Текст книги "Вася Чапаев"

Автор книги: Евгения Матвеева

Соавторы: Зинаида Лихачева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

 
Дело было под Полтавой,
Дело славное, друзья.
Мы дрались тогда со шведом
Под знаменами Петра!
 

Шарманщик закашлялся:

– Не тот теперь голос, а в те поры, куда с добром, пел. В роте запевалой был. Старик-то сперва заулыбался, ноги с койки спустил, ко мне хочет, а силов у него нету. Болезнь его, как собака мосол, всего обглодала. Сидит на койке и плачет, как дите: «Спасибо, – говорит, – за утешение». И другие, которые больные, тоже спасибо сказали. И началась моя маета. Мне бы лежать да думать, как дальше жить, а я с утра песни пою. Петь в больнице запрещалось, но сестрицы сами слушать приходили. Понравилось, видать. Проснулся я как-то поутру, смотрю, а старичка-то моего нет. Голая койка стоит. Ночью помер. В обход подходят ко мне доктор и сестрица наша и говорят: «Вам, Егор Васильевич, покойный дедушка – сосед ваш – наследство оставил». Повскакали тут все с коек: какое наследство? У меня аж дух захватило: и старика жалко и наследство радость. Думаю, может, деньги? На ноги теперь встану... А доктор улыбается: «Шарманку свою вам завещал и два рубля серебром». Дед-то, оказывается, шарманщиком был. Так и я шарманщиком сделался...

– А было б тебе жениться, – тихо сказала Катерина Семеновна. – Свой угол, ребята старость бы твою покоили...

– Куда мне жениться! Вишь, какой я красивый. Какая за бельматого пойдет? Бельмо-то я в солдатчине заработал... Идем мы своей ротой на маневрах, апрель был. За город вышли – красота господня! Над полями пар стоит, дух от земли приятный. Слышу: свистит жаворонок, а где – не видать. Задрал я башку, в небо гляжу... а в этот момент кто-то хлясь мне по глазам. Поручик наш перчатками по морде смазал: не глазей по сторонам, когда в строю идешь! Долго я проморгаться не мог. А потом стал глаз болеть, болеть, и наболело бельмо...

Вася слушал, уставясь на керосиновую лампу, и вдруг отец, мать и дед Егор поднялись к потолку и закружились вокруг самовара. И самовар стал не самоваром, а лучи от него, как от солнышка. Дед Егор вытянул шею и запел петухом, а мать зашикала: «Залез в избу, да еще орешь, горластый!» Вася ужасно удивился и... проснулся.

Из сеней слышалось заполошное кудахтанье: мать выгоняла петуха. Ни деда Егора, ни шарманки не было. По пустой горнице шмыгали солнечные зайчики. Прошлепав по золотистому теплому полу, Вася высунул нос в сени.

– Мама, а где шарманщик?

– Ушел на Круглый базар. Он придет. Тятя ему сказал, пусть у нас поживет, такой хороший старичок. Душевный!

В доме Чапаевых дед Егор пришелся ко двору. Утром он вместе с Катериной Семеновной провожал Андрюшку и Ивана Степановича. Потом забирал шарманку и уходил сам. К обеду возвращался и приносил хлеб. В особо удачные дни Егор Васильевич с довольным видом выкладывал на стол сахар, чай, баранки.

Иван Степанович сначала серчал. Его самолюбие не позволяло принимать подарки от старика. Но дед Егор сразу поставил все на деловую ногу.

– Ведь ежели бы я на постоялом дворе жил, меня бы за ради Христа никто держать не стал? Так ай нет?

– Так, – соглашался отец.

– А коли так, с какой такой радости я у вас буду дарма околачиваться? Как могу, так и пособляю. И в этом деле ты, хозяин, мне не указчик – хошь серчай, хошь не серчай.

Вечерами Вася с ватагой ребят утаскивал старика под большие ветлы Лягушевского оврага. Глядя на внимательные рожицы слушателей, по-стариковски словоохотливый дед Егор искусно переплетал в своих рассказах быль с небывальщиной. Оборотни, лесовики и водяные играли не последнюю роль в повествовании. Но и без этих таинственных персонажей Егору Васильевичу было что порассказать о своей бродячей жизни.

Старик был ярким представителем людей, о которых степенные, домовитые мужики с презрением говорили: «Рази это человек? Ни кола ни двора – перекати-поле!»

Кто знает, сколько талантов умерло в этих беспокойных «перекати-поле». Никем не руководимые, легкие на подъем, бродили они по необъятным русским просторам, влекомые единственным желанием увидеть своими глазами белый свет.

Много раз возвращался Егор Васильевич в родную Тамбовщину и, распугав квартирующих в его избенке воробьев, давал зарок бросить бродяжничество. Он добросовестно таскал домой охапки лозняка и принимался плести корзины. Но неизменно наступало утро, когда он, таясь от соседей, уходил без оглядки по рассветной росе, чтобы раствориться в душистом просторе полей вместе со своей неразлучной спутницей – шарманкой...

– Вот уйду я скоро, – сказал как-то шарманщик детворе, – и забудете вы дедушку Егора. С глаз долой – из сердца вон. Давайте я вас хоть песням научу, все память о себе оставлю.

Хор получился славный. Идущие по воду женщины, заслушавшись ребят, подолгу простаивали на тропинке, перекладывая с плеча на плечо коромысла с полными ведрами.

Вася смущался и не пел. Но как-то дед Егор запел старую песню:

 
Ты не вейся, черный ворон, над моею головой.
 

Вася не вытерпел и подтянул.

Постепенно смелея, мальчишеский звучный альт вырвался из хора, взлетел вверх и зазвенел над другими голосами.

Дед Егор изумленно замигал:

– Ну и голосина у тебя, милок! До сердца достанет! Хорош, лучше некуда!

В этот вечер глаз шарманщика подолгу останавливался на мальчике. По дороге к дому, когда они остались вдвоем, дед Егор спросил:

– А что, Вася, пошел бы ты со мной?

Вася растерялся:

– Я? Пошел бы! Только как дома скажут?

– Помалкивай, – обнадежил старик. – Сам поговорю... Завтра после обеда я тебе мигну, и ты сразу уходи. Без тебя мне способней будет завести разговор. Понял?

После обеда Вася не спускал глаз с деда Егора. Старик подождал, когда в избе остались только Катерина Семеновна и Иван Степанович, и подал мальчику условный сигнал. Васю как ветром выдуло из избы. Пробравшись под окно, он, скрючившись в три погибели, устроился на завалинке.

– Так и лишился Васька места, – доносился из избы голос отца. – Сам ушел, не вытерпел, и правильно сделал, потому у нас в роду никогда мошенники не водились. А теперь ему дороги нет: купцы-то все в одну дуду дудят.

Дед Егор отвечал тихо:

– Вот я и говорю: пусти. Наше дело чистое – музыку играем, песни поем, народ радуем. Голос у Васи – клад золотой! Глядишь, и заработаем на зиму, все семье подспорье.

Вася насторожился. Он услышал, как засморкалась мать, откашлялся отец.

Снова заговорил дед Егор:

– Назад приведу в целости и сохранности. Меня вы знаете, худому не научу.

– За это не боюсь. К Ваське худое не пристанет, не баловной он парень, – сказал отец.

– Он для меня как родной, – перебил шарманщик. – Хороший малец, безо лжи и хитрости. Со мной походит, места новые увидит, людей поглядит, ведь это все на пользу, в жизни пригодится...

– Да-а, – всхлипнула мать, – не ровен час что случится, а я и знать не буду!

– Да ничего не случится, мам! – крикнул Вася и, спохватившись, что выдал себя, опрометью шарахнулся за угол.

– Васька, иди в избу! – позвал отец.

Вася виновато поплелся домой и нерешительно встал на пороге. Мать вытерла глаза:

– Васенька, говорили мы тут, чтобы отпустить тебя...

– Чего ты ему рассказываешь, когда он своими ушами все слыхал? – отец засмеялся. – Ну, отвечай, пойдешь с Егором Васильевичем? Как на духу, правду говори, хочешь или пет?

– Пойду! Ой, тятя, пойду! Мама, мы денег заработаем, тебе принесем. Правда, дедушка Егор?

– Неуж нет, чистая правда, – серьезно подтвердил шарманщик.

– Я не против. Что теперь мать скажет, тому и быть, – махнул рукой Иван Степанович.

– А когда уходить собираетесь? – сдалась Катерина Семеновна и, не дожидаясь ответа, быстро ушла за печку.

«Плачет, – подумал Вася и рванулся за матерью, но вдруг остановился. – Ну что ж теперь делать? Ведь надо же мне деньги зарабатывать? Не маленький уж, без толку на базаре торчать». И, стиснув зубы, он сел рядом с дедом Егором.

Дед Егор молча посмотрел в окно, потом повернулся в сторону печки и громко сказал:

– А хоть и завтра. Тут на пристани баржа стоит, на Сызрань отправляется. Баржевик мне знакомый, нас посадит. Из Сызрани подадимся в Нижний... Города богатые, народу много.

РАЗЛУКА, ТЫ РАЗЛУКА

Утро началось так же, как всегда. Сердито жужжала толстая муха, стараясь лобастой сине-зеленой башкой прошибить оконное стекло. У печки хлопотала мать. Что-то бубнил отец. В сенях кашлял и никак не мог откашляться дед Егор. И вдруг Васю точно окатили холодной водой: он вспомнил, что сегодня, сейчас, ему надо уходить отсюда. Надолго. Может, на целый год... Он собрался в комочек и уткнул лицо в подушку. А вдруг раздумал шарманщик и сегодня они никуда не уйдут?

Один бы денечек еще дома пожить. С Васятой они попрощались вчера – вот он удивится, если Вася сегодня к нему заявится! Вася представил себе, как приятель сначала удивленно выпучит глаза, а потом обрадуется: «Васька, раздумал? Во хорошо!».

А что потом? Опять Круглый базар? «Малец, подсоби донести!», «Мальчик, ты умеешь дрова колоть?», «Эй, парень, догляди за лошадью, я в трактир забегу!» Это еще хорошо! А то никто не позовет – никому ничего не нужно от слоняющегося по базару мальчонки.

Опять смотреть, как, вернувшись с поисков работы, отец растянется на лавке и, закрыв глаза, притворяется, что спит, чтобы ни с кем не говорить... Нет. Надо идти! В один мах Вася спрыгнул с печки.

Отец уже собрался уходить и стоял в дверях.

– Вот и хорошо, что проснулся. Я было идти хотел. Надо мне в одно местечко сходить, там работенку обещали... Ну, прощевай, уж не буду дожидаться вас провожать. Дальние проводы – лишние слезы! – Иван Степанович обнял Васю одной рукой и тут же, легонько оттолкнув, шагнул за порог.

Мать стояла, прижавшись лицом к печке. Худые плечи вздрагивали.

– Мама, я же на заработки иду, ну зачем ты плачешь? Может, на корову заработаю. Ты ведь хочешь корову-то? Слышала, как дед Егор говорил, что города там богатые...

– Бог с тобой, Васенька, а только жутко мне. Никогда ведь ты в такую даль не отлучался.

– Да ведь не маленький я, – обиделся Вася. – Иначе Залогин бы меня приказчиком не ставил.

Это был самый убедительный довод. Конечно, мать нашла бы, что возразить, но сердце подсказывало ей, что лучше промолчать. Улыбнувшись через силу, она погладила Васю по голове:

– Егор Васильевич с шарманкой на базар пошел, говорит: поиграю напоследок, соберу малость деньжонок, в дороге пригодится. Тебе приказал там его искать.

– Тогда, мам, я пойду! – заволновался Вася. – А то ну как он без меня уедет? Подумает, что я не хочу...

Вася обхватил мать за шею и крепко поцеловал в щеку. С картузом в одной руке и с узелком, в котором была завязана сменка, под мышкой, он выскочил на улицу и сразу же споткнулся – слезы застилали глаза.

У Круглого базара навстречу кинулся Васята:

– Я тебя искал! На пристань бегал. А потом услышал шарманку и сюда пустился. Значит, решился? Уезжаешь?

– Надо, Васята! Тятька без работы. У Андрюшки и так уж горб трещит: на его ведь шее сидим. Приходится мне на сторону подаваться...

Васята глядел на друга преданными, грустными глазами. Им обоим очень хотелось зареветь, но было совестно.

– Ты скорей вертайся! Знаешь, как я скучать буду, – застенчиво признался Васята и положил руки на Васины плечи.

– А я, думаешь, больно рад? – вырвалось у Васи. – Мы с тобой вроде как едино-одно! – повторил он слова отца Васяты и дернул себя за воображаемый ус.

– Ну, чисто мой тятька! – фыркнул Васята.

– А это кто? – хитро спросил Вася и, вытянувшею, боком, по-петушиному, взглянул на Васяту.

– Ой, Васька! Дед Егор – вылитый! Ну ты и артист! Покажи еще кого-нибудь!

 
...Разлука, ты разлу-ука,
Чужая сторона...
 

– заиграла на базаре шарманка.

Друзья вздрогнули, посмотрели друг на друга и обнялись.

– Ну, прощай! Не ходи провожать, ладно? – серьезно сказал Вася и, поправив картуз, побежал на голос шарманки.

...Баржа стояла за пристанью, сходни были положены прямо на берег.

Дюжий мужик – баржевик, завидя шарманщика, замахал обеими руками: дескать, поторапливайтесь, нечего прохлаждаться!

В трюме, куда спустились дед Егор и Вася, все было завалено мешками с пшеницей. Только на корме легонькой тесовой переборкой был отгорожен небольшой закуток. Там стояла железная печурка. Один большой ящик заменял стол, четыре ящика поменьше служили скамьей и кроватью.

– Располагайся, Егор Васильевич! – гостеприимно говорил шкипер. – Может, чайку попьешь? Вон на печурке чайник горячий.

Дед не отказался и с удовольствием прихлебывал горячую воду. Баржу толкнуло, качнуло и стало меду ленно заворачивать. Дед Егор отставил кружку и перекрестился:

– Тронулись! В добрый час!

Вася вылез наверх. Вот улица, на которой живут Новиковы. Их дома не видать. Кучка мальчишек стоит у забора. Эх, не разобрать кто! Договорились и умчались куда-то. Вася стоял и думал: «Вот я уезжаю, а в Балакове все по-прежнему...»

Город стал отворачиваться от Васи, показывая гладкие спины лабазов.

Вася тоже отвернулся от берега и стал смотреть, как маленький буксир, пыхтя, тащил их неповоротливую ленивую баржу, которая казалась раз в десять больше трудолюбивого пароходика. Баржа нехотя переваливалась на блестящих, гладких, будто смазанных маслом волнах.

Над водой низко носились чайки. Плыло по небу одинокое облачко, плыло туда же, куда шла баржа, куда стремился влажный волжский ветер. Вася улегся на теплую палубу, закрыл глаза и стал слушать, как сладко причмокивали за бортом волны, будто облизывали что-то очень вкусное.

Разбудил Васю зычный гудок. Мимо баржи медленно шел большой розовый пароход. На верхней палубе прогуливались господа. Около барынь в кружевных платьях и в шляпах, на которых были цветы, перья, а у кого сидела и целая птица с хвостом, вертелись кавалеры в смешных соломенных шляпах и с тросточками.

Вдруг рядом с Васей шлепнулся огрызок яблока. Вася вскочил. На пароходе, перегнувшись через перила, хохотал долговязый бледный гимназист.

– Закрой рот! – орал он. – А то проглотишь нас! Некоторые господа остановились и тоже стали смотреть на Васю.

Но он не растерялся.

– Не бойсь, – крикнул он гимназисту. – Не проглочу, я дерьма не ем!

Дружный грубый смех заставил Васю отвести глаза от верхней палубы. Тут только он увидел нижнюю палубу, забитую народом.

– Молодчага! – крикнул бородатый, похожий на Степана Разина мужик.

– Крой, парень, правильно! – увидел Вася доброжелательные улыбки.

Рядом с Васей появился шкипер.

– Куда едете? – крикнул он.

– От голодной смерти бежим!

– Из куля в рогожу лезем! – ответили с нижней палубы.

– Как там, на низу, есть работенка?

– Была бы шея, ярмо найдется! – свистнул шкипер.

На палубе засмеялись невесело.

Вася вглядывался в пароход. Наверху, как райские цветы, колыхались красивые зонтики, слышался нежный смех. Внизу было темновато, верхняя палуба загораживала солнце пассажирам нижней. И смех тут звучал не так.

Васе казалось удивительным, что такие разные люди едут на одном пароходе, на розовом боку которого аршинными буквами было выведено «РОССИЯ».

– Пойдем, парнишка, вниз. Дед там кухарит, – пригласил шкипер.

В трюме пахло ухой. Дед Егор суетился около печурки и, почерпнув из котелка ложку ухи, озабоченно пробовал свое варево.

– Хороша! – похвастался он.

Вооружившись ложками, все уселись вокруг котелка.

– Рыбку, рыбку таскайте! – советовал дед.

– Смотри-ка, – удивился баржевик, подцепив на ложку цельную рыбку, – не разварилась!

– А я по-рыбацки варю, с закалкой. Ни в жисть не разварится, так целенькую и таскай.

– Это как так, с закалкой? – заинтересовался шкипер.

– Кипеть долго не даю, – сделал дед хитрое лицо. – Чуть закипит – я туды водицы холодной ложечку плескану и жду. Опять уха забурчит, а я сызнова водички холодненькой для успокоения... Вот это и есть закалка.

Наевшись, дед и баржевик растянулись на отдых, а Вася, посадив за пазуху морскую свинку, опять пошел наверх.

Неоглядные просторы, покрытые сизо-зелеными травами и темными трещинами оврагов, лениво разлеглись по обоим берегам Волги. Изредка из их глубины выползали серенькие селенья.

Деревушки были так похожи одна на другую, что казалось, будто одни и те же избенки, покрасовавшись на виду, кружным путем забегали вперед, чтобы через некоторое время вновь застенчиво выползти на берег: «А это опять мы!»

«Да ну вас», – думал Васята не отрываясь смотрел вперед, ожидая, что за следующим поворотом уж обязательно откроется город невиданной красоты. Потому и буксир пыхтел так усердно, и волны нетерпеливо подхлестывали баржу: «Ходи веселей!»

Неподалеку от баржи у бакена покачивалась долбленка, бакенщик зажигал фонарь.

– Эге-ге-гей! – приветливо крикнул он Васе. – Любуешься, малец?

– Эге-ге-гей! – во всю силу ответил Вася. Старик шутливо схватился за голову, зажимая уши.

– Ну и глотка у тебя!

– Ага-а-а! Здоровая, – озорничая, орал Вася.

– ...ровая ...овая... а-ая-а, – неслось по реке.

Бакенщик взялся за весла и направил долбленку к следующему бакену.

– Вниз по ма-а-тушке, по Во... да по Во-о-олге, – раскатился по воде чуть хрипловатый бас.

– По широ... широкому раздолью, – взвился Васин голос, и оба голоса слились в одном слове: раздо-о-олью...

Вася долго смотрел назад, где постепенно замирала песня и один за другим загорались огоньки бакенов. Ему вдруг стало страшно и весело. Куда он едет? Что ждет его?

За пазухой зашевелилась Лизка – тревожный стук Васиного сердца прервал ее сон.

МЕДУНИЦА И ПОЛЫНЬ

Сызрань встречала приезжих, чванливо выпятив на берег купеческие склады. Дед Егор и Вася бегом спустились по сходням, чтобы не мешать ринувшимся на баржу грузчикам. Отойдя в сторону от суматошной толчеи, царившей около пристани, дед поставил шарманку,

– Давай поиграем маленько.

Шарманка заиграла вальс, но его протяжные звуки пропадали даром. Только пахнущий рогожами ветер елозил в пыли около шарманщиков, сметая в кучки всякий сор. Дед крякнул и взвалил шарманку на плечи.

– В город надо идти. Тут не до нас.

В городе дело пошло веселей. Стоило шарманщикам остановиться, как их тотчас окружали любители музыки. Со двора во двор за шарманкой ходила ватага ребят, глазея на Лизку, которая бойко торговала двухкопеечным «счастьем». Ребячьи восторженные крики привлекали новых ротозеев, и в шляпу-лопух, позвякивая, падали монеты.

– Как посоветуешь, – обратился дед Егор к Васе. – Пойдем ночлежку искать али на берегу заночуем?

– В ночлежке платить надо, а на кой нам деньги транжирить? – рассудительно ответил Вася. – На берегу заночуем, ночи теплые стоят.

Вечером, усталые и довольные, шарманщики пришли на берег. Вася собирал сухой плавник для костра. Дед, сидя на корточках, чистил купленную у рыбаков мелкую рыбешку.

Скоро на костре забулькал котелок с наваристой ухой. На дымок стали подходить грузчики, бурлаки.

– Уху с нами хлебать! – радушно приглашал дед Егор, расчищая на песке ровное место для котелка.

Со смехом и шутками гости рассаживались вокруг. Каждый выкладывал, кто чем богат: хлеб, вяленую тарань, куски сала, вареные яйца. Застучали деревянные ложки. Ели молча, аккуратно подставляя под ложку ломоть хлеба, усердно дуя на горячую уху и громко хлебая.

После ужина мужики развалились на песке, задымили цигарками. Красивый бурлак лег на спину и, задрав к небу курчавую русую бороду, тихо запел:

 
Что затуманилась, зоренькая ясная,
Пала на землю роса.
Что запечалилась, девица красная,
Очи туманит слеза?
 

– Трофим старое вспоминает, – зашептал деду Егору старый бурлак. – Запьет он теперь. Завсегда после этой песни горькую пить начинает... Беглый он, из Сибири. За разбой на каторге был...

 
...Едут с товарами в путь до Касимова
Муромским лесом купцы...
 

– Я понимаю, разбойничья это песня. От таких песен пуще тоска на сердце наляжет... – кивнул дед Егор.

 
...Я ли за душу твою одинокую
Много чужих загублю!
Все оттого, что тебя, черноокую,
Больше, чем душу, люблю!
 

– Эх, жизня! – скрипнул зубами певец и лег ничком, уткнув лицо в согнутую руку.

Солнце тихо опускалось, скрываясь за синеющей далью. Медленно остывал песок. Вольно и покойно шла мимо берегов Волга. Отблеск этого покоя светился на бородатых лицах. Казалось, набегающая на берег волна омывает души и, унося с собой весь хлам, оставляет радостное ощущение прохладной чистоты и бодрости.

– Сейчас я вам песню спою. – Дед Егор оглядел лежавших людей, повернул ухо к реке, прислушиваясь к плеску и журчанию воды, вздохнул и запел:

 
Словно море в час прибоя,
Площадь Красная шумит.
Что за говор, что там против
Места лобного стоит?
 

Стариковский напевный говорок оживил давно минувшие события. Мужики, сдерживая голоса, подхватили песню, и Васе показалось, что и сама Волга вместе со всеми поет о бесшабашном атамане и удалой его судьбе.

 
Вдруг толпа заколыхалась,
Проложил дорогу кнут.
Той дороженькой на плаху
Стеньку Разина ведут...
 

Привольный ветерок налетел на людей, растрепал нечесаные лохмы. И Вася почувствовал, как шевелил ветер кудри Степана, обвевая его буйную голову, и в последнем прощании бился на горячей груди, припадая к, расстегнутому вороту.

 
...И скатилась с плеч казацких
Удалая голова...
 

– тосковали басы, и у берега по-бабьи всхлипнула волна.

Смолкла песня. Мужики глядели на отраженный в воде красный закат.

Потом все сразу завозились, устраиваясь на ночевку. Вася подвалился под бок деду. Стоило ему прикрыть глаза, как большая звезда протягивала длинные лучи и касалась ресниц. Мальчик тосковал, что нет больше на свете бесстрашного атамана. Не слышать Васе его грозного голоса, а уж верным товарищем был бы ему Вася! Налетел бы на палача, на всю стражу и отбил бы

Степана Тимофеевича. И ушли бы они опять в Жигули, и всех бы этих мужиков взяли с собой...

Ветер приносил на берег степные запахи, от которых то сладко замирало сердце, то горчило во рту. «Медуница и полынь», – узнал Вася.

Прожив почти неделю в Сызрани, шарманщики отправились пешком в Самару. В деревнях, которыми они проходили, любили слушать шарманку, но денег не подавали. Расплачивались хлебом, картошкой. Иногда какая-нибудь баба, умиленная Васиным пеньем, приносила одно-два яйца. Бывало, ложились спать совсем голодными. В животе бурчало, а дед шутил:

– Во как играет – громче шарманки! – и утешал Васю: – Ничо, паря! Доберемся до Самары, там деньга к нам колесом покатит!

Но после Сызрани Вася уже не верил в большие заработки. «Играли, играли, а на проезд не смогли заработать. Пешедралом прем...» – думал он.

Самым большим разочарованием для Васи было то, что в Сызрани дед за гривенник подрядил какого-то грамотного оборванца написать бумажки со «счастьями». После этого Вася на первом же привале вытащил бережно хранимое в картузе предсказание о своей генеральской судьбе и сунул его в костер.

Однообразная дорога изредка загадывала шарманщикам трудную загадку, неожиданно раздваиваясь и расползаясь в разные стороны. И обязательно на таких развилках либо стоял почерневший крест, либо лежал большой камень, выбеленный дождем, ветрами и солнцем. Тогда Васе на ум приходили сказки дедушки Степана, в которых в таком же затруднительном положении оказывался Иван – крестьянский сын. Только в сказках на камне были надписи: «Направо пойдешь – коня потеряешь. Налево пойдешь – самому живому не быть».

Дед Егор стал сдавать. Как он ни храбрился, но все чаще и чаще предлагал Васе сделать привал.

Старик сразу засыпал, а Вася лежал, уткнувшись лицом в траву, и завидовал всяким букашкам, у которых, наверное, где-нибудь был свой домик. Им не надо никуда идти.

В синем воздухе над полями уже летали паутинки – примета близившейся осени, но, на счастье шарманщиков, погода стояла жаркая, безветренная.

Вася уже потерял счет дням, когда впереди показалась Самара. К ночи они подошли к самарской пристани, где и заночевали.

Утром дед бодро вскочил первый.

– Добрели, слава тебе господи! – подбодрял он Васю. – Теперь пойдем с тобой по дворам. Года четыре, никак, я тут не был. Тогда хорошо давали! Кому лень на улицу выйти – из окошек деньги бросали. Завернут в бумажку и кидают – успевай подбирать!.. Поиграем с тобой до обеда и в трактир пойдем. Спросим горячего, а то отощали мы...

От заманчивого обещания деда поесть горячего Вася воспрянул духом. Но в город их не пустили. Стражники объявили, что в городе гостит особа царской фамилии, которая терпеть не может шарманки.

Шарманщики побрели обратно на пристань. «Прогнали, как собак бродячих», – думал Вася.

– Дед Егор, это чего такое – особа?

– Особа-то? Персона большая. Вишь, говорят, из царской фамилии, стало быть, самому царю сродственник. Шарманщиков приказал не пущать, а что мы ему дорогу перейдем, что ли? Я, может, сам не хочу для него играть. Мне – что царь, что псарь – все одно! – вольнодумствовал старик, отводя душу.

К пристани подваливал большой белый пароход. Дед снял шарманку.

– Постой-ка тут, я сейчас, – сказал он и направился к пароходу.

Вася видел, как шарманщик что-то сказал матросам, те захохотали. Дед махнул рукой, подзывая Васю.

– Пойдем с тобой на пароход играть, матросики пустили! – радостно сообщил он Васе.

Перед ними в обе стороны простирался красивый коридор со множеством сияющих полировкой дверей.

– Куда ты! – остановил мальчика дед Егор. – Нам сюда нельзя, нам только на палубу разрешили.

Через широкие стеклянные двери они вышли на ослепительно белую палубу. Кругом в голубых, похожих на корзины, креслах сидели нарядные господа. Дед поставил шарманку, снял шляпу и поклонился.

– Сыми картуз! – взволнованно шепнул он Васе.

Шарманка заиграла, дед запел:

 
Глядя на луч пурпурного заката,
Стояли мы на берегу Невы...
Вы руку жали мне.
 

Вася подхватил:

 
Промчался без возврата
Тот сладкий миг...
 

Вася пел, не поднимая глаз, и видел, как приближались к ним богато обутые ноги. Мужские желтые, серые штиблеты, маленькие женские башмачки, красивые туфельки. Прямо перед ним остановились черные с белыми пуговками мужские штиблеты и беленькие атласные туфельки с бантиками.

– У него чудесный голос, у этого бедняжки! – нежно произнес кто-то.

Вася глянул и обомлел. Тоненькая девочка лет четырнадцати, в белом кружевном платье с черным бархатным поясом в упор глядела на него и улыбалась.

Только на картинках видал Вася таких красавиц. На темных ее кудрях, как у взрослой барышни, легким облачком колыхался прозрачный шарф.

– Папа, дай им денег! – приказала барышня.

Мужчина достал бумажник, и поросшая рыжеватым волосом рука протянула Васе зеленую трешницу.

– Бери, мальчик, купишь себе башмаки! – прозвенел нежный голосок.

Мучительный стыд заставил Васю опустить голову. «Смотрят, как на побирушек...» – подумал он, глядя на свои расшлепанные лапти, грязные портянки, надетую через плечо торбу.

– Заснул, что ли? – услышал он сердитый шепот деда.

Со всех сторон к Васе потянулись руки с деньгами. И тут он заметил, что стоило ему взять бумажку, как эти руки быстро отдергивались, как бы опасаясь невзначай прикоснуться к его руке. «Брезгают, словно шелудивым...».

Он дернул деда за рукав:

– Пойдем отсюда!

Но дедом овладела жадность.

– Сдурел ты, что ли? Глянь, как дают. Поди, красненькую отхватили! – И он снова завел шарманку.

– Надоело уже! – закапризничала барышня. – Папа, скажи им, чтобы уходили.

– Почтеннейший, довольно. Дали вам денег и идите, идите, – скучным голосом сказал деду барин.

– Премного благодарны, – закланялся дед. – Мы не за деньги, мы в благодарность.

– Говорил тебе, идем! – громко сказал Вася и, взвалив шарманку, пошел к выходу.

– Не беги, торопыга! – надоедно жужжал дед, поспешая за Васей. – Сейчас мы в первый класс толкнемся. Там, брат, публика еще чище!!

В первый класс их не пустили. На лестнице попался какой-то черноусый, в мундире с золотыми эполетами.

– Куда лезешь? – грубо остановил он деда. – Не нужно здесь вашего воя!

Дед снял шляпу:

– Нам, ваше превосходительство, дозволено. Мы с разрешения!

– Эй, кто-нибудь! – крикнул черноусый.

Внизу лестницы появился матрос.

– Гоните этих! – приказал его превосходительство.

Это был тот самый матрос, который смеялся с дедом, но сейчас от его приветливости не осталось и следа.

– Пошли вон! Шляетесь тут, а команда отвечай! – свирепо заорал он и покосился наверх.

Превосходительство одобрительно наклонило голову и исчезло за стеклянной дверью, как бы растворясь в ее блеске. Матрос сразу стал прежним.

– Не серчай, дед, и ты, малый, – служба...

Виновато улыбаясь, он похлопал Васю по плечу:

– Идите в третий класс, там вас никто не прогонит. Пошли за мной, проведу.

Матрос сказал правду. В третьем классе шарманщиков приняли радостно. Правда, давали только мелочь, зато давали по-хорошему, и было не обидно. После третьего они спустились еще ниже.

– Ой, дед, мы из Будаек тут ехали! – обрадовался Вася.

– Може, и не тут, – усомнился дед. – Четвертый класс, милок, везде одинаковый: темень, духота, не разберешь, где народ, а где скот. Ты посиди, я сбегаю билеты выправлю, и поедем мы с тобой в Нижний, как... особы царской фамилии.

– Садись, малый! – позвала Васю какая-то женщина. – Садись на мешок, не бойсь, не раздавишь.

Пароход дал первый гудок, а деда не было. Вася тревожно вглядывался в темный проход. «Ну, как дед опоздает?» И в это время увидел шарманщика.

– Дедушка, скорей, гудел ведь!

– А чего скорей-то? Вота билеты, – показал он Васе. – А вота тут... – Дед хитро прищурился и передал набитую торбу. – Ну-кось, доставай чего там есть, а я отдышусь покамест.

Тихонько ахая, Вася извлек торбы связку баранок, два калача, колбасу, огурчики и неизменную селедочку.

– Дед, а вино зачем? – сердито спросил он, увидя какую-то бутылку.

– Дурачок, не вино, напиток такой – ситро. Давай откупорю, кружку приготовь, а то убежит.

Вася изумленно смотрел на шипучую воду.

– Пей, пей скореича! – торопил дед. – Ну как, ай не вкусно?

После первого глотка Вася растерялся.

– Вкусная, только чего она колючая, язык обдирает?

Дед беззвучно смеялся.

– В этом самый смак. Пей, не бойся, язык целым будет.

Утолив жажду, шарманщики принялись закусывать.

– Ты много не ешь, – шепотом говорил дед. – Пища сытная, животом заболеть можно. Ты сперва маленько, чтобы кишки приобвыкли, а погодя еще закусим.

Наевшись, Вася разулся и улегся на полу, положив голову на теткин мешок. До чего хорошо ехать!.. Он нарочно пугал себя, что вот сейчас им надо вылезать с парохода и идти пешком. Ему сделалось еще веселее, и он с наслаждением растянулся во весь рост.

* * *

– Внучек, – позвал дед Егор. – Проснись, Жигулями едем!

Вася вышел на палубу. Жигулевский обрывистый берег, заросший густым лесом, насупился, словно угрюмый мужик на веселом пиру. А мимо него старинной плясовой походочкой, всплескивая, как платочком, вскипающими беляками, шла Волга.

– Бона утес! Бона! – загалдел какой-то мужичонка и, сдвинув на затылок шапку, махнул рукой, указывая на возвышающийся над лесом утес. – Тута Степан Тимофеевич думу думал. Про это и в песне поется: «Есть на Волге утес...»