Текст книги "Персоны нон грата и грата"
Автор книги: Евгения Доброва
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
II. ПЕРСОНЫ НОН ГРАТА И ГРАТА
Рассказы
МРАМОРНОЕ МЯСО
По паспорту он был Саша Карлов. Но все звали его Карлос, ему это шло, такому смуглому, темноволосому и высокому, – мне, его девушке, завидовали однокурсницы. Будучи по натуре актером, как оказалось впоследствии, неудавшимся, Карлос работал винным менеджером в компании «Голиаф». В его обязанности входило объезжать рестораны и предлагать закупщикам калифорнийские вина.
Мы жили незарегистрированной супружеской жизнью в восьмиметровой комнате общежития театрального института. Каждый вечер Карлос собирал в портфель каталоги и ехал в центр, средоточие питейных заведений. Заказывали у него немного, зато он прикасался к шикарной жизни. Дома, в казенной клетушке с мышами и засаленными розовыми обоями, зазвучали диковинные слова: винная карта, бордо, божоле, флют, сомелье, купаж… Карлос произносил их вдохновенно. До сих пор помню патетику, с которой он выговаривал название «Пол Массон», – голос Карлоса включается в голове всякий раз, когда вижу эти огромные кринки с дешевым десятидолларовым пойлом. Но тогда я еще не знала вкуса их содержимого, и энтузиазм возлюбленного мне передавался вполне.
– Сегодня был в «Саппоро», – восторженно рассказывал Карлос. – Японский ресторан на Сухаревской. Там… – голос его замирал, – готовят суши, сашими и мраморное мясо. Знаешь, что такое мраморное мясо? Телят поят пивом, делают им массаж и ставят музыку Баха. И мясо выходит как мрамор.
– Интересно, откуда в Японии Бах.
– Оттуда же, откуда калифорнийские вина. А еще у них есть темпура. Это от слова «температура». Выбираешь осьминогов или креветок, и они при тебе их зажаривают. А едят палочками! У них такие тонкие деревянные палочки, как спицы. Хаси называются.
Я представляла сказочный «Саппоро» с раздвижными бамбуковыми перегородками. С неторопливыми сосредоточенными японцами, поедающими мраморную говядину. С официантками, похожими на гейш. С переливчатой храмовой музыкой… Мечтая о жареных осьминогах и мраморном мясе, я чувствовала, как расширяется мир.
Под влиянием рассказов Карлоса я решила научиться есть палочками. Хаси были куплены за пять рублей у китайцев в сувенирном павильоне на ВВЦ, а обучил ими пользоваться сосед по общежитию, русский парень Серж Пичуричкин по кличке Пич Рич, что в переводе с английского значит Богатый Персик.
– Что ты больше всего любишь из сладостей, но только чтобы мелкое? – спросил он.
Я подумала и сказала:
– Изюм.
– Отлично. – Пич Рич насыпал полную тарелку изюма. – Бери палочки и ешь. Руками нельзя! А я буду следить.
Когда через полтора часа тарелка опустела, я в совершенстве владела искусством пользовааться хаси.
Карлос проработал в «Голиафе» несколько месяцев. Дело не шло; забирать последнюю Карлосову зарплату мы заходили вдвоем – как помню, она составила тридцать один доллар. Всю дорогу домой Карлос вздыхал.
Через некоторое время он устроился консультантом в мебельный магазин. Вскоре у Карлоса появились деньги, он снял однокомнатную квартиру в хрущевке на улице Героев Панфиловцев. В незнакомом районе тут же была произведена разведка и обнаружен ночной супермаркет с необычным названием «Ноленс Воленс». Там был хороший винный отдел. Особенно Карлосу понравилось одно редкое американское вино, но не прошло и пары недель, как он – заставь дурака богу молиться – сам себя этого удовольствия лишил.
Дело в том, что эксклюзивным правом на поставку вина обладала компания «Голиаф». А Карлос знал, что у них не могло быть договора с магазином на Героях Панфиловцах. И вот в один прекрасный день он заявился туда и сказал:
– Позовите главного менеджера.
– А что такое?
– Вы не имеете права торговать этим товаром. – И вывалил все, что знал про эксклюзивные права компании «Голиаф».
Его внимательно выслушали; он побуянил и успокоился, купил сосисок, макарон, пачку «Пэлл-мэлла» и ушел. Наутро следующего дня заветные бутылки исчезли с витрины и не появились там больше никогда.
Собственной рукою, как говорится. Propria manu.
Карлос остался предан компании даже после того, как получил расчет. Он поступил по-японски.
Откуда взялась Светка, я так и не поняла. Кажется, Карлос спас ее от контролеров в троллейбусе. Или в автобусе. Совершенно не помню лица, память сохранила лишь белые шерстяные носки, в которых она ходила по нашей холодной квартире. Незаметное худое существо женского пола в возрасте около тридцати. В детстве у нее наверняка была кличка Тень или Моль. Ассоциация с молью подкреплялась и густым шлейфом лавандового одеколона, которым она поливалась без меры. Моль-Антимоль.
То, что она делала в нашей квартире, называлось «в гости».
– Сегодня Светка в гости придет, – говорил Карлос, и мы шли в «Ноленс Воленс» за красным сухим. Моль предпочитала молодое божоле, и вообще, алкоголь был одним из немногих вопросов, в которых она разбиралась.
– С ночевкой?
– Захочет – останется.
В дальнем углу нашей единственной комнаты стояла маленькая продавленная кушетка, именуемая за свою неудобность «собачий диванчик». Так что оставить человека на ночь мы могли.
Моль всегда приходила в половине девятого. Она работала на какой-то глупой работе, кажется, пришивала пуговицы к мужским пиджакам на фабрике «Большевичка». Мы накрывали на стол. Карлос разливал божоле, я нарезала ветчину и сыр. Моль доставала из сумочки шоколадку.
Большую часть времени Моль молчала, а если и говорила, то невпопад. Она просто сидела на табуретке между холодильником и окном и смотрела на Карлоса. За бутылкой Карлос рассказывал истории. Про то, как экспромтом играл Снегурочку в новогоднем спектакле. Про то, как в его прежний дом в Грозном попала бомба. Как мать бросил отец. Как расписывал палехские подносы в одном из первых кооперативов. Как попал на дегустацию двадцатипятилетних коньяков в отель «Метрополь». Как работал охранником и однажды стрелял в человека. Историй в нем хватило бы на многотомную энциклопедию жизни.
Я тоже сидела на кухне, читала учебник по теории драмы и краем уха слушала Карлоса. Да, именно так мы ему и внимали: она открыв рот, я вполуха. Я ей была не конкурент.
Так проходили вечера. После застолья мы расстилали Моли собачий диванчик. Рано утром она уходила, и я никогда не слышала как.
Был март, сырой и холодный, когда наконец это случилось. Карлос и Моль засели за божоле, а я как назло в тот день простудилась и пошла принять горячую ванну. В воде согрелась и заснула, а очнувшись через пару часов, обнаружила, что мое место в постели занято.
Я пошла на собачий диванчик. Я даже ничего не сказала, хотя они не спали. В конце концов, за квартиру платит Карлос. Кого хочет, того и приводит, это было ясно как день. Хотя была ночь.
– Можешь пока в общаге пожить? – спросил он наутро. Прямо, без предисловий. Я поморщилась, собрала шмотки и вернулась в восьмиметровую комнату с мышами и розовыми обоями.
Моль слушала Карлосовы истории еще месяца три, а потом исчезла. Оказалось, все это время она переживала размолвку с женихом, и вдруг они помирились. Карлос позвонил в общежитие и продиктовал для меня записку. Пару дней я размышляла, стоит ли перезванивать. Потом решилась.
– Возвращайся и выходи за меня замуж, – сказал Карлос по телефону.
– Без любви грешно, – ответила я.
В ресторан «Саппоро» я попала через семь лет. Восточная сказка голодного студенчества не выветрилась из памяти за эти годы, и хотелось наконец воплотить ее в жизнь. Я собралась и пошла. Одна. Сказка моя, не буду ни с кем делить.
Но оказалось, Карлос здорово приукрасил действительность. Ресторан «Саппоро» являл собой дурно пахнущий неуютный длинный зал со слышимостью оперного театра. Разумеется, можно было сразу развернуться и удалиться, но что-то заставило меня пройти этот раунд до конца. Я полистала меню и выбрала: суши с икрой, сашими из тунца, чайник зеленого чая ко'кей-ча и – как без него – вожделенное мраморное мясо.
Через четверть часа принесли заказ. Вот оно, симофури, божественный говяжий край. Нежнейший ароматный кусок, украшенный вешенками и прозрачной стружкой маринованного имбиря, напоминающего лепестки роз «Флорибунда». На секунду даже показалось, что где-то вдалеке играют до-минорную прелюдию Баха. Я мысленно облизнулась и стала наливать чай в грубую глиняную пиалу.
Боже, но что это? Вместо чая в чашке дымился обычный кипяток. Я нажала на кнопочку в столе и вызвала официантку.
– Мне забыли положить заварку.
– Это японский чай. Он подается так.
В каком это кино есть сцена: «Милая! Да у тебя не чай, а анализ!»? Прямо будто в «Саппоро» снимали.
– Вы серьезно?
– Хотите, позову специалиста по чаю?
– Не стоит беспокоиться. Вы просто заберите чайник и принесите, чтобы плавала заварка.
– Хорошо.
Через пару минут гейша вернулась и с ядовитой улыбкой водрузила чайник на стол. Я приподняла крышечку. В крутом кипятке плавали редкие чаинки.
«Это вечер памяти тебя, Карлос, – подумала я. – А анализ, не иначе, символ нашей тогдашней жизни: хотелось, чтоб она была как мраморное мясо, а обернулось все блокадным кипяточком. Да-с…»
Обдумывая этот мрачный парадокс, я подцепила кусочек симофури. Увы, за время выяснения отношений с гейшей оно совершенно остыло. «Черт меня сюда понес», – подумала я. Вечер был безнадежно испорчен. Нарушая все писаные и неписаные правила японского бонтона, я еще немного поковырялапалочками в тарелке, после чего подозвала официантку и буркнула: «Колы!»
В ресторане было пусто, лишь за соседним столиком сидела чета пожилых японцев. Внизу, на проспекте, гудели машины. В высокие витражные окна хлестал дождь. Девчонка принесла стакан колы. Окончательно погрузившись в черную меланхолию, я отхлебнула.
Кола была теплая.
ЧУДЕСНЫЙ ЛЕНД-ЛИЗ, ИЛИ ЖИЗНЕННЫЕ СИЛЫ
Известно, что больше всего на свете я люблю помидоры. Спросите меня, чем я хочу питаться, если всю жизнь можно есть только что-то одно, и я отвечу не задумываясь.
Плоды сих представителей семейства пасленовых я потребляю во всех производных, за исключением того (а исключения лишь подтверждают правила), что категорически не ем кетчуп.
Всю прочую еду из помидоров я пожираю. От банки (тарелки, чашки) меня надо оттаскивать.
– Опять не уследили, деточка сока обпилась…
Деточка лежит на кровати и стонет.
Когда деточка видит что-то томатное, она не владеет собой. Или владеет, но с огромным трудом. Помню, в школе, на поминках Юльки Шишковой, старосты нашего класса, которую сбила машина, я прямо-таки извелась, что нельзя дотянуться до плошки с соблазнительнейшими дамскими пальчиками в собственном соку. Так до сих пор и стоит перед глазами.
Но вернемся в сознательный возраст. Однажды в никудышное дождливое лето, на унылой подмосковной платформе Сушкинская произошло чудо. В единственную на весь дачный поселок палатку-тонар завезли заморский товар. Консервы. Литровые слегка заржавевшие банки порубленных томатов в собственном соку производства города Окленд, Америка. Семнадцать рублей банка. Ни до, ни после в своей жизни я таких консервов не видела. Это было не менее удивительно, чем если бы в супермаркетах взбалмошного портового Окленда продавались яйца Петелинской птицефабрики, находящейся в пяти километрах от упомянутой дачной платформы: fresh eggs, made in Petelino, near Sooshkinskaya, Odintsovskiy district, Moscow region, Russia.
Я съела всю партию.
Местные алкоголики остались без закуски.
Чтобы познать контраст, надо понимать, что такое Сушкинская. Само название возникло потому, что под участки осушили болота. Но, конечно же, все равно это было очень сырое, вечно подтопленное и комариное место. За ночь я теряла энное количество крови. Днем съедала банку помидорной болтушки из Окленда. В таком нулевом балансе и продержалась все лето.
Настала осень, мы вернулись с дачи и, обнаружив в холодильнике пустые полки, всей семьей собрались в магазин «Ашан» за продуктами. Встал вопрос о том, сколько покупать томатного сока.
В коробке двенадцать пакетов по литру. В прошлый раз брали две коробки, двадцать четыре пакета, и до следующей закупки – а она у нас раз в полгода – мне не хватило.
– Возьму, пожалуй что, три коробки.
– Лучше посчитай, сколько ты выпиваешь, – сказал папа.
Я посчитала, и получилось сорок восемь литров.
– Какой ужас! Это когда по пакетику из «Перекрестка» приносишь, то незаметно…
– You are what you eat.
– Конечно! Помидорина – это же мой образ. Листья у нее ядовитые, плоды, пока незрелые, тоже. А когда созреют, то райские.
– У любой поэтессы так.
Я, кажется, знаю, в чем дело. Что ближе всего по вкусу к томатному соку? Правильно, кровь. Вот вам и ответ.
Продавали бы кровь – я бы кровь покупала.
В каком-то кино дьявол в человеческом обличье мог только сырые яйца есть. Тюк! – и выпивает…
Надо же откуда-то брать жизненные силы.
ГОЛОВА И НОГИ
Бабушка и мама очень разные. Однажды мама купила красивые дымчато-синие босоножки фирмы «Цебо» на тонком высоком каблуке. Но в них было очень тяжело ходить. Мама мучилась, мучилась, пока бабушка не взяла топор и не подрубила каблуки. Сама бы мама ни в жизнь так не поступила. (А я бы поступила? Возможно. Если бы в голову пришло такое остроумное гордиево решение, а это вряд ли.)
Тогда мне было четыре, а в шестнадцать я получила эти босоножки в качестве приданого – не считая укороченных каблуков, они были как новые.
Я обрадовалась, но носить не смогла: одела пару раз на дискотеку в школу – нет, неудобно. Мама посмотрела на это дело и переправила босоножки тете на Украину.
Прошло много лет. Чешскую фирму «Цебо» переименовали в «Бата». Когда я была на год старше, чем тогдашняя мама, я пошла в обувной магазин и купила себе туфли «Бата». На двенадцатисантиметровом каблуке. Хожу в них вечером дома по ковру и думаю: боже мой, в жизни не было удобней обуви.
Зато была обувь вычурная. Чего только стоит незабываемое дефиле по Кронштадту в «меховых» шлепанцах – в сабо с фиолетовым гагачьим пухом. Это была фирма Zara, так себе, средней руки испанская модная фабрика, мейнстрим.
И вот этот мейнстрим нашел воплощение в петербургской поездке прошлого лета. У меня был ансамбль: черная бархатная кофточка-топик, отороченная таким же пухом, только, соответственно, черным, пуховая, опять-таки, заколка и эти вот «меховые» фиолетовые шлепанцы.
Когда я заявилась в таком наряде гости к питерскому поэту Кононову, первое, что он сказал, распахнув двери, было:
– Женя! Пушистая, как от Костромы!
Заметьте, не «из», а «от». Я не стала переспрашивать. Потом выяснилось, что Кострома это модный дизайнер.
И вот, будучи в этом самом «от Костромы», я в компании двух московских друзей отправилась в Кронштадт осматривать Морской собор архитектора Косякова. Собор восхитил меня; я достала фотоаппарат и сделала несколько кадров. А потом мы просто пошли бродить по городу. Если бы не солнце, бирюза исполинского купола и блеск Обводного канала, Кронштадт произвел бы удручающее впечатление: на улицах, в кафе-столовой, на автобусных остановках – там все еще продолжался Советский Союз.
Не торопясь, мы шли втроем посредине проезжей части – машин на острове почти не было, – и вдруг нас обогнала девушка. Не пройдя и трех метров, она оглянулась. Потом еще раз. И еще. В глазах ее было изумление и зависть.
Я поняла, что она смотрит на мои шлепанцы. Смотрит, как если бы это была «ламборджини» или «феррари».
Поняла и ужаснулась.
«Главное – голова и ноги, – говаривала во времена моей юности классная дама Казетта Борисовна, блиставшая в нашей захолустной сельской школе. У нее всегда были идеальные прически и дорогая обувь. – Запомните, девочки: голова и ноги!»
ПОГРУЖЕНИЕ
Как поживает ваш генеральный директор? Он тебе все еще нравится? Есть положительная динамика? – Мы сидели на кухне у школьной подруги, и я выспрашивала у нее последние новости.
– Это долгосрочный проект, – сказала Люда. – Знаешь, он все-таки умный мужик. Ведет себя демократично, прислушивается к коллективу… Мои идеи, например, одобрил.
– А какие у тебя были идеи?
– Во-первых, я подумала, хорошо, если бы во всех авиакомпаниях использовались одинаковые бланки для заявок. – Людина работа состояла в том, что она бронировала и выписывала билеты в туристической фирме «Майклз Трэвел Хаус».
– И вы ввели единые бланки?
– Пока нет. Он сказал: ну, когда эта система появится в России… Но ведь он же не против.
– А еще?
– А еще организовал поездку в Бологое. Знаешь, как мы там напились на пленэре! Трое суток гуляли. В лесничестве, на берегу реки. Это ведь было мое предложение – устроить погружение.
– Погружение во что? – спросила я.
– Да просто погружение.
– Нет, правда, во что?
– Н-ну… – Люда задумалась. – В компанию…
В Корее на заводе «Хюндай» субботние корпоративные open airs с семьями (!) предусмотрены контрактом. Попробуй не прийти, не погрузиться.
В тот день я осталась ночевать у Люды. Она растолкала меня в семь утра. Натыкаясь на стены и мебель, я побрела в ванную.
– Давай быстрее, – сказала Люда, – я и так опаздываю, а нам еще заправиться нужно и Ваньку в сад забросить.
В восемь мы ехали в сплошном потоке по Третьему кольцу. Людмила материлась. Ребенок на заднем сиденье скулил: увидел в магазине на заправке машинку, а ему не купили. Машинка стоила тысячу рублей.
Мы подъехали к садику на улице Пырьева, Люда выдернула расстроенного бэби из «ниссана», и они побежали к дверям, жадно заглатывающим новых мам и детей.
В момент Люда выбежала обратно.
– Пятнадцать минут осталось, – сказала она. – Нам ну никак нельзя опаздывать, понимаешь? Дойдешь сама до метро, ладно? Я высажу тебя на Бережковке. – Люда надавила на газ.
– Сколько ты зарабатываешь?
– Тысячу долларов.
На Бережковской набережной мы были без пяти девять. Я перешла дорогу по светофору и увидела, что из метро «Киевская» прямо на меня идет стена. Быстрым шагом, плотными рядами, торопливо закуривая, сотни, а может быть, тысячи служащих шагали в сторону центра.
Зрелище поразило: такого количества сосредоточенных и единонаправленных людей я не видела очень давно. Если видела вообще.
« Девятичасовые, – подумала я. – Надо подождать, пока пройдут». И свернула к ближайшему ларьку рассматривать резинки для волос.
А ведь эта картина повторяется каждый день, у любого метро. В 7:55, 8:55, 9:55, 18:05, 19:05 и 20:05.
Вот оно, погружение.
ВИФЛЕЕМСКАЯ ЗВЕЗДА
Все началось с того, что Алексис сделал мне предложение. Мне сразу не понравилась эта история. Во-первых, он заявился пьяный, во-вторых, без цветов. Если бы я прислушалась тогда к своим ощущениям, может, ничего бы и не было. Но я не прислушалась. Я согласилась. К тому моменту мы прожили вместе два с половиной года. Но сейчас-то он был пьян как свинья и даже цветов не принес.
После не очень вразумительного «да» (что-то вроде «у меня нет повода тебе отказывать») мы решили позвонить родителям. Я набрала папу. Но телефон взяла мама. Было двенадцать часов ночи.
– Мы в больнице, – сказала мама. – В Шатурском районе. На рыбалку ездили. Папа с дерева упал. Сломал позвонок и четыре ребра. Сук не выдержал. Там ива была на берегу. Представляешь, и он туда полез.
– Дров, что ли, не было? – спросила я.
– Вид красивый, – сказала мама. – Фотографии потом покажем. Бабушке только не звони.
И я решила пока им ничего не говорить. А Алексису сказала: «Давай подождем, пока папа поправится». – «Долго?» – «В лучшем случае, полгода». – «Ох-ох-ох, – расстроился Алексис, – вот несчастье!»
Папу привезли домой через месяц и велели лежать. Он тут же позвонил и попросил купить учебник испанского, чтобы провести время с пользой. Хорошо, сказала я и отправилась в дом книги «Медведково». Учебников там не оказалось, зато открыли новый цветочный отдел. Чтобы не уходить из магазина с пустыми руками, я купила большой комнатный цветок с ярко-красными листьями, он назывался пуансетия, или вифлеемская звезда. У меня никогда не было цветов, но пламенеющее чудо сразило в самое сердце, и я купила вифлеемскую звезду, голубой цветочный горшок, пакетик земли, удобрение, получила устную инструкцию и, зажав в кулаке бумажку с названием цветка, отправилась с добычей домой. Дома мы с Алексисом пересадили пуансетию в горшок, хорошенько полили, сфотографировали и как среднесветолюбивое, по словам продавщицы, растение поставили на шкаф.
Через два месяца она сбросила свой кровавый наряд, скрючилась и засохла. Мы повздыхали и выкинули останки на помойку. Ботанический эксперимент завершился фиаско.
– Даже цветы у меня дома не приживаются, что уж говорить о мужчинах, – жаловалась я знакомой цветоводше. С Алексисом мы к тому времени расстались по той причине, что указывают в загсе: не сошлись характерами. Ну а поскольку до загса так и не дошли, то и указывать ничего не пришлось.
Цветоводша была опытная, со стажем. Всю жизнь проработала в Ботаническом саду МГУ, и к моменту выхода на пенсию ее квартира напоминала дендрарий и оранжерею одновременно.
– Может, ты что-то делала неправильно? – предположила она. – Давай в книжке посмотрим. Ну вот. Во-первых, пуансетию нужно поливать только теплой водой. Во-вторых, дважды в день переставлять из тени на свет. А в-третьих, тебе, надо сказать, повезло.
– Почему?
– Ты руки после нее мыла? На, почитай.
Я взяла книгу. В глаза бросились символические череп и кости, жирная заглавная надпись гласила: «Очень ядовитое растение».
А руки-то я и не мыла.