Текст книги "Вася Чапаев"

Автор книги: Евгения Матвеева

Соавторы: Зинаида Лихачева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Мгм-м-м, – мычал Федька.

– Зубки у отрока заболели, – услужливо объяснил поп Иона. – Я полагаю, отпустить его надо. Какой уж с него, болящего, спрос...

– А это как Иван Михайлович... – сказал Ефремов.

Иван Михайлович поглядел на Федьку. Он хорошо понял, что эта комедия придумана заранее, но тем не менее согласился:

– Ефремов, можешь идти домой. Завтра придешь ко мне, я тебя одного проэкзаменую.

Согнувшись в три погибели, скосив лицо, Федька с прежалостным видом потащился из класса. Ребята разочарованно смотрели ему вслед. Они страшно жалели, что хитрый Федька улизнул от позорного провала на экзамене.

– Ну, кажись, все! – закряхтел, подымаясь, Ефремов. – Милости прошу ко мне, закусить чем бог послал! А насчет Федьки вы, Иван Михайлович, не сумлевайтесь. Счет он лучше меня знает, особливо денежный. И молитвы тоже в памяти содержит, – обратился он к Ионе. – Сами видите, батюшка, ни одной службы не пропускает. Рощу в страхе божием!

– У него с русским языком плохо. Ошибок много делает, – резко сказал Иван Михайлович.

Ефремов похлопал учителя по плечу:

– Э-э, милый! Ему словесность и ни к чему – один он наследник мой! Это вам словесность хлеба кусок зарабатывает...

Вот теперь ребята заметили и солнечных зайчиков, прыгающих по стенам, и веселую синеву неба, льющуюся в окна. Шумной толпой, размахивая сумками, они ринулись на улицу.

– Анчутки, пра слово, анчутки! Чуть с ног не сшибли! – ласково заворчала тетя Поля, которую вместе с ее колокольчиком прижали к стене.

Опередив товарищей, Вася мчался домой. Надо было скорей рассказать деду и матери, что он выдержал экзамен и перешел – шутка сказать! – во второй класс.

Подбегая к дому, он увидел выходящего со двора Тимошкиного отца – дядю Гаврилу.

– Дядя Гаврила, мы с Тимошей во второй класс перешли!

Дядя Гаврила подошел к Васе и погладил его по голове.

– Васятка, беги на берег скорей, там деда Степана ищут... утоп он.

– Он... чего? – Вася уцепился за ремень дяди Гаврилы.

– Утоп, говорю, – тихо и строго повторил тот.

– Неправда-а! – тоненьким «голосом закричал Вася и, спотыкаясь, побежал на берег. – Неправда-а!.. – еще раз крикнул он и задохнулся.

«Врет дядя Гаврила. Дедушка лучше всех плавал! Дедушка, деда...» – шептал Вася, подбегая к шумящей на берегу толпе.

На куче мокрых мешков с пшеницей стоял купец Тихомиров. Красное лицо его кривилось от слез. Он прижимал к груди шапку и рыдающим голосом взывал:

– Православные, не дайте пропасть добру! Не постою за деньгами! Християне, пособите!

– Сам лезь! – угрюмо гудели грузчики.

– Пузо толстое, не утонешь! – визгливо подхватили бабы. – Один уж из-за твоей мошны рыб кормит!

– Где дедушка? – спросил Вася у какого-то мужика. Тот махнул рукой на Волгу. На середине реки медленно кружила лодка. В ней Вася разглядел братьев Мишу и Андрюшу. Они опускали и подымали длинный багор.

– Вон лодка, лодка Степанова вынырнула! – вскрикнул кто-то.

Вася увидел, как к берегу подносило волной перевернутую вверх днищем дедушкину лодку. Мужики сняли шапки, бабы закрестились, словно это была не лодка, а жуткий просмоленный гроб.

– Вася, я тут, – тихо сказал подошедший Тимоша. – Ты, Вась, сядь. Давай рядом сядем, я тебя накрою, а то ты трясешься... – Рука друга крепко обняла Васю и заботливо натянула на него полу своей кацавейки.

Дедова лодка уткнулась носом в песок и замерла.

– Вась, ты поплачь! Ей-богу, полегчает... я уже знаю...

Вася молчал. Он с трудом понимал доносившиеся до него обрывки фраз.

– Течь в ней, а загрузили и не посмотрели.

– Буксир-то, как увидел, что баржа набок заваливается, тросы обрубил и был таков.

– Боялся, как бы его не затянуло.

– Никто не хотел на лодках к ней подойти. Тихомиров златые горы сулил, вот Чапай и польстился!

– Зачем врешь? Ну зачем врешь? Ты слыхал, чего он говорил-то?

– Не-е...

– Он Тихомирову прямо в глаза сказал: «Не твое добро спасать еду, а мужицкий труд!» И поехал. Первый раз пофартило ему, мешков десять сгрузил с баржи в свою лодку. А во второй раз, только подгреб, а баржа ушла на дно и его с собой затянула.

– Ни разочку и не вынырнул. Видно, на самое дно попал...

Тонкий месяц явственно обозначился на вечернем небе, когда нашли деда.

Сняв шапки, люди обступили распростертое на песке могучее тело старого Чапая.

– Богатырь был!

– А смерти-то не все ли равно – богатырь али калечный какой? С ней ведь драться не будешь...

Андрей, стуча зубами, торопливо одевался. Он нырял за дедом.

– А где Катерина? – спросил кто-то.

– В городе. У отца в больнице, – ответил Михаил. И в это время над берегом пронесся отчаянный крик. Вася увидел бегущую мать. Народ расступился, ослабевшие ноги Катерины подкосились, и она, заголосив, рухнула на грудь деда Степана.

– Тятя, тятенька! Свекор-батюшка! На кого ж ты нас покинул, касатик наш? Не слыхивала я от тебя плохого слова, родимый мой! Оставил ты внучаток своих... Пошто, не сказамшись, собрался в дальний путь-дороженьку?..

Вася кинулся к матери. Катерина судорожно прижала к себе худенькое, трясущееся тело мальчика.

– О-ох, Васенька! Нету у нас дедушки...

Что-то холодное, сдавливающее Васину грудь, отошло, откатилось, и он отчаянно закричал:

– Ой, дедушка! Деда милый, ты зачем утоп?!

ГОЛОД

Тихомиров похоронил деда за свои счет. На могиле он сказал:

– Ежели на моей работе с человеком несчастье приключилось, должон я свой христианский долг выполнить? Должон. Глядите, люди, как благолепно раба божия Степана погребаем. С певчими...

Тихомиров сделал земной поклон могиле:

– Прости меня, грешного, Степан, а только не виновен я в твоей смерти. Без воли господней, сказано в писании, ни один волос не упадет с главы человека. Значит, так богу было угодно, все в его власти...

Народ молча слушал чванящегося купца. Многие знали то, пего не договаривал Тихомиров. Давая деньги на похороны, он оговорил, что Михаил и Андрей должны отработать ему этот долг.

...Засуха глотала пожелтевшие побеги на растрескавшейся от жары земле. Люди, выбившись из сил, таскали на свои огороды воду, которая высыхала, не успевая пропитать землю. Ребятишки бродили по лугам, набивая животы кислым вялым щавелем, или вертелись у лабазов, как воробьи, подбирая с «пыльной земли золотистые тяжелые зерна пшеницы. В лучах неистового солнца, сжигающего все своим знойным дыханием, на Поволжье шел голод.

– Слышь, мать, – облупливая вареную картошку, сказал Михаил: – В Царицыне, говорят, с голодухи мор начался...

Мать уронила высохшие руки на колени:

– У нас тоже картошки осталось раза на четыре... Занять не у кого, у всех она к концу подошла.

В дверь сильно постучали, и тут же в избу ввалился незваный гость – купец Тихомиров. Мать испуганно ойкнула.

– С радостью, с радостью пришел, не бойсь! – успокоил он и, перекрестясь, опустился на широкую лавку. Заплывшие глазки зашарили по избе и остановились на картошке, рассыпанной по столу.

– Ужинаете? Ну, хлеб да соль!

– Про хлеб-то мы давно забыли, – огрызнулся Андрей. – А что солоно живем, это верно. Солоней некуда.

Тихомиров ухватил себя за бороду.

– Знаю, знаю, что без кормильца остались, потому и пришел. Вот, парни, дело какое... Не хотел я при народе об нем с вами толковать. Старые мои рабочие могли на меня в обиде быть. Дело-то денежное, сразу вы поправиться сможете. А я так рассудил – дед Степан утоп, мое добро спасаючи, – значит, должон я вам сочувствовать... Баржу с хлебом в Царицын поведете! Согласны?

– Нет, нет, не надо! – побелев, вскрикнула мать. – Боюсь я: свекор утоп... не ровен час...

– Молчи, мать! – перебил Михаил. – Благодарствуем. Мы с братом согласны. А как расчет будет? Нам бы хоть часть вперед получить.

– Вперед так вперед! – согласился заметно обрадованный купец. – За этим остановки не будет! Вот покамест семье на харчишки.

Он щелкнул об стол золотым пятирублевиком и поднялся.

– Завтра приходите баржу грузить, а послезавтра с богом в путь!

– А как же с долгом нашим, что на похороны дали? – спросил Андрей.

– Ох ты! Забыл я про него! – Купец шмыгнул глазками в сторону. – А бог с ним, с долгом. Вижу, как живете... Я тоже, чай, крест ношу. Долг я вам прощаю!

Как только купец ушел, Вася подскочил к столу. Золотая деньга, лежащая на краю стола, казалось, светилась. Так вот оно какое, золото! Этот маленький кружочек вмещал в себе хлеб, крупу, может, даже сахар.

– Как думаешь, – спросил Андрей у Миши, – это он нам под расчет дал али половину?

Михаил пожал плечами:

– Навряд ли он вперед все отдаст. Жмот ведь.

– А все-таки он нас пожалел, – вступился Вася. – Ведь мог же он других нанять?

– Совесть, наверно, заела, что деда на погибель послал, – задумчиво проговорил Михаил, и все согласились, что и среди купцов попадаются совестливые.

Не знали Чапаевы, что не к ним первым обратился Тихомиров, только везде получал отказ. Слухи прошли, что в Царицыне холера. Братья узнали об этом уже в пути.

...Как-то, забежав в больницу к отцу, Вася застал у него дядю Гаврилу. Он принес больному кусок вареной свиной требухи. При виде мясного Вася почувствовал, как во рту накапливается слюна, но старался не показать виду, что ему хочется есть. Отец снова завязал требуху в тряпицу и передал Васе.

– Матери снесешь.

– Кормят меня тут, – пояснил он дяде Гавриле, – а у них, наверное, тараканы и те с голоду воют. Плохо мое дело, Гаврила. Выйду из больницы, так еще незнамо, сколько на костылях прошкандыбаю. – Иван Степанович мрачно оглядел забинтованную ногу.

– Слышь-ка, Иван! – хлопнул себя по лбу дядя Гаврила. – Я у Толмачихи подрядился свиней пасти. Давай я Ваську в подпаски возьму? Трудно мне одному: такие, я тебе скажу, норовистые свиньи, целый день за ними бегаю. Я уж говорил с Толмачихой, хотел своего Тимошку приспособить. Она согласна... Пойдешь, Вась, со мной свиней пасти?

– Пойду, пойду! – обрадовался Вася. После отъезда братьев он потихоньку от матери пытался наняться в грузчики. Но над ним только посмеялись: «Какой из тебя грузчик, каши ты еще мало ел!»

– Толмачиха три рубля за лето платить будет, – продолжал дядя Гаврила. – Опять же сбой, когда свинью режет, тоже пастухам полагается.

– У тебя у самого четыре рта, куда еще нахлебника берешь? – угрюмо проговорил отец.

Дядя Гаврила заторопился:

– То есть как это – нахлебника? Чай, я за Ваську работать не буду. Он сам свой хлеб заработает,

Отец в упор глянул на Гаврилу.

– Ты ведь Тимошку своего хотел взять?

– Да нельзя ему, Тимошке-то. Дома матери помогать надо.

Иван Степанович усмехнулся:

– Ох, и языкатый ты, Гаврюшка! Тебя и в парнях-то никто переспорить не мог. Таким и остался... Ну, спасибо тебе!

Дядя Гаврила рассыпался дробным, сипловатым смехом.

– И ты, Ванька, тоже не переменился. Легкости в тебе никогда не было. Дремучий ты человек.

...Напраслину взводил на свиней дядя Гаврила, обвиняя их в норовистости. Свиное стадо послушно торопилось на выгон и целый день рылось в земле, аппетитно чавкая и похрустывая какими-то корешками. А пастухи располагались под кустиком, на пригорке, и, полеживая, любовались синей Волгой с проплывающими пароходами.

Дядя Гаврила – бывший солдат – рассказывал Васе про войну и учил рубать шашкой.

Свиньи в ужасе шарахались в стороны, когда Вася во весь опор мчался верхом на палке, то бишь на коне, врезаясь в колючие заросли татарника, и наотмашь рубил спесивые головы в малиновых шапках.

Деревянная шашка-самоделка в конце концов не выдержала и сломалась. Тогда дядя Гаврила сделал Васе драгоценный подарок – отдал свою старую шашку, невесть зачем принесенную с войны.

У Царицына навстречу барже вышел катер под черным флагом. С катера сообщили, что в городе холера. Приказчик Тихомирова Иоганн Карлович добился разрешения торговать с баржи. Покупатели могли подъезжать на лодках.

Продажу должны были вести братья Чапаевы. Сам приказчик, оберегая свою жизнь, хотел уехать на буксире подальше, чтобы в безопасном месте дождаться Михаила и Андрея. Но братья, понимая, какой опасности они подвергаются, общаясь с людьми из зараженного города, наотрез отказались выполнить это распоряжение.

– Мы подрядились баржу довести – и довели. Давайте нам расчет, сколько положено. А торговать дело ваше, Иоганн Карлович, вы приказчик.

Мечты хитрого немца продать голодающим зерно по баснословным ценам лопнули, как радужные мыльные пузыри. Остаться же на барже и провести торг с риском для своей драгоценной жизни он боялся.

Напрасно он орал и топал ногами. Братья стояли на своем. Тогда немец выложил перед Михаилом кучу денег. Но и это не помогло. Братья уперлись:

– Не хотим погибать от холеры!

Обозлившийся приказчик прогнал их, не заплатив ни гроша. Попросившись, Христа ради, на попутную баржу, братья, без копейки в кармане, добрались до Балакова.

Высадившись на берег, они долго бродили по городу и наконец решились постучать в бедную мазанку, попроситься ночевать. Хозяин домика, портной Шуйский, оказался добрым человеком. Узнав, как попали братья в беду, он оставил их у себя. А через день нашел им работу на лесном складе купца Цветкова.

Чапаевы не знали, как и благодарить Шуйского, а он твердил одно:

– Чего уж... Об чем разговор вести? Работайте, оперитесь, а там видно будет... Живите у нас. Жена на всех постряпает, глядишь, и деньги целее...

Михаил и Андрей жадно ухватились за работу. Балаково им понравилось. Маленький торговый городок жил сытно. В центре города по воскресеньям и средам шумел базар. Тучи мух жужжали над мясными рядами, где топырили ноги розовые, облитые жиром бараньи туши. Пчелы облепляли телеги с арбузами, дынями, яблоками, ползали по бадьям, наполненным душистым тягучим медом. Калачники бойко торговали румяными, поджаристыми калачами. Бабы, стоя около глиняных горшков, звонко зазывали отведать топленого молочка с холодненьким каймаком. А самое главное для братьев было то, что нашелся спрос на их сильные молодые руки. Была работа.

В ЧУЖИЕ МЕСТА

Подошла осень. Наступили утренние заморозки и холодные вечера. Работа свинопасов окончилась. Дома было очень плохо. Отец, вернувшийся из больницы, хромая, ходил по Чебоксарам в поисках работы и под вечер чернее тучи приходил домой. Положив больную ногу на лавку, он молча перебирал свой плотницкий инструмент или, облокотясь на стол и подперев кулаком щеку, надолго задумывался.

У околицы запела гармонь. Иван Степанович со злостью задернул занавеску на окне:

– Скоро с голоду пухнуть будем, а у них все гулянки на уме... И чего отцы смотрят?

– Молодость, Иван Степанович, – оправдывала мать гуляющую молодежь. – Молодым и хлеба не надо, дай погулять! Сам-то забыл, что ли?

Лежа на печке, Вася закрывал глаза и представлял, как все они скоро распухнут с голоду. Тяжелые мысли одолевали Васю, и он вертелся с боку на бок, злясь на Гришку, безмятежно спящего рядом с ним.

Мать ни с чего тихо плакала за печкой. Отец барабанил по столу костлявыми пальцами. В хлеву жалобно мычала голодная Жданка. Если бы не эта тощая коровенка, которая как-никак, а кружку молока в день давала, давно бы заколотили избу Чапаевы.

...В это тяжелое время и пришло письмо от Миши и Андрея. Десятки раз пришлось Васе перечитывать его вслух: «... И продайте все, родимые тятенька и родимые маменька, и приезжайте к нам. Как мы работаем, и семью прокормить в силах».

Семья ухватилась за письмо, как утопающий за соломинку. Начались сборы. Отцу посчастливилось найти покупателя на избу и корову. И вот, погоревав о родном гнезде, семья тронулась в путь.

Тимоша Кузнецов и Никитка провожали Васю на пристань. Сердце у Васи разрывалось при мысли, что он навсегда разлучается с друзьями. Тимоша, вздыхая, утешал его:

– Ты, Вась, не горюй! В Балакове-то, говорят, все ситный едят...

Вася даже остановился от поразившей его мысли.

– Ребята, знаете что? А вы приезжайте ко мне! И жить будем вместе, и в школу ходить, а?

Тимоша покачал головой:

– Где ж мы денег возьмем? На пароходе, чай, платить надо.

– А я знаю, – заявил Никитка. – Прошлым летом, когда дядя Трофим на балаковскую ярмарку ездил, тетка Луша моей мамке говорила, сам слышал: «Ничего путнего не привез, все деньги ветром из рук выдуло». А мамка ей отвечает: «Знаю, – говорит, – знаю, как в городе денежки по ветру летят. Нельзя, – говорит – мужиков одних отпущать...» Ты, Вась, эту ярмарку поищи. Как увидишь – деньга летит, так и лови ее.

– Что летают, я не слыхал, – задумчиво сказал Тимоша. – А что в городе деньгами бросаются, это и мой тятька говорил.

– Это как же бросаются? – усомнился Вася.

– А так, – пояснил Никитка. – Как мы – голышами. Раздерутся и давай деньгами пулять друг в дружку.

Успокоившись насчет платы за проезд, они занялись вопросом, как найдут Васю в Балакове.

– Ведь Балаково-то, слышь, не как Будайки. Он город огромадный!

– Как найдете? – удивился Вася. – Да очень даже просто. Вы приедете, пойдете по Балакову, а я тут как тут, из дому выду и у калитки жду.

Приятели повеселели. Конечно, они обязательно приедут к Васе и опять будут все вместе. Уж если Вася сказал, – верить можно.

...Пароход дал третий гудок и отчалил от пристани. Тимоша и Никитка так отчаянно замахали картузишками, как будто на них напали осы.

Давно из виду скрылась пристань, а Вася все вглядывался в ту сторону, досадливо протирая глаза кулаком. И только когда откуда-то сверху полилась чудесная музыка и над головой Васи на верхней палубе послышались веселые разговоры и смех, а в воду полетели, как разноцветные бабочки, бумажки от конфет, Вася пошел разыскивать свою семью.

В четвертом классе тускло мигал огонек, освещая груды узлов и ящиков. Пассажиры сидели на грязном полу или лежали на своем тряпье, задыхаясь от жара машинного отделения. Отец и Гриша уже спали, подложив под голову узлы. Мать достала свой кожушок и уложила Васю.

Иногда в четвертый класс сквозь плач грудных детей, нудное баюканье усталых матерей и тяжелый храп мужиков прорывалась смеющаяся, нарядная музыка. Постепенно все заглушил шум машинного отделения, и под него Вася заснул.

Васе снилась Жданка – худая, с большим животом. Она протяжно мычала, а мать гладила ее и говорила:

– Ничего мне не жалко – жалко Жданку. Такая понятливая корова была, ну прямо как человек, только говорить не может.

Вася проснулся. Рядом с матерью сидела какая-то незнакомая тетка.

– А продали-то хоть хорошим людям? – интересовалась она.

Мать вздохнула:

– Хорошим!.. Тоже жалостливые до скотины... Обижать не будут, а все равно сердце болит... Перед отъездом, вечером, как стадо пригнали, Жданушка и прибрела к нашему дому. Уперлась в ворота и мычит. Я кричу ребятам: «Оглохли, что ль? Впустите Жданку-то!». А сам мне и говорит: «Ты что, Катя? Аль у тебя память отшибло? Жданка-то не наша теперь, ее, – говорит, – отогнать надо». Я за печку схоронилась да как заплачу... – Мать покачала головой и жалобно улыбнулась: – Дуры ведь мы, бабы.

Вася испугался, что она и сейчас заплачет. Он высунул нос из-под кожушка и позвал:

– Мама!

Катерина Семеновна быстро обернулась к нему.

– Проснулся, Васенька? Вставай! Гляди, какая благодать – теплынь, солнышко светит! Отец с Гришанькой пошли на корму сидеть.

Женщина в упор разглядывала Васю, и от этого пристального взгляда ему стало не по себе.

– Тоже твой? – спросила она у матери.

Мать с гордостью посмотрела на Васю:

– Мой!

– Красивенький... – задумчиво проговорила женщина. – Нежненький, на девочку похож.

Этого только не хватало!

Вася рывком поднялся и тряхнул головой. Спутанные вьющиеся волосы отлетели назад, открывая разрумянившееся ото сна лицо с сердитыми глазами. «Слепая она, что ли? – думал Вася. – Сказала тоже – на девочку!»

А тетка как ни в чем не бывало продолжала:

– Счастье тебе в детях, Катерина. И у меня парнишка бойченький был, а как погорели мы, – вовсе не в себе сделался... Вон в углу сидит.

Вася взглянул в соседний угол. Там сидел подросток и лил из кружки воду на большой узел. Женщина всплеснула руками:

– Пашенька, да что ж ты делаешь? На кой одежду мочишь?

Подросток вздрогнул и спрятал кружку за спину.

– Ма, горит... горит!

– Да, нет, Пашенька, нет, болезный мой. Нигде не горит. Мы по водичке едем.

Пашка заморгал и растянул рот в бессмысленной улыбке:

– Ну ладно...

– Вот и весь его разговор, – невесело усмехнулась женщина, обращаясь к Катерине Семеновне: – «Горит» да «Ну ладно...»

– С перепугу с ним это? – спросила Катерина Семеновна, жалостливо глядя на дурачка.

– Котят спасать в окно полез – его огнем и охватило. Еле вытащили. Обгорел не сильно, а на голову вот как подействовало.

– И куда теперь путь держите?

– К мужниной родне. После пожара мы трое с сумой ходили. Насобирали милостыню, чтоб на проезд хватило, и вот... едем. А спросить – куда? Там тоже с хлеба на воду перебиваются. Кишка кишке кукиш кажет!

Вася уверился, что интересного разговору от этой тетки не дождешься, и вышел на палубу.

На корме в деревянном загоне стояли большие красные коровы. «Значит, не снилось, а взаправду корова мычала», – подумал Вася. В загородке суетился низенький седенький старичок. Он таскал охапки сена и раскладывал перед коровами. Коровы лениво совали морды в сено, привередливо выбирая какие-то травины.

«Видать, сытые», – снова подумал Вася.

Старичок оглаживал крайнюю корову, которая тревожно косила глазом на реку и приглушенно мычала.

– Ты, Краснуха, что приуныла? – заботливо допытывался он у коровы и взглянул на Васю. – Вишь, какие пассажирки с нами едут. Другие-то ничего, а эта, видать, боится...

Васе очень понравился этот старичок – смешной, юркий, чисто домовик, поэтому он с готовностью поддержал разговор:

– Может, она заболела? Вот у нас Жданка была, так один раз какой-то вредной травы наелась, сильно болела. Думали, околеет...

– Тьфу, тьфу, тьфу, – троекратно сплюнул старик. – Тьфу, чтоб не сглазить, не больна она. Напугалась, обвыкнется.

– Дарьюшка! Дарьюшка, доить пора!

– Иду уж, иду, не надрывайся! – низким грудным голосом ответила подошедшая женщина. – Ну-ка, посторонись, милок! – ласково отстранила она Васю и вошла в загородку. Коровы повернули к ней головы и нетерпеливо замычали.

– Сейчас, сейчас, голубушки! – крикнула женщина, усаживаясь под первую корову.

Струи молока звонко ударились о подойник, и от этого звука Васе сделалось нехорошо. Пустой желудок, сжимался и причинял ноющую, тошнотную боль. Вася подошел к борту и сплюнул. Вдруг он почувствовал на плече чью-то руку. Старичок-домовичок заботливо глядел на побледневшего мальчика и протягивал ему большую кружку.

– Хочешь молочка?

Вася молча кивнул и жадно припал к кружке.

– А ты не торопясь, не торопясь, – уговаривал старичок. – И с хлебцем, с хлебцем, на-ко вот! – Он подал Васе пшеничную лепешку.

Вася ел лепешку, запивая молоком, а старичок смущенно отводил глаза от благодарного взгляда мальчика и, переминаясь с ноги на ногу, одобрительно говорил:

– Вот и хорошо! Оно, молоко-то, страсть до чего пользительная вещь!

Когда Вася прибежал к своим, все уже были в сборе и ели холодную, сваренную на дорогу картошку, запивая кипятком. Тут только Вася спохватился, что съел лепешку один, не догадался принести матери и Гришаньке.

– Ешь, Васенька! – предложила мать.

Вася покраснел:

– Я не хочу, мне старичок молока давал и лепешку... я не догадался вам принести, сам все съел.

Отец рассердился:

– Только этого и не хватало! Нищие мы, что ли, кусочками побираться? Тебе дали, ты и ешь, а по карманам не сметь совать! Не срами семью!

...За время пути Вася крепко сдружился с Иваном Ивановичем – так звали старика.

Дожидаясь, когда Иван Иванович освободится от своих дел, он нетерпеливо бродил около загородки.

Наконец старик расстилал на полу свой домотканый суконный чапан и подзывал Васю. Тогда наступало блаженное время! Иван Иванович рассказывал про русско-турецкую войну.

Спервоначала он вел повествование неторопливым стариковским говорком, но постепенно, сам увлекаясь воспоминаниями, представлял Васе кровожадно ощерившегося турка или, приложив руку к щеке, высоким голосом пел жалобные болгарские песни про неволю, про горькую жизнь, про храбрецов, которые шли против турок... Рассказывал, как встречали болгары русских солдат, благодарили их за избавление от власти нехристей.

 
– Эх, солдатушки, бравы ребятушки,
А кто ваши сестры?
– Наши сестры – сабли наши востры,
Вот кто наши сестры!
 

– пел он заветную солдатскую песню. Вася замирал в восторге от звучных названий далеких чужеземных городов, где она когда-то звучала: Адрианополь, Баязет, Ардаган...

 
– Солдатушки, бравы ребятушки,
Кто же ваши деды?
– Наши деды – славные победы,
Вот кто наши деды!..
 

– Я в кавалерии служил. Конь у меня был – Карий. Горяч, не приведи бог! Кроме меня, никого до себя не допускал. Тут стрельба, пули жигают, а он голову высоко, гордо держит, только ушами прядет. Скажешь ему: «Карий, стреляют!» А он глазом скосит и всхрапнет легонько – сам, мол, знаю, да не боюсь!.. На моего Карего многие у нас в полку завидовали. Я росточком не вышел, а как на Карего вскочу – чисто орел!

Иван Иванович, отставив локоть, ухватился рукой за седой ус и ритмично закачался, представляя, как молодецки гарцевал он на своем Карем.

– Прямо как на картинке! – восхищенно прошептал Вася.

– Во! Я про это и говорю! – подхватил старик. – А ну-ка, ежели цельный полк нас таких едет? А? Да еще с песнями, со свистом? Н-ну! – старик закрутил головой. – А сейчас вот при коровах состою... Животина безответная, покорливая, ей тоже ласковый человек надобен.

– А куда Карий делся?

– Зх, Карий, Карий! – вздохнув Иван Иванович. – Убили ведь Карего-то. Перед самым замирением и – на тебе... убили. После того боя я его все ж таки отыскал. Могилку вырыл под большим грабом... Знаешь граб?

– Не.

– Дерево такое, могучее, корявое, словно из жил скручено. Под ним и схоронил Карюшку, а забыть...

Протяжный гудок парохода заглушил последние слова. Старик приподнялся.

– Эй, паря! Да ить это Балаково! Приехали, стало быть! Дарья! Дарья!

Вася не успел даже попрощаться с Иваном Ивановичем, так стремительно тот побежал в загородку и засуетился возле коров.

– Вась, иди скорей! – позвал Гришанька. – Сичас слазить будем!

Отец взвалил самый большой узел на спину и, пошатываясь, зашагал к выходу. Вася с Гришанькой вцепились в другой узел и, как муравьи, потащили его за отцом. Царившая на палубе сутолока сразу закружила ребят. Люди торопились. Толкались узлами, корзинами, мешками. Каждый громко звал кого-то.

Матросы ругались, пытаясь сдержать напор толпы и навести хоть какой-нибудь порядок. Сверху орал капитан, и над всей этой сумятицей стояло отчаянное мычание напуганных коров.

Откуда-то вынырнул Андрей – потный, в сбившемся на затылок картузе. Он вырвал у мальчиков узел и приказал им идти за ним. Вася тащил Гришаньку, крепко держа его за руку, а Гришанька в съехавшем на глаза картузе бестолково тыкался во все стороны, как слепой.

Только на берегу, сложив узлы в кучу и пересчитав их, семья Чапаевых пришла в себя.

– Андрюша, а где же Миша? – спросила мать,

– На работе. Мы не хотели двое отпрашиваться... Ну, с приездом вас! – Андрей снял картуз и весело поклонился. – Угощайтесь!

Он вынул из-за пазухи полкраюхи ситного, разломил ее и дал всем по куску.

От запаха и вкуса белого хлеба мать задрожала и заплакала. Отец ел не торопясь, но съел свой кусок раньше всех. «Что ему такой кусочек?» – подумал Вася, глядя, как отец стряхивает с бороды крошки. Протянул ему свою долю:

– Тятя, на, съешь и мой – я не хочу!

И оттого, что отец беспрекословно взял хлеб и стал есть, Вася вдруг почувствовал себя сильным и по-взрослому подумал: «Ослаб мужик. Поддержать его надо».

СКОЛЬКО СТОИТ КРЕСТ?

Семья Шуйских встретила приехавших, как родных. «Поживите у нас покамест, в тесноте, да не в обиде, как говорится. Осмотритесь, устроитесь, а там и своим домком обзаведетесь».

– К столу пожалуйте! – пригласила хозяйка. – Щец похлебать с дороги!

– Да что вы, спасибо, – отказывалась мать. – Мы подзакусили на пристани.

Вася старался не глядеть на стол, где над большим чугуном подымался вкусный пар. Неужто отец с матерью откажутся? Но, как видно, запах щей поборол стеснительность, и вскоре все уселись за стол.

Васе казалось, что ему и одному не хватит чугуна, но, съев несколько ложек, он с удивлением почувствовал, что уже сыт.

– Ты, Васенька, чего ложку положил? Кушай, кушай на здоровье! – угощала гостеприимная хозяйка.

– Спасибо, больше не хочу. Наелся. Мать внимательно посмотрела на Васю.

– Отвык он от приварка, – объяснила она хозяевам. – Два месяца из дубовой коры лепешки ели...

После обеда Вася вышел на улицу. Густая пыль, поднявшаяся в верхнем конце улицы, со странным ревом, клубясь, сползала вниз. Постепенно из душного серо-желтого мрака стали вырисовываться рогатые головы. В пыльном тумане брел на берег Волги глухо мычащий скот.

– На убой гонят, – раздался сзади Васи голос хозяйки. Она стояла в дверях и смотрела на огромное стадо, сморщив лицо, как будто солнце слепило ей глаза.

– Мальцевский капитал идет. Мальцев у нас богатейший купец!

Васе вспомнилось будайковское стадо, тощие взъерошенные коровенки. Вспомнилась и Жданка.

Мать ставила перед ней деревянную бадью, в которой плавала картофельная шелуха. Потянув мягкими губами пойло, Жданка поднимала голову и, глядя на хозяйку, протяжно мычала. Мать толкала ее в бок кулаком, злилась: «Чего морду воротишь, окаянная! Ишь ты, барыня, без муки пойло не по вкусу! А ты спроси – есть в доме мука-то?» Накричавшись досыта, мать обнимала Жданку за шею и плакала: «Милая ты моя, голубушка! Ну, попей, попей, оно ведь тепленькое, пойло-то...»

Вася стоял на улице, а мимо все шел и шел бесконечный гурт, принадлежащий одному человеку.

– Дает же господь людям такой достаток! – вздохнула хозяйка и, пригорюнившись, ушла в дом.

«И с чего ее завидки берут? – удивился Вася. – Живут богато. Вон какой приварок седни варили. Хлеб режут – куски не считают, кто сколько съест... У хозяина работа чистая, сиди на столе – ноги калачом да шей-пошивай».

Вася осуждал хозяйку: «Голода они не видали!»

Со двора на другой стороне улицы выскочил мальчишка. Заметил Васю, плюхнулся на скамейку около ворот и стал плевать сквозь зубы на дорогу.

Мальчишка был чем-то похож на Тимошку. Такие же голубоватые прозрачные глаза, такие же вихры, торчащие над ушами.

Заметив, что его рассматривают, он перестал плеваться и по-приятельски улыбнулся.

– Ты чей будешь? Я тебя не видал! – крикнул он.

– Я из Будаек, на пароходе приехал! Знаешь, Будайки там... – Вася махнул рукой в сторону Волги.

Мальчишка перебежал дорогу и подошел к Васе.

– Тебя как звать?

– Васей... Чапаевы мы. А тебя?

Мальчишка вытаращил глаза, присвистнул, и широченная улыбка расплылась до самых ушей.