошо, а ей плохо... Вон Настя в грузчицы пошла.

Вася представил, как тоненькая Настя гнется под тяжелыми мешками, и замолчал.

Первые лучи солнца зажгли росу и щедро оделили каждую, даже самую неказистую, травинку драгоценной семицветной каплей. Жаворонки, трепеща крылышками, поднимались все выше и выше и, растворяясь в синеве, наполняли мир восторженной звенящей трелью.

Кое-где над балками курился легкий туман, и вместе с его тающей дымкой исчезали невеселые мысли.

Васята, давно томившийся молчанием, зорко наблюдал за приятелем. Он знал, что, если Вася задумается, к нему лучше не лезть. Такими бешеными глазами посмотрит – не знаешь, в какую сторону бежать. А вот теперь, когда Вася поднял голову и смешливо прищурился, в самый раз начинать разговор. Васята повернулся к другу, чуть задев его плечом.

– Вася, далеко еще идти, не знаешь?

– Притомился, что ли?

Насмешка, прозвучавшая в голосе Васи, обидела Васяту.

– Нет, ты что? Я так просто. Вася понимающе гмыкнул:

– Так просто посидеть охота, да? Давай, что ль, посидим. Тятьки наши вона где, подождем их.

Ребята уселись на обочине дороги.

– Интересно, каким бы ты голосом запел, если бы с дедом Егором ходил? Мы с ним иной раз до вечера не отдыхали. Идешь, идешь, думаешь – вот деревня скоро, а глядь, и ночь пришла.

– Ну и как же вы?

Вася беспечно махнул рукой:

– А так. Каждый кустик ночевать пустит!

– А если волки?

– Палки у нас были. Костер разведем, картошки напечем...

– Хорошо как! – позавидовал Васята. – Счастливый ты, Васька. А я вот сколько прожил, а окромя Балакова ничего не видал.

– Да, я много чего видел на своем веку, – солидно подтвердил Вася.

Он ни за что в жизни не признался бы, как страшны были ему эти ночевки под открытым небом. Как частенько у него зуб на зуб не попадал, когда, прохваченный до костей ночной свежестью, он подкидывал в догоравший костер веточки, боясь шагнуть из освещенного круга в черную густую тьму за настоящими дровишками.

Тогда, поглядывая на всхрапывающего деда, Вася упрямо старался разобраться в том, чего он боится. Ни волки, ни грабители не пугали его. Волка можно отогнать огнем, палкой. Грабителям с шарманщиков брать нечего. В леших, водяных и прочую нечисть Вася не верил. И все-таки лишенная призраков темнота заставляла испуганно биться сердце.

– Я люблю так ночевать, – соврал Вася и с удовольствием отметил, что Васята смотрит на него с уважением.

– Один раз мы с дедом в лесу ночевали! И вдруг гроза! Гром ужасный, молоньи так и полыщут! Деревья гнутся, сучки летят, а дождя нет. Это не простая гроза была, а враган. Сидим мы с дедом под березой, я и говорю: «Дед, ударит молонья в березу – и конец нам». А дед говорит: «Никогда в березу молонья не бьет, потому береза самое возлюбленное дерево у земли-матушки». И вдруг прямо рядом со мной ка-а-к жахнет молонья, зашипела, как змея, и в землю улезла...

– Ну, уж тогда ты напугался, – убежденно сказал Васята.

– А ты бы не напугался? – вскинулся Вася.

– Я? Да я бы там и помер, – простосердечно признался Васята. – Заорал бы что есть мочи и... помер.

Вася расхохотался:

– Да ведь вру я, а ты поверил!

– Про чего врешь, про враган или про молонью?

– Не, про враган – правда. А что молонья в землю улезла как змея – вру!

– Ну, Васька, как здорово ты врать можешь. Я ить поверил. Ну соври еще чего-нибудь, знаешь, как интересно!..

– Что, плотники, пошабашили? – засмеялся Иван Степанович. – Давай, Петр, и мы присядем. Пожуем чего-нибудь.

Ох, и вкусна же верная подруга бедняков – вареная картошка! А ежели есть еще и задиристый, как петушиный хвост, зеленый лучок, то еда и того лучше – как умная беседа, приправленная к месту острым словцом.

К вечеру они подошли к Быковке. В середине деревни возвышалась церковь. Плохонькие избенки окружили ее, как бы прося защиты, но она не смотрела на взъерошенные соломенные крыши. Она смотрела в широкое пустое небо.

Плотники разыскали дом хозяина, который их нанял. Это был раздобревший степенный мужик. Поверх вышитой рубахи на нем красовался жилет. Окладистая темная борода прикрывала серебряную цепочку от часов.

Никодим, так звали хозяина, встретил плотников на узорчатом крыльце и в дом не позвал, а повел их на постой к одинокой бабке Арине, чья избушка притулилась к его усадьбе.

– Куда ему еще дом-то? Глянь, в каком живет! – удивился Васята.

– Сына женить собирается, ему и дом строит, – ответил Новиков и рассердился: – А тебе-то что? Пусть хошь целую деревню строит, нам только польза!

– Нас небось в дом не позвал. Видать, теснота у него, – съязвил Вася.

Отец гневно сдвинул брови:

– Прикуси язык-то! Ну что за ребята! Ни спасу от них, ни упасу! Тыр, тыр – восемь дыр, а вылезти некуда!

Отруганные приятели предусмотрительно отошли в сторонку, чтобы, грехом, не попасть под горячую руку.

Бабка Арина встретила постояльцев с сердечным радушием. Ребята даже обрадовались, что будут жить у нее, а не в хоромах Никодима.

Мужики расположились спать в избе, а ребята полезли на сушило. Уютно угнездясь в душистом сене, они притихли.

– У меня ноги гудут, – пожаловался Васята. – А у тебя?

– Мг-м, – промямлил Вася. – Пятки...

– Чего пятки? – Васята даже сел. – Вась, ты сказал пятки, а чего пятки-то?

– Печет! – рявкнул Вася. – И отвяжись! Вася с шумом перевернулся на другой бок.

– Ты зачем свистишь? – заинтересовался Васята. Ответа не было.

«Это Васька носом свистит, спит уже. А я чего-то не хочу спа-а-а-а...»

Раздирающая рот зевота помешала закончить мысль. Крепкий сон, издревле обитающий на сеновалах, наконец изловчился и повалил Васяту.

Внизу хрумкала, пережевывая жвачку, корова и время от времени шумно вздыхала.

...Ребятам поручили ошкуривать бревна. Васе нравилось, как под его топором отпадала побуревшая кора и обнажалось ясное, солнечного цвета тело дерева.

Отцы были взыскательны и суровы, и первое время к концу дня мальчики с трудом разгибали спину. Но они не жаловались. Им хотелось скорее перенять ту заветную сноровку, в которой заключена красота плотницкого труда.

Изредка перешучиваясь, отцы, казалось, поигрывали трехсаженными бревнами, точно и плотно укладывая их в венцы. Только прилипшие ко лбу волосы да рубаха, взмокшая на спине, говорили, чего стоит эта работа.

Погулять приятелям удавалось редко. Обычно только под воскресенье. Тогда они вместе с деревенскими ребятами отправлялись в ночное.

Военные рассказы Васи взбудоражили быковских мальчишек. Как только деревня оставалась позади, босоногие, вихрастые всадники превращались в чудо-богатырей. Заморенные крестьянские лошаденки, помахивая нечесаными гривами, пускались в нескладный галоп.

А ночью у большого костра ребята как завороженные слушали рассказы про знаменитые битвы и подвиги великих полководцев. И каждый чувствовал, как бьется его мужественное сердце, как вольно дышит богатырская грудь, вздымая тяжелые латы.

Вася и сам удивлялся, откуда он знает столько всяких историй. И не догадывался, что обязан этим своей памяти. Ему довелось повидать много разного народа. И всегда получалось так, что, глядя в серьезные пытливые глаза неграмотного полуголодного мальчика, люди одаривали его всем прекрасным, что хранилось в их выдубленных суровой судьбой сердцах. Незаметно для себя Вася брал от каждого человека и берег в памяти злую и веселую побасенку, острое, меткое словцо и множество дорогих народу сказаний, передающихся из уст в уста от дедов внукам.

ВЕСЕЛЫЙ УГОДНИК

– А в нашей церкви богомаз сидит. Святых подправляет, которые совсем стерлись, – доложили Васе быковские друзья.

– Ребята, как пошабашим, айда смотреть? – загорелся Вася.

– Да не... Мы уже ходили.

– Теперь вы идите, – мямлили ребята и наконец признались: – Боязно! Шалый он, богомаз, и злющий.

– А мы пойдем, да, Васята?

– Как же! Обязательно надо сходить!

Приятелям повезло. Часов с девяти утра полил такой дождь, что плотникам пришлось бросить работу. Отцы залезли под навес и ворчали, поглядывая на затянутое тучами небо. Вася с Васятой, перемигнувшись, как стрижи, вылетели из сруба и пустились к церкви.

Потоптавшись в притворе, чтобы отлетела грязь с босых ног, ребята чинно вошли в церковь. Посреди ее, возвышаясь под самый купол, стоял деревянный помост, На куполе среди облаков, похожих на взбитые подушки, были нарисованы толстые ангелы с куриными крылышками.

Под помостом, на полу, стояло множество всяких банок, плошек, черепков с яркими, веселыми красками. Валялись разбросанные кисти.

Ребята сделали несколько шагов и остановились в смущенье: уж больно звонко прозвучало шлепанье босых ног по каменному полу. Со стен, неодобрительно поджав губы, смотрели святые. Наверху кто-то гулко закашлял. Васята потянул Васю за рукав.

– Пойдем отсюда, чего тут...

– Держи их! Они подслушивали! Они подсматривали! – загремело вслед уходящим ребятам. С помоста свешивалась кудлатая голова с зелеными глазищами и рыжей бородой. Голова скосила глаза и с издевкой осведомилась:

– Что, мальцы, святого труса празднуете? Вася вспыхнул:

– Не больно-то напугались!

– Подумаешь, страх какой... Залез наверх и орет, как лешак! – поддержал Васята.

– Смотри, какой храбрый народ! – удивилась голова и многозначительно прибавила: – Ну, погодите, я сейчас слезу.

Голова скрылась, и на помосте показался высокий мужчина в замазанном красками балахоне. Ловко хватаясь руками за перекладины, он стал спускаться. Васята рванулся к дверям, Вася удержал его: