Текст книги "Грейте ладони звездами (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
Потом я, конечно, влюблюсь и в большой импозантный камин из мрамора в гостиной, и в зимний сад с самыми разнообразными растениями, но пока что Ванесса чмокает меня в щеку – клюет, если быть честной! – и быстро ведет по той самой мраморной лестнице к кабинету своего отца.
– Надеюсь, у вас получится договориться! – кидает она мне и стучит в самую крайнюю дверь. Нас просят войти, что я и делаю в полном одиночестве, ведь Ванесса спешит уйти, бросив меня на произвол судьбы... Ну почти. Просто я немного нервничаю и даже ее поддержка была бы мне хорошим подспорьем.
Михаэль Вайс сидит за большим рабочим столом и оказывается высоким, импозантным мужчиной лет этак пятидесяти пяти или более, занятия спортом наградили его подтянутой фигурой атлета, которая, как я полагаю, сбавляет ему с десяток лет (про его спортивные достижения я тоже узнаю, конечно же, значительно позже), а густая шевелюра лишь способствует этому. Если в его волосах и пошаливает седина, то он искуссно скрывает это с помощью своего парикмахера и коробочки с каштановой краской. Другими словами, Михаэль Вайс чуточку тщеславен, что, я полагаю, свойственно и лучшим из нас, но зато выглядит крайне располагающим и дружелюбным...
Он встречает меня радушной улыбкой, в которой отсутствует даже малая толика снисходительности или высокомерия, свойственных богатым людям по отношению к своим менее удачливым сотоварищам, что, стоит признаться честно, меня сразу же подкупает. Он протягивает мне руку, указывает на стул и сразу же переходит к делу:
Ванесса, я полагаю, рассказала вам, что наша бывшая домработница слегла с тяжелой болезнью и теперь находится на лечении в клинике, которое, к сожалению, никто не может знать точно, сколько продлится, – выдает он почти на одном дыхании.
Да, я слышала об этом.
Прекрасно, – сияет мой работодатель довольной улыбкой. – Таким образом, я полагаю, вы понимаете, насколько нам важно найти ей замену в самое ближайшее время, поскольку дом у нас большой и требует постоянного к себе внимания.
Испуг отображается на моем лице прежде, чем я успеваю как-то с ним справиться, и мужчина сразу же это замечает.
Нет, нет, – восклицает он живо, словно успокаивая испуганного ребенка, – вам вовсе не стоит бояться: в штат моих слуг входит месье Рошель (француз, как вы понимаете), который верховодит на кухне и правит там единолично, так что кухня не входит в сферу ваших обязанностей (разве что помощь в накрытии стола); в саду управляется Бернхард Ротт, это наш садовник, умелый малый и страшный зануда, – он понижает голос, словно доверяет мне страшную тайну, – но вы после и сами это поймете. В доме же работают еще две горничные, молоденькие девчушки, которых Хильдегард – бывшая домработница – называла ленивыми вертихвостками, за которыми нужен глаз да глаз. Вот такой вот надежный «глаз» мне и нужен, фрау Керрнер. И если вы готовы попробовать (а дочка уверила меня, что я могу на вас положиться), то место за вами. Я ни в коем случае на вас не давлю... Но буду рад, если вы согласитесь.
Переступая порог этого богатого дома на Штайнплаттенштрассе в окружении аккуратно подстриженных лужаек и искуссно выстреженных кустов, я была практически на сто процентов уверена, что откажусь от любого предложения, которое мне могут тут сделать, и вот теперь, смотря в заинтересованные глаза Михаэля Вайса, неожиданно понимаю, что готова согласиться, даже более: мне симпатичны как сам этот новомодный дом в стиле люкс, так и его хозяин с его сеточкой веселых морщинок у рта и маленькими очочками в деревянной оправе. Говорю, что готова попробовать, только не хотелось бы никого разочаровывать...
Михаэль Вайс подрывается с места и спешит пожать мне руку, потом с ходу выстреливает суммой, которую готов платить мне за мой скромный труд (сумма оказывается более чем приличной, я даже ушам своим не верю) и тут же с самым серьезным видом добавляет:
Но есть один момент, на который я бы хотел особенно обратить ваше внимание...
Ну вот, думается мне, сейчас последует нечто жуткое, тот самый «сыр» в бесплатной мышеловке.
Фрау Керрнер, – говорит мой работодатель почти строго, – я крайне чистоплотный человек и требую идеального порядка в любой из комнат моего жилища. Если только я посчитаю вас недостаточно пригодной для этой работы, то, уж не обессудьте, но я вас сразу же уволю.
Я облегченно выдыхаю, как человек, который долгое время сдерживал дыхание.
Это вполне разумное требование с вашей стороны, – отзываюсь я все с тем же облегчением в голосе. – Постараюсь не допустить ничего подобного.
Мой визави тут же расплывается в довольной улыбке и снова добавляет:
Наши горничные носят рабочую форму, фрау Керрнер, – он окидывает взглядом мой неказистый наряд, – надеюсь, с этим у вас не будет никаких проблем?
Я уверяю его, что с радостью облачусь в любую форму, которую он посчитает приемлемой для себя (лишь бы только это не была пятисантиметровая юбочка и чулки, вздыхаю я про себя), и тогда Михаэль Вайс предлагает мне переговорить с его дочерью на счет этой самой формы, которую она должна помочь мне достать самого подходящего размера.
Я провожу вас в библиотеку, – с этими словами он учтиво распахивает передо мной дверь, – в это время дня она должна быть там.
Мы спускаемся по монументальной лестнице, которая вполне могла бы соперничать с любой из своих товарок по викторианским романам, как я уже и упоминала, так что я невольно припоминаю Скарлетт, которая однажды навернулась с точно такой же, потеряв своего неродившегося ребенка... И с чего это мне в голову лезут все эти читанные некогда сюжеты?! Никак я возомнила себя героиней одного из них. Чудно, однако! Тем временем мой спутник распахивает передо мной – нет, не массивную дубовую дверь с резными виньетками – дверь (красивую, но все же просто дверь) в библиотеку, и я вижу Ванессу и Доминика, сидящих в обнимку у настоящего полыхающего жаром камина и мило беседующих.
Нет, наше вторжение, конечно же, этот милый разговор прерывает, поскольку я не без удовольствия замечаю, как маска невозмутимого спокойствия на секунду слетает с Доминикова лица, явив миру недоуменно-испуганное выражение, на которое я реагирую спокойной улыбкой.
С чего бы ему вообще быть испуганным?
Неужели боится наших с Ванессой возможных откровений? Но не он ли сам первым все ей о нас и разболтал?! О несуществующих «нас», что, однако, не мешает ему относиться ко мне столь пренебрежительно... Стыдится себя прошлого, это ясно как день, а я постоянное тому напоминание.
Детка, милая, мы с фрау Керрнер обо всем договорились, – объявляет отец юной невесты прямо с порога, – не могла бы ты позаботиться о форме для нее... Я был бы тебе очень признателен. – И уже в сторону Доминика: – Ты сегодня рано освободился – значит, в кой-то веке сможем вместе поужинать. Я пока поработаю в библиотеке...
Он выходит было за дверь, но все же говорит мне с порога:
Так значит, завтра увидимся. Всего доброго, фрау Керрнер!
Наконец дверь за ним закрывается, а я остаюсь стоять посреди напряженного молчания, которое никто из нас не спешит нарушить. Пока Доминик вдруг не произносит:
О чем твой отец договорился с Джессикой и при чем здесь рабочая форма?
Он даже не обращается ко мне, что продолжает быть оскорбительным. Мужлан! Япония сделала его мужланом.
Ванесса улыбается ему самой очаровательной улыбкой и переплетает их пальцы между собой:
Джессике была нужна работа, – она смотрит на меня, как бы призывая подтвердить ее слова, – вот я и предложила ей место Хильдегард. Только это и ничего более.
Место Хильдегард? – брови Ника сходятся на переносице. – Разве Джессика не окончила экономический колледж... зачем ей место горничной?
Мне надоедает слушать, как обо мне говорят так, словно меня в этой комнате вообще не существует, и я произношу:
У меня действительно есть такой диплом, – тут я выдерживаю небольшую паузу, – вот только опыта работы маловато, и никто не спешит меня им обеспечить. Опытом работы, хочу я сказать...
Мы все снова замолкаем.
Не думаю, что это хорошая идея, – наконец произносит Доминик каким-то замогильным голосом.
Я умею наводить порядок, не волнуйся, – отзываюсь я обиженно, хотя абсолютно уверена, что он имел в виду вовсе не это.
Его пальцы выскальзывают из Ванессыных рук и замирают полумертвыми зябликами на колене. Та, если и видит недовольство своего нареченного, вида не подает, только вдруг увлекает меня вон из комнаты, щебеча о том, какой там у меня размерчик и как миленько я буду смотреться в форме горничной, которую она же, Ванесса, когда-то сама и разработала.
Вот так я и становлюсь Джейн Эйр для двух юных девчушек, которых мне предстоит, однако, учить никак не французскому, который я и сама толком не знаю, а всем правилам идеальной уборки. Уж в этом-то я была настоящим талантом!
Кем-кем ты там теперь работаешь? – недоверчиво изгинает бровь Хелена, когда тем же вечером я сообщаю ей эту «сногсшибательную» новость. – Горничной? Девочкой на побегушках?
Я в мнимом возмущении упираю руки в бока.
Ты недооцениваешь мою новую должность, подруга, – произношу я с пафосом, – теперь я не просто Джессика Мария Керрнер, теперь я домоправительница!
Домо...кто?
Домоправительница, – повторяю я терпеливо. – И незачем быть такой желчной!
Хелена смотрит на меня долгую томительную минуту, словно сканируя меня изнутри, а потом, как бы сдаваясь, выдыхает:
Но это как-то неправильно, согласись: ты моя подруга, а Доминик мой сын... и ты станешь застилать за ним постель!
В этот момент я живо представляю себя и Доминика три года назад, когда он так трогательно признавался мне в любви, и, может быть, где-то в другой параллельной реальности другие мы были сейчас вместе... и я застилала за нами нашу постель. Боже, надеюсь, Хелена не может на самом деле считывать мои мысли! Неужели я сейчас на самом деле мечтала о ее сыне, о ее двадцатишестилетнем сыне, у которого, между прочим, есть невеста... Безумие какое-то.
Если ты так об этом переживаешь, – спешу я увести разговор в другое русло, – то для твоего душевного спокойствия скажу, что видеться с Ником нам почти не придется: он, как я слышала, домой приходит не раньше пяти часов вечера, а я и вовсе работаю до четырех, – и, не удержавшись, добавляю: – Постараюсь как можно меньше смущать твоего милого мальчика своей скромной персоной...
Хелена улавливает сарказм в моем голосе и как будто смущается.
Извини, Джессика, я понимаю, что тебе нужна эта работа, – говорит она совсем тихо, – просто прежде, как мне помнится, Доминик тобой особенно восхищался, а теперь ты станешь его служанкой...
Не его служанкой, Ленни, а служанкой его будущего тестя! – не удерживаюсь я от комментария.
Но Хелена никак на это не реагирует, погруженная в свои мысли, которые тут же и озвучивает:
Тебе не кажется, что Ник сильно изменился в последнее время? Иногда мне кажется, что теперь это абсолютно другой человек и меня это немного пугает...
Что же, по-твоему, в нем изменилось? – интересуюсь я, удивленная тем фактом, что не только я заметила изменения в Доминике. Я думала, что это только со мной он ведет себя теперь несколько иначе...
Не знаю, может быть он стал слишком серьезным...
Так это даже неплохо, – спешу я уверить подругу, хотя прекрасно понимаю, о чем именно она говорит. Я и сама, если уж быть честной с самой собой, скучаю по прежнему Нику, который, как я втайне мечтала, добавит немного жизнерадостности в наше унылое существование. Поправка: в мое унылое существование – Хелена нынче влюблена и вполне счастлива. Но если даже она говорит об изменениях...
Я знаю, знаю, – произносит она задумчиво, – я, наверно, неправильно выразилась... Он просто стал какой-то бесчувственный... холодный... Я даже не уверена, любит ли он эту жуткую Ванессу на самом деле или просто терпит ради ее же отца...
Ленни, перестань! Мальчик просто повзрослел – уверена, он не стал бы жениться только ради теплого местечка в компании чьего-либо отца. Разве Ник такой? Сама подумай.
Раньше я ответила бы, что нет, не такой, – тяжело вздыхает она, – но тогда я знала своего сына, а теперь он мне словно чужой...
Настроение Хелены передается и мне, так что я с тяжелым сердцем покидаю ее дом – мне еще предстоит приготовиться к новому рабочему дню. Около нашего подъезда я столкиваюсь с Паулем, который сообщает мне, что помогал Еве с математикой и теперь спешит на встречу с друзьями.
Что не так? – спрашивает вдруг он, заметив мой подавленный вид. – Это ведь не из-за Юргена, правда? Тебе пора бы двигаться дальше.
Я смотрю на него тем самым взглядом, который легко интерпретируется «не лезь не в свое дело», но юноша слишком хорошо знает , что может позволить себе говорить мне правду...
Я не хочу об этом говорить, – наконец присовокупляю я к этому взгляду, собираясь уйти. Но Пауль удерживает меня за рукав моей куртки: – Послушай, Джессика, если дело в Доминике...
С чего бы это Доминику иметь к моему настроению хоть какое-то отношение? – в сердцах восклицаю я, вырывая свою руку. Хватит с меня на сегодня всех этих доминикоразговоров! Сделала и тут же пожалела о своей резкости. Становится стыдно – опускаю глаза, враз заинтересовавшись серыми ступенями под ногами, именно потому, должно быть, и не замечаю каким взглядом смотрит на меня молодой человек.
Прости, – наконец выдаю я через силу. – Просто я немного взвинчена... Я нашла сегодня работу.
Так это же, вроде хорошо, разве нет? – отсторожно интересуется Пауль.
Это как посмотреть, – пытаюсь свести все к шутке, – теперь я домоправительница в доме будущего тестя твоего брата. Такие вот дела!
Он снова смотрит на меня долгим взглядом.
И чья это была идея? – спрашивает но наконец. – Доминика?
Ванессы, – признаюсь я нехотя. – Да какая, впрочем, разница, Пауль! Главное, что теперь я смогу спокойно искать новую квартиру, не переживая, что нас выставят на улицу, – я смотрю на него самым примирительным взглядом. – Извини, я действительно взвинчена, как уже и сказала, мне надо поесть и что-нибудь почитать, что-нибудь по-настоящему жизнеутверждающее... Иначе мне жутко хочется разреветься, а если я это сделаю, то могу уже больше и не остановиться!
Пауль нерешительно кладет руку на мое плечо.
Знаю, мне не следовало бы тебе об этом говорить, – продолжаю я свою маленькую исповедь, – но ты всегда такой не по годам смышленный, что хотя бы тебе я могу признаться в том, что у меня на сердце... Постоянное притворство изматывает меня. Прости, спасибо, что выслушал!
В тот вечер я читаю рассказы О. Генри и собираюсь хоть немного изменить свою жизнь.
10 глава.
«Знаешь, отчего хороша пустыня? Где-то в ней скрываются родники».
********************************
Итак, в моей жизни произошли коренные перемены... И у меня было такое чувство, словно сама судьба решила вмешаться и перекроить все мое существование на свой собственный, индивидуальный лад. Вот, к примеру, я никогда не собиралась становиться... домоправительницей. Да-да, слишком вычурное слово для простой уборщицы, я понимаю, тем более, что управляться мне предстояло лишь с пылью и мусором, но все-таки я стала ей... домоправительницей, или лучше было бы окрестить меня пылеуправительницей. Как знать...
Новая должность.
Новые перспективы! Ха.
Скажем так, работать у Вайсов мне даже нравилось, особенно после того, как я поняла, чего примерно от меня ожидали, а ожидали банальной чистоты и ничего более. В первый же день я познакомилась с Сюзанной и Моникой, теми самыми «вертихвостками», которыми была так недовольна предыдущая... домоуправительница, и мы легко нашли с ними общий язык, да и работы они не чурались, как можно было бы предположить по той же нелестной характеристике Хильдегард, поэтому мы с ними, на мой взгляд, составили неплохую команду.
В первое же мое рабочее утро Михаэль Вайс, стоя на пороге своего дома и «страшно спеша» на работу, как бы невзначай обмолвился, что его кабинет нынче похож на свинарник, и я догадалась тогда, что, чураясь прямых приказов, это он мне таким образом недвусмысленно намекает на тот фронт работы, который мне следовало бы избрать, как первостепенный. Возможно, это даже был некий тест, от прохождения которого зависела наша с моим новым шефом трудовая совместимость! Ого.
И вот мы с моими помощницами взялись за дело: скребли, мели, мыли, оттирали – и все это до тех пор, пока даже самый придирчивый зануда не смог бы найти ничего достойного упрека в этом строгом, но несколько захламленном рабочими вещами помещении.
И результат того стоил: когда я, едва удерживая на лице серьезное выражение, смотрела как представительный мужчина в дорогом пиджаке и галстуке лезет на стул и проводит пальцем по верху своего высоченного бюро, с которым, к слову, нам пришлось особенно повозиться, а потом расплывается в блаженной улыбке – именно тогда я и поняла, что тест на совместимость пройден! Этот чистюля и я просто созданы друг для друга... в рабочем смысле этого слова, конечно. Ничего более!
Я долгое время просил Хильдегард протереть пыль на этом шкафу, – провозглашает он, продолжая держать свой палец – к слову, абсолютно чистый, как вы догадались – поднятым вверх, словно некое священное знамя, – но она бессовестно уверяла меня, что там чище, чем в хирургическом кабинете, – тут следует непередаваемая игра бровями. – А между тем на меня сыпались хлопья пыли и паучьи иссушенные тельца – на которых у меня, между прочим, жуткая аллергия – и я был вынужден все это терпеть... Не самому же мне бегать по дому с тряпкой?!
Почему он не уволил эту самую Хильдегард точно так же, как обещал при необходимости сделать со мной, так и осталось для меня тайной. А мужчина торжественно заключил:
Чувствую, мы с вами сработаемся, Джессика! Я ведь могу вас так называть, не так ли?
Конечно, можете, уверила я его самым доброжелательным образом, а потом весь день ходила чуточку опьяненная этим простым признанием своих трудов, словно не просто банально навела чистоту в одной из комнат этого огромного дома, а сделала, например, открытие мирового значения в области медицины.
Эх, Джессика, Джессика... Я даже на полном серьезе рассматривала возможность благодарственного письма Ванессе, ну, не письма, конечно, но подойти и сказать банальное «спасибо» за предоставленное мне рабочее место, представлялось мне вполне правильным и логичным.
К счастью, в ближайшие пару дней я так этого и не сделала, случая не представилось, а потом я и вовсе поняла, что не душевная доброта и отзывчивость двигали названной особой, когда она так своевременно явилась на моем пути со своим рабочим предложением.
Так вот, в тот день я почти заканчиваю свою работу, когда Моника вдруг сообщает мне, что фрау Вайс (а между нами просто задавака) желает переговорить со мной, при этом моя помощница закатывает глаза, мол, снова та строит из себя знатную особу. Такой снобизм, к сожалению, был очень свойственен Ванессе... Я поднимаюсь наверх и стучу в дверь ее спальни. Сначала решаю было, что в комнате никого нет и что Моника ошиблась, назвав местом встречи данную комнату, но потом слышится приглушенная возня... и томный голосок девушки просит меня войти.
Как хорошо, что с некоторых пор я научилась быть неплохой актрисой! Все-таки верно сказал Шекспир: весь мир театр, а люди в нем – актеры. Итак, сцена: спальня юной нимфетки (относительно юной, но все же) в бежево-шоколадных тонах с мазками розового и голубого, слегка развороченная кровать – искуссно развороченная, никак специально постарались – и по центру два главных героя: молодой и прекрасный Доминик Шрайбер в распахнутой на груди рубашке со следами помады на шее и скулах (мне тоже эти скулы всегда нравились) и та самая юная нимфетка, хозяйка комнаты и сердца (судя по сюжету) молодого и прекрасного героя. Она, кстати, в мнимом порыве стыдливости стягивает на груди свою ярко-алую блузку и столь же «стыдливо» отводит глаза в сторону.
Прямо картина маслом! «Застукали» называется.
Едва минует первый шок от увиденного, как я ощущаю острый приступ неконтролируемой веселости, вызванный надуманностью данной ситуации, которая не может не веселить меня... Ванесса приложила столько усилий, чтобы уязвить меня посильнее – вон как сверкает глазищами из-под своей косой челки – а мне видите ли смешно... Она сама, того не осознавая , чрезвычайно смешна! А вот Нику далеко не смешно... Он мне не рад, это я могу сказать однозначно: он вообще в принципе мне не рад после возвращения в Германию, но в этот конкретный момент эта его нерадость какая-то особенно яростная. Как обычно пишут в романах: будь у него вместо глаз оптическая винтовка – убил бы на месте! Уж он-то меня, в отличии от Ванессы, видеть здесь не желал – конечно, прервала на самом интересном!
Знать бы только, чего эта девочка добивается? Хочет показать, что Ник ее собственность? Так я и не претендую. Забирай, пожалуйста. И не за чем выставлять меня этакой дурой...
Я навешиваю на лицо вежливую полуулыбку и невозмутимо осведомляюсь:
– Мне передали, что вы хотели меня видеть...
Да, именно так, – тут же щебечет эта «голубка», ослабляя хватку на своей блузке и демонстрируя мне кружевной бюстгалтер черного цвета. – Извини, Никки, – это уже в сторону нашего застывшего мраморной статуй героя, – я просто забыла, что Джессика должна была зайти на минутку.
Ага, так-то она и забыла... Врушка. Но талантливая!
И снова – мне:
Сегодня вечером у нас с подругами намечаются небольшие посиделки, и я ума не приложу, как одна управлюсь со всеми закусками... Джессика, не могли бы вы остаться и помочь мне с этим! Вам обязательно это оплатят, я обещаю.
Закуски? Разве я нанималась прислуживать ее подругам? Тем более, мне надо сына из садика забрать, о чем я Ванессе и сообщаю.
Но ведь ты можешь кого-нибудь попросить сделать это вместо тебя, разве нет? – плаксивым голоском осведомляется она. – Джессика, прошу вас, выручите по-дружески.
Вот так прямо «по-дружески»... Даже смешно.
Разве тебе не могут помочь Сюзанна или Моника? – прорезается голос у нашего молчаливого героя. – Попроси их.
Я просила, но они сегодня не могут – приглашены на вечеринку.
Уверена, она придумала это прямо на ходу... Но унижаться как-то не хочется и я уверяю ее, что так и быть, останусь и помогу ей с закусками. Долгую, томительную секунду после этого мы все молчим – наверное, из-за неловкости, от которой, как ни крути, даже воздух вокруг нас вибрирует. И тогда, повинуясь неведомому куражу, я неожиданно произношу:
У вашего мальчика пуговка вот тут оторвалась, – не решаюсь тыкать пальцев в сторону Доминика и указываю на собственную шею, – если хотите, могу подсобить с этим.
Пуговка, действительно, еле держится, и мне забавно наблюдать, как вспыхивает личико девушки, обращенное к Доминику, и как он сам вскакивает с кровати, на которой все это время неподвижно восседал мраморной статуей, и сопит так отчаянно, что вполне мог бы поучавствовать в корриде... вместо быка в самой разъяренной его ипостаси.
Но мне совершенно не страшно... Красная блузка-то не на мне!
Восторг я, да, ощущаю, но не страх. Чего мне, спрашивается, бояться?
Могу даже помочь снять рубашку, если вам это не под силу, – добиваю я мальчика с оторванной пуговицей, который продолжает сверлить меня почти ненавидящим взглядом. Я тоже смотрю на него – дерзко и вызывающе. Мне стыдиться нечего, это не я тут в нижнем белье красуюсь перед чужим человеком! А некоторые и вовсе голым торсом щеголяют... что, впрочем, не впервой.
Тогда на адреналине я и не осознавала, насколько больно мне было видеть этот его насупленно-разгневанный взгляд, но после... после я весь остаток дня только и видела внутренним взором эти его голубые и такие непримиримые глаза. Что я тебе сделала, хотелось полюбопытствовать мне, почему ты вообще стал таким... другим...
– Думаю, я сама могу ему помочь, – наконец приходит в себя Ванесса и протягивает к Доминику руку. – Спасибо за предложение!
Но тот отшатывается от нее и срывает с себя рубашку так стремительно, что та даже трещит по швам, потом швыряет ее мне в руки, и желваки его так и ходят, так и ходят... Прямо загрыз бы меня, если бы мог!
Вернусь как можно скорее, – с трудом ворочаю языком – чувствую, как адреналин медленно покидает мою кровь, а вместе с ним выходит и весь запал.
Не торопись! – пропевает Ванесса мне вслед. – У нас с Ником есть чем заняться...
Я захлопываю дверь, припадаю к ней спиной и трясущимися руками прижимаю к себе еще хранящую тепло Доминика рубашку. Интересно, он все еще пахнет хвоей и карамелью или новый Ник и пахнет теперь по-новому? Я окидываю коридор опасливым взглядом на предмет нескромных взглядов, а потом подношу злополучный предмет одежды к своему лицу...
Хвоя...
И карамель! Поразительно.
Значит не все еще потеряно, думается мне в этот момент, значит этот «другой» Ник еще не совсем потерян для меня... Что значит это «для меня» я анализировать не берусь, просто беру телефон и спешу позвонить Паулю с просьбой забрать Элиаса из детского садика.
Пауль, который всегда рад прийти мне на помощь, сегодня моей просьбой тяготится: у него дружеский баскетбольный матч, который он никак не может пропустить, и потому мою просьбу встречает безрадостным вздохом.
Просто забери его и оставь дома с Томми, – почти умоляю я парня. – Хелена придет быстрее, чем они успеют просмотреть первый мультик... А Ева сегодня на дне рождения у подруги.
Пауль недолго молчит в трубку, а потом согласно вздыхает.
Спасибо, – с искренним чувством отзываюсь я на этот полувздох. – Ты мой лучший друг и спаситель!
Вечер с закусками оказывается страннее странного: меня гоняют по самым разнообразным делам то туда то сюда, так что в скором времени я уже с ног валюсь от усталости и при этом понимаю, что мне банально мстят... Знать бы еще за что! Ник в этот вечер так ни разу и не появляется в поле моего зрения, хотя я и занесла починеную рубашку в их с Ванессой комнату, которая – вот ведь неожиданость! – оказалась пуста. А ведь я потратила на пришивание пуговицы не более пяти минут...
И рубашка осталась сиротливо лежать на краюшке кровати...
Когда же я наконец возвращаюсь домой, намереваясь замертво упасть в кровать и наконец отдохнуть, Ева, преспокойно сидящая за уроками, на мой вопрос «где Элиас?» отвечает недоуменным взглядом с пожатием плечами.
Я думала, ты его у Шрайберов оставила с Томми поиграть. Я сама лишь недавно вернулась, – поясняет она мне, и тогда я звоню Хелене...
Я вообще не знала, что его должен был забрать Пауль, – отвечает мне подруга в трубку. – Наверное, он с Евой...
Ева дома... одна! – кричу я в панике срывающимся голосом и набираю Пауля.
Тот не отвечает: должно быть, оставил телефон в раздевалке, и вот я уже несусь по улицам Нюрнберга безумным аллюром, едва замечая размытые пятна светофоров, которые как на зло постоянно горят красным.
Где Элиас? – кричу я теперь уже Паулю, едва завидев его в толпе подростков, стремительно исторгаемых дверями раздевалок. – Ты должен был его забрать и отвезти домой к матери!
Парень ошарашенно смотрит в мои безумные глаза и кажется не понимает, чем вызвана вся эта экзальтация.
Джесси, он должен быть с Домиником. Разве он еще не дома?
С Домиником?! – продолжаю истерить я. – Каким таким образом он оказался с твоим братом?
Он сам предложил свою помощь, – отвечает мне парень, нервно приглаживая вздыбленные волосы, – сказал, что знает о твоей задержке на работе и о моем баскетбольном матче... Мы встретились у детского сада, и я передал ему мальчика с рук на руки.
Я уже собираюсь было звонить Нику, то тут понимаю, что у меня нет его номера телефона и в отчаянии опускаю руки, но Пауль сам набирает номер брату, и я целую минуту вслушиваюсь в их разговор... Потом Пауль наконец говорит мне:
Все хорошо, Джессика, Элиас с Домиником ждут тебя около дома. Должно быть, вы совсем немного разминулись друг с другом...
Где они были?
Ели мороженое, кажется, – несколько виноватым голосом отвечает мне парень. Хотя это вовсе не он виноват в исчезновении моего ребенка...
Всю обратную дорогу домой мы с Паулем напряженно молчим, но это не значит, что и мысли в моей голове столь же безмолвны и не метутся ополоумевшими банши из одного нейрона в другой...
Зачем Доминик взялся помогать мне, тем более сразу же после моей дерзкой дневной выходки?
Или он помогал не мне, а брату?...
Это более вероятно.
Зачем он вообще вмешивается в мою жизнь? Я не хочу... хочу... не хочу этого... Сама не знаю, что за разброд царит в моих накрученных до предела нервах.
Две темные фигуры ждут нас на лавочке около дома, и тень поменьше, завидев меня, срывается с места и кидается мне в объятия с захлебывающимся рассказом:
Мама, мы с дядей Ником ели мороженое! Он сказал, что я могу выбрать любое, какое только захочу, и я выбрал клубничное, шоколадное и фисташковое, а дяда Ник взял карамельное – он сказал, что это его любимое, – мой сын рывком набирает полную грудь воздуха и продолжает: – А потом мы устроили соревнование, кто быстрее все съест... и я выиграл! Дядя Ник сказал, что я оказался быстрее ровно на две целых три десятых секунды... Жалко, что тебя с нами не было, – заключает мальчонка, в темноте не замечая тихих слез, бегущих из моих глаз. Слез облегчения, должно быть... Я только треплю сына по его холодной мордашке и говорю, что если уж Элиас разболеется после этого «холодного» соревнования ангиной, то лечить его придется все тому же дяде Нику, а потом обращаюсь к Паулю с просьбой завести мальчика в дом.
Тот смотрит на нас с Домиником опасливым взглядом, должно быть, понимая, что я слишком на взводе и потому простить его брата, не устроив ему хорошую взбучку, у меня не получится. Но все же покорно скрывается за дверью подъезда...
Никогда больше не смей так делать! – в сердцах кидаю я Доминику, неясной тенью проступающему в ночном полумраке, и тычу пальцем в его грудь. – Никогда, слышишь? Ты хоть представляешь, что я из-за тебя пережила?! У меня чуть сердце не остановилось от ужаса... Я себе такого напридумывала, что и встрашном сне не приснится. И все из-за тебя...
Дышу так рвано и натужно, словно стометровку пробежала, а сама даже не уверена, что тому виной: возмущение из-за исчезновения сына или само присутствие Доминика, с которым мы впервые после его исчезновения остались наедине.
Извини, не думал, что мы так задержимся, – покаянно произносит призрачная тень, и обычность ее голоса даже удивляет меня. – Я должен был лучше рассчитывать время.
