Текст книги "Грейте ладони звездами (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Я так и вижу кольца дыма, пускаемые ее в потолок (почти идеальная имитация Гэндальфа, как подумалось мне тогда)... Вот к чему, догадываюсь я, были разговоры о последней сигаретке!
Да, она сказала об этом, – отвечаю я Михаэлю и хочу добавить было, что его свояченица, похоже, смирилась со своей печальной судьбой, как его окликает группка мужчин, активно обсуждающих политическое положение Германии и проблему эмигрантов в целом. Я слышу это даже отсюда...
Извините, Джессика, – вежливо кивает мне работодатель, – хозяйский долг зовет. Но вы не скучайте... Восхитительно выглядите, кстати, – подмигивает он мне. – С Рождеством! – И наконец оставляет меня одну.
Окидываю взглядом окружающих меня людей и чувствую себя более одинокой, чем когда-либо в жизни. Почти...
За столом я сижу между Паулем и дородной дамой в бархатном платье, цвет которого почти неотличим от цвета лица самой дамы – темно-бордовый и слегка пьянящий одним своим видом.
Она, если я правильно понимаю, двоюродная свояченица брата сестры Михаэля... ой, или я что-то напутала, не уверена... Я не очень сильна во всех этих межсемейных тонкостях.
Попробуйте вот этот крабовый салатик, – тычет она в мою тарелку вилкою, – он очень даже неплох, как по мне.
Я послушно подношу ко рту наколотый кусочек помидора и медленно его пережевываю. Как там говорится: кто долго жует, тот долго живет. Не хочу жить долго без Доминика...
Я так давно была впервые влюблена, что почти забыла, каково это, томиться от любви и не знать, есть ли у вашего чувства будущее. Кусок в горло не лезет... причем буквально.
Ты уверена, что те поцелуи тебе не приснились? – между десятым и одиннадцатым пережевыванием несчастного помидора шепчет мне на ухо Пауль, и я смотрю на него так потерянно и тоскливо, что он с улыбкой откидывается на стуле.
Нет, они мне не приснились, думаю я, смотря на Домника долгим пристальным взглядом, и ты тоже их не забыл, мысленно обращаюсь я к предмету своего наблюдения.
В этот момент по комнате проносится радостный перезвон колокольчика: кто-то поставил такой около каждого гостя, как предмет сервировки, – это Хелена соскакивает со стула и слегка осипшим голосом сообщает:
Раз уж сегодня у нас семейные посиделки в тесном, дружеском кругу, – она окидывает сидящих одним сиящим взглядом, – то мы с Гертом хотели бы вам сообщить,– тот тоже встает рядом с невестой, – что наконец-то определились с днем нашей свадьбы. Февраль, – выстреливает она названием месяца, словно пробкой от шампаского, – февраль двенадцатого числа. Мы подумали, что если уж холода свели нас вместе, то пусть и повенчают нас тоже они...
Гости начинают радостно перешептываться.
О, как это здорово, Хелена! – восклицает Ванесса, хлопая в ладоши. – Поздравляю! – Доминик невозмутим, как собственная салфетка, которой он вытирает уголок рта, но матери все же улыбается... хоть и с опозданием.
Половина из этих людей Хелены до сегодняшнего вечера даже в лицо не видела, но теперь они начинает наперебой поздравлять их с Гертом с предстоящим событием и вспоминать собственные свадебные истории. Настоящий застольный ажиотаж! Я даже вижу как Ванесса наклоняется к Доминику – моему Доминику – и шепчет ему на ухо нечто пикантное, судя по ее раскрасневшимся щекам... Может быть, тоже предлагает ему выбрать подходящую дату свадьбы.
Я слежу за ними голодным, убийственным взглядом – даже сообщение о скорой свадьбе подруги не особо меня взбадривает – и тут, как ведро холодной воды, рука моего застольного соседа осторожно обхватывает меня за талию и слегка тянет ошалевшую меня на себя... Одариваю Пауля многозначительным «уж не ошибся ли ты адресом» взглядом, но он лишь улыбается мне в лицо и так близко склоняется к моему уху, что я ощущаю горячее дыхание его губ, обжигающих мне кончики ушей, словно огнем.
Ты сегодня хорошо выглядишь, Джессика, – шепчет он мне с интимными придыханиями в голосе. – Думаю, я бы тоже смог влюбиться в тебя при случае...
Я резко отшатываюсь от него, сведя нахмуренные брови на переносице. Это что еще за шутки такие?!
Тебе шампанское ударило в голову? – шепчу я сердито. – Что на тебя нашло?! Сейчас же перестань.
Но он и не думает меня слушаться: наоборот, снова подается ко мне и начинает водить пальцем по моей обнаженной руке, от чего меня невольно передергивает.
Что он творит, бъется отчаянная жилка на моем виске, а потом я ловлю взгляд Доминика, который смотрит с такой непримиримой ожесточенностью в своих голубых глазах, что я начинаю задыхаться. Буквально...
Перестань! – отдергиваю я руку и смотрю на Пауля с полнейшим отчаянием. – Зачем ты все это делаешь?
Он отвечает мне взглядом умудренного опытом родителя, который как бы намекает на мое полное незнание реалий этой непростой жизни... Сама частенько использую такой по отношению к своей дочери, поэтому легко его узнаю...
Я обещал, что все у вас будет хорошо, – присовокупляет он к своему красноречивому взгляду, – вот и доверься мне, Джессика. – А потом снова проводит пальцем по моей руке снизу вверх.
Хелена смотрит на нас! – пытаюсь урезонить я парня, тактика которого хоть и становится мне ясна, но покоя на сердце не вызывает.
Она ничего не поймет – все ее мысли заняты предстоящей свадьбой. – И так дерзко улыбается мне, что я даже покрываюсь испариной, а потом сердито произношу:
Я серьезно подумываю о том, уж не влепить ли мне тебе смачную пощечину... Ты, определенно, переигрываешь.
Тот продолжает улыбаться.
Можешь ударить, если очень хочется, – миролюбиво дает он добро, – делу это не помешает... – И вдруг заправляет мне за ухо выбившуюся прядь волос, а потом, опуская руку, как бы ненароком касается моей левой груди. Той самой, что мое слегка фривольное платье обнажило сверх всякой меры...
Это уж слишком! Я так резко вскакиваю со стула, что фужер с шампанским опрокидывается на скатерть. Все головы поворачиваются в мою сторону, и я, неловко извиняясь, пулей вылетаю из комнаты...
Извините, пойду узнаю, не нужна ли Джессике помощь, – слышу я за спиной голос Пауля, и вот он уже в два счета догоняет меня и вталкивает в двери гостевого туалета.
Что ты вообще творишь?! – злобно шиплю ему в лицо, пытаясь оттолкнуть руки, зажавшие меня в кольцо. – Думаешь, Доминик не разгадает твои неумелые манипуляции?
Пауль смеривает меня все тем же дерзким взглядом и хватку не ослабляет.
По-моему, очень даже умелые, – шепчет он, снова заправляя мне за ухо выбившуюся прядь волос. – Вот увидишь, он это оценит...
Не знаю, оценит ли весь этот «цирк» Доминик, но лично я сыта им по горло.
Не надо меня трогать, хорошо! – отталкиваю я его руку. – Здесь нас никто не видит, вот и прекрати этот балаган. Чувствую себя совратительницей малолетних, – в сердцах добавляю я.
Парень продолжает смотреть на меня с лукавой полуулыбкой, словно знает нечто такое, что доступно только ему одному, а потом загадочно произносит:
А теперь постарайся не убить меня, хорошо? – хватает меня за бедра, прижимая к себе. В ту же секунду распахивается дверь...
О, я, кажется, забыл запереть дверь, – произносит Пауль спокойным голосом, не выдающим ни йоты его внутреннего волнения. Хотя я стою достаточно близко к нему, чтобы почувствовать быстрый перестук его сердца!
Повернуться и посмотреть, к кому обращены эти слова, сил нет абсолютно... Чувствую, как горят щеки и как отчаянно хочется провалиться сквозь землю!
Не будем мешать! – продолжает между тем Пауль и выводит меня вон, словно послушную марионетку.
Пожалуй, это я вам помешал, – скрежещет зубами Доминик – ну, конечно же, это он! – провожая нас негодующим взглядом. На самом деле я всего этого не вижу, потому что от стыда не могу поднять головы... Но Пауль живопишет мне все это в самых мельчайших подробностях, едва мы оказываемся вне поля зрения его брата, и тогда я бъю его кулаком в плечо... Бъю так сильно, что он отшатывается от меня к стене! Глаза большие и испуганные.
Я не просила тебя этого делать! – почти ору я, не заботясь о приличиях. – И ты не имел права вытворять все это... Мы делаем ему больно... он этого не заслуживает...
Слезы начинают течь из моих глаз, размазывая подводку, и я едва успеваю их смаргивать.
Слушай, – осторожно говорит Пауль, явно шокированный моей реакцией, – я лишь хотел как лучше... Ты же видела, он сидел с этой Ванессой как ни в чем не бывало... Небольшая взбучка ему не повредит!
Этого больше не повторится, – тычу я в него пальцем. – Никогда!
Хорошо, – соглашается тот покорно и начинает рыскать по карманам в поисках салфетки.
Туда я тоже больше не вернусь, – говорю ему жестко, как проштрафившемуся пажу, – пойди и скажи, что у меня что-то с желудком... Скажем, желудочный грипп или еще что похуже. Мне все равно, – не могу смотреть на него. – Я буду ждать в машине, приведи моих детей. И еще, – торможу парня на полпути, – скажи матери, что мне так плохо, что я никого не хочу видеть! Даже ее.
Пауль кивает головой – и вот мы уже едем домой, оставив позади весь этот отвратительный и абсолютно несносный вечер.
Глава 18.
«Он не ответил ни на один мой вопрос, но ведь когда краснеешь, это значит «да», не так ли?»
****************************
На следующий день у меня выходной, и я весь день сижу дома с книжкой в руках; Хелена звонит узнать о моем самочувствии, и я вру, что меня постоянно рвет... Хочу отбить у нее охоту навестить меня. На душе так тоскливо, что хоть волком вой... Я скучаю по Доминику. Я боюсь, что потеряла его, даже толком и не имея.
А потом вдруг раздается звонок в дверь, и мое глупое сердце замирает ровно на долю секунды, после чего пускается в бешеный, безудержный галоп, словно уже знает, кто нажимает на кнопку звонка. Я распахиваю дверь настежь...
Там стоит Доминик... немного другой, даже чуточку непривычный, но все же он: все то же красивое лицо, слишком совершенное, чтобы быть настоящим, все те же завораживающие голубые глаза под тенью черных рестниц, но нынче эти глаза какие-то блеклые и словно полинявшие, с беспредельной усталостью в уголках...
Сердце невольно бъется сильнее, словно в него вкололи дозу адриналина, даже дышать становится тяжело...
Доминик, – произношу я как можно спокойнее, хотя хочется взвиться юлой и заключить этого упрямого мальчишку в объятия. Чего только мне стоит это кажущееся спокойствие...
Мы можем поговорить?
Голос тихий, почти неживой. Как же его однако пробрало... Горло сдавливает так сильно, что даже свое «конечно, проходи» я продавливаю почти через силу, покосившись на своего жданного – ох как жданного! – гостя, не заметил ли он этого. Не заметил – слишком поглощен своими ботинками.
Ник! – восклицает Элиас, вбегая в прихожую со скоростью ракеты и повисая на Доминике, словно обезьянка. – Ты пришел в гости? Я по тебе скучал...
Лицо моего гостя делается смущенным и немного более живым от прилившей к нему крови... Он глядит на меня, на Еву, безмолвно застывшую на пороге, и наконец произносит:
Я тоже по тебе скучал... и не забыл про наш уговор.
Тот рад этой маленькой как бы тайне, и потому начинает канючить:
Ты сыграешь со мной в «Монополию»? Я получил ее в подарок на Рождество...
Доминик смущенно переминается с ноги на ногу.
Я бы сыграл, – отвечает он моему сыну, – но сейчас мне надо поговорить с твоей мамой...
Он настолько трогателен в своем смущении, что, да, признаюсь, я немножко любуюсь им и потому не особо спешу на помощь, но тут, к счастью, Ева произносит:
Давай я с тобой поиграю. Я просто монстр Монополии... Вот увидишь, разделаю тебя под орех!– И она, схватив брата в охапку, скачет с ним по дому в свою комнату, где тот радостно верещит, как все та же маленькая мартышка.
Хочешь чаю? Или кофе? – спрашиваю я, чтобы разрядить наконец ватную тишину, в которую мы неожиданно погрузились. Нужно разорвать ее, пока она не поглотила нас целиком...
Нет, ничего не хочу... только поговорить...
Тогда пойдем ко мне, там нам никто не помешает. – И я веду его в свою комнату, по дороге пытаясь припомнить, все ли там в порядке... по-девчачьи чувствуя внутреннее волнение от мысли, что вот он, любимый мною мужчина, окажется в моей спальне. Глупость какая-то! Я давно не девчонка, а в спальне у меня всегда идеальный порядок ( еще бы и в голове царил подобный же, но, нет, мысли с такой скоростью мятутся в моем сознании, что там явно должен произойти какой-нибудь критический для разума сбой).
Мы входим и словно по команде останавливаемся посреди маленького, пушистого коврика около кровати... Дивана здесь нет. Мы молчим... Минуту, две, три – долго, как мне кажется, а в голове одна-единственная мысль: «поцелуй, поцелуй меня снова».
Ты хотел поговорить, – наконец произношу я, – говори, я тебя слушаю... Жаль, что мы не сделали этого раньше. После тех поцелуев ты упрямо избегал меня...
Доминик переминается с ноги на ногу.
Я боялся того, что ты могла мне сказать, – признается вдруг он, впервые посмотрев мне прямо в глаза. – Немного немужественно в этом признаваться, я знаю, но ты... ты, Джессика, мне всю душу исстрепала, я устал с этим бороться... Стоит только закрыть глаза и представить тебя с моим братом, как... как он касается тебя, как шепчет тебе на ухо, словно пылкий любовник, как держит за руку... я дышать не могу! Эта сцена вчера, – Доминик запускает пальцы в свои непослушные волосы, – он специально это делал, я знаю, но все же, понимаешь ли ты, насколько жестоко это было...
Он говорит, открывая мне свою душу, а я вижу лишь движение его губ, от которых не могу отвести своих глаз, и сердце... мое глупое, влюбленное сердце бухает прямо у меня в ушах, словно набат. И моя рука, движимая незримым магнитом, поднимается и ложится на щеку молодого человека... горячую, покрытую минимум двухдневной щетиной щеку, прикосновение к которой кажется таким привычным и таким... необыкновенным.
В тот же момент мы оба выдыхаем, словно всплывшие на поверхность жертвы караблекрушения...
А понимаешь ли ты, что мне нет никакого дела до твоего брата? – отвечаю я просто. – Ни до него, ни до кого-либо другого, кроме тебя? И если бы ты раньше осмелился спросить меня об этом – я так бы тебе и ответила... – Я замолкаю, наслаждаясь теплом Доминиковой кожи, просачивающимся в меня сквозь ладонь, прижатую к его щеке. Он слегка склоняет голову и трется об нее, как маленький пушистый котенок. – Ты выглядишь уставшим, – констатирую я наконец. – Неужели, действительно, хотя бы на йоту поверил Паулю?
Вы были очень убедительны...
Глупый... Иди сюда! – я скидываю тапочки и забираюсь на кровать, похлопывая по покрывалу рядом с собой. – Не бойся, я не кусаюсь...
Помедлив секунду, Ник тоже неловко скидывает туфли и придвигается ко мне... Несмело, почти опасливо.
Ложись и послушай меня.
Он послушно ложится – большой маленький мальчик, заблудившийся в своих чувствах – и я льну к его спине, положив руку ему на грудь, где наши пальцы привычно сплетаются маленькими зверьками в зимнюю стужу.
Мой любимый... мой дорогой...
Через время ( мне трудно исчислять его точными отрезками) я приподнимаюсь и шепчу ему в самое ухо, так что кончики его встрепанной шевелюры трепещут от моего теплого дыхания:
Постоянно думаю о том, что могла бы никогда тебя не встретить, что прошла бы мимо читающего подростка на детской площадке или... мне бы не понравилась выпечка твоей мамы и мы бы не стали с ней подругами, – тихонько хихикаю, как девчонка, – но теперь ты есть в моей жизни, и это мучительно и восхитительно одновременно.
Чувствую, как тело Доминика расслабляется под моими руками, словно стальная пружина, сжатая в глубине его естества вдруг распрямляется... Он так крепко сжимает мои пальцы, что я едва сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть и не вспугнуть его.
Мне знакомо это чувство, – глухо произносит он. – Я целый год прожил словно в тумане, прежде чем меня отпустило... думал, что вывел тебя из своей крови, думал, излечился, уехав на край света, но стоило снова тебя увидеть... – Он двигается, прижимая мою руку к своим губам. – Джесс, ты мой наркотик, болезнь, от которой нет излечения!
Всего лишь час назад я бы все отдала, чтобы услышать эти слова, и от беспредельной нежности, затопившей меня теперь, снова сжимается горло... Доминик поворачивается, ложится на спину... и я прижимаюсь к желанным губам, словно истомленный жаждою путник приникает к источнику воды, его руки мягко обхватывают меня, и я оказываюсь прижатой к его груди.
Эта трепетная близость вызывает дрожь по всему телу и словно взрывает тысячи фейерверков под моими прикрытыми веками. Мы целуемся долго и трепетно: может, несколько долгих лет, а, может, лишь одну крошечную секунду, не могу сказать. Но у этого времени абсолютный вкус счастья...
Не хочу, чтобы ты излечивался от этой болезни, – шепчу ему в губы с легким придыханием. – У меня тот же недуг, если ты еще не заметил...
Он проводит рукой по моим волосам...
Это словно какое-то святотатство, – Ник заглядывает мне в глаза и касается пальцами припухших от поцелуев губ, – я целую жену Юргена, я обнимаю его жену... она вся здесь и только моя...
Ему не следовало этого делать, вспоминать Юргена было неправильно, особенно теперь, когда я лежу в объятиях другого мужчины... Я на секунду замираю и вижу, что Ник понимает свой промах – его лицо утрачивает блаженное, опьяненное выражение, и я снова тянусь к нему за поцелуем, но он уже поднимается с кровати...
Куда ты? Не уходи.
Глаза моего мальчика – мне больно это видеть – утрачивают свою открытость – моя реакция вспугивает его...
– Останься, – прошу я с нежностью в голосе, – ты выглядишь уставшим, не хочу, чтобы ты сейчас садился за руль. – Откидываю край покрывала. – Если, конечно, тебе не надо ехать...
«К Ванессе» хочу было добавить я, но не решаюсь: мысль о ней, ожидающей Ника в своей теплой постели, мне весьма неприятна, если не сказать больше... После всех наших поцелуев мысль о губах Ника на других губах нестерпима, словно ожог!
Он молчит, и я с удовлетворением понимаю, что это мысль о ночевке в моей постели, делает моего мальчика чуточку немым... Главное, он не говорит «нет».
Посмотрю, как там дети, а ты можешь пока ложиться, – кидаю я быстро, чтобы не дать ему времени передумать, и выхожу из комнаты.
Сердце продолжает клокотать... Надрывно и глухо.
Моя дочь сидит на диване в одиночестве и смотрит телевизор. Боюсь, я не сразу замечаю ее, слишком много всего происходит в моей голове...
Мам, – зовет она меня из темноты, пристально всматриваясь в мое лицо, – как ты? Все в порядке?
Где Элиас? Спит?– отвечаю вопросом на воспрос.
Да, я уложила его.
Который час?
Ева хмыкает совсем по-взрослому, так что я невольно краснею. Мы не говорили с ней про Доминика, но, думаю, она и так уже обо всем догадалась....
Уже одиннадцать, мам. Счастливые часов не наблюдают?!
Так и есть, догадалась... От волнения мне становится нестерпимо жарко, и я поспешно интересуюсь:
Ник останется у нас, ты не против? – ощущаю себя при этом зеленым подростком.
Моя дочь встает и кладет руки мне на плечи, и я в этот самый момент, как откровение, осознаю и ее высокий рост, и силу ее тонких рук, и даже не по годам мудрый взгляд...
А если бы я была против, – подначивает она меня, – что бы ты тогда сделала, мама?
Дала тебе подзатыльник и отправила в кровать? – в тон ей отвечаю я.
Очень умно! – Ева обнимает меня. – Но ты же знаешь, я не против... Папа любил тебя и желал самого лучшего, – она отстраняется с грустной улыбкой.– Доминик – твое лучшее сейчас! И, нет, я не против... спокойной ночи!
И когда она с этой своей взрослой полуулыбкой на губах снова садится у телевизора, а я стою, словно Алиса в каком-то немыслимом Зазеркалье, дочь вдруг добавляет:
Ты сейчас даже пахнешь Ником! – тихий смешок. – Не то чтобы я, действительно, знала, как он там пахнет, но ты определенно не пахнешь моей мамой, а значит.., – еще один тихий смешок. – Ник пахнет карамелью! – и она одаривает меня кривой полуулыбкой, даже не представляя, какое душевное смятение пораждают во мне ее слова.
Моей дочери четырнадцать... моя дочь почти взрослая. А я влюблена в парня моложе себя на десять лет! Влюблена в сына моей лучшей подруги, что еще важнее... На ватных ногах я прохожу на кухню и залпом выпиваю стакан воды... И этот парень ждет меня в моей спальне, в моей кровати...
Пора возвращаться. Я ведь не боюсь, правда? Совсем нет. Ни чуточки.
Подумаешь руки трясутся... нервы абсолютно негодные в последнее время... И Доминик тут абсолютно не при чем!
Вот именно, не при чем. Под такой внутренний монолог я и переступаю порог своей комнаты, в которой продолжает гореть приглушенный свет торшера у стены и в которой на моей кровати впервые за долгое время снова лежит мужчина. Диван в гостинной не считается...
И этот мужчина не шевелится...
Нет, он не спит, я абсолютно уверена в этом – слишком скованная поза для спящего, но он и не шевелится. Одежда аккуратно сложена на моем стуле у стены – просто отрада для глаз перфекциониста – так что я невольно улыбаюсь... и расслабляюсь. Никогда не раздевалась в присутствии чужого человека, кроме Юргена, конечно – он был единственным, перед кем я могла обнажиться, как физически, так и душевно, он был моей скалой, моей опорой, моим всем...
Стягиваю одежду, расстегиваю бюстгальтер и тихонько проскальзываю в ночную сорочку, не самая изысканная вещь, если говорить честно, мужчину ей не соблазнить, планировала бы заранее эту ночь – купила бы что-нибудь посексуальнее. От этих мыслей у меня даже пальцы на ногах поджимаются – давненько со мной такого не бывало. Это все тело в моей постели виновато... тело Доминика, красивое тело Доминика, которое я дважды видела обнаженным, и оно было прекрасно.
Пальцы на ногах поджимаются еще чуточку сильнее... это от холода, конечно! Хватит тут стоять и предаваться размышлениям: решительно откидываю свой край одеяла и юркаю в привычное тепло постели, прогретой мужским присутствием. Как же быстро возвращаются все эти, казалось бы, забытые воспоминания... осталось только прижаться к любимомому теплому боку и почувствовать сонное объятие, каким обычно награждал меня Юрген...
Стоп, Юрген мертв! Осторожно прижимаюсь к спине Доминика, который неподвижнее мраморной статуи. Спит ли? Уверена, что нет.
Робко, с грацией истинной скромницы, вновь кладу руку ему на грудь и чувствую быстрое биение его сердца. Не спит... Боже, я чувствую себя такой юной, словно девствнница на первом свидании! Вспомнилось, как я ошалело пялилась на грудь Ника три года назад при нашем первом знакомстве и как до ломоты в пальцах хотелось проверить твердость его мышц своими руками... Глупость несусветная, но иногда прекрасные картины хочется не только лицезреть, но и ощутить шераховатость холста подушечками своих пальцев.
… Тело под моими пальцами идеально гладкое. Сама не знаю, как моя рука оказывается под футболкой Доминика... я лишь утыкаюсь носом в уютное тепло его спины и еле слышно шепчу: « я люблю тебя, я так сильно люблю тебя», и мои пальцы продолжают рисовать круги на атласе его кожи.
Что ты делаешь, Джесс? – слышу наконец его хриплый голос. – Смерти моей хочешь, не иначе...
Мертвый ты мне ни к чему, – насмешливо улыбаюсь я. – Это было бы каким-то извращением, ты не находишь?!
Он с секунду молчит, словно обдумывая мои слова, а потом глухо сипит в ответ:
Ты знаешь, о чем я говорю... – Поворачивается ко мне с напряженной улыбкой на красивом лице, челюсти плотно сжаты... наверное, боится вцепиться в меня зубами, думается мне некстати, пытаюсь сдержать прижатой ко рту ладонью, рвущийся из глубины счастливый смешок. – Что с тобой, Джесс? Надо мной смеешься?
Отрицательно мотаю головой и, обхватив лицо парня руками, шепчу в самые губы:
Отчасти, возможно... Ты же знаешь, все эти нелепые фантазии в моей голове...
Расскажешь?
Не сейчас, мой милый, – отвожу волосы от его глаз и целую в уголок любимых губ. Он стонет, дыша рвано и натужно, словно страждущее животное... А я всегда была слишком сострадательна, особенно к раненым животным! – Думаю, ты достаточно большой мальчик, – горячо шепчу ему в губы, – чтобы я не шокировала тебя просьбой заняться со мной любовью...
Силы небесные, Джесс?! Я не могу, – выдыхает Доминик возбужденно.
Будь мне восемнадцать, я бы точно на небо разобиделась... Но все дело в том, что восемнадцать скоро будет моей дочери, и потому, перекинув ногу через торс парня, складываю руки на груди в образе строгой учительницы. Его джентельменство выглядит невероятно милым и возбуждающим одновременно, именно таким мне хочется соблазнить его еще больше: осознавать, как самоуверенный красавчик, гарсирующий передо мной своей длинноногой подружкой три года назад, вдруг превращается в робкого школьника приятно, как ни крути! Даже больше: это просто восхитительно.
Продолжаю молча водить пальцем по его груди и рукам... почти невинно. Уверена, долго ему не продержаться – и вот, я права: Доминик уже целует меня, притянув мою голову к себе, запутавшись пальцами в моих волосах, терзая мои губы с голодным неистовством. Я едва успеваю ахнуть, а он уже подминает меня под себя, заглядывая в глаза... Может, ждет, что я оттолкну его? Все еще боится чего-то?
Займись со мной любовью, – повторяю настойчиво. – Я хочу этого.
Мы смотрим друг другу в глаза, в очередной раз выпадая из времени и реальности одновременно, а потом Доминик признается мне еле слышно:
Не уверен, что знаю, как это делается. Никогда этим не занимался...
Ты смеешься надо мной? – хмыкаю я ему в губы. – Опыта у тебя, я в этом абсолютно уверена, уж точно побольше моего...
Опыта в сексе, но не в любви, – возражает он мне, – в этом, знаешь ли, мне как-то не везло...
Я несколько бесконечных секунд вглядываюсь в глубину его глаз: не чтобы увидеть там нечто новое для себя, нет, хочу, чтобы он увидел меня по-новому – безумно влюбленной и неистовой в своем желании, хочу, чтобы поверил... в нас.
Поверь, технически это одно и то же, – я поднимаю руки, чтобы он стянул мою бесформенную сорочку и ободряюще улыбаюсь ему, – уверена, ты с этим справишься...
Неугомонный писк будильника выдергивает меня из сна в привычные семь утра. На душе невероятная легкость... С чего бы это?
Доминик!
Разом припоминаю и наш вчерашний разговор... и все, что последовало за ним позже. Трепетное дрожание рук моего Ника, когда он касался меня, наши иступленные поцелуи, когда каждый терял себя в другом и словно обретал вновь, но уже иным, обновленным и цельным.
Ник.
В комнате его нет. Ушел. Ушел, пока я спала... Почему? Так, без паники. Успокойся.
Я одеваюсь со слабо трепещущей внутри надеждой: а вдруг он на кухне готовит кофе... Дуреха, он не пьет кофе! Хватит фантазировать.
Доброе утро, мам! – Ева готовит себе с братом хлопья, гремя тарелками. – Его здесь нет, – добавляет она следом, заметив мой ищущий взгляд. – Ушел минут двадцать назад. Торопился.
Я знаю, что не стоило бы спрашивать дочь о таком, но я должна была это знать...
Каким он тебе показался?
В смысле настроения? – уточняет та многозначительно, но заметив мой хмурый взгляд, отбросывает этот тон: – Серьезным? Задумчивым? Счастливым? Я бы сказала, серьезным, но счастливым. Впрочем, я могу и ошибаться: мы столкнулись лишь на секунду и всю эту долгую-долгую секунду он чувствовал себя абсолютно смущенным и не смотрел мне в глаза. Мам, ну что с тобой?
Это я падаю на стул и закрываю лицо руками. Понимаю, что также далека от определенности, как и вчера вечером до прихода Доминика ко мне. Что значила для него эта ночь? Станет ли он из-за меня менять свою жизнь?
В том, что он любит меня, я не сомневаюсь, я сомневаюсь в его готовности сказать «нет» Ванессе и всей его отлаженной системе ценностей. И я не могу ничего требовать от него, это тот выбор, который он должен был сделать сам... И судя по его бегству (как еще это назвать?) свое решение он еще не принял.
В любом случае я ни о чем не жалею...
Все хорошо, милая, – пытаюсь улыбнуться я. – Ты уже разбудила брата?
Мам, – Ева смотрит на меня с искренним беспокойством в карих глазах, – Ник вернется? Он ведь любит тебя, так? Он должен вернуться. Разве вы вчера не разобрались во всем?
Я сжимаю ее теплую ладонь. Такая большая маленькая девочка... И никому-то я не могу довериться, кроме тебя. Даже Хелене ничего не расскажешь по вполне понятным причинам.
«Дорогая подруга, эту ночь я провела с твоим сыном, и это было лучшим, что случалось со мной за последнее время, я вновь почувствовала себя живой и любимой. Но утром он просто ушел... Как думаешь, он еще вернется? Если нет, то не милосерднее ли пристрелить меня, словно бешеную собаку?! Я хочу его, Хелена, я так хочу всего, что с ним связано. Я хочу твоего сына и не знаю, как переживу такую потерю вновь.»
Вот что я бы могла сказать Хелене, но признаться своей дочери, что я мысленно задыхаюсь от возможной разлуки с мужчиной, который стал вдруг всем для меня, – это почти физически невозможно. Она не поймет да и не должна.
Дай ему время, Ева, – говорю я просто. – Иногда людям нужно время, чтобы во всем разобраться. Один разговор ничего не решает!
Но она не понимает и допытывается:
Так он бросит Ванессу или нет? – с детским максимализмом осведомляется она. – Что-то я ничего не понимаю.
Думаешь, я понимаю?! Ничуть.
Думаю, со временем это выяснится...
Так ты его прямо ни о чем не спросила?! – возмущается Ева. – О чем вы тогда вообще говорили вчера?
Не твое щенячье дело! – щелкаю я ее по носу, пытаясь казаться беззаботной. А потом серьезно добавляю: – Ева, я любила твоего отца, ты ведь знаешь это, милая, правда?
Она смотрит на меня и кивает головой.
Мам, я знаю, как вы с папой любили друг друга, но теперь его нет.., – у нее на глазах выступают слезы. – И мне его очень не хватает.
Девочка моя, – я привлекаю ее к себе и крепко обнимаю.
Но после его смерти ты стала другой... казалось, даже мы тебе больше не нужны, – шепчет она мне в свитер, почти разрывая мое сердце надвое. – Я не хочу больше видеть тебя такой... С Ником ты снова прежняя... ты улыбаешься... и поэтому я рада за тебя.
И мы стоим с ней, обнявшись и плача одновременно, а за окном медленно кружатся белые мотыльки легкого, невесомого снега.
… Мы с Элиасом и Евой лепим снеговика во дворе, втыкаем ему морковный нос и обвязываем шарфом, сын утверждает, что тот похож на Пауля. Нам весело и хорошо вместе... не хватает только Доминика.
Потом Ева остается делать реферат по биологии, а мы с Элиасом идем к Хелене: пьем чай, восхищаемся рождественскими яслями, каждую из фигурок которых Герт самолично выстругал из кусочков дерева и рассматриваем детские фотографии мальчиков Шрайбер... Ник на них кажется мне маленьким ангелочком, от взгляда на которого у меня невольно замирает сердце.
