Текст книги "Персоны нон грата и грата"

Автор книги: Евгения Доброва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

ТАМБОВСКИЙ ВОЛК

Рядом с нашим домом, в Протопоповском переулке, есть секонд-хенд, до потолка заваленный тряпичной дребеденью. Я часто туда захожу: люблю наряды и умудряюсь перешивать дерьмо на конфетки.

Утро, никого нет, я одна, набрала тряпок, кручусь в закутке-коридорчике перед зеркалом. В руках у меня скатанная в ком истошно-голубая бархатная кофта, которую я прикладываю… к правому бедру – и так, и сяк. Это потому, что хочу сшить из нее сумочку, которая как раз на уровне бедра, по моему преставлению, и будет болтаться. И тут я чувствую, что на меня кто-то смотрит. Оборачиваюсь. Из не замеченной мною подсобки вышел человек лет сорока в огромной ковбойской шляпе – и наблюдает за манипуляциями. Причем очевидно, что смысла их он не понимает.

– Очень хорошо!

Ну что мне ему ответить?

– У вас тоже, – говорю, – неплохая шляпа.

Человек оказался владельцем заведения, а заодно и хозяином соседнего ресторана. Звать Петр. Отвез домой (три минуты пешком) на джипе размером с карету «скорой помощи». Сунул визитку. На серебряном картоне – здоровая собачья голова. Сверху курсивом – «Ресторан „Тамбовское подворье“». Стало быть, это не собака, а волк изображен. Тамбовский. Тотем, то есть. Я убрала визитку в бумажник. Своей не дала. А назавтра и думать про него забыла.

Прошла неделя – я не звоню. Неугомонный ковбой провел разведку, узнал мой телефон у продавщиц и попросил внимания. Ладно уж, встречусь, а то если его сразу послать, то мне потом в тот секонд не зайти. Что я, в конце концов, бегать от него должна? У меня открытая жизненная позиция. Послушаю, что скажет. Если что, сдачи дам, в школе на рукопашный бой ходила.

Но сдачи давать не пришлось, ковбой вел себя вполне корректно. Встретились в ресторане – позвал отобедать.

Я болела гриппом, но тем не менее решила выползти из норы. Приезжаем в ресторацию, провел в номера, спрашивает:

– Ты пить что-нибудь будешь?

– Не, не могу, антибиотики принимаю.

Тамбовский Волк нажимает кнопочку под столом. Приходит тетенька. Волк что-то пишет на бумажке и отдает ей листочек. Тетенька уходит и через пять минут возвращается с коробочкой в руках.

– Вот, – говорит Тамбовский Волк, – новейшая фармацевтическая разработка от гриппа. Оциллококцинум. Экстракт печени и сердца барбарийской утки. Не бойся, это гомеопатическое, я ребенку семимесячному даю.

Мне терять нечего. Мне, черт побери, работать надо, а температура изматывает. Короче, выпила я одну капсулу этого бациллококцинума. И… выздоровела часа через два. А то я уж думала – а вдруг грипп куриный!

Прямо-таки чудеса в решете. Спасибо тебе, добрый человек в большой шляпе. Робин Гуд, а этой породы осталось совсем немного.

Увы, Тамбовского Волка я спугнула. Прошел месяц, и сидели мы снова в его «Тамбовском подворье».

– Пишешь сейчас что-нибудь? – спрашивает.

– Дневник.

– Вот если бы я вел дневник! Чего в моей жизни только не было. Начиная от отрезанных голов и кончая… самыми невероятными эротическими приключениями.

Работал я на бирже, ну, это лесопилка, значит. И вот однажды вижу: навстречу мне несется Славка Пончик, весь зеленый. «Что случилось?» – «Г-г-голова!» – и дальше помчался.

Я подхожу – человек попал под комбайн, голову колесом отрезало.

Я смотрю на нее – а она для меня как баранья.

Я свои нервы таквоспитал. Лежу я, а на верхней шконке кого-то бьют. Чувствую, сверху кровь на меня полилась. Утерся, повернулся к стенке – и заснул.

С головой смешно получилось. Один там у нас нужду справлял у дороги, голову тоже увидал и драпанул со страху. С расстегнутой ширинкой. Прибегает на биржу, а ему так дружески: «Гражданин начальник, ты это… убрал бы…»

Слушать Тамбовского Волка тяжело. Когда он увлекается, начинает говорить без интонаций, сквозь зубы. С непривычки трудно разобрать, я переспрашиваю. Разумеется, только тогда, когда не могу утерпеть от любопытства.

Такую же узнаваемую неинтонированную речь можно услышать в фильме Учителя «Космос как предчувствие». Там виртуозно сыгран бывший зэк с твердыми моральными принципами. Только в кино все плохо кончилось, а у Тамбовского Волка – хорошо. Что интересно, он-то мне и подарил диск с этим фильмом.

Так как же я его спугнула? Я прицепилась то ли к бирже, то ли к шконке, то ли к гражданину начальнику – понятно, где мог быть такой сюжет.

– За что сидели? – спрашиваю. Вот какая умная девочка, в жизни разбираюсь.

И он стушевался, замялся, не ответил… Увел разговор в сторону… До эротических приключений мы так и не дошли.

И только когда он едва поздоровался со мной на углу Протопоповского и Каланчевки, я поняла, что произошло. Не хотел он быть бывшим зеком – он хотел Робин-Гудом.

ПРАВИЛЬНЫЙ ПАЦАН

I. Риторический прием

Как? Христич? Это что, отчество? Нет, это фамилия. Почему у Христича нет заднего стекла в машине?

Его прострелили.

Но, Боже мой, что случилось?

Стреляли. Гнались. Не догнали. Я бы догнал. А что, у меня двести тридцать лошадей!

А если по правде?

Едем с Маринкой через Химки, а тут двое на «шахе». Впереди троллейбус. Я только хотел его объехать, а эти, блин, козлы меня притерли, еле затормозил. Ну, суки. Взял и перегородил им дорогу. Вдруг вижу: через салон пролетела пуля – и в форточку! Я даже сигарету выронил. А что ты думала, у меня такие нервы железные? Выхожу из машины, Маринка орет: «Идиот!» – а я ей: «Под сиденье!»

Короче, вышел. Стоит «шаха» и два отморозка, у одного волына. Ну я волыну отнял и выстрелил ему в ногу. Сначала порешить хотел, но в последний момент передумал.

Как – отнял?

А так. ( Показывает.)

А дальше?

Остался милицию ждать.

И что им сказал?

А так и сказал: «Убить хотел. А ты бы на моем месте как поступил?»

Все правильно, в классической риторике этот прием называется концессио– защитник заставляет вас взглянуть на вещи глазами подсудимого.

Цицероново красноречие на обочине Химок – и Христич, ранивший при всем честном народе малолетнего придурка, отпущен восвояси.

Но только ли красноречие?

Никто не знает, где кончается психология и начинается гипноз.

II. Урок жизни

У Христича есть друг поэт. Однажды поэта остановили на улице:

– Слышь, ты! Это кто написал, Пушкин или Лермонтов? – У подъезда стояли две темные личности и не могли завершить литературоведческий спор.

Поэт «слышь, ты!»не перенес и сцепился.

А это оказались люди криминального авторитета Узбека, и они сказали:

– Ну все, ты труп.

Христич поехал разбираться; уладил дело. Потом сказал, угроза была реальная.

– И как же ты, Христич, все разрулил?

– Сказал им, что работаюс Машкой – (еще один авторитет, Христич просто вспомнил, что есть такой и что пока не убит), – что с поэтом с первого класса вместе учился и он мне дорог как память.

Поэт:

– Ничего себе, дорог как память! Что я, вещь, что ли?!

А Христич говорит, что это на блатном жаргоне значит: тронешь – я лично порву на части.

Ну, мы уже не стали спрашивать, что значит «порву на части».

– Не любит этот, как его, поэт, таких как мы… – сказали Христичу на прощание.

– …И никогда, слышите, никогда не цедите сквозь зубы, когда разговариваете с зеками, – сказал потом Христич.

III. Ночные помощники

Я вышла замуж за друга Христича. Мы делали ремонт в новой квартире. А жили в старой. Чтобы съехать оттуда, нужно было заканчивать, и поскорей. В частности, на текущий момент срочно требовалось приклеить потолочные плинтуса.

Я позвонила Оксане Кораблевой:

– Ты художник – у тебя глазомер хороший. Приезжай, помоги.

Оксана приехала, поздно и будто пьяная; переоделись в рабочие тряпки, ей дала свои, а сама нацепила одежду супруга, причем, чтобы не особенно загадить клеем чужие штаны, вывернула их и надела наизнанку – получилось очень смешно, оттого что торчали карманы, как крылья у ангела, и не сходилась ширинка. Но работа не задалась: Оксана стала хихикать, дурить, меня, говорит, разморило после бассейна, и делать ничего не могу.

– Давай, что ли, выпьем тогда.

Достала из сумки тревожную фляжку, отыскала в ящике с инструментами мензурки и разлила грамм по пятьдесят. В это время раздался звонок: Христич привез мешок цемента. Открываю дверь, он заходит в квартиру, видит меня в незастегнутых штанах наизнанку, навеселе и с незнакомой ему барышней. Как друг моего мужа и почтенный отец семейства он решает этот беспорядок прекратить.

– Собирайтесь, – говорит Христич, – едем домой.

– А как же плинтусы?

– В другой раз приделаешь. Время час ночи.

Ну что, Оксана, говорю я, с Христичем спорить бесполезно – поедем теперь к нам зажигать. Ты только не пугайся, на чем мы сейчас поедем. – А что такое? – Да ничего, говорю, там просто стекла заднего нет: на прошлой неделе отстрелили. – Как отстрелили? – Поругался на дороге, столкнул в кювет. Пиф-паф! И нет стекла. – Ты не боишься с ним ездить? – Боюсь, а что делать…

Мы выходим из подъезда, Оксана видит христич-мобиль со следами минимум десяти столкновений и заметно бледнеет.

– Садись, садись, – говорю, – я его попрошу, чтобы он больше ста двадцати не гнал.

Оксана садится на заднее сидение и закрывает глаза.

– Спит? – шепчет Христич.

– Боится, – отвечаю я.

У Христича большая валкая «тойота», я, как обычно, восседаю на пассажирском сиденье слева от руля, смотрю на проносящиеся огни и думаю о том, как водит машину папа.

О том, что «опель» – говно машины, говорят все, кроме их владельцев, к которым относится и он.

Он хвалит. В доказательство приводит инцидент с бархатной погоней в Балашихе. («Ты и не заметила даже».)

Суть была в том, что папа кого-то обидел: попал задним колесом в выбоину (темная лесная дорога без фонарей) и облил грязью.

– И что?

– Хотели догнать – не догнали.

– А если бы догнали?

– Перегородили бы дорогу для выяснения; может, постреляли бы.

– Если бы хотели пострелять, они бы и так постреляли.

– Много ты постреляешь в форточку с левой руки на полном ходу?

И тут я поняла, почему Христич покупает только праворульные машины. А еще подумала, что с ним ничего на свете не страшно. Потому что он правильный пацан. Он то что надо.

ГРЕЗА НАЯВУ

Фамилию фотографа Кристиана Холмза наши почему-то транслитерировали с «з» на конце, хотя пишется она, как у Шерлока Холмса. Ну, Холмз так Холмз. С женой Элизабет Форд, дизайнером-полиграфистом, он прилетел из Оттавы на ежегодную киевскую фотоярмарку – супруги читали мастер-класс под названием «Зрительные образы». На Украину канадцев выписал русский журнал по цифровой фотографии. Объяснялось все просто: наш издательский дом имел приставку «International», а Кристиан и Лиза были постоянными авторами.

Расселяла сотрудников фирма UkraRent, через которую офис-менеджер Поля забронировала несколько квартир в центре города. В аэропорте делегацию встретил представитель компании и привел на парковку – был заказан трансфер. Там стояло несколько «наших» такси, но, как только мы подошли, выяснилось, что забронированные квартиры на Бессарабке заняты, а нам предоставят другие. Поля долго орала на агентов по мобильному, дамы переминались на каблуках, парни курили, а потом редакцию рассадили по машинам и отвезли кого куда.

«Фольсваген», в который села я, приехал на золотую милю и остановился у старинного розового дома с кариатидами. Нас было четверо. Мы вошли и ахнули: квартира оказалась царская. Просторная, отреставрированная хоромина с высоким потолком, кожаными диванами и дубовым паркетом. Класс! – сказали все хором. Поставили чемоданы, распахнули форточки, спустились за сигаретами и увидели город. Своим нижним концом улица Большая Васильковская упиралась в стеклянный зáмок торгового центра и, свернув под тупым углом налево, сливалась с Крещатиком. Еще одна улочка, сопровождаемая чуть ли не по всей длине странным домом-гармошкой, сбегала от площади вниз. Вдали, как парус, виднелся новенький небоскреб офисного центра с огромным красным словом «Оренда».

– Похоже на Барселону, – сказал главный.

Мы почти забыли про работу. Мы наслаждались жизнью. Пили чай на огромном балконе и спали на мягких перинах. Смотрели из окна на угловой дом в стиле модерн – его темно-красную крышу венчала легкая башенка-шишка. Спускались по гулким ступеням, выходили на площадь за пиццей и коньяком… А спустя пару дней техред Сергеев начал приставать, что вот лучше бы канадцев сюда, гости все-таки, а нас – в их квартиру, мы привычные.

Привычные к чему? К загаженным подъездам и проссанным лифтам в советской панельной девятиэтажке с низкими потолками и крошечной кухней, к продавленным грязным матрацам… «Апартаменты» канадцев тоже были в центре, даже центральнее наших – на углу Крещатика и Тараса Шевченко; по-моему, это единственная панель на золотой миле Киева. В довершение всего перед домом, на оси бульвара, стоял бронзовый Ленин и заглядывал точно в окна квартиры Кристиана и Лизы, расположенной на четвертом этаже.

Памятников в Киеве полно: начиная от «ярма дружбы народов» и заканчивая Котом Пантелеймоном в парке напротив Золотых Ворот. Хмельницких аж несколько. Князь Владимир и Ярослав Мудрый. Зоя Космодемьянская и Княгиня Ольга. Архистратиг Михаил и полководец Щорс. Паниковский на Прорезной и комедиант Яковченко с таксой Фан-Фаном у театра Ивана Франко. Родина-мать и Леся Украинка, замыкающие с обеих сторон элитный район с частным сектором Междужопье, так как задницами друг к другу стоят. Даже Нос Гоголя есть.

Но Кристиану Холмзу и его супруге Лизе достался именно вождь, единственный – я специально уточнила – уцелевший с советских времен Владимир Ильич у единственного на золотой миле совкового дома. «There was the beautiful architecture, ancient buildings and historical monuments. Such as the statue of Lenin which beckoned to us on the streetcorner, looking directly up into our apartment at night, – написал потом Кристиан в фотоотчете про нашу поездку. – Со всех сторон нас окружали великолепные здания, памятники архитектуры и исторические монументы. Среди них была и статуя Ленина, который по ночам пристально смотрел прямо в окна квартиры, в которой мы остановились».

Надо же, как их угораздило, – подумала я и развеселилась, потому что узнала в этой истории пример магического действа под названием воплощение. Визуализация в чистом виде. В какой-то момент зрительные образы переходят в жизнь. Давно известно.

Да, это было их представление о Советском Союзе. О том, как должен выглядеть советский город.

– Почему это мы должны с ними меняться? – возразила я техреду Сергееву. – Что значит «мы привыкли»? Я лично считаю, что заслуживаю жить в этой квартире. Может, вы сами только потому сюда и попали, что сели со мной в одну машину.

Вот такой мастер-класс по зрительным образам преподал фотограф Кристиан Холмз с «з» на конце. Совсем не тот, ради которого приехал.

Командировка подошла к концу, теперь канадцы ехали с редакцией в Москву, чтобы уже оттуда лететь домой. Мы сидели в одном купе, спать было рано, и я отчаянно думала, о чем с ними поговорить, неприлично, в конце концов, так долго молчать. Это же гости, включился у меня рефлекс Сергеева.

В каком-то журнале я читала, что канадцы не едят яйца. Этот факт был одним из немногих, что я знала о Канаде. И я решила блеснуть.

– Кристиан, это правда, что вы не едите яйца?

– Яйца? Куриные?

– Ну да.

– Да почему же не едим-то? – удивился Кристиан. – Едим. С беконом особенно. Ням-ням. Очень вкусно.

И вдруг продолжил диалог на той же ноте:

– Скажи, пожалуйста, а почему всем русским вырезают аппендицит?

Я так растерялась, что даже не сообразила ответить: а его медведи на улицах выкусывают.

Стоило так сказать, ей-богу.

Нет, не стоило. Вдруг воплотилось бы, как Ленин под окном.

Oказалось, дом, который я посчитала безобразной панелью, в былые времена назывался Домом Будущего, и не панель это вовсе, а особый крупный кирпич. За панельный я приняла его потому, что издали кирпичная кладка напоминала облицовку, используемую при строительстве типовых панелей. В Москве много таких – бетонные блоки приходят с завода уже отделанные кафелем.

«Семьдесят пятый год, – подумала я сперва, – максимум начало восьмидесятых». Но, как выяснилось, ошиблась: здание построено в шестьдесят третьем, архитекторы Колесов и Малиновский. Кто бы мог подумать, авторский проект. Судя по мемориальным доскам, публика в доме жила непростая: спортсмены, артисты…

Но откуда такое название? Дело в том, что проект предусматривал огромные, невиданные по тем временам окна во всю стену, больше таких в городе не было нигде. Второе новшество – батареи. Чтобы не отнимать жилое пространство, их вмуровали прямо в стены, и, таким образом, они греют не только комнаты, но и улицу. В этих местах, по словам жильцов, всегда отклеиваются обои.

Дом будущего… Нет, спасибо, от такого будущего увольте. Даже думать об этом вредно. Не для меня цветут сады, не для меня Дон разольется… Чур меня, чур…

ПОКАЗАЛОСЬ…

Поступлю, как зороастриец, – пусть все, что от меня остается, послужит человечеству. Я галопировала по квартире и пихала в большие полиэтиленовые пакеты из магазина Metro старые свитера, кофты и джинсы. Тудымс, сюдымс. Голубую юбку – в сад! У нее протерся зад. Ну подумаешь, пустяк. Можно походить и так. Нет, расстанусь все-таки. И водолазку в сад! И куртку в сад! И серую жилетку. Бордовые рейтузы! Их мама подарила, она в тот день с ума сошла. И носки, и трусы. Ботинки остроносые коричневые. Перчатки шерстяные вязаные. Все в сад! Нет, я не в поход собираюсь. Я в церковь завтра пойду. Не на помойку, но в церковь Козьмы и Дамиана, что прямо под левой рукой у Юрия Лу… извините. Долгорукого.

Утром я навьючла Ваньку Арсеньева, моего православного помоганца, тюками списанной из гардероба одежды, и мы пошли.

В церкви был день кормления, за длинными рядами столов сидели нищие и обедали. Ой. Что, прямо так? Я представила, как сейчас староста на виду у всех будет выуживать из пакетов и раздавать мои ботинки, свитера и майки, объявляя лоты в микрофон.

– Мамочки, там же в пакете еще и трусы.

– Трусы – тоже нужные вещи, – успокоил Ванька.

Но женщина, отвечающая за одежду, не пришла. Раздачу отложили до пятницы. Я села на лавку у входа. Ваньку попросили помочь на кормлении, и он на время покинул меня. Было довольно тихо, я вдруг поняла, что не слышу стука столовых приборов – нищие ели одноразовыми пластиковыми ложками. В проходе между столами показался Ванька. Он надел полиэтиленовые перчатки, взял две холщовые переметные сумы и принялся раздавать окормляемым ломти хлеба – черного и белого. Я видела, что хлеб свежий. Я вообще-то была голодна и с завистью заглядывала бомжам в тарелки. Еда была вкусная – картофельное пюре с сосисками, присыпанное доброй кучей зелени. Соблазнительно выглядело. Я бы поела, ей-богу. Ко мне даже подошла прислужница.

– А вы…

– Нет-нет, я жду Ивана.

Трапеза была недолгой.

– Поблагодарим же Господа за то, что он нам дает, – сказал в микрофон староста.

Все поднялись, стали креститься. Кому надо выдали таблетки. В мгновение ока со столов собрали посуду. Староста принес кока-кольные бутылки с разведенной хлоркой, тряпки, и они с Ванькой принялись драить столы и скамьи – через десять минут пойдет вторая смена. Последним из зала выходил маленький человечек, бомжик.

– Спасибо, матушки, за то, что вы для нас делаете, – сказал он раздатчицам, которые теперь счищали недоеденное с тарелок в огромную жестянку из-под томатной пасты.

И церковь опустела.

На подступах к храму меня мучил вопрос: а что я скажу, если спросят, почему без платка? В загорской лавре, в детстве, на каникулах, шагу было не пройти, все время кто-то цеплялся: а где твой платок, руки в карманах не держи, здесь не стой, да и вообще, меня, может, принимали за мусульманочку – вроде и не выгонишь ребенка, да ведь как пить дать черненькая. Другой вопрос, какие – опустим слово черти– какие силы меня туда носили, в этот гадюшник (упс, рука сама пишет), – так ведь совершенно негде гулять: полуразрушенный ЦПКиО да лавра. В настоящее время парк полностью поглощен монастырем. Ну да, гадюшник. Отец Наум, провидец, к которому очереди стоят, – это одно; но я-то помню, сколько там было алкашей, бомжей, нищебродов, неудачников, грешников – дым стоял коромыслом, колокольный звон не успевал всю эту вонь развеивать. Детям в подобных заведениях, конечно, не место.

Иду вот так и размышляю: не проще ли было его взять, платок? Представляю аккуратненько повязанную головку – и чувствую себя как дура ряженная. Но вот присунется ведь, присунется какая-нибудь бабка!

Подумав, нашла ответ, к которому не придерешься:

– Потому что я светская.

Никто не спросил меня и не прицепился. Но когда я вышла из церкви, мне померещилось, что в лоб меня укусили.

И тут я поняла, зачем нужен платок.

И тут я пожалела, что не взяла его.

Мужчинам что, у них волосы короткие. А если у меня коса до попы? Перебрала в памяти все известные средства от паразитов. Деготь, бензилбензоат, чемеричная вода. В доме были кошки, знаю. На том и успокоилась.

Опасения не подтвердились, это был морок, невроз. Блохи не живут на лбу, они в ногах, в метре от земли. А вши в лоб не кусаются. Показалось. Но в следующий раз без платка не пойду.