Текст книги "Вася Чапаев"

Автор книги: Евгения Матвеева

Соавторы: Зинаида Лихачева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Иван Степанович отпил из кружки холодной воды, утер рушником усы и бороду, перекрестился и встал из-за стола. Семья следила за каждым его движением.

– Бог напитал, никто не видал!.. Мать, дай Василию чистую рубаху, и пойдем мы с ним в гости глодать кости... там такая благодать – не успеешь обглодать!

Мать не выдержала:

– Не мори ты, Христа ради. На кой Васе чистая рубаха. Шуткуешь, что ли?

Отец угрюмо хмыкнул:

– Не до шуток, Катерина Семеновна. Вправду к Залогину Ваську поведу. Сегодня к нему ходил работу просить, а он и говорит: «Отдай мне мальца на побегушки». Несладкое это дело, да коли нужда приперла – хоть один рот с хлеба долой... И в дом, гляди, какой-нибудь полтинник закатится.

– Тятя, а как же в школу?

– На этот год погодишь. Гришанька пускай учится – он помоложе...

Известие ошеломило Васю. Работы он не боялся, но мысль попасть в дом, обнесенный высоким забором, за которым слышался хриплый лай собак, – в дом, где жил Залогин, – заставляла немного робеть.

Когда старик Залогин мелкими шажками, деловито постукивая палкой, выходил из дома, ребята шарахались в сторону. Почему-то было заведено бояться колдуна – так звали старика балаковцы.

По дороге к Залогину Иван Степанович был удивительно разговорчив.

– Ты не горюй. Найду работу, сразу тебя домой заберу. Мне помогать будешь. А пока надо как-нибудь перебиться... Не своевольничай – что скажут, то и делай. Прикажут дров колоть – коли! Прикажут пироги есть – ешь, не отказывайся! Если узнаю, что пироги не ел, – смотри у меня!

Вася взглянул на отца и понял, что тот старался неумелой шуткой прикрыть тревогу за него, за Васю. Ему захотелось подбодрить отца.

– Ты, тять, не думай, я с любой работой справлюсь!

Купец принял их в зальце. Огромный киот, заставленный иконами в золотых окладах, занимал чуть ли не треть помещения. Перед киотом висели на серебряных цепочках разноцветные лампады. Внизу, рядом с толстыми книгами, на которых Вася прочитал: «Библия», «Евангелие», – лежали облезлые конторские счеты.

Залогин приветливо встретил пришедших и, повернувшись к иконам, перекрестился.

– Ни одного дела не начинаю без благословения божия, – пояснил он и, как сверчок, юркнул в большое дубовое кресло.

– Значит, решились, почтеннейший, привести ко мне вашего отрока? Хорошее дело! Большой уж, пора, пора работать! Сколько годов-то тебе?

– Десять с половиной, – серьезно ответил Вася.

– Ваше степенство... – неуверенно начал отец. – Вот насчет работы договориться бы надо...

– Хи-кхи-кхи! – то ли засмеялся, то ли закашлялся колдун. – Ну, какой разговор, коли вся работа попервоначалу в ногах заключается? На побегушки мне мальчик надобен – по дому и по торговле. А беру я вашего парня потому, что наслышан про ваше семейство, как про честных людей. Мало ли что ему делать придется? И в лавке побыть, и домашнее серебро почистить... Тут кого ни попадя не берут. А если у тебя тут не пусто, – он постучал пальцем по Васиному лбу, – гляди, в люди выведу! Вот так!

Старик приподнялся:

– Ну, слава вседержителю, договорились. Ступай, почтенный, отведи сына на кухню, там ему и дело дадут. Да, спать ты где будешь, Василий, дома или здесь?

– Дома, дома, – быстро ответил Вася, боясь, что отец заставит его оставаться здесь и на ночь.

– Вот и ладно, – согласился колдун и, открыв какую-то толстенную тетрадь, взял карандаш.

На кухне была одна кухарка. Засучив рукава, она раскатывала на столе тесто для лапши. Иван Степанович встал в дверях и подтолкнул Васю вперед.

– Мальчонку велено к вам на кухню привести.

– А-а, наслышаны, знаем, – певучим голосом заговорила кухарка. – Садитеся. Здравствуйте вам. Чайку не желаете ли?

– Благодарствую, только не хочу, – отказался отец и обратился к Васе: – Вот, сынок, оставайся тут. Слушайся их, – он кивнул на кухарку. – Не знаю, как вас величать?

– Анисья, Анисьей и зовите, – улыбнулась кухарка.

– Вы уж, Анисья Батьковна, не обижайте мальца. Требуйте с него по всей строгости, а обижать не надо. Он в людях-то никогда не жил.

Анисья отставила запачканные в тесте руки и по-куриному пригнула голову к плечу:

– Обиженный никого не обидит, – вот что я вам скажу...

– Иван Степанович, – подсказал отец.

– Скажу я вам, Иван Степанович, – послушно повторила Анисья.

Васе понравилось ее румяное широкое лицо, мягкий певучий голос. «Наверное, добрая», – решил он и почувствовал себя уверенней.

– Давайте, я вам помогу чего-нибудь?

Анисья засмеялась:

– Ишь ты, помощник ретивый! Посиди, успеешь наработаться!

– Я работать нанялся, а не сидеть, – заупрямился Вася. – Печку топить будете? Где у вас дрова, я принесу.

Анисья не слушала его. Поставила на стол две чашки и тарелку с оладьями.

– На голодном коне не ездят! Вот угощайтесь!

Иван Степанович решительно встал.

– Спасибо, мы только что от обеда... Ну, Василий, оставайся. Вечером, как пустят тебя, сразу домой. С ребятами не загуливайся... Прощения просим, Анисья Батьковна.

– Вот какие несговорчивые вы, Иван Степанович! Ну, до свиданья вам... А ты, Васятка, закусишь?

Отец в дверях обернулся:

– Закусит, закусит, он ноне весь обед промечтал!

Проводив отца глазами, Вася двумя пальцами взял с тарелки верхний оладышек и благодарно улыбнулся Анисье, когда она опустила в его чашку два больших куска сахару.

В кухню вбежала худенькая девушка в белом переднике. На рябом лице озорно блестели большие серые глаза.

– А говорили, у Анисьи знакомых парней нет! Смотри, какого соколика чаями потчует! Ха-ха-ха-ха!

– Пустомеля ты, Шурка! – заворчала Анисья. – Это новый мальчонка у нас.

Серые глаза погрустнели.

– Значит, ты «челночок» новый? А звать как?

Вася мучительно покраснел. Непрожеванный кусок лишил его возможности разговаривать.

Анисья пришла на выручку:

– Васей зовут. Не приставай ты, дай человеку спокойно поесть!

Но Вася уже оправился:

– А почему я «челночок»?

– Видал когда-нибудь, как бабы ткут? – вместо ответа спросила Шура.

– А-а, понял! Это значит туда-сюда бегать?

– Понятливый! – рассмеялась Шура. – Только я не с обиду тебе сказала. Я сама-то знаешь кто?

– Не знаю.

– Веретено! – рассыпалась звонким веселым смехом Шура.

– Горничная она, – объяснила Анисья.

В кухню вошел среднего роста щуплый парень. Не снимая шапки, вихляющей походкой подошел он к столу и уселся на лавке напротив Васи.

– Ух ты, да ах ты! Весяло у вас. Разрешите канпанию составить?

Шуру сразу как будто подменили. Она враждебно взглянула на парня.

– Не посиделки у нас тут, а вы нам не компания! – оборвала она и, повернувшись на каблуках, вылетела из кухни.

Парень выпучил на Васю злые желтые глаза. «Как у кота», – неприязненно сравнил Вася.

– А хороша тебе работка попалась! – подмигнул парень и заорал: – Кончай оладьи жрать! Пшел на двор!

Вася растерянно отодвинул недопитую чашку. Анисья придвинула ее к нему:

– Допей и поешь. Чего ж ты один только оладышек съел?.. Ох, Петр, ненавистный ты человек! Кому пожадовал, протри глаза-то!

Парень вскочил и многозначительно ухмыльнулся:

– Таровата ты, Анисья, чужим добром. К слову придется, обязательно похвалю хозяину твою доброту!

Вася встал.

– Спасибо, тетя Анисья, я наелся. – Щеки его горели, как нахлестанные. Обида, нанесенная вихлястым парнем, не была похожа на обычные обиды, которые Вася получал от взрослых и которые все мальчишки воспринимали как должное. В словах парня, в его ухмылке Вася чувствовал другое – чему еще не знал названия, но против чего гневно восставала его гордость.

Вася никогда не лез за словом в карман, и сейчас едкая насмешка готова была сорваться с языка, но... «Мука вся», – вспомнил Вася робкие глаза матери, неумелое балагурство отца и крепко стиснул зубы.

– Пошли! – приказал Петр и, пропустив Васю впереди себя, толкнул его в спину. – Иди, иди, шевелись!

– Вася, постой! – крикнула вбежавшая Шура. – Хозяйка велела, чтобы сегодня ты мне помогал.

Вася заметил, как Шура переглянулась с Анисьей и торжествующе посмотрела на Петра.

– А конюшню кто чистить будет? – заартачился Петр.

– Кто доселе чистил, тот и почистит, – нараспев ответила Шура и потащила Васю во двор.

На протянутых веревках висели яркие узорчатые ковры, которые Вася принял за одеяла.

– Да нет! – засмеялась Шура. – Это ковры турецкие! Тяжеленные – страсть! Пока дотащишь, все руки обломаешь!

Вася заволновался:

– Из Турции? А я знаю про Турцию...

Одно за другим в памяти вспыхнули названия: Баязет, Адрианополь, – и горячее воображение мальчика развернуло перед Шурой картину заморских городов, разостлало прямо на улицах такие же ковры, какие покачивались на веревках. На коврах, ноги калачиком, сидели носатые турки в красных фесках и курили длинные трубки. А неподалеку от них оборванные голодные болгары пели жалобные песни...

– Ой ты! – испугалась Шура. – Заговорились мы с тобой, а дело стоит!

Во дворе раздалась словно пушечная пальба, так по крайней мере казалось Васе, когда они с Шурой плетеными лопаточками начали лупить по коврам.

– А ты потом доскажешь про турок?.. Хорошо рассказываешь, так бы сидела и слушала.

– Ладно! – обещал польщенный Вася.

Потом они кряхтя втаскивали ковры в дом. Некоторые вешали на стены, другие раскатывали по полу.

В комнатах запахло зимним снежным воздухом. Вдоль стен выстроились раскоряченные кресла, обитые бордовым плюшем. Между ними на высоких тумбочках стояли ветвистые подсвечники, держали их золотые мальчонки нагишом, только пузо у них было перевязано то ли платком, то ли полотенцем...

Шурочка повертелась перед большим, до самого полу, зеркалом в раме из золотых цветов и яблок и убежала в другую комнату. Вася тоже подошел к зеркалу. Он никогда не задумывался над своей внешностью. В темный осколок, бывший у них дома, Вася заглядывал только в случае появления нового синяка под глазом или на лбу.

В непонятной глубине большого зеркала перед Васей стоял невысокий тщедушный мальчишка, в линялой ситцевой рубахе и домотканых штанах. Кое-как откромсанные отцом вихры завивались баранками в разные стороны. Недовольно надутые пухлые губы, аккуратненький нос и нежный румянец на щеках ужасно не понравились Васе. «Правду тетка на пароходе сказала, и впрямь на девчонку похож». Хмуроватые глаза критически рассматривали Васю из-под темных, прямых, сросшихся над переносицей бровей.

«Не, брови не девчачьи...» – обрадовался Вася и дружелюбно кивнул улыбавшемуся отражению.

– Сам с собой здороваешься? – Сзади своего отражения Вася увидел толстую старуху в господском черном платье, расшитом блестящей тесьмой, а на голове у старухи была повязанная по-деревенски синяя косынка в черную горошинку.

Вася повернулся:

– Я не здоровался, я на себя смотрел... Я тут в мальчиках!

Старуха чуть-чуть улыбнулась:

– А я тут в хозяйках... Как тебя зовут?

– Вася. Василий!

– И чего же ты тут делаешь, Вася-Василий?

Вбежала Шура:

– Анна Спиридоновна, мы с ним ковры чистили. Сегодня хорошо, снежок свежий выпал – я и подумала: ковры-то у нас, считай, третью неделю не выветривались.

Старуха ткнула Шуру пальцем и засмеялась:

– Закружилась ты, Шурка! Какие три недели, когда в прошлую пятницу уборку делали?

– А, наплевать! – завертелась Шура. – Чего мне, рук своих, что ли, жалко? А зато как хорошо-то, в комнатах воздухом вольным пахнет!

– Ну, твое дело! Сама себе работу выдумываешь. Как хочешь, так и делай, – отмахнулась хозяйка и попрекнула: – А вот чаю мне небось забыла принести. С утра голову ломит. Подай в спальню, лимончика не забудь.

– Это хозяйка наша – Анна Спиридоновна. Хорошая, не зловредная! – глядя вслед старухе, зашептала Шура.

– А хозяин? Шура скривилась:

– Черт моленный! На году четыре раза к исповеди гоняет, замучил прямо! Поживешь – увидишь!

Вася дотронулся до Шуриной руки.

– А ты, значит, наврала, что хозяйка велела мне с тобой ковры чистить?

Шура фыркнула:

– Ну да, наврала. Чтобы ты сегодня Петру не достался. Он бы тебя для первого дня так заездил работой, что ты бы домой на карачках пополз. Ох и змей-человек! Ты ему не больно спускай, если придираться станет.

– Сынок, – попросила Анисья. – Наноси воды, вот ведра.

Колодезь находился во дворе около забора, там же, где были привязаны четыре большущие собаки. Хоть Вася и не трусливого десятка, но страховидные лохматые псы, мимо которых надо было пройти, привели его в замешательство. А собаки, бросившись к нему, вдруг припали на передние лапы и тоненько заскулили. «Голодные, жрать хотят», – пожалел их Вася и, набрав воды, бегом пустился на кухню.

– Ты чего? Ай на пожар воду носишь, все бегма да бегма? Ты степенно таскай, не то притомишься, – пожурила Анисья запыхавшегося мальчика.

– Тетя Анисья, собаки визжат. Может, они голодные?

– Глянь, между дверей бадейка стоит. Ежели пустая, – значит, Петр кормил.

Бадья была до краев наполнена корками, костями и другими объедками, но все это уже замерзло.

– Ирод, сущий ирод, – ворчала Анисья. – Лень собак накормить. Заморозил все. Давай я хоть на шесток поставлю, разогрею.

Пока Вася носил воду, собачий корм оттаял, и он понес его собакам.

– Ну пошли, пошли! – отбивался Вася от собак, которые, наевшись, лезли к нему обниматься и норовили лизнуть в лицо.

Анисья, стоя в дверях, ахала и приговаривала:

– Что ж такое? Николи они так не ласкались ни к кому!

– Кхи-кхи-кхи, – раздался сзади Анисьи кашель хозяина. Пармен Ефимович самодовольно улыбался. – Собака зверь чуткий. К плохому человеку ни за что ласкаться не станет. Это и в науке доказано... Значит, хорош мальчонка попался, не жиган какой-нибудь.

– Работящий! Минутки не посидит! – горячо подхватила Анисья и, умильно вздохнув, польстила: – У вас, Пармен Ефимович, все говорят, золотой глазок на людей!

– Подь-ка сюда! – подозвал хозяин Васю. – Вот тебе на леденчики! – Он» сунул Васе серебряный гривенник.

– За то даю, что вижу твою жалость к тварям бессловесным. О-хо-хо-хо! Воистину в писании сказано: «Блажен муж, иже и скоты милует». Что теперь тебе надо ответить? – уставился он на Васю.

Из-за спины хозяина высунулась смеющаяся Шура.

– Аминь, – подсказала она одними губами.

– Аминь? – вопросительно повторил Вася.

– Смышлен!

Весть о том, что Васю отдали Залогину, переполошила всех ребят. Собравшись на углу, они опасливо косились на каменный дом и взволнованно обсуждали происшедшее. Васята влез на спину Гриши Бумагина, уцепился за верх забора, но в ту же минуту там загромыхали цепи и так яростно залаяли собаки, что Васята соскочил, не решившись заглянуть на страшный двор. Сколько ни прислушивались ребята, голоса Васи слышно не было. Полные самых мрачных предчувствий, они топтались около мостика, по которому обязательно должен пройти Вася, возвращаясь домой.

– Помните, как колдун летом Еньку разул? – вспомнил кто-то.

Перед лавкой Залогина был палисадник, в котором росли высокие желтые цветы – золотые шары. Один раз Енька не удержалась, просунула руку и сорвала один цветок. В ту же минуту ее крепко ухватили за ухо. Это был сам Залогин.

– Ты зачем цветы рвешь?

Енька, обомлев от испуга, прошептала:

– Он красивенький...

– Разувайся, сопливка! – приказал колдун и сам сдернул с Еньки башмаки. Эти башмаки принесла Еньке мать. Она кому-то стирала, и с нею расплатились всяким старьем. Башмаки были почти новые, и Енька ужасно форсила.

Залогин унес их в лавку. Енька бросилась за ним. В дверях стоял приказчик и, задрав ногу, загораживал вход. Енька била кулаками по сапогу приказчика, пытаясь даже укусить его.

– Отдай башмаки, колдун, колдун! Отдай башмаки! – кричала она, заливаясь слезами.

Залогин что-то сказал приказчику, и тот, повернув Еньку за плечи, толкнул коленкой под зад так, что она растянулась на мостовой.

Енькина мать несколько дней ходила кланяться колдуну, чтобы он отдал башмаки.

Наконец Залогин выкинул их за порог, да еще и осрамил: «Воровку растишь!»

...Давно уже пробежал фонарщик с лесенкой, зажигая уличные фонари. Ребята продрогли и поодиночке стали расходиться, а Васи все не было.

Оставшись один, Васята начал бегать взад и вперед по мостику, чтобы маленько согреться. Потом, присвистывая, затоптался на одном месте. Наконец, уморившись, прижался к столбику и стал покорно мерзнуть.

Вася шел задумавшись, низко опустив голову. Он даже вздрогнул, когда к нему подбежал Васята.

– Вась! Я тут давно тебя дожидаюсь! Ну как? Он тебя не бил, колдун-то?

– Ничего! – тряхнул Вася головой. – Пойдем к нам, я все расскажу!

И оттого, что здесь его встретил верный друг Васята, а там остались такие хорошие Анисья и Шура, Васе стало легко и весело.

«КАРУСЕЛЬ»

На работу надо было приходить чуть свет. Наносив воды и дров, Вася растапливал все три печки, обогревающие комнаты. К шести часам утра, когда подымался хозяин, в доме было уже тепло. А с семи часов начиналась «карусель» – как называла Шура Васину маяту.

– Вася, слазь в погребицу...

– Вася, пойдем полы воском натирать...

– Вася, хозяйка зовет...

Вася убирал с Шурой комнаты, мыл окна, колол дрова, чистил конюшню, снова носил воду на кухню, палил свиные головы на холодец, щипал гусей, кур – у Залогиных каждый день к обеду собирались гости – и не меньше пяти раз ставил самовар.

К концу дня Анисья силком заставляла его что-нибудь съесть. А придя домой, Вася, как столетний старик, сразу же лез на печь – спать.

Иногда Васе казалось, что он всю жизнь только и делал, что был на побегушках. День за днем, месяц за месяцем проходило время.

Пролетело рождество. Прокатила на тройках с бубенцами горластая масленица. Потянулся великий пост.

Богомольный Пармен Ефимович заморил весь дом. На кухне пахло кислой капустой, редькой. Залогин постился сам и заставлял поститься домашних. Хозяйка потихоньку посылала Васю купить колбаски или ветчинки. Анисья и Шура на свои деньги покупали солонину и варили ее, когда хозяина не было дома, – чтобы не унюхал, моленный черт!

Хозяйка, изнывающая от скуки, несколько раз звала Васю к себе и ни с того ни с сего приказывала подмести ее комнату. И каждый раз Вася находил где-нибудь под креслом или под кроватью смятую трешницу или пятерку и, аккуратно расправив бумажку, клал ее на видное место. Ему представлялось, что у хозяйки под широкой юбкой висит мешок с деньгами. Повернется как-нибудь неловко, а деньги и сыплются. Он не предполагал, что это была хитрая уловка – проверяли его честность.

Денег за работу Вася не получал. Работал за харчи. Но на рождество Пармен Ефимович торжественно подарил ему два рубля и серого коленкора на рубаху.

Все было бы терпимо, если бы не кучер Петр. Неумный и подлый парень при всяком удобном случае награждал мальчика скверными прозвищами.

Дело объяснялось просто. Раньше Петр иногда помогал хозяину в лавке и надеялся, что Залогин наймет другого кучера, а его, Петра, сделает приказчиком. Пармен Ефимович часто поговаривал, что одного приказчика, работающего в лавке, уже мало. Торговля расширялась.

А теперь хозяин все чаще и чаще забирал в лавку Васю – то навести порядок на полках, то распаковать товар. Учил обращаться с весами, подсчитывать деньги. Несмотря на то что Вася окончил только первый класс, считал он бойко и почти без ошибок. На кухне поговаривали, что Залогин метит Васю в приказчики. Анисья и Шура с удовольствием беседовали на эту тему в присутствии Петра.

...Вася колол дрова. Эту работу он любил. Ему нравилось, как толстенные промороженные березовые чурбаки со звоном и треском распадались на две половины под ударом тяжелого колуна.

– Вася... – послышалось ему. Он огляделся. Рядом никого не было, но собаки, глухо рыча, подбежали к забору.

– Ва-ась!

Вася подошел к забору.

– Кто зовет? – сердито спросил он. – Я же работаю, нельзя мне.

– Это я, Енька! Ой, Васенька, миленький, вылези сюда! Ой как надо!

Вася еще раз оглянулся. Не хватало только, чтобы во дворе появился Петр.

– Говори скорей, чего тебе надо?

– Ой, ты вылези, вылези, ради Христа! – причитала Енька.

Вася, как кошка, взобрался на забор и перемахнул на другую сторону. Не успел он спрыгнуть на землю, как в него вцепилась Енька.

– Побежим скорей! Васенька, мама Клавку тому барину отдает, насовсем... Побежим Клавку отымать!

Енька тащила Васю за руку, и он бежал, сам не зная, чем сможет помочь. Не успели они свернуть в проулок, где жила Енька, как из-за угла им навстречу завернул извозчик. Между барыней и длинноволосым барином съежилась закутанная в большой платок Клава.

– Клава-а! – отчаянно закричала Енька и бросилась за санями. Извозчик хлестнул лошаденку, и Енька, поскользнувшись, растянулась на снегу.

Вася помог ей подняться. Не отряхиваясь, растопырив руки, Енька пошла вперед. У калитки стояла Енькина мать с Леником на руках и глядела в сторону, куда скрылся извозчик.

Маленькая, взъерошенная, вывалянная в снегу Енька грозно встала перед матерью.

– Зачем Клавку отдала? – крикнула она. – Зачем? Я в няньки пойду, пускай Клавка дома будет! А ты... отдала-а-а! – Енька заплакала.

– Ей там лучше будет, Еничка. Ей там... хорошо будет, – с трудом шевеля побелевшими губами, прошептала мать.

Енька в ужасе отступила:

– Мама! Ты ведь так говорила про папу... когда он помер...

С тяжелым сердцем вернулся Вася на работу. «Не любила она Клавку, – осуждал он Енькину мать. – Разве можно свою дочку насовсем отдать?..»

– Эй ты, выродок! Лодыря гоняешь? – словно из-под земли вырос перед Васей Петр. Он с фасоном вытащил серебряные часы и ткнул пальцем в циферблат. – Два часа валандаешься и только-то наколол? Да тут, – пнул он ногой в груду расколотых поленьев, – охапки три, не больше. Дармоед!

Это была неправда. Дров было много.

– Чего ты ко мне лезешь? Хозяин какой нашелся! – запальчиво выкрикнул Вася.

Петр неожиданно ухватил Васю за ухо.

– Ты, гнидыш несчастный! Еще огрызаешься на старших? Да я тебя, как щенка...

Никогда никто не драл Васю за уши. Вырвавшись от Петра, он замахнулся колуном. Петр перехватил Васину руку и стал выкручивать ее, пока ослабевшие пальцы не выпустили колун. Не помня себя от боли, Вася ударил кучера ногой. Петр заревел и, схватив полено, бросился на мальчика.

– Карау-у-ул! Убивают! – раздался отчаянный крик Шуры.

Мохнатое тело, громыхая цепью, вздыбилось перед Васей и, рыча, кинулось на Петра.

– Спаситя! Загрызет! – взвыл Петр, катясь по земле и закрывая лицо от озверевшей собаки.

Злобный лай, крик Шуры, вопли Петра услышали в доме. Во двор выбежал сам Залогин.

Вася с трудом оторвал Тузика от Петра. Щегольская поддевка кучера была изодрана в лохмотья. Из покусанных рук текла кровь.

– Что тут стряслось? – сердито спросил хозяин.

– Взбесился... убить надо, – только и смог выговорить Петр, указывая на Тузика, который стоял рядом с Васей и, рыча, следил за кучером.

– Не похоже, чтобы бешеный, – усомнился Залогин.

– Да не, здоровый он, Пармен Ефимович! – сказал Вася и погладил собаку. Тузик завилял хвостом и, подпрыгнув, лизнул Васю в лицо.

– Василий, говори, что тут было? Кто караул кричал?

Вася молчал.

– Я кричала! – подбежала Шура. – Когда он, – она показала на Петра, – на Васю поленом замахнулся, я и закричала. А Тузик за Васю вступился, тут уж Петр заорал. Он, Пармен Ефимович, все время к мальчонке цепляется. И свою работу на него свалил. Вася и конюшню чистит, и лошадь прибирает, а кучер наш только запряжет, когда прикажете, и сидит на облучке, как барин! Это не Тузик, а Петр взбесился... от безделья!

– Та-ак... – неопределенно протянул Залогин и добавил: – Так не так, а перетакивать не будем. Василий, с завтрашнего, дня будешь работать в лавке. А тебе, Петр, вся работа по домашности. Справляйся!

На другой день Вася стал подручным у самого Пармена Ефимовича.

Лавка разделялась на два отдела. В одном, называющемся «Бакалея и прочие товары», были крупы, мука, сахар, пряники. Другой отдел назывался «Мануфактурный и галантерейный». Здесь на полках лежали штуки сукон, шелков, ластика, коленкора и ситца. Из белых картонных коробок свешивались нежные, похожие на иней кружева.

Висевший над дверью звоночек голосисто докладывал о приходе покупателя. Пармен Ефимович, опершись обеими руками о прилавок, приветливо улыбался и выжидательно вытягивал шею.

– Сударыня моя-с! Только что получили, уделите внимание! Вася, достань вон с верхней полки. Удостойте взглядом – цвет самый модный, гридеперловый... Ах, поярче? Извиняюсь! Вот-с! Вася! Ту штуку подай! Пожалуйста, чистый сельфериновый... очень вам к лицу-с!

Покупательница привередничала, Вася заваливал прилавок всевозможными материалами, и начиналась торговля. Залогин заламывал бешеную цену и убеждал:

– Только для вас, как вы наша постоянная покупательница... Себе дороже, поверьте-с!

Вася заметил, что барыни из благородных только поморщатся, ахнут, но платят не торгуясь. Купчихи же торговались до седьмого пота, до хрипоты, выискивали в материи какой-нибудь изъян и не успокаивались, пока не выторговывали хоть полтинник. Залогин взмахивал руками, материя взвивалась в воздух и послушно наматывалась на деревянный аршин.

С простым народом обращались иначе.

– Ну чего ты трешь? Чего щупаешь? Ситец первый сорт. Что? Больно цветаст? А тебе для кого? А, для себя... Ну тогда вот серенький в крапочку – «кукушечка» называется. Намедни купчиха Галунина себе на платье отрезала. Красавчик ситчик – и в пир, и в мир, и в добрые люди! Ежели кофточку сшить с басочкой...

– Тра... та... та... тра... та... та, – трещит Залогин, и ошалевшая баба, заплатив намного дороже, со счастливой улыбкой забирает покупку, да еще и благодарит хозяина за совет.

Пармен Ефимович машет рукой:

– Не за что, не за что! Мне твои трудовые копейки не нужны, с их я не разбогатей». Иди, милая, носи на здоровье!

Если в мануфактурном отделе велись оживленные разговоры, то в бакалее разговаривали мало. Приказчик Семен, мужчина лет тридцати, молча отвешивал товар, коротко говорил цену.

– Гречки бы мне,

– Сколь?

– Три фунтика.

– А вам чего?

– Селедочка не ржавая?

– Не пробовал. Сколь?

...Семен заболел. В лавку прибежала его жена и просила, чтобы Пармен Ефимович никого не брал на его место.

– Никого и не собираюсь брать, – успокоил ее Залогин. – Сколько годов вместе работаем, – он засмеялся, – и ни разу не подрались! Вот покамест мальчонку приспособлю. Василий, надевай фартук, становись хозяевать!

Вася встал за прилавок. Щеки горели от гордости: он стал приказчиком!

Пармен Ефимович подошел к прилавку:

– Ну-ка, молодец, отпусти мне полфунтика сахару кускового, фунт баранок да четверку монпансье. Чего уставился на меня, как, прости господи, баран на новые ворота? Я есть покупатель, давай мне, чего спрашиваю!

Вася начал отвешивать товар. «Копаюсь, как курица в навозе!» – ругал он себя.

Самая большая возня получилась с сахаром. Вася измучился, разбивая ножом головку рафинада.

– Ты, молодец, мне крошки не клади! – сварливо заворчал Залогин.

Вася разозлился и, войдя в роль, бойко ответил:

– Чего теперь, тебе на золотник весу голову сахарную давать, что ли?

Залогин захохотал:

– Молодчага! Вот это по-торговому! Из тебя, брат, такой приказчик выйдет – ай, люли-малина! – И, раздобрившись, добавил: – Чего сейчас отвесил, домой снеси... гостинчик!

...Дома Вася с торжеством выложил на стол залогинский гостинец – первый свешанный Васей товар.

– Пармен Ефимович сказал: месяц в учениках похожу, а петом он жалованье мне положит.

– Слава тебе господи! – обрадовалась мать. – И то, почитай, уж год, как за одни харчи вертишься!

– Не усидеть тебе на этом троне, – высказался отец.

Вася загорячился:

– Думаешь, не справлюсь? Вот увидишь, как еще работать буду! Каждый месяц получку домой приносить...

Иван Степанович внимательно посмотрел в глаза сына.

– Думается мне, характером ты не в масть Залогину вышел...

У Васиных весов было два комплекта разновесов – старые и новые. Залогин несколько раз приказывал пользоваться одними старыми гирями, а Вася в горячке забывал об этом и хватал первую попавшуюся. Залогин кряхтел, хмурился и наконец спрятал новые гири в ящик под прилавком.

– Одними обходиться надо. Чать не пудами товар отпускаешь, – объяснил он.

«Чего новые гири жалеет? – подумал Вася, но не придал этому никакого значения. – Так, чудит старик».

Перед пасхой в лавку прибежала горничная господина Мамина.

– Здравствуйте, Пармен Ефимович! Говорят, у вас свежий постный сахар есть?

– Как же-с, самый свежий! Пожалуйте-с! – Залогин сам юркнул за Васин прилавок и, достав новые гири, стал отвешивать товар.

– А это вам на дорожку, – пошутил он, кладя в пакет несколько лишних кусков.

– Спасибочки! – зажеманилась горничная. – До свиданьица.

«Вертячка! – неодобрительно решил про нее Вася и словно запнулся: – Почему Залогин не доверил ему отпустить постный сахар? Не бог весть какая барыня залетела! Мало ли в лавку горничных ходит... И почему он отвешивал новыми гирями?»

Внезапная догадка заставила его броситься к весам. Он схватил фунтовые гири – старую и новую – и поставил их на тарелки весов. Новая гиря перевесила.

– Ты что мудруешь, Васенька? – ласково спросил оказавшийся рядом Залогин.

Вася, бледный, переводил взгляд с весов на хозяина. На двери звякнул колокольчик. Залогин поспешно снял гири.

– Потом, потом поговорим, – зашептал он. – Подарочек я тебе приготовил хороший!

Но Вася все понял. Старые гири были намного легче. Значит, работая ими, он все время обвешивал, обкрадывал людей?!

– Нечего потом говорить, – сверкая глазами, крикнул Вася. – Фальшивыми гирями товар вешаете! Жуликом меня сделать хотели?!

– Замолчи, щенок! – угрожающе прорычал Залогин.

Но Вася ничего не боялся. В дверях стоял какой-то мужчина и с любопытством следил за происходящим.

– Вот, – кричал Вася. – Смотрите, мне велел этими гирями вешать, а они фальшивые. – Он снова бросил на весы разновесы, и опять новая гиря посадила тарелку, а старая взлетела вверх.

– Вон отсюдова! – заорал Залогин.

– Не гони, сам уйду, жуликом не стану! – Вася сбросил с себя фартук и перескочил через прилавок.

Мужчина подошел к весам и внимательно стал разглядывать гири Залогина.

– Подточена гиречка-то, ваше степенство! – прищурился он на Залогина.

Залогин что-то тихо ответил. Мужчина сразу переменил тон.

– А-а, все может быть. Гирька старенькая, пообилась маленько, только и всего!

Это было последнее, что слышал Вася. Через мгновение он шел по улице, и весенний ветер, бодаясь, упирался ему в грудь...

– А я со дня на день этого ждал, – спокойно сказал отец, выслушав сбивчивый Васин рассказ. – Кровь-то в тебе наша, чапаевская! Скажи спасибо, что ты сам догадался про гири. А что, ежели бы кто-нибудь из людей мошенничество заметил? Залогин бы живо отперся, а тебя в жулики записал.

– Господи! – испугалась мать.

– Вот те и господи! А Василий у нас молодец – правильным человеком растет.

Вечером пришел Андрей. Наконец-то Вася мог поговорить с ним. Почти год они, живя под одной крышей, не виделись. Васе приходилось уходить чуть свет, а придя с работы, он засыпал, не дождавшись брата.