Текст книги "Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)"

Автор книги: Евгений Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

От советского информбюро

Вечернее сообщение 13 октября: после многодневных ожесточенных боев наши войска оставили г. Вязьму.

Вечернее сообщение 15 октября: «В течение ночи с 14 на 15 октября положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону».

«И клятву верности сдержали…»

В ночь на 13 октября, перед самым рассветом, наши саперы взорвали мост у села Верхняя Ельня, где проходил передний край обороны. Последним по мосту прошел танк из 18-й бригады, на буксире он тащил другой, подбитый танк.

Наибольшая ответственность легла в те дни на 17-й Краснознаменный полк и батальоны курсантов. В центре их обороны находились автострада Минск – Москва и железная дорога, а окопы правофлангового батальона тянулись по самому Бородинскому нолю.

В штабе 5-й армии получили директиву из Ставки Верховного Главнокомандующего, назавтра она стала известна в дивизии: "Немедленно привести войска в боевую готовность и в случае наступления противника стоять насмерть, не допустить прорыва Можайского укрепленного района".

Ранним утром 13 октября немцы двинулись к Шевардинскому редуту, Багратионовым флешам, к батарее Раевского. Редут защищала 6-я рота 17-го полка, на флешах вкопалась в землю 5-я рота, рядом когда-то отбивались пушкари Раевского, это совсем близко от музея. С закрытых позиций вела огонь батарея старшего лейтенанта Нечаева. Разрывами снарядов разметало телефонные провода, и связисты, стоявшие вдоль линии, голосом передавали команды артиллеристам.

К концу боя на позиции, где когда-то вела огонь батарея Раевского, во взводе младшего лейтенанта Милова уцелело одно орудие, а из прислуги остался в живых только наводчик Федор Чихман. Справа у флешей Багратиона показался немецкий танк. Чихман успел зарядить орудие, но в это мгновение разорвался снаряд и Чихману осколком оторвало правую руку. Обливаясь кровью, очнувшись после потери сознания, превозмогая страшную боль, он уточнил прицел, произвел выстрел одной рукой и подбил танк. Это был шестой танк на счету комсомольца Чихмана, за этот бой его наградили орденом Ленина.

Полковник И. Орлов спустя двадцать лет после событий свидетельствовал: "Олицетворением мужества и отваги был прежде всего сам командир дивизии Виктор Иванович Полосухин… Бойцы знали, что это он сам вынес раненого наводчика Чихмана с огневой позиции и тем спас ему жизнь".

Курган долго оставался неприступным, хотя был момент, когда на батарею Нечаева двигалось больше десяти танков. С одного танка из мощного рупора доносились истошные крики на ломаном русском языке: "Комиссары, сдавайтесь! Москва – капут". По-видимому, этот призыв относился к курсантам Московского военно-политического училища имени Ленина; 12 октября училище было передано в подчинение Полосухину. В боях за деревню Шубинка курсанты 3-го батальона (капитан Черныш) провели две победные штыковые атаки.

Самые ожесточенные бои развернулись на левом фланге. Деревни Утица, Шевардино, Артемки, Рогачево, станция Бородино несколько раз переходили из рук в руки.

К вечеру 13 октября на автостраду вышла колонна вражеских танков, В бинокль можно было увидеть: танки шли по шоссе по два в ряд, некоторые с открытыми люками.

Полосухина очень тревожила автострада, движение по ней немцы регулировали с помощью самолета-разведчика.

За несколько дней до боя командарм Д. Д. Лелюшенко вспомнил про Кубинку, она неподалеку.

"Я постоянно думал над тем, где взять дополнительные противотанковые средства. Вспомнил, что до воины в этом районе был полигон. Не раз мне приходилось участвовать там в учениях. Нет ли на полигоне хотя бы неисправных танков? Послал на разведку майора А. Ефремова. Часа через полтора он с радостью доложил: "Есть 16 танков Т-28 без моторов, на вооружении 76-мм пушка".

В тех тяжелейших условиях для нас это явилось просто находкой. Конечно, надо использовать эти танки как неподвижные огневые точки. Зарыть в землю, дать нм больше боеприпасов и поставить на направление Бородино – Можайск, где, по нашим предположениям, враг нанесет главный танковый удар".

Мобилизовали тягачи "Ворошиловец", прибуксировали из Кубинки устаревшие трехбашенные танки Т-28 – без моторесурсов, но с исправным вооружением. Танки вкопали на танкоопасном участке по обеим сторонам шоссе на лесных опушках, там, где шоссе делает легкие повороты, и потому видимость, а соответственно и сектор обстрела улучшаются.

Подобрать орудийные и пулеметные расчеты оказалось несложно: нашлись нужные люди у Полосухина; кроме того, из окружения выходило много артиллеристов, пулеметчиков, которые при отступлении лишились материальной части. И вот каждый Т-28 превратился в мощный дот – 50-мм лобовая броня, 76-мм пушка, четыре пулемета.

Когда немецкие машины приближались, Т-28 открывали губительный огонь. Так расчет сержанта Серебрякова расстрелял четыре танка, расчет старшего сержанта Корнева три танка…

Трудно понять, как полковой письмоносец, которого все называли Харитошей, смог доставить на передний край фронтовую газету «Красноармейская правда» за 14 октября. Политруки, агитаторы читали сибирякам вслух передовую статью этой газеты:

"Дело идет о жизни и смерти. Жизнь и смерть Родины – это твоя жизнь и смерть. Но великий народ не может умереть, а чтобы жить, нужно преградить путь врагу, нужно победить!

– Во имя любви матери, ласки жены, улыбки ребенка, во имя солнца, сияющего над твоей головой, во имя свободной жизни и счастья, добытых твоим трудом, во имя всего того, чему имя – Родина, будь стойким до конца!

– Останови врага и бей его до тех пор, пока он не захлебнется в своей крови!

– Бей врага, и пусть ненависть к нему удесятерит твои силы!

– Бей врага, и пусть любовь к Родине удесятерит твое мужество!" [1]1
  Автор передовой статьи – писатель, батальонный комиссар М. Слободской.


[Закрыть]

В те дни на Бородинском поле могли бы заново прозвучать лермонтовские строки: "Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой…" Конечно, ржания, предсмертного хрипа и храпа коней не слыхать было; кирасиры, драгуны, уланы и гусары не рубились на этом поле. Но сейчас к оглушительной канонаде добавился грохот танков, а все заглушал протяжный вой "Мессершмиттов-110" и "Юнксрсов-87". Они пикировали на позиции пехотинцев, артиллеристов безнаказанно, управы на них пс было.

Вражеские танки прорвались на командный пункт 5-й армии. Понесла потерн и без того малочисленная танковая бригада Орленко; комбриг погиб, отбивая атаку.

Обстановка стала критической, дело дошло до того, что командарм Лелюшенко и старшие штабные офицеры приняли под свою команду комендантский взвод. Швыряли гранаты и связки гранат, бутылки с горючей смесью, стреляли из винтовок, сожалея, что мало автоматов. Один немецкий танк дополз до окопа, где находился командарм, тот был тяжело ранен. И вскоре генерал-майор Говоров сменил Лелюшенко.

Немцам вновь удалось захватить станцию Бородино, они прорвались на автостраду, отрезали и окружили командный пункт 17-го полка. Группа командиров и бойцов с боем пробилась из окружения. Их вел геройский комиссар дивизии Мартынов. "Немногие вернулись с поля", но клятву верности сдержали, продолжали самоотверженно биться с врагом и в окружении.

Сдержал клятву верности и красноармеец Алексеев. В кармане убитого нашли письмо комиссару:

"Если мне суждено умереть в бою, я умру без страха. Погибнуть за великий русский народ не жалко, не для того ли я давал присягу Отчизне. Знай, партия, что я не отступил в бою ни на шаг и шел только вперед. Дела мои строго проверьте, и если найдете их достойными, прошу считать меня коммунистом". А возможна ли более строгая проверка, чем та, которую прошел на поле боя красноармеец Алексеев, оставивший нам в наследство предсмертное письмо?

Только по приказу командарма Говорова дивизия Полосухина оставила Бородинское поле, отошла за Москву-реку и заняла новый рубеж.

Вражеским танкам и мотопехоте удалось обойти Можайск с севера и с юга, утром 18 октября мы оставляли город.

Штабной "козлик" отошел от здания Дома культуры, перегруженный сверх меры железными ящиками с секретными, партийными документами, свертками карт и другим штабным имуществом. Руководил эвакуацией бригадный комиссар Абрамов, начальник политотдела 5-й армии.

В полнеба стояло облако дыма над станцией, горела нефтебаза. По шоссе уходили санитарные машины. Те, кто мог, стояли на ступеньках, держась за дверцы шоферской кабины, в кузовах лежали тяжелораненые.

Последними из Можайска уходили зенитчики, отряд милиционеров – истребителей танков, группа мотоциклистов в синих комбинезонах из полка Танасчишина и комендантская охрана армейского штаба.

Восемьдесят четыре километра отделяло фашистов от Кремля в субботу 18 октября, фашистам казалось, что до Москвы – рукой подать…

От советского информбюро

Вечернее сообщение 16 октября: "В течение 16 октября шли бои на всем фронте, особенно ожесточенные на Западном направлении фронта. В ходе боев на Западном направлении обе стороны несут тяжелые потери.

16 октября

Только в грозные минуты опасности проявляется самоотверженность и подлинная сила любви, познается ее прочность. Только любовь преданная, готовая на самые большие жертвы, выдерживает испытания в беде и несчастьях…

Еще не прошло двух суток, как генерал Жуков вступил в командование Западным фронтом. Еще не сосредоточились наши силы на Можайском рубеже и не было уверенности, что именно там мы выдержим удар бронированного кулака, которым Гитлер замахивался на Москву.

Генеральная задача – мобилизовать все силы для защиты можайского рубежа, для создания Московской зоны обороны.

При обсуждении этого вопроса прозвучал чей-то голос сомнения – хватит ли у Москвы новых сил после летнего формирования пятнадцати дивизий народного ополчения?

– Как это нет сил? – возразил Щербаков. – А наш московский рабочий класс, коммунисты, комсомольцы? Силы будут. Завтра мы поставим этот вопрос на партактиве. Будем формировать в каждом районе роты и батальоны, шире развернем обучение пулеметчиков, гранатометчиков, истребителей танков, снайперов. Москва еще может дать десятки тысяч первоклассных бойцов, а если потребуется, то защищать свою родную столицу будут все от малого до старого…

Пасмурное, сырое утро 13 октября. Просторный зал клуба НКВД переполнен. Ровно в полдень на трибуну поднялся руководитель московских коммунистов А. С. Щербаков.

В этот час на Бородинское поле выдвигалась танковая колонна противника. В ложбинке, где на закрытой позиции стояли орудия старшего лейтенанта Нечаева, танков не было видно. Но комдив Полосухин со своего наблюдательного пункта вблизи бывшего Шевардинского редута и Багратионовых флешей видел танки с белыми крестами.

До Москвы оставалась сотня километров…

Актив Московской партийной организации заслушал доклад секретаря ЦК, МК и МГК ВКП(б) товарища Щербакова "О текущем моменте" и подчеркнул "возросшую угрозу для страны в целом и особенно для столицы Советского Союза, для Москвы. Перед лицом этой возросшей опасности партийный актив считает необходимым мобилизовать всю Московскую партийную организацию, всех коммунистов, комсомольцев и всех трудящихся Москвы на отпор немецко-фашистским захватчикам, на защиту Москвы, на организацию победы".

Уже вечером 13 октября приступил к действиям городской штаб новых воинских формировании. Во всех районах Москвы создавались коммунистические истребительные батальоны. Они пополнялись коммунистами и комсомольцами близлежащих городов и поселков Московской области.

Одна из черт октябрьского призыва добровольцев в Красную Армию – увеличилось число женщин, настоятельно просивших, требовавших зачислить их в армию. Расширился перечень военных специальностей, которыми овладевали женщины. Помимо радисток, телефонисток, регулировщиц, зенитчиц, санинструкторов молодые женщины выражали готовность воевать снайперами, пулеметчицами, наконец, рядовыми стрелками. Только в 3-й коммунистической дивизии насчитывалось 500 женщин-воинов.

Не меркнет в памяти подвиг Анны Федоровны Жидковой. До войны доцент кафедры философии Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б), кандидат философских наук Жидкова добилась зачисления в дивизию:

– Теперь у нас одна философия – бить нещадно врага…

Старший политрук Жидкова в качестве инструктора политотдела или медсестры все время была в 371-м стрелковом полку на передовых позициях. Вскоре она стала опытной пулеметчицей. В бою за деревню Павлово была смертельно ранена пулеметчица Дуся Бондаренко. Жидкова легла за ее "максим", успела жестоко отплатить за Бондаренко, помогла решению боевой задачи, но сама погибла…

Московская зона обороны опиралась на три рубежа: по Окружной железной дороге, по Садовому кольцу, Бульварному и Москве-реке с юга. Огневые точки для борьбы с танками или возхможными десантами противника размещались в полуподвалах, цокольных этажах домов, в окнах, на балконах и на чердаках. Около сорока боевых дружин, вооруженных гранатами и бутылками, готовы были встретить противника на ближних подступах к Москве.

Все новые и новые батальоны и отряды формировала столица, партийная прослойка в них была очень высокой. За первые шесть месяцев войны из Москвы на фронт по призыву и добровольцами ушли более 100 тысяч коммунистов и 260 тысяч комсомольцев.

А на подмосковных оборонительных рубежах настойчиво, самоотверженно продолжали трудиться сотни тысяч москвичей, преимущественно женщины. Впрочем, там можно было найти семейные "расчеты" землекопов, профессоров с их студентами, футбольные команды "старичков", седобородых ветеранов с внуками. Попросил зачислить его в коммунистический батальон Николай Ильич Подвойский. Да, тот самый первый народный комиссар Советской Республики по военным и морским делам. В истребители танков Н. И. Подвойского, само собой разумеется, не зачислили, но, несмотря на седьмой десяток, поручили ему возглавить седьмой участок оборонительного рубежа, который строили трудящиеся Красной Пресни…

Линия обороны Москвы проходила в те дни через сердца всех ее защитников – бойцов, командиров Западного фронта и москвичей, вставших плечом к плечу с армией. Приказы Ставки Верховного Главнокомандования зачитывались не только в ротах, эскадронах, но и в семьях.

Сила нашего отпора росла, продвижение противника на восток замедлялось, по немецкая бронированная машина по-прежнему имела превосходство.

В 3 часа утра 16 октября в Красном зале Моссовета начальник городского оборонительного рубежа генерал-майор С. Ф. Фролов инструктировал командиров только что сколоченных истребительных батальонов. К исходу дня первый эшелон нового призыва в московское ополчение – 12 тысяч бойцов – был под ружьем. К концу следующего дня они займут оборону на подступах к городу.

Но московская мобилизация при всем ее героическом порыве и размахе была лишь подспорьем к тому, что предпринималось Верховным Главнокомандованием для укрепления можайского рубежа и обороны Москвы. Это была не первая бессонная ночь в Государственном Комитете Обороны. И в Генеральном штабе ни на минуту не выпускали из рук нити управления войсками, делалось все, что было в силах и что было сверх сил.

16 октября, чтобы обезопасить Москву от возможного прорыва фашистов по Минскому шоссе, туда перебросили 4-ю танковую бригаду Кагукова; она блестяще зарекомендовала себя в боях под Мценском. Сталин позвонил Катукову и приказал срочно следовать в прежний район дислокации бригады – в Кубинку.

В этот день в Москву пришло таящее в себе тревогу и серьезную опасность слово «эвакуация».

16 октября было принято решение ГКО об эвакуации из Москвы посольств, наркоматов, центральных управлений и ведомств, многих фабрик и заводов.

Впервые с начала войны метро 16 октября не было открыто. Ночью пришел приказ срочно демонтировать основное оборудование и начать его эвакуацию. Напряжение с третьего контактного рельса по всей трассе было снято.

Бездействующее метро вызвало у полумиллиона москвичей опасение – лишиться ежевечернего, еженощного убежища. Это поколебало стойкость одних, наполнило тревогой других, породило панические настроения у третьих…

По-видимому, решение демонтировать оборудование метрополитена и отправить в тыл треть его подвижного состава в Государственном Комитете Обороны признали ошибочным, потому что демонтаж приостановили.

В 11 часов 12 минут вновь подали напряжение для перегонки составов. В 18.05 пришел приказ возобновить нормальное движение поездов, а в 18.45 открыли движение по Кировско-Фрунзенской линии.

Первые эшелоны отправились из Москвы в 18 часов 20 минут. В первую же ночь эвакуировали 150 тысяч жителей – рабочих, служащих и их семей. Распрощались со своими депо и ушли в далекие маршруты, вплоть до Узбекистана, 179 метровагонов. Уходили необычные составы, сплошь из вагонов-ресторанов, набитых пассажирами, из почтовых, багажных вагонов, снегоочистителей.

Решение об эвакуации было принято своевременно. Надо было разгрузить Москву от многих предприятий, учреждений, институтов, учебных заведений различного профиля и ранга, которые не могли нормально выполнять свои функции, обязанности в прифронтовой обстановке. Ведь огромный город надо кормить, снабжать товарами, лечить, обучать, одевать, отапливать, предоставлять жилье пострадавшим от пожаров и бомбежек…

При этом город должен бдительно охранять себя от чужаков, диверсантов, от вражеских сигнальщиков, нарушающих светомаскировку и указывающих цели налетчикам. В начале октября, когда разразился "Тайфун", в районе действий Западного фронта задержали и разоблачили 75 немецких шпионов; иные выдавали себя за беженцев, "окруженцев". Надо было обезопасить Москву и от спекулянтов, расхитителей хлеба, грабителей, а также паникеров и злокачественных трусов.

Было бы несправедливо причислять к трусам и паникерам всех, кто боялся попасть под власть фашистов, но был полон решимости в меру своих возможностей, состояния своего здоровья и своего умения посильно помогать в борьбе с врагом.

От однозначной, а потому несправедливой оценки поведения всех жителей города в те критические дни остерегал после войны Константин Симонов, в романе "Живые и мертвые". "Конечно, не только перед Москвой, где в этот день дрались и умирали войска, но и в самой Москве было достаточно людей, делавших все, что было в их силах, чтобы не сдать ее. Именно поэтому она и не была сдана. Но положение на фронте под Москвой и впрямь, казалось, складывалось самым роковым образом за всю войну, и многие в Москве, в этот день были в отчаянии готовы поверить, что завтра в нее войдут немцы.

Как всегда в такие трагические минуты, твердая вера и незаметная работа первых еще не была для всех очевидна, еще только обещала принести свои плоды, а растерянность, и горе, и ужас, и отчаяние били в глаза. Десятки и сотни тысяч людей, спасаясь от немцев, поднялись и бросились в этот день вон из Москвы, залили ее улицы и площади сплошным потоком, несшимся к вокзалам и уходившим на восток шоссе; хотя, по справедливости, не так уж многих из этих десятков тысяч людей была вправе потом осудить за их бегство история".

О том дне объективно рассказал Пронин: "Приступив к массовой эвакуации, Московский городской комитет партии и Московский Совет недостаточно разъяснили ее необходимость населению.

Патриотические настроения рабочих и уверенность в разгроме врага под Москвой были настолько сильны, что на некоторых предприятиях часть рабочих противилась выезду на восток. Партийным и советским работникам приходилось не раз выступать на фабриках и заводах, разъяснять рабочим, почему нужна эвакуация.

16 октября в Моссовет позвонили из Ленинградского исполкома и сообщили, что рабочие 2-го часового завода не выпускают со двора нагруженные оборудованием и материалами автомашины… Приехал на завод. Двор заполнен возбужденными рабочими. Выяснилось, они не знали о том, что эвакуация производится по решению правительства. Рабочие предполагали, что руководители завода самовольно вывозят оборудование. Объяснили товарищам необходимость эвакуации и решили на оставшемся оборудовании организовать производство боеприпасов для фронта. На следующий день поступило сообщение, что толпа жителей не пропускает на шоссе Энтузиастов идущий из города на восток транспорт. Решили побывать на месте. Чтобы не заподозрили, что мы хотим выехать из города, поехали на шоссе через улицу Бакунина и Измайловский парк. Подъезжаем. Недалеко от заставы Ильича толпа не пропускает несколько грузовых и легковых машин, требуя их возврата на заводы. Разъяснили причины эвакуации, рассказали, что руководители остаются на месте, что на подступах к столице строятся укрепления и никто сдавать Москву не собирается.

Для того чтобы рассеять тревожные слухи, руководители Московского комитета партии и Московского Совета вечером того же дня выступили по радио".

А назавтра Москва слушала у репродукторов и радиоприемников Л. С. Щербакова. Он откровенно, правдиво сказал о сложности обстановки, объяснил, чем вызвана эвакуация. Многие москвичи при виде грузовиков, выезжающих из заводских ворот со станками и оборудованием, при виде повозок с беженцами оказались во власти самой острой тревоги. Необходимо было опровергнуть слухи о том, что – Москва будет сдана противнику, слухи эти распространяли и вражеские агенты, и перепуганные обыватели.

– За Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови, – решительно заявил вожак московских большевиков. – Планы гитлеровцев мы должны сорвать во что бы то ни стало… Каждый из нас, на каком бы посту он ни стоял, какую бы работу ни выполнял, пусть будет бойцом армии, отстаивающей Москву от фашистских захватчиков…

Говорил оратор спокойным голосом, желая тем самым внушить слушателям уверенность, стремясь преодолеть естественную в тех условиях тревогу и даже панику.

И, может быть, самое красноречивое подтверждение этих слов – все станции метро были открыты и беспрепятственно принимали москвичей, ищущих ночного пристанища. Днем 16 октября на некоторых станциях (в частности, на "Динамо") успели демонтировать эскалаторы, но в 23.00 демонтаж прекратили, а на следующий день, 17 октября, и на этом радиусе восстановили нормальное движение.

В те тревожные дни последовало еще одно ошибочное распоряжение, но его исправить уже нельзя было. Поступил приказ: обрушить мачту радиостанции имени Коминтерна, хотя реально ей ничто не угрожало. Радиомачта высилась в Ногинске, в пятидесяти километрах восточнее Москвы. Туда направили монтажников-верхолазов, в их числе Прохора Игнатьевича Тарунтаева. Он выполнял приказ недоумевая, скрепя сердце:

– Вместо нас надо было послать двух дежурных саперов. В последней крайности подорвали бы мачту…