Текст книги "Грейте ладони звездами (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Он всегда был самым красивым ребенком в мире, – тихонько шепчет мне Хелена, чтобы не услышали Пауль с Томми. Думаю, ей самой не верится, что она смогла породить нечто столь совершенное... Интересно, будет ли сын Ника хоть чуточку похож на своего отца? Эта мысль наполняет меня восторгом, и я незаметно кладу руку на свой плоский живот. Но тут же отдергиваю ее...
Он мне даже не позвонил...
… и не написал...
День почти заканчивается, и мы снова бредем с Элиасом по опустевшим улицам, подставляя лица пушистым снежинкам, пузатым, словно отъевшиеся мотыльки, которые падают нам прямо на языки и рестницы...
Снег всегда заставляет верить в лучшее, думается мне – когда идет снег, должны происходить чудеса!
Ева распахивает перед нами дверь с сияющей улыбкой на лице – не успеваю еще понять, что тому причиной, как вдруг замечаю большой чемодан прямо здесь у порога.
Доминик!
Надеюсь, приютите меня хотя бы на время, – говорит он мне с надеждой во взгляде. – Я нынче бездомный!
Подхожу и прижимаюсь к его груди, чувствуя быстрый перестук любимого сердца.
Это твой дом, можешь оставаться здесь сколько захочешь, – вдыхаю опьяняющий запах леса и карамели, растворяясь в умиротворяющем тепле мужского объятия, – тебе здесь всегда рады.
Он касается руками моей спины, лица, волос... Я почти готова разреветься, но сдерживаюсь.
В таком случае я, пожалуй, здесь задержусь, – произносит он звонко, целуя в уголок моих расплывшихся в блаженной улыбке губ.
19 глава.
«Странныый народ эти взрослые».
Несколько позже Доминик рассказывает мне о том, что произошло между ним и Ванессой в тот самый день, когда я маюсь от неизвестности в ожидании весточки от него...
В то утро он просыпается еще до рассвета и долго лежит рядом, всем телом ощущая тепло приникшей к нему женской спины – моей спины, если быть точной – и этот жар, мнится ему, проникает прямо под его кожу, согревая оледеневшее за годы разлуки сердце, которое практически отучилось биться в таком умиротворенно-покойном ритме, отдающемся сейчас в районе его висков.
Нет, он вовсе не хочет сказать, что все эти три бесконечных года, которые он провел за рубежом, были для него одним беспросветным серым маревом, состоящим из разбитого сердца и разрушенных недежд, нет, в его жизни случалось и много хорошего тоже, только вот этот покой, который он ощущает сейчас... его он познает впервые за все свои двадцать восемь неполных лет.
Он протягивает руку и гладит меня по волосам – эта несмелая ласка наполняет его сердце новым, неизведанным доныне восторгом. Вспоминаются слова друга, с которым он поделился однажды причиной своего унылого выражения лица:
Поверь, тебе просто надо найти себе новую красотку и замутить с ней по полной – и всю твою хворь как рукой снимет.
Он поверил ему тогда, поверил, потому что хотел верить: хотел, чтобы разбитое сердце можно было излечить новыми отношениями, тем более если не обременять эти отношения любовью. Любви с него нынче было предостаточно...
В конце концов он сам не понимал, зачем и почему влюбился именно в эту конкретную женщину (опять же в меня) – в подругу своей собственной матери, которая живет в счастливом браке и совсем не нуждается в сторонних отношениях. Хотя он, что уж греха таить, был бы вовсе не прочь стать моей тайной влюбленностью, дерзким секретом, о котором даже шепотом говорить не дозволяется, и упиваться сладостью обладания той, которая казалась такой недостижимой...
Но, как выяснилось, не только казалась, но и была таковой... недоступной и от этого еще более желанной.
Чтобы заглушить чувственный и сердечный голод внутри себя Доминик периодически поддавался чарам то одной, то другой из своих коллег по работе, но в итоге только выпестовал в себе странную, циничную невосприимчивость к их любовным признаниям в частности и к самим радостям жизни в целом. Хотя по сути ему даже нравилось это упорядоченное существование, в котором никакие житейские бури не были способны выбить почву из-под его крепко утвердившихся на земле ног...
– Ты бессчувственный ублюдок и сволочь! – такими словами распрощалась с ним одна из его подружек, отчаянно пытавшаяся воззвать к его душевной эмпатии, к которой, как ему стало казаться с некоторых пор, он и вовсе утратил всяческую способность. К ее чести будет сказано, она действительно любила его... он же лишь позволял ей любить себя, и пока той этого было достаточно, все у них было как будто бы хорошо. Пока ей было этого достаточно...
На тот момент, когда Доминик по воле судьбы познакомился с Ванессой, у него были недолгие отношения с хорошенькой японкой, вызывающей смутный, едва теплющийся отклик в его душе – она любила читать, и он заставлял ее делать это вслух, хотя ее выученный английский лишь усугублял его тоску по родине и... по мне? Нет, в это ему уже не верилось – разве можно любить кого-то так долго, циник в его душе не мог и мысли такой допустить. Однако, родная речь в Ванессиных устах звучала как музыка, и Доминик невольно этой музыкой заслушался... тем более что «певица» была премиленькой, восторженной и явно в него влюбленной. Ничего нового, если подумать (он знал, что нравится женщинам), но смутная мысль о возвращении домой с помолвочным кольцом на пальце неведомым образом была ему приятна... Почему, он не хотел и допытываться – просто позволил еще одной девушке попытаться сделать его чуточку счастливее. Возможно, у немки это выйдет лучше, чем у чуждой его менталитету японки!
Так он и оказался снова в Германии... Так он снова и встретил меня!
… И вот он гладит мои волосы, мысленно наслаждаясь каждым всплывающим в голове воспоминанием о прошедшей ночи: о том, как упоительно было целовать любимое тело, стонущее под его несмелыми ласками, как незабываемо трогательно было снова почувствовать себя юным, неопытным любовником, впервые касающимся женщины – Джессика как будто бы вернула ему молодость и его прежнего, того восторженного и уверенного в себе парня, которому казалось, весь мир падет перед его ногами, стоит ему только захотеть. Он и забыл, каково это быть этим восторженным парнем... и теперь, вспомнив, больше не хотел быть другим.
В последний раз коснувшись губами моего обнаженного плеча, он поднимается с постели и надевает свою аккуратно сложенную на стуле одежду. Он знает, что должен сделать и сделает это незамедлительно...
Доминик хочет выскользнуть из нашей квартирки незамеченным, но все-таки сталкивается с Евой, которая смотрит на него слегка прищуренными, всепонимающими глазами: она знает, что произошло этой ночью между ним и ее матерью, и это знание о ее знании заставляет Доминика смущенно отводить глаза – он еще не свыкся с мыслью, что я принадлежу ему, что то, что произошло между нами этой ночью было настоящим и непреходящим.
Это столкновение с Евой заставляет его понять, что такие отношения, которые прежде представлялись ему вполне приемлемыми – тайные встречи и крадущиеся шаги – теперь абсолютно не кажутся ему привлекательными: нет, он хочет открыто быть рядом с любимой женщиной и пусть весь мир знает об этом... и начать, конечно же, стоит с Ванессы.
Доминик догадывается, что этот разговор не будет легким, скорее наоборот, но в конце концов самое тяжелое – разлуку и полное отсутствие надежды на взаимность – он уже пережил, а потому и это переживет... вот только сделает два глубоких вдоха.
Доброе утро, Ванесса.
Где ты был этой ночью?
Именно такого вопроса он и ожидал с самого начала, но все равно внутренне замирает, сдерживая дыхание, словно пловец перед погружением в воду. Ванесса с поразительной чуткостью улавливает как эту его секундную заминку, так и само его сбившееся дыхание, поскольку ее собственное лицо мгновенно делается белее ее же кипенно-белого пеньюара, в который она сейчас облачена, а потом она взмахивает руками, словно желая отогнать любую возможную неприятность, скрывающуюся за этими тревожными признаками, наблюдаемыми ею в любимом человеке.
Нет, – кидает она стремительно, пытаясь навесить на лицо беззаботную улыбку, хотя – видит бог – ей плохо это удается, – не надо ничего объяснять, просто переодевайся и пойдем завтракать. Мне столько надо тебе рассказать...
Но Доминик продолжает молча смотреть на нее – попытка девушки укрыться от истины могла бы показаться смехотворной, не будь она настолько душераздирающей. Он тяжело вздыхает и подходит к стенному шкафу, из которого вынимает свой кожаный чемодан... Краем глаза он замечает, как Ванесса делает два неверных шага в его сторону, пристально наблюдая за каждым его движением – он выдвигает один из ящиков и вынимает из него свои вещи...
Что ты делаешь? – нетвердым голосом интересуется девушка. – Зачем ты достаешь свои вещи?
Теперь, когда она больше не пытается укрыться от правды, он твердо произносит:
Ванесса, я ухожу от тебя. Прости.
Следует секундная пауза, в течение которой эти простые слова наконец находят путь до ее сознания, и девушка начинает неистово мотать головой:
Нет, нет, ты не можешь уйти от меня, – произносит она до странности спокойным голосом, – так не должно быть. Ты любишь меня! Мы собираемся пожениться! Нет, ты не можешь уйти... Скажи, что это просто нелепая шутка, Доминик, ты ведь разыгрываешь меня, не так ли?
Нет, это не шутка: я ухожу... прямо сейчас.
Нет, – девушка продолжает мотать головой, словно желая выветрить сами эти слова из собственной головы, – ты никуда не уйдешь! Я тебе не позволю, – и она рывком сдергивает с кровати распахнутый чемодан, вещи из которого веером взметаются в воздух и в беспорядке падают на пол.
Это меня не остановит, Ванесса, – спокойно произносит Доминик. – Я все равно уйду, и для тебя, поверь, так будет только лучше.
Нет, не будет, – в сердцах восклицает она, мгновенно утрачивая все свое спокойствие, – я люблю тебя, Доминик, а ты хочешь меня оставить: о каком благе, по-твоему, здесь может идти речь?! Ты нужен мне... Прошу тебя, не бросай меня! Нам было так хорошо вместе...
Ванесса...
Она, должно быть, видит непреклонность в глазах бывшего жениха, поскольку умоляющее выражение лица в миг сменяется злобной гримасой, и она громко выкрикивает:
Ненавижу эту шлюху Джессику! Эту проклятую злобную тварь, непонятно чем приворожившую тебя... Это ведь из-за нее ты уходишь, не так ли? Скажи мне правду, я должна это знать.
Доминик смотрит на ее исковерканное злобой лицо и почти жалеет эту красивую девочку с ненавистью в глазах.
Я люблю ее, Ванесса, – отвечает он просто. – Прости, что причинил тебе боль.
Его слова лишь еще больше распаляют ее злобу:
Переспи с ней, – произносит она с клокотанием в горле. – Переспи и забудь... Я позволяю тебе это, я даже закрою на это глаза... мы оба закроем на это глаза и сделаем вид, что ничего не случилось... Переспи с ней и возвращайся ко мне!
Такого Доминик точно не ожидал: что это, проявление крайнего цинизма или всепрощение истинной любви? Ответа у него нет да и в целом сказать ему нечего. Но Ванесса истолковывает его молчание иначе и потому со странным блеском в глазах произносит:
Ты ведь уже это сделал, не так ли? Этой самой ночью... ты был с этой шлюхой этой самой ночью! – она делает отчаянный бросок, пытаясь вцепиться ему в волосы, но Доминик успевает перехватить ее руки. – Ты поимел ее и все равно пришел собирать чемодан? – шипит она ему прямо в лицо – их глаза так близко, что Доминик видит пульсирующие толчки ее угольно-черных зрачков. Пульсация ненависти... Не любви. – Поимел эту старую шлю...
Заткнись, – грубо одергивает он ее, впервые в жизни повысив голос на женщину. – Да, я был с ней этой ночью, – произносит он твердым, почти ледяным голосом, – и знаешь, Ванесса, это было лучшим событием во всей моей чертовски унылой жизни!
Они сверлят друг друга такими непримиримыми взглядами, как будто бы ничто прежде не связывало их воедино, как будто бы они два чужих человека, внезапно столкнувшихся на бескрайнем жизненном пути.
Хочешь ее, так уходи, – с вызовом выкрикивает Ванесса. – Мне не нужны объедки этой су.., – она не успевает договорить, так как Доминик сильнее сжимает ее узкие запястья, и девушка испуганно вскрикивает.
Он тут же разжимает пальцы, и Ванесса отскакивает от него на другую сторону комнаты, демонстративно растирая свои руки.
В этот момент раздаются шаги за дверью и следом за вежливым стуком на пороге появляется Михаэль Вайс.
Что у вас здесь происходит? – хмурит он свои кустистые брови, осматривая разоренный чемодан и вещи разбросанные по всей комнате.
На лице девушки появляется торжествующая улыбка, когда она тычет в Доминика своим наманикюренным пальчиком:
Он бросает меня, отец. Уходит к другой... Говорит, ее отвисшая грудь нравится ему больше моей!
Молодой человек бросает на нее убийственный взгляд, но все-таки сдерживается – он понимает, что в ней говорит ревность, и можно ли винить ее за это...
Это правда, – спрашивает Михаэль, – ты бросаешь мою дочь?
Доминику нравится этот строгий, но во всех смыслах положительный мужчина – разочаровывать его оказывается даже большим испытанием, чем разрыв с его дочерью.
Да, Михаэль, я ухожу. Простите меня, если сможете! И я пойму, если вы не захотите больше со мной работать... Но я должен это сделать.
Знаешь, к кому он уходит? – продолжает неистовствовать Ванесса. – К этой стерве Джессике – пригрели, что говорится, змею на своей груди...
Ничто не меняется в лице Михаэля Вайса, когда дочь доводит эту новость до его сведения, он все также продолжает смотреть на Доминика, а тот все также смотрит на него в ответ... Молодой человек знает, что ему нечего стесняться ни как самой своей избранницы, так ни самого своего чувства к ней – даже если весь мир будет против его любви, он все равно не откажется от нее. И Михаэль Вайс как будто бы прочитывает это все в его открытом, смелом взгляде...
Мне нравится с тобой работать, Доминик, – слова Михаэля разрезают затянувшуюся тишину надвое. – И я не хотел бы, чтобы разрыв с моей дочерью повлиял на наши с тобой деловые отношения...
Ванесса, явно ожидавшая от отца абсолютно других слов, с возмущением взмахивает руками:
Как ты можешь говорить такое?! Вышвырни его взашей, словно шелудивую собачонку, – она делает глубокий судорожный вдох. – Он променял меня на другую, а ты хочешь продолжить работать с ним как ни в чем не бывало? Ты не можешь так со мной поступить. Ты мой отец и должен быть на моей стороне...
Ванесса, – Михаэль снисходительно смотрит на свою расхристанную в своем неистовстве дочь, – нам не нужен мужчина, который не любит тебя. Поверь, мы найдем другого... ты найдешь другого – и он сделает тебя счастливой.
Но я люблю Доминика, – всхлипывает она, понимая вдруг, что отец не поддерживает ее. – Я люблю только Доминика и никого другого...
Но он не любит тебя...
Папа, – Ванесса подходит и утыкается в отца своим несчастным, заплаканным лицом.
Я так понимаю, Джессика больше не будет работать в нашем доме? – поглаживая дочь по вздрагивающей спине, обращается тот к своему несостоявшемуся зятю.
Думаю, в данном случае это было бы неуместно.
Михаэль понимающе кивает головой.
Думаю, да, неуместно... Прощай, Доминик. Встретимся на работе! – и он выводит плачущую дочь из комнаты. Оставшись один, Доминик вновь укладывает свой чемодан и покидает дом на Штайнплаттенштрассе, так ни разу и не оглянувшись – эта страница его жизни закрыта для него навсегда.
Потом он садится в машину и набирает номер своего отца – тот отвечает после первого же гудка.
Что случилось, сын? – произносит он вместо приветствия, по обыкновению переходя сразу к делу. Возможно, так даже лучше: деловой обмен данными – и ни капли эмоций.
Хотел поставить тебя в известность, что больше не живу в доме на Штайнплаттенштрассе, отец.
Почему? Ты рассорился с Вайсом? – даже сквозь километры, разделяющие их в этот момент, Доминик улавливает в голосе отца скрытую наджеду: ссора с Михаэлем могла бы побудить его перебраться-таки в Мюнхен к отцу, как тот давно и мечтает.
Нет, я расстался с Ванессой, – отвечает он просто, ожидая соответствующего вопроса «почему?», но отца, так и есть, больше интересует другое:
Значит, ты по-прежнему будешь работать с Михаэлем?
Думаю, да. По крайней мере я надеюсь на это...
Ясно. – После этих слов повисает звенящая тишина, которая могло бы уязъвить Доминика, не знай он так хорошо этого холодного мужчину, фамилию которого он носит. Джессика дважды спасла его, думается ему в этот момент: сначала от чрезмерной заносчивости и самоуверенности, а теперь и от циничности, так свойственной его отцу и почти укоренившейся в его собственном сердце... Меньше всего Доминик хотел бы быть похожим на мужчину на той стороне провода!
Ты не хочешь спросить, почему я бросил Ванессу?
Думаю, это и так ясно, ведь ты мой родной сын, – насмешливо бросает Гюнтер Шрайбер, и Доминика даже передергивает. – Новая юбка, я угадал?
То, с каким пренебрежением мужчина высказывается о Джессике – пусть даже он и не знает, что это именно она – вызывает в душе его сына жгучее возмущение, которым он практически давится, когда неожиданно произносит:
Я люблю эту женщину и собираюсь на ней жениться. Не хочешь узнать ее имя?
Не думаю, что мне стоит запоминать имя каждой девчушки, в которую ты посчитаешь себя влюбленным, Доминик. – И после секундной паузы добавляет: – Мне нравилась эта язва-Ванесса – вот бы кто здорово потрепал тебе нервы, мой мальчик, – и он заливается раскатистым, насмешливым хохотом.
Джессика тебе тоже нравилась, с горечью думает молодой человек, припоминая, как отец лапал ее в оранжерее... Это воспоминание заставляет его покрепче сжать челюсти, чтобы не бросить отцу в лицо ответную колкость, которая лишь испортит их и без того натянутые отношения. Еще две минуты сумбурного прощания – и Доминик прячет телефон в карман.
Он сам не знает почему, но в этот самый момент его накрывает волной панического ужаса: а что, если Джессика, проснувшись этим утром, пожалела о ночи, что у них была? Что если она уже не ждет его больше... Что если?.. Он подхватывается было позвонить ей, но не решается – вместо этого заводит автомобиль и едет в офис, где до вечера сидит за разборкой абсолютно ненужных сейчас бумаг... Но ведь нельзя прятаться вечно: в конце концов это жалко и недостойно – он видел это на примере Ванессы не далее, как сегодня утром.
С этими мыслями он и звонит в ту самую дверь, за которой его ждет либо самое черное разочарование, либо...
Ева?
Доминик.
Девочка медленно осматривает его с головы до ног и останавливает свой строгий взгляд на чемодане.
Ты к нам на совсем? – осведомляется она самым серьезным голосом.
Я... если твоя мама.., – он не знает, что на это ответить – ее надменность немого пугает его. – Она дома?
Нет, ее нет, – потом она складывает руки на груди и прищуривает глаза: – Ты сделал ей больно этим утром – она думает, ты больше не вернешься.
Но я вернулся...
И больше не уйдешь? – с напором осведомляется она.
Если вы позволите мне остаться...
Лицо девочки мгновенно расплывается в радостной улыбке.
Тогда заходи, – тянет она его за руку, – чего стоишь, как неродной? Мама скоро придет. Оставь чемодан вот здесь... Так ты точно больше не уйдешь?
Никогда.
Тогда пошли пить чай.
Спасибо, Ева. – И Доминик впервые за целый день осознает, что жутко и просто невыносимо голоден – до этого он не чувствовал ничего, а теперь вдруг эмоции нахлынули все разом, почти сбивая его с ног... Он падает на стул в уже знакомой кухонке и почти не верит, что все это правда: что он сидит в Джессикиной квартире и собирается пить чай с ее дочерью, и что вот и она сама скоро придет, и он, Доминик, скажет ей...
Раздается звонок в дверь.
Глава 20.
«У каждого человека свои звезды».
*****************
Когда той ночью мы лежим в постели, прижавшись друг к другу так тесно, словно сиамские близнецы, Доминик вдруг говорит:
Помнишь, как мы с тобой познакомились?
Такое сложно забыть, – улыбаюсь я в темноту, – ошеломляюще красивый мальчик в одном полотенце и с большим самомнением...
Он тихонько посмеивается, и его точеный профиль серебрится в свете луны, как драгоценная монета.
А помнишь, как я пришел к тебе с кексом...
Кексом примирения, – киваю я головой. – Это было довольно мило... и вкусно.
Он вдруг поднимается на локте и всматривается в мое лицо:
Но по-настоящему я в тебя влюбился не тогда, – признается он мне с щемящей нежностью во взгляде, – а чуточку позже... В тот раз, когда вы с Паулем обсуждали возможность зомби-апокалипсиса, помнишь такой разговор?
Ты шутишь, – смущенно утыкаюсь лицом в его плечо. – Не помню такого...
Думаешь, я бы смог такое выдумать?! – посмеивается он тихонько. – Вы были так увлечены, так заразительно хихикали, планируя свои возможные припасы и первостепенные действия, что я почувствовал себя жутко одиноким... и неожиданно влюбленным в твою лучезарную улыбку и безумную увлеченность.
Глажу его по щеке и улыбаюсь.
Помню, Пауль одно время, действительно, был увлечен тематикой зомби и постапокалипсиса, – говорю я Нику, – но сам этот разговор стерся из моей памяти...
А он продолжает:
Хотя мне кажется, я уже приехал чуточку влюбленным в тебя, – смущенная улыбка так и льнет к его губам. – Пауль так много рассказывал о тебе во время наших телефонных разговоров – не исключено, что он сам тогда был немного увлечен тобой! – что я заочно был готов к встрече с суперженщиной...
Боже! – стону я. – Только не это...
И Доминик целует меня в губы долгим, томительным поцелуем, а потом шепчет, что суперженщины не в его вкусе, а вот милые книжные червячки вполне способны прогрызть дыру в его сердце, что в данном случае и случилось.
Хихикаю, словно влюбленная дурочка пятнадцати лет.
Мне всегда нравился твой запах, – признаюсь ему в свою очередь. – Думаю, тут что-то с химией...
И тогда он интересуется:
Скажи, тем летом у меня были хоть какие-то шансы? Что-то помимо запаха, – добавляет Доминик с улыбкой.
Я знаю ответ – думаю, он тоже его знает, а потому говорю:
В тот день, после твоего признания...
В любви?
Да, в тот день, когда ты принался мне влюбви, я плакала... и Юрген сказал, что я, должно быть, чуточку влюблена в тебя, но, думаю, дело было не в этом, – смотрю Доминику в глаза, – мне просто была невыносима сама мысль о твоем разбитом сердце. Мне было тебя жаль...
Не совсем то, о чем я мечтал! – тихонько посмеивается мой возлюбленный. – А Юрген, значит, ревновал тебя ко мне?
Самую чуточку, – отвечаю ему с улыбкой. – Он был рад твоему отъезду...
Какое-то время мы лежим молча, блуждая в наших воспоминаниях, словно в таинственном лабиринте, пока Доминик вдруг не хватат меня и не тянет прямо на свою грудь. От неожиданности я взвизгиваю, но тут же зажимаю себе рот ладонью...
Джессика, я хочу спросить тебя кое о чем, – говорит он мне с самым серьезным видом, – и я хочу услышать ответ прямо сейчас...
Недоуменно приподнимаю брови и жду.
Джессика, ты выйдешь за меня замуж? – спрашивает Ник, пытливо всматриваясь в мое лицо. – Мне нет дела до чужих пересудов, мне нет дела ни до чего, кроме нас двоих: я хочу тебя, твоих детей... наших детей, которых ты нам родишь! Джессика, я должен быть уверен, что больше не потеряю тебя.
Это звучит так фантастически великолепно, что у меня сжимается горло от чрезмерных эмоций и потому я просто киваю головой, стирая поцелуем тревожную морщинку у его рта.
Это значит «да»? – на всякий случай уточняет он.
Это означает «я люблю тебя, Доминик Шрайбер», и да, я готова стать твоей женой. Правда, – тяну я с сомнением, – не совсем уверена на счет детей...
А что на счет детей? – недоумевает он.
Не уверена, что смогу еще родить детей... во множественном числе.
Для начала мне хватит и одного, – хмыкает парень, целуя мое обнаженное плечо. – И, мне думается, тянуть с этим точно не стоит... – Теперь он нежно поглаживать меня по спине, рождая приятную дрожь во всем теле, и я отвечаю ему тем же, наслаждаясь упругостью его крепкого тела.
А маме бы следовало уже признаться, – шепчет он мне в процессе наших ласк. – Не хочу быть просто тайным любовником...
Ты не тайный любовник, – возражаю ему. – А Хелене я сама расскажу... как только подберу подходящий момент. – В этот момент губы парня скользят вниз по моему телу, и я глухо вскрикиваю...
А потом окружающий мир перестает для нас существовать...
За завтраком дети поглядывают на Доминика с затаенным интересом, вопросительно... Я же чувствую себя такой непозволительно счастливой, что не особо придаю этому значение, мало ли что у них на уме, но Элиас в своей детской непосредственности первым решается озвучить свои мысли, неожиданно спросив:
Дядя Ник, ты теперь будешь моим новым папой?
Я смущенно замираю, но Доминик смотрит на мальчика серьезным, невозмутимым взглядом, словно на взрослого, и тоже интересуется:
А ты бы этого хотел?
Элиас на секунду задумывается.
Мне понравилось есть с тобой мороженое! – произносит он торжественно, что, наверное, должно означать его детское «да». Моя дочь, должно быть, вдохновленная смелостью младшего брата, в этот момент тоже интересуется:
Так ты любишь маму? По-настоящему?
Не знаю, что в ее еще юном мировоззрении означает это «по-настоящему»: смерть под красивую музыку в волнах Атлантического океана, как в фильме «Титаник» или что-то подобное глупейшей гибели Ромео и Джульетты – сложно сказать, но сердце мое невольно екает и начинает биться быстрее... Мне просто необходимо принятие собственной дочери.
Да, я люблю твою маму, – просто отвечает ей Доминик, смотря на девочку все тем же спокойным, невозмутимым взглядом. Похоже, эти вопросы нисколько его не смущают... – Люблю уже три года и более чем уверен, буду любить еще долгие годы... – А потом добавляет: – Сегодня я попросил ее стать моей женой и она согласилась. – Ник сжимает мою замершую от неожиданности данного признания ладонь.
Ева удивленно смотрит на него и кажется начинает воспринимать Доминика по-другому, с уважением что ли... Ее глаза загораются восторженным, лукавым блеском. О нет, этим признанием мой будущий муж определенно завоевал ее сердце! Потом она переводит взгляд на меня и говорит:
– Чур я выбираю свадебный торт!
Мы все радостно улыбаемся, и наш завтрак возобновляется в атмосфере счастливого возбуждения, от которого с непривычки у меня чуточку кружится голова.
Последующие дни пролетают, как сон: мы с Домиником совершаем пешие прогулки по городу, подальше от нашего района, где велика вероятность столкновения с его матерью, вместе смотрим романтические комедии, словно влюбленные подростки, и даже пытаемся печь шоколадный пирог, который Ева безжалостно объявляет провалом года и советует нам взять пару уроков у Хелены, которая сейчас как раз занята разработкой новогоднего меню.
Возможно, мы так и сделаем... после того, как я наберусь смелости признаться ей во всем... Ник уверяет меня, что мама не станет бить меня розгами и проводить по улице во власянице, словно страшную грешницу – возможно, немного повозмущается... но и то лишь потому, что мы все от нее скрывали. Но я все равно боюсь...
Чем дольше мы молчим – тем тяжелее признаться! – увещевает меня возлюбленный, застегивая на себе белую рубашку. Мы собираемся встречать Новый год в гостях у... моей будущей свекрови. Мои нервы словно натянутые канаты, готовые вот-вот лопнуть...
Знаю, – в сотый раз отвечаю я, нервно расправляя подол юбки. – Но все же дай мне самой подобрать момент... Пожалуйста! – взмаливаюсь я в отчаянии.
Доминик подходит и приобнимает меня за плечи, заглядывая в глаза:
Все будет хорошо, – успокаивает он меня. – Расслабься!
Я выдыхаю, и Ник вдруг интересуется, узнаю ли я его рубашку. Ничем не примечательная белая рубашка, думаю я про себя, у него таких целая добрая сотня... О чем я и сообщаю. Он насмешливо касается верхней пуговки, которая остается незастегнутой, и я вдруг все понимаю...
Та самая рубашка? – полуспрашиваю-полуутверждаю я. – Я думала, Ванесса избавилась от нее...
Я вовремя успел ее спасти, – улыбается Доминик. – Думаю, теперь она станет моей счастливой рубашкой...
В тот момент.., – начинаю я было.
… когда ты собиралась стянуть ее с меня, – вставляет парень стремительно.
Да, в тот самый момент ты не очень походил на счастливого человека, – заканчиваю я.
Это потому что я знал: если ты дотронешься до меня – я пропал. Нелегко осознавать такое, будучи помолвленным с другим человеком... Теперь же все иначе! Теперь я смотрю на эту рубашку, как на часть откровения, которое привело меня к тебе...
Да вы просто безумный романтик, Доминик Шрайбер! – восклицаю я, обхватывая его руками за талию и вдыхая запах дорогого одекалона.
Рядом с тобой, – выдыхает он мне в губы, – я всегда ощущаю себя Безумным Шляпником, влюбившимся в девочку Алису...
Так, так, так, – стону я как бы в отчаянии, – у мальчика Ника романтический бред... Срочно зовите доктора!
Он рычит и делает вид, что кусает меня в шею, словно вампир...
Ты перепутал истории, дорогой, – посмеиваюсь я, и мы наконец выходим из комнаты.
К Хелене мы приходим как бы поразнь, делаем вид, что столкнулись на пороге... Ева нам подыгрывает, и я вижу, какое удовольствие доставляет ей наш маленький маскарад. Элиасу же мы просто позволяем быть самим собой, надеясь, что он не сболтнет ничего лишнего.
Вот и первые гости, – радостно приветствует нас Хелена в ярко-красном костюмчике, имитирующем наряд Санты. Выглядит она сногсшибательно: ее уложенные локанами белокурые волосы так и переливаюся всеми цветами радуги, а солидного размера грудь, ее гордость и моя тайная зависть, так и подпрыгивает при каждом ее слове, невольно привлекая к себе всеобщее внимание. Я кошусь на Герта: как он оценивает такой фривольный наряд своей нареченной, но тот кажется абсолютно довольным и... слегка загипнотизированным этими монотонными колыханиями... Все ясно, парень абсолютно и бесповоротно пропал!
Мы с Ником переглядываемся заговорническими взглядами: мама есть мама, говорит этот его взгляд, а потом наш соблазнительный «Санта» интересуется:
Сынок, а где же Ванесса? У нее снова легкое недомогание? – насмешку в ее голосе не может скрыть даже приторная участливая полуулыбка.
Ее сын тоже улыбается, одаривая меня многозначительным взглядом. Что он делает, думаю я в этот момент, Хелена не дура и может заподозрить неладное...
