Текст книги "Вася Чапаев"

Автор книги: Евгения Матвеева

Соавторы: Зинаида Лихачева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

3. А. Лихачева, Е. В. Матвеева
Вася Чапаев

 
Воссияло солнце красное
На тое ли на небушко на ясное
Нарождался молодой Вольга
Молодой Вольга Святославович
 

(русская былина)

Выгнанный из избы деревенской повитухой бабкой Аксиньей дед Степан не пошел в баню, где сегодняшнюю ночь спали внучата, а топтался в сенях, не зная, куда бы пристроить свое большое тело.

На каждый доносящийся из избы стон он отзывался словно эхо:

– Ох, господи сусе!

С улицы вошел его сын, такой же громоздкий, кряжистый мужик.

– Батя, ну как?

– Ничаво еще. А ты ступай к ребятишкам.

– В случае чего, ты меня кликни.

– А как же, обязательно. Ступай, ступай!

Вдруг из избы вырвался басовитый крик новорожденного и сразу за ним веселый возглас повитухи:

– Парень! Здоровущий! Ишь ты, с кулаками родился!

Дед размашисто перекрестился. На лице расплылась довольная улыбка.

– Внучонок!

...Непогода шуршала снегом по соломенной крыше. Возвещая полночь, хрипло заголосил петух. Ему с разных концов деревни нехотя откликнулись другие. Деревня Будайки спала по-зимнему крепким сном.

Давно ушла бабка Аксинья, унося в уголке головного платка два пятака. Над ребенком склонились бородатые лица отца и деда.

– Василий Иванович будет! – сказал отец и вопросительно посмотрел на жену. – Окрестим Василием, а, мать?

Катерина улыбнулась:

– Гожо, Васенькой звать!

– Хорошее имечко! Трудовое! – подтвердил дед Степан.

Укладываясь спать на лавке, Иван Степанович невесело пошутил:

– Вот как хорошо, что изба соломкой крыта. Была б железная крыша, барабанил бы в нее ветер, не уснуть бы мальцу. А соломка шуршит, ко сну клонит.

Крепко спал Василий Иванович в подвешенной к потолочной балке зыбке. Вскоре в избе послышался храп отца. Только Катерина не спала, прислушиваясь к тихому дыханию ребенка.

Вьюжной февральской ночью тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года еще одно детство переступило порог убогой избы. Детство, которому было суждено донашивать одежонку от старших братьев, ползать по полу среди чугунов с пойлом для коровы, таскать за хвост замурзанную кошку, делиться с ней молоком, плакать в мамкин подол и засыпать на печке под шуршанье важных усатых тараканов и бормотанье дедушки Степана.

...На печке завозился дед Степан и пробормотал спросонок:

– Опять внучек... Молодец сношенька! Нет переводу чапаевскому корню!

ШКОЛА. ПЕРВЫЙ ВРАГ

Два ряда покосившихся изб, крытых гнилой соломой, заплывшая суглинистой грязью улица – вот и вся деревня Будайки, она же и Грязевка. Речушка, протекавшая рядом, звалась Грязнухой.

Бедно жили грязевские крестьяне. Скудная земля жадно поглощала их труд, но не радовала урожаем. Землю жалели: «Обессилела матушка! Скотинки мало, навозцу нет, а на поту нашем, соленом, какой может хлебушко уродиться? Так и живем, пот сеем – слезы жнем!»

По утрам деревня оглашалась звонкими голосами и удалым свистом. Это школьники забегали друг за дружкой и, собравшись веселой стайкой, пропадали за околицей. Вслед им из окошек завистливо смотрели глаза других ребят, вынужденных сидеть дома из-за отсутствия теплой одежды.

Школа находилась за пять верст от деревни, на окраине города Чебоксары. Дорога к ней шла лесом. Кое в чем не добежишь...

...Вася кубарем скатился с печки.

– Ты куда в такую рань поднялся? – спросила мать.

– Надо. Учитель велел пораньше приходить... – нехотя ответил Вася, подматывая под лапти теплые портянки.

Он терпеть не мог вранья, но ведь не скажешь матери, что вчера вечером один мужик видал на лесной дороге рысь и что ребята сговорились поймать ее сегодня.

Туго подпоясав кожушок, он на ходу засунул за пазуху горячую черную лепешку и, схватив холщовую сумку с грифельной доской, выскочил на улицу.

Ватага ребят, возбужденно размахивая палками, галдела у дома Тимоши Кузнецова. Сам Тимоша деловито запихивал в свою сумку кусок рыболовной сети. Завидев Васю, он крикнул:

– Вась, вот она сеть-то! Достал!

Никитка Таранин путался в длинных полах материной кофты, поминутно поправлял сползавшую на глаза отцовскую шапку и суетился больше всех.

– Чего палкой-то сделаешь? Ты, Вась, глянь, у меня во! – воинственно размахивал он длинным гвоздем. – Я ей в самое сердце воткну. Вот увидишь! Небось сразу подохнет!

– А ты и молоток прихвати! – серьезно посоветовал Сашка Федоров.

– На кой? – удивился Никитка.

– Хвост ейный к дереву приколотишь, а уж тут мы ее палками прикончим.

– Ну тебя! Я дело говорю. Вась, ты смотри, как я на нее наскочу! – Замахнувшись гвоздем, Никитка рванулся вперед и... упал. Одежда длинная – на подол наступил...

Перед лесом Вася остановил товарищей:

– Вот чего. Вы как ее будете палками бить? Все враз?

– Ага!

– Ясное дело.

– Сразу вдарим!

– А вот и нет! Ежели все враз, так у нас палка на палку придется. Надо, как при молотьбе: один за одним и без роздыху. Главное, стараться по башке попадать.

– Чур, я первый вдарю! – загорячился Сашка.

– Ну-к что ж, бей первый, – миролюбиво согласился Николка. Он всегда со всеми соглашался и именно этим доводил ребят до белого каления. Вот и сейчас Никитка ни с того ни с сего взбеленился.

– «Ну-к что ж!» – передразнил он Николку. – А ежели рысь около меня или тебя выскочит, тогда как? Ну-к что ж, рысь, подожди маленько, когда Сашка подоспеет, да?

– Не пищи, Комар пискучий! – заорал Сашка. – Тебя не спрашивают!

– Скажи, ка-а-кой! – Никитка даже заикаться стал от возмущения. – Я-то не комар, а вот ты горло дерешь, как тетки Дарьи петух бесхвостый!

– Да не орите вы! – рассердился Вася. – Кому способней будет, тот и вдарит. А сейчас надо в оба смотреть, а то упустим...

Глухие снега завалили лесную чащобу. Заиндевелые ветки, нависшие над дорогой, изредка обсыпали ребят колючей морозной пылью. Мальчики примолкли; только скрипучий хруст снега под лаптями нарушал жутковатую тишину.

Забежавший вперед Никитка обернулся, ткнул пальцем вверх и присел растопырясь, как наседка. Все насторожились. Никитка повторил сначала. Вытаращив глаза, ребята старались понять таинственные сигналы. Вася возмутился:

– Ты давай словами говори, а кулаками не махайся.

– Ян говорю, черти беспонятные! Я же вам понятно подсказываю, что дядя Семен на этом месте рысь видал. Тут и надо залечь и смотреть вверх. Рысь-то, она и с дерева спрыгнуть может.

Вася и Тимоша растянули сеть и замерли в ожидании. Остальные залегли по обочине дороги, держа наготове палки, чтобы в любую минуту нанести рыси сокрушительный удар.

Мороз теперь подобрался к ним вплотную. Злорадно, с вывертом ущипнул их за носы и быстро заморозил выступившие слезинки. Потом просунул ледяные руки под кожушки, под рубашки, погладил по спине и наконец крепко ухватил за ноги.

Тимоша поежился, Вася решительно положил сеть.

– Да мы, может, и не тут вовсе ждем...

– Конечно, не тут! – вскочил Сашка. – Нашли кому поверить – Комару!

Поднялся шум. Каждый кричал, что он точно знает, где сейчас сидит рысь. И все наперебой обвиняли друг друга во вранье.

– Довольно орать-то, в школу опоздаем! – опомнился Вася и пустился бежать. Приятели бросились вдогонку, что есть силы топая окоченевшими ногами и потирая рукавицами посиневшие носы.

– Ух и знойно! – пожаловался Саша.

– Мороз злющий, – как всегда, согласился Николка.

– А я и не замерз, мне жарко! – с трудом шевеля губами, похвастался Никитка и лихо сдвинул шапку на затылок. Тимоша даже сплюнул с досады:

– Ну до чего ты, Комар, врать здоров! Жарко ему, а сам посинел, как упокойник!

– Ему хлеба не надо, дай соврать!

– Одно слово – поперечный, его и мать так зовет!

– Да хватит вам! – заступился Вася. – А может, и правда ему жарко? А вам что, теплее от нытья становится? Молодец, Никитка, не сдавайся!

Никитка благодарно взглянул на Васю.

– А я и вправду не жамерж! – упрямо прошепелявил он и победоносно посмотрел на приятелей.

Когда запыхавшиеся ребята ввалились в школу, сторожиха тетя Поля уже громко звонила маленьким колокольчиком.

Урок начался нехорошо. Учитель, протирая платком запотевшие очки и близоруко щурясь, взялся за спинку стула.

– Иван Михайлович! – воскликнул Сережа Хамимулин. – Иван Михайлович, не садитесь на стул...

– А что с ним? – спросил учитель и нагнулся. В сиденье торчала булавка. В классе стало очень тихо.

– Это Серов и Ефремов сделали, – сказал Сережа. – И смеялись. Я видел... А вынуть побоялся...

Учитель положил булавку на классный журнал.

– Ефремов и Серов, встаньте. Правду ли говорит Сережа?

Федька Ефремов смотрел в пол и молчал. Серов расплакался:

– Это Федька заставил меня помогать. Это он придумал...

Ребята зловеще шушукались и угрожающе поглядывали на Ефремова.

– Ефремов, ступай домой! – приказал Иван Михайлович. – Я сам расскажу отцу, за что прогнал тебя.

Федька запихал тетрадки в нарядный ранец и, громко топая, пошел к двери. В дверях он остановился:

– А я скажу отцу, что вы ко мне придираетесь, и пусть он вас выгонит с нашей квартиры!

Показав язык всему классу, Федька хлопнул дверью.

...Грязевские ребята шли из школы молча. Каждый из них по-своему переживал сегодняшнее событие. Им уже представлялось, как Федька нажаловался отцу и Ивана Михайловича согнали с квартиры.

Учитель занимал во флигеле у купца Ефремова маленькую комнатушку, в которой раньше жила его мать, много лет служившая у Ефремовых няней. Два года назад, когда Федька заболел скарлатиной, она заразилась от него и умерла. Родных у Ивана Михайловича больше не было, и всю свою нежность он отдавал ученикам. Дети это чувствовали и платили учителю горячей привязанностью.

Вася мучился, стараясь понять, как смеет шлепоносый Федька, самый плохой ученик, грубить Ивану Михайловичу. И почему учитель, который знает все на свете, самый умный и ученый человек, терпит это?

У околицы Грязевки Тимоша остановился.

– Вася, чего с Федькой делать? Давайте не будем с ним говорить, а?

– И на парте пусть один сидит. И в переменку один ходит, – сдвинув брови, забубнил Николка.

– Уж никак он один не будет! – возразил Саша. – Около него завсегда Серов и Белозеров вертятся!

– Он их леденцами кормит... – Никитка сплюнул. – Сначала сам пососет, а потом им даст. Чистая правда!

Вася тряхнул головой:

– Отколотим! И надо ему так сказать: «Если ты, шлепоносый, будешь еще грубить Ивану Михайловичу и нажалуешься на него своему толстопузому отцу, мы тебя будем бить каждый день!» Небось испугается!

Васино решение всем пришлось по сердцу. Они давно хотели вздуть Федьку, но Вася всегда был против таких драк. Он разрешал драться только во время игры в «войну».

На другое утро грязевские ребята удивили тетю Полю, явившись чуть ли не за целый час до начала занятий. Они быстро распихали по партам свои сумки и выбежали на улицу.

Недалеко от школы тянулся глубокий овраг. Летом на его дне журчал ручей, а зимой он был полон снега. Через овраг был проложен мостик из трех досок с расшатанными перилами. Тут-то ребята и решили подстеречь Федьку. Ждать пришлось долго. Наконец вдали показался Ефремов. Он беззаботно поддавал ногой ледышку... и вдруг замедлил шаги.

– Нас заметил, – шепнул Никитка. – Удерет теперь!

– Смотрите в овраг и кричите: лиса, лиса! – скомандовал Вася.

Ребята заорали:

– Лиса! Вон, вона побегла! Ох и хвостина у нее, как огонь!

Федька старался бочком пробраться по мостику. Когда он дошел до середины, Вася быстро повернулся, сшиб Федьку с ног и уселся на нем верхом.

– Ну говори, будешь еще пакостить Ивану Михайловичу?

Федька молча барахтался, стараясь вырваться.

– Пускай побожится, Вась! – кричали ребята. – А то мы его сейчас в снег закопаем!

– Божись, Федька! Поздно будет!

Увидев беспощадные Васины глаза, Федька захныкал.

– Божись, жаба! Или мы тебя сейчас на дно покатим! – закричал Тимоша.

И оттого, что даже тихоня Тимоша зарычал, как медведь, Федька окончательно струхнул:

– Не буду, отпустите... крест святой, не буду!

– Отпустите его сейчас же! Что вы тут вытворяете? – раздался строгий голос. Ребята обомлели. На мостике стоял учитель.

...В учительской Федька сопел и молчал. Он не хотел рассказывать, за что ему попало. Учитель отпустил его и молча взглянул на грязевских ребят.

– Иван Михайлович, – сказал Вася. – Мы ведь еще его не били, так просто попугали... Он со страху орал.

Иван Михайлович неожиданно улыбнулся:

– Я все слышал. Ну, что ж, заступники, идите и впредь меня не защищайте, я это умею делать сам.

Весь класс поддержал грязевских ребят. С Федькой никто не разговаривал. Даже его дружки Белозеров и Серов старались держаться поодаль.

Как-то Федька явился в школу и, широко улыбаясь, высыпал из кулечка на учительский стол немного конфет:

– Ребята, кто хочет ландринок, налетай!

Класс ответил гробовым молчанием. Серов с Белозеровым шагнули было к столу, но, оглянувшись на остальных, спрятали руки в карманы и, избегая Федькиного взгляда, поплелись на заднюю парту.

Федька зло дернул ворот новой рубахи.

– Пущай лежат... Иван Михайлович схрустает!

Вася молча взял тряпку и смахнул конфеты на пол. В класс вошел учитель.

– Что это под ногами хрустит? – удивился он.

Ребята молчали. Увидев конфеты, Иван Михайлович сразу догадался, в чем дело. Под усами мелькнула усмешка.

– Дежурный, – строгим голосом позвал он. – Почему в классе грязь?

Никитка вылетел из класса и через минуту явился с метлой на плече. Надувая щеки, чтобы не фыркнуть, он старательно замел конфеты на бумажку и, сморщив нос, вынес их вон. В классе послышались сдержанные смешки, но учитель застучал мелом по доске, и все стихло.

Буквари имелись только у Ефремова и Серова, остальные учились с доски. Иван Михайлович писал, а ребята списывали на свои грифельные доски. Иногда для того чтобы дети научились применять свою грамотность в жизни, учитель спрашивал их, какие вывески они прочитали на улицах. Ребята докладывали наперебой: «Бакалейная лавка», «Шорник», «Булочная»... Федька тоже поднял руку.

– Ну что ты прочитал, Ефремов?

Федька подмигнул Серову и ухмыльнулся:

– Самую хорошую вывеску: «Трактир».

Класс притих. Все почувствовали, что Федька опять старается досадить Ивану Михайловичу. И действительно, тот потемнел.

– Да, дети, – сдержанно сказал он. – Эта вывеска встречается чаще других, но это отнюдь не значит, что она самая хорошая, как утверждает Ефремов. Как раз наоборот... И я очень хочу, чтобы вы, когда станете взрослыми, не знали бы дорогу в это заведение...

Иван Михайлович снял очки и, протирая их, задумчиво смотрел куда-то поверх ребячьих голов. Видимо, близорукие, добрые глаза Ивана Михайловича увидели что-то очень хорошее, потому что лицо его прояснилось.

Вася даже обернулся, желая узнать, на что так пристально глядит учитель, но, кроме давно знакомой бревенчатой стены и щелястого шкафа с незакрывающимися дверцами, ничего не заметил.

...В большую перемену ребята высыпали на школьный двор. Щеголяя новой рубахой, Федька нарочно не надел свою синюю с барашковым воротником поддевочку.

Заложив руки за спину, он прохаживался по двору. Пуговицы на вороте горели точно золотые. Но никто из ребят не смотрел в его сторону. Федька замерз и направился в школу. В дверях он налетел на Тимошу. Не зная, на чем сорвать злость, дернул заплатку на рукаве Тимошиной рубахи.

– Эй ты, рвань коричневая, зашей себе рубаху!

Заморгав от неожиданности, Тимоша посмотрел на разорванный рукав, и крупные слезы одна за другой покатились по щекам... Расталкивая ребят, к Тимоше и Федьке кинулся Вася.

– Опять ревешь? – возмущенно глянул он на Тимошу и повернулся к Федьке: – Ты чего лезешь к человеку?

Федька отставил ногу и прищурился.

– Не очень, не очень... Так я тебя и испугался, лапотник!

– А ты кто такой, чтобы Тимохе рубаху рвать? Ты чего над его одеждой насмехаешься, жабья твоя душа!

– Дать ему, чтобы не фасонил!

– Задавала шлепоносая!

– Пусти, Вась, мы ему сейчас покажем! – галдели возмущенные ребята, надвигаясь на Федьку. Вася растопырил руки, загораживая Федьку.

– Ну если нам не велишь, так сам ему привесь! – чуть не плача просил Никитка.

Федька был уверен, что перед окнами школы ребята не посмеют драться.

– Дай ему, Вася! Привесь! – передразнил он. – Тоже мне, нашли вожака – Вася, Вася! А у Васи и фамилии-то нет. Кличка, как у собаки – Чапай! Чапь-чапь! У хороших людей таких фамилиев не бывает!

Задохнувшись от оскорбления, Вася ухватил Федьку за ворот и влепил звонкую оплеуху. Федька кинулся на Васю.

– Иван Михайлович идет! – крикнул Саша. Враги отскочили друг от друга.

ЗАКОННАЯ ФАМИЛИЯ

Дома Вася сразу забрался к деду на печь. Со всеми своими горестями и радостями он бежал к дедушке Степану. Больше не с кем было потолковать о мальчишеских делах.

Гришанька был намного младше Васи. Старшие братья Михаил и Андрей вышли характером в отца, с ними не больно разговоришься... Подойти к отцу со своими заботами Васе и в голову не приходило. Суровое, всегда озабоченное лицо Ивана Степановича отпугивало мальчика. Дед Степан сам дивился угрюмому характеру своего сына. Вася не раз слышал, как мать горько жаловалась дедушке на отца:

– Уж я ли, тятенька, не работница, а все не угождаю Ивану Степановичу (она звала мужа по имени-отчеству). Слова ласкового не скажет, все срыву да со зла!

Дед гладил плачущую сноху по голове:

– Катя, не злой он, а нужда его грызет... Ворочает, ворочает, как медведь, а в доме все недохват да недоед!..

То, что Иван Степанович ворочал, как медведь, была истинная правда. Сила у него была богатырская. Как-то раз покуривавшие на завалинке мужики вздумали над ним подшутить.

– А слабенок ты, Иван! – подсмеивались они, имея в виду худое хозяйство Чапаевых. – Прямо сказать, слабоват!

Иван Степанович сделал вид, что не понял намека. Усмехаясь в густую бороду, он подошел к чьей-то лошади, бродившей по улице, подлез ей под брюхо и пронес ее на себе перед ошеломленными мужиками: «Ну-ка, гляди, народ, какая у Ивана Чапаева силенка!»

Мужики ахнули, а Иван Степанович, как ни в чем не бывало, опустил лошадь и уже без улыбки сказал:

– Ежели бы у меня столько счастья было, сколько сил, я бы, как дуб вековой, в землю врос, никакой буре не вывернуть!

Вася тогда даже покраснел от гордости за отца, а Иван Степанович, заметив сына, сразу насупился и приказал не вертеться под ногами...

Дедушка всегда находил для Васи ласковое слово.

– Деда, почему у нас фамилии нету?

– Это как же так – нету? – удивился дед. – Фамилия наша – Чапаевы.

Вася опустил голову:

– Федька Ефремов говорит, что это не фамилия вовсе, а кличка... чапь-чапь.

– Правильно Федька сказал. Моя это кличка. Пока в крепостных ходил, у меня и клички не было. А когда вышла нам воля, я у Федькиного деда, купца Ефремова, в сплавщиках работал. По Волге лес сплавляли. У нас, будайковцев, сам знаешь, чапь, чапай – значит: подымай, подхватывай. Вот я и покрикивал. – Дед выпятил грудь и зычно закричал: – «Эгей, ча-а-апь, ча-а-пай!» Вскочу, бывало, на бревно, а оно все в пене крутится, на дыбки норовит встать, и давай за отбившимися бревнами гоняться. Толкаешь багром лесину, а она, голубушка, своим ходом к плотовщику идет. «Эгей, не зевай, чапа-а-ай!» Вот и прозвали меня Чапай. Когда сыну моему старшому, Алексею, твоему дядьке, пришло время лоб брить – в солдаты идти, его там и спросили, какая у него фамилия. Алексей-то, недолго думавши, и скажи – Чапаевы мы! Так в бумагах и записали. И стала моя кличка звонкой фамилией. Зазорного в этом ничего, самое трудовое слово... Я, Васятка, так понимаю, что по труду кличка – большой почет! Сразу человека понять можно, кто он есть.

Дед пошевелил бровями и вздохнул:

– Да, внуки мои любезные, было бы сейчас крепостное времечко, я бы до гробовой доски все в Степках бегал. «Люди добрые, кого хороните?» – «Да Степка преставился». А в гробу твой дед лежит, борода седая до колен... Но скорей всего, не дожил бы я до седых волос. Счастье мое, что волю объявили, иначе давно бы мои косточки в могилке сгнили. Непокорен был и с гордыней. Все упреждали: «Помрешь ты, Степан, под розгами...» Барыня наша, помещица Полиновская, своих крепостных вовсе за людей не считала. Прямо сказать – дикая барыня была. Порола нещадно! Заместо палача при ней кучер Сенька Кривой состоял. А иной раз и сама так распалится, что хвать у Сеньки из рук лозу и давай чью-нибудь спину под живое мясо разделывать.

Вася похолодел.

– Дед, за какие ж провинки она так людей била?

– Какие там провинки! Так, зазря! Сенька Кривой да Дуська Востроносая, ключница, взъедятся на кого-нибудь, кто им не по нраву, нашепчут барыне, а та, не разобравши дела, сразу на конюшню посылает пороть. Или того хуже, в солдаты без очереди сдаст. Девок стригла, в лесу к дереву привязывала...

– И чего же вы терпели? Вас ведь много было, а барыня одна!

Дед Степан покачал головой:

– Милок ты, милок! То-то и оно, что не одна она была. Пробовали мы красного петуха подпустить. На то имение спалили и барыню бы не помиловали, да проворонили. В чем спала – убегла. Потом как понаехали к нам казаки, как начала барыня лютовать – и стар и млад под розги пошли...

Странное дело, Васе казалось, что все это он видел и сам знал людей, которых давно приютила земля будайковского кладбища.

Тихонько рассказывает дед, а Вася слышит, как гудит толпа крестьян, с кольями, вилами, косами, топорами подступая к барской усадьбе. Лезут на чердак бородатые мужики, шарят в темных углах, вытянув руки, как слепые...

Из дома, из амбаров вырывается дым и огонь. В полнеба распустил свой хвост красный петух. Прочь от родового имения мчится коляска. В ногах у барыни скулит от страха Дуська Востроносая. Сенька Кривой наотмашь хлещет лошадей, прыгает коляска, мчась без дороги в черную, как деготь, ночь. Простоволосая, растрепанная, как ведьма, барыня оглядывается назад и грозит костлявой рукой, а лицо у нее, как у Федьки Ефремова. Никак не может Вася догнать коляску. Уж так быстро бежит, аж дышать нечем.

– Ну, подожди! Я тебе покажу, как Тимохину рубаху рвать! – чужим голосом кричит Вася...

– Милок, да ты, видать, заснул? – спрашивает дедушка Степан.

Вася таращит глаза и сам не может понять, что с ним было.

– Пускай его спит! – смеется Андрей. – А ты, дед, рассказывай дальше.

– А я и не сплю вовсе, я все слышал.

– Да я вам допрежь сказывал, как нам это обернулось. Изгалялись над нами – что барыня, что казаки, – страшно вспоминать. Много народу тогда сбежало... поминать славного казака Степана Тимофеевича.

– А что стало с теми, которые убежали? – тихо спросил Андрей.

– Чего стало... – вздохнул дед. – Которые попались, которых поубивали, которые без вести сгинули. Без головы какая уж вольница – так скитались где придется...

– Зря это все. И Разин Степан погиб зазря! – задумчиво проговорил Андрей.

– Это как же так ты рассудил? – заволновался дед. – Не зазря, а за народ! За мужицкие слезы голову сложил! Казнили его, заступника нашего, а народ его не забыл и во веки веков не забудет! Велено было во всех церквах Степану Тимофеевичу анафему петь. Это, стало быть, проклясть его, чтобы душа до скончания века в адском пламени горела, мучилась. А попы диву давались: что ни поминание, у всех раб божий убиенный Степан записан! Кровавыми слезами плакал народ по атаману. После него и надеяться стало не на кого... Осиротел мужик.

Андрей тряхнул кудрями.

– Ничего, еще найдутся атаманы. С умом возьмутся – и полетят все бары с царем-батюшкой вместе! Дождется народ вольной жизни.

– Андрюшка! Ты чего городишь-то? – испугался дед. – За такие речи тебя знаешь куда упекут?

Андрей засмеялся:

– Знаю. Куда Макар телят не гонял! А там уж много наших... Ничего, живут!

Вася впервые видел брата таким. Глаза Андрея горели синим огнем. Лицо стало веселым и дерзким. Дед тоже был поражен видом внука. Он торопливо перекрестил его.

– Господь с тобой. Смотри, парень, с огнем шутки плохи!

Андрей присвистнул и соскочил с печки:

– Хоть ты, дед, не пугай! И без тебя пугал много!

Вечером, когда Андрей колол дрова, а Вася таскал их в избу, он не выдержал и спросил:

– Андрюша, Иван Михайлович нам говорил, что мы Доживем до такого времени, когда все ребята будут ходить в хорошей одежде и книжки будут у каждого. Правда это?

– Правда! – твердо ответил брат. – Будет такое время.

Вася нерешительно потоптался на месте.

– Андрюша, а вот ты сказал, что скоро бары с царем полетят. А купцы?

Андрей внимательно посмотрел на братишку.

– У тебя что длиннее: уши или язык?

– Это ты к чему?

– А к тому, что скажешь тебе, а ты пойдешь по деревне трезвонить, как пономарь...

– Андрюша, молчать буду! Хочешь, земли съем? – Вася стремительно нагнулся и наскреб горсть мороженой земли. Он уже поднес ее ко рту, но Андрей шлепнул его по руке.

– Брось! Только дураки так делают! Слушан. В Чебоксары приехал один чуваш. У него народ собирается, книжки читают про то, как надо жить, чтобы народ с голоду не мер. Этот чуваш много чего знает. Грамоте его выучил один гимназист из Симбирска. У того гимназиста старший брат тоже за народ шел... и за это царь его повесил...

– А мне нельзя туда пойти, книжки послушать?

Андрей даже рассердился:

– Подрасти сначала! Вот дурак я, что рассказал.

– Ну ладно, не буду спрашивать, только ты мне про купцов-то не сказал: полетят они?

– Сами переведутся! – буркнул Андрей. – Таскай лучше дрова. Посидели, и хватит.

Вася понял, что больше брат ничего не расскажет. «Скорей бы вырасти... – думал он. – Дед говорит, что есть такая богатырская трава... А где растет, неизвестно. Вот найти бы!»

БЕДА ОДНА НЕ ХОДИТ

Отшумело весеннее половодье. Катерина радовалась, что заморенная коровенка дотянула до новой травы. Но вдруг на семью Чапаевых обрушилось несчастье. Отец, плотничавший вместе с Михаилом и Андреем у купца Тихомирова, упал с лесов и сломал ногу. Прямо с работы сыновья отнесли его в городскую больницу, а когда вернулись, купец отказал им, сославшись, что они, дескать, работали у отца в подручных и что он не может доверить им самостоятельную работу.

Так, нежданно-негаданно, семья лишилась единственного заработка.

На другое утро дед Степан молча оделся и ушел куда-то. Вернулся к вечеру довольный.

– Ходил к Тихомирову, обсказал ему, какое наше положение. Смяк купчина, нанял меня с Мишкой и Андрюшкой в грузчики. Хлеб на баржи будем грузить!

– Грузчиком? – охнула Катерина. – В ваши-то годы?

Дед обиделся:

– А какие мои годы? Как ты можешь их считать, ежели я сам того не знаю? Ты гляди, как бы я твоих парней заместо рукавиц за пояс не заткнул!

Дед приосанился и погладил бороду:

– Не бойсь! Выдюжим! А там Иван из больницы придет... Бог не выдаст, свинья не съест!

Ребята, причесанные и умытые до глянца, сидели чинно, с торжественным выражением на лицах. Сегодня Должен быть экзамен для перевода во второй класс. Когда открылась дверь, они дружно встали и, как один, осипшими от волнения голосами поздоровались с вошедшими.

Первым вошел попечитель школы Фома Евстнгнеевнч Ефремов. За ним семенил поп Иона, который учил ребят закону божию. Последним шел Иван Михайлович.

Комиссия расселась за тонконогим учительским столом, который жалобно заскрипел, когда Ефремов положил на него толстые красные руки.

Поп Иона, не вызывая дежурного, сам прочел молитву. Ефремов в это время нашел глазами Федьку и подмигнул ему. Потом, зевая, перекрестил рот и обратился к Ионе:

– Давайте начинать, батюшка.

Иона закивал головой и положил перед купцом школьный журнал.

– Соблаговолите сами вызывать учеников.

Короткий, словно обрубленный, палец лавочника, сияя золотым перстнем, уперся в чью-то фамилию.

– Ку... Кузнецов Тимофей, – с трудом прочитал Ефремов, – поди сюды!

Красный от смущения Тимоша нескладно вылез из-за парты и, заторопившись, споткнулся. Вася с тревогой следил за другом.

– Ну-ка, Кузнецов Тимофей, ответь нам, какую молитву христиане опосля обеда читают?

– Благодарю тя, боже, яко насытив мя, – еле слышно читал Тимоша.

Вася глядел на худенького приятеля и думал: «За что благодарить-то? Тимошка говорит, что у них мука давно кончилась и картошка на исходе...»

– Хорошо, – прогудел поп. – А теперь прочитай великопостную.

Тимоша ободрился и скороговоркой зачастил:

– Господи, владыка живота моего...

– Постой, постой, – остановил Ефремов. – А скажи ты нам, Кузнецов, как это понимать – владыка живота моего?

Тимоша заморгал и выпалил:

– Это значит от болезни живота молитва. Увидев удивление на лицах экзаменаторов, он пояснил:

– Постом ведь все больше редьку едят, а от нее шибко брюхо дует... – Тимоша задумался и, что-то вспомнив, добавил: – Брюхо дует, а жрать все равно хотца.

Ефремов открыл рот, потом повалился на стуле и заржал, размахивая обеими руками:

– Ох-хо-хо! Уморил! Брюхо дует? Ах-ха-ха!

Иван Михайлович опустил голову. Поп растерянно вертел нагрудный крест.

Тимоша, ничего не поняв, перевел взгляд с лавочника на попа и заплакал.

«Эх, нашел перед кем реветь! – с досадой подумал Вася. – Сколько раз ему говорил: не реви. А уж если очень невтерпеж, ущипни себя незаметно – и все пройдет...»

Иван Михайлович не выдержал несчастного вида Тимоши.

– Ваше степенство, детям трудны для понятия церковнославянские слова. Это ведь еще первый класс!

Поп Иона благодарно взглянул на учителя.

– Младенческое понятие... Как им ни толкуй, все по-своему перевернут. И дома их наставить некому – темнота!

– Да-да, я из виду упустил это, – важно сказал Ефремов. – Ну хватит с него. Теперь вы, Иван Михайлович, спрашивайте.

Примеры на сложение и вычитание Тимоша решил без запинки. И с чувством прочел стихотворение:

 
Надо мной певала матушка,
Колыбель мою качаючи,
Будешь счастлив, Калистратушка...
 

Лица экзаменаторов прояснились, и в журнале появилась жирная четверка, коряво выведенная Ефремовым.

Когда очередь дошла до Васи, Ефремов, вытянув шею, пристально поглядел на мальчика, потом – это заметили все ребята – взглянул на Федьку, и Федька кивнул отцу.

– Это ты и есть чапь-чапь? – с издевкой спросил купец.

Вася вздрогнул, но быстро овладел собой.

– Моя фамилия Чапаев. А Чапай – это была кличка дедушки, когда он сплавщиком работал. Наша фамилия по этой кличке пошла, и ничего зазорного тут нет, когда кличка по труду дается!

Прищуренные глазки Ефремова зло блеснули. Ища сочувствия, он посмотрел на попа, потом на учителя и неопределенно протянул:

– Мм-да... какой разговорчивый...

Вася смотрел прямо в глаза лавочника, и от этого откровенно гордого взгляда Ефремову стало не по себе. Больше он не задал ни одного вопроса.

По окончании экзамена Иван Михайлович, поставив Васе пятерку, вопросительно взглянул на Ефремова. Попечитель досадливо отмахнулся: делайте, что хотите.

Вася уже возвращался на свое место, когда в классе вдруг послышался стон. Стонал Федька Ефремов, схватившись рукой за щеку.

– Федор, ты чего? – деланно-строго спросил Ефремов сына.