Текст книги "Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)"

Автор книги: Евгений Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Городской пейзаж

Человек стоит в кузове полуторки, держась за шаткую кабину, упершись в нее коленями. Он вглядывается вперед, где в белесом тумане вырисовывается московское предместье.

Глаза слезятся от ветра и снега, колючего, как битое стекло. Человек стоит на сквозном ветру. Глубже втягивает голову в плечи, надвигает ушанку на глаза, но, не отрываясь, смотрит вперед. Полуторка подпрыгивает на выбоинах, каждый раз встряхивая пассажиров, сидящих на соломе. Скорей, скорей!

Москва лежит на перепутье военных дорог, и судьба забросила в город военного корреспондента, который вместе с расчетом тяжелого орудия держит путь на другой участок.

Только теперь понял, как любит свой город. Он волнуется, будто спешит на свидание с любимой после долгой разлуки и хочет поскорее вглядеться в ее потемневшие от горя, но прекрасные черты.

Да, изменились московские пригороды. Хоть и заколочены пристанционные киоски – зеленые, голубые, желтые, – на дачных платформах многолюдно. А прежде в ненастные ноябрьские дни бывало пустынно.

Медный кабель, питавший электричку, снят, намотан на огромные катушки, увезен в тыл, где его нетерпеливо ждут эвакуированные заводы. Электровозы тоже угнаны на восток, и на пригородной ветке их сменили слабосильные паровозы, страдающие старческой одышкой. Они обволакивали вагоны густым дымом.

Шесть вокзалов, по существу, превратились в пригородные: Киевский, Белорусский, Павелецкий, Рижский, Ленинградский, Савеловский. Поездам из Москвы не стало пути на запад, на север, на юг.

Те, кто сходит на дачных платформах, – в шинелях, ватниках, сапогах, лыжных штанах и обязательно в варежках, перчатках. Многие с лопатами, кирками.

Тревога за Москву вселила в них ожесточение и упорство. Каждый клочок промерзшей земли, каждое деревце и кочка – подступ к Москве. И та голая березовая рощица – подступ. И лесная прогалина справа, и бугорок, покрытый чахлыми, поникшими кустами, – это тоже подступ к Москве.

Женщин намного больше, они укутаны платками, шарфами.

Москвичи строят оборонительные рубежи. Противотанковый ров начинается тут же, вблизи платформы, и подступает вплотную к Можайскому шоссе. Видны бетонные надолбы, частоколы из бревен, врытых под углом, проволочные заграждения, "ежи" – обрубки рельсов, балок. В землю вкопаны железобетонные коллекторы, демонтированные котлы; под этими бронеколпаками займут места пулеметчики, бронебойщики.

На шоссе патрулируют броневики и танкетки – на случай визита немецких парашютистов.

Все ближе Москва. Пригород сменился окраиной, полуторка замедляет бег и ныряет в узкий проезд, оставленный в баррикаде.

Баррикада! Для молодого поколения она была символом, романтической подробностью революционных битв. Сейчас баррикада пришла в Москву как рубеж обороны.

Вот ее амбразуры, вот рогожные кули и мешки, вот бойницы со стальными козырьками, вот бронированные щиты. Мешки набиты землей, их припорошило снегом, они уподобились мешкам с мукой.

По соседству с баррикадой вырыты окопы. Давно ли мы радовались, когда где-нибудь на окраине Москвы поверх булыжной мостовой ложился асфальт? Жирный, знойный запах смолы провожал прохожих. Но теперь во имя благополучия города понадобилось рыть окопы. И москвичи долбят ломами мерзлую землю.

На балконе, где, бывало, хозяйка развешивала белье или поливала фикусы, – пулемет. За решеткой балкона и перилами – бронелисты.

В угловых многоэтажных домах, на перекрестках улиц можно заметить не только бронированные балконы. Некоторые чердачные, слуховые окна на крышах превращены в пулеметные гнезда.

Милиционер на уличном перекрестке в синей шинели, в каске, за плечами карабин; он теперь и регулировщик уличного движения, и часовой на посту.

На окраинной улице милиционер взмахнул перед полуторкой красным флажком. Дорога запружена огромным стадом свиней и поросят, их гонят на бойню. На улице визг, какого не слышал ни один хлев. Оголодали? Обессилели от длинного перехода? Замерзли? Не привыкли к асфальту? Свиней, которые бессильно падали, тут же прикалывали, и возницы бросали их на подводы, ехавшие позади стада. Устало передвигая ноги, шли колхозницы, повязанные платками, в руках палки, лица изможденные, заплаканные…

Перед въездом на мост, в начале Пятницкой улицы, у Балчуга, высится баррикада.

Полуторка въехала на Москворецкий мост, и человек в кузове проводил удивленным взглядом фанерные макеты домов, не виданных здесь прежде. Макеты установили на прибуксированных сюда баржах, пароходах, катерах и на большой "эскадре" лодок, собранных со всей Москвы-реки. Цель маскировки – скрыть от вражеских глаз излучину Москвы-реки, сбить с толку германских воздушных стрелков.

Рядом с гостиницей "Новомосковская" на берегу Москвы-реки дышит МОГЭС-1; странно смотреть на его сильно укороченные, с целью конспирации, трубы.

После эвакуации в Москве стало малолюдно. Прохожие озабочены, спешат, не видно беспечно фланирующих.

Баррикады сооружены и в центре города. Особенно щемит сердце, когда смотришь на баррикаду возле почтамта у Кировских ворот. Не отсюда ли в старину наши предки отсчитывали "версты полосаты".

На Театральной площади проезжий москвич с удивлением смотрит на фасад Большого театра; замаскированы и колоннада, и колесница, влекомая четырьмя конями.

Зеркальные витрины гастронома и других магазинов на четной стороне улицы Горького укрыты кулями с землей, спрятаны за дощатыми щитами. Многие витрины стали незрячими.

В городе мало детей. И все же на улице Горького у телеграфа ребятишки с санками превратили сугроб в снежную горку.

По левой, нечетной стороне улицы до самого Моссовета тянется забор, за ним – этажи недостроенных домов. Подъемные краны демонтированы. Здание Моссовета, высотой в два с половиной этажа, отодвинуто в глубь квартала.

В предвоенной Москве ходил слух, что Моссовет будут надстраивать.

Будничный перезвон трамваев на Пушкинской площади. Работящие трамваи колесят и за себя, и за автобусы, которых в городе осталось мало.

В начале Тверского бульвара, с непокрытой головой, держа в левой руке за спиной шляпу, на смертельном сквозняке стоит Пушкин. Он смотрит на город, в котором родился.

Вспоминаются слова, сказанные Тургеневым на тогдашней Страстной площади при открытии памятника: "Сияй же… благородный медный лик, воздвигнутый в самом сердце древней столицы, и гласи грядущим поколениям о нашем праве называться великим народом…"

Где-то высоко над памятником висит аэростат воздушного заграждения, но все равно за Пушкина боязно.

Откуда эта непроходящая тревога? Памятник почему-то не обложили мешками с песком, не соорудили над ним бревенчатую пирамиду.

В другом конце бульвара, у Никитских ворот, как ни в чем не бывало снова занял место на гранитном пьедестале Тимирязев в мантии доктора Кембриджского университета. В тот день любимого народом "депутата Балтики" можно было уподобить раненому, который не ушел с поля боя… Зенитное орудие обосновалось у самого памятника. Будто великий русский естествоиспытатель тоже вступил в народное ополчение и стал одним из номеров зенитного расчета.

Еще летом тяжелая бомба ударила в здание "Известий", совсем близко от памятника Пушкину.

Может, тревога за благополучие Александра Сергеевича вызвана тем, что, минуя памятник, проезжий вспомнил грохочущее утро 6 сентября, когда наши полки входили в Ельню? Портрет Пушкина в местной школе фашисты расстреляли, книги Пушкина и ноты Глинки варварски втоптали в грязь.

Все на Западном фронте были встревожены бомбардировками Москвы. Каждый в душе опасался за сохранность и благополучие дорогих с детства памятников истории, архитектуры, культуры, а прежде всего за нашу святыню – Кремль.

Ну а москвич, естественно, страшился еще и за свою родную крышу. Каково ему на фронте ежевечерне, еженощно всматриваться в слепое черное небо, прислушиваться к гулу "юнкерсов" и "хейнкелей", несущих смертоносный взрывчатый град, чтобы обрушить его на спавшую или бессонную столицу! Натужное завывание сотен моторов, приглушенное высотой и толщей плотных облаков, заставляло сжиматься сердце.

И как радостно было транзитному москвичу, пассажиру полуторки, убедиться, что город если и не цел-целехонек, но нанести ему сколько-нибудь серьезного урона налетчики не смогли; листовки фашистские, сброшенные на позиции, лгут, что "город превращен в развалины…"

Из конца в конец проехали улицу Горького. По левой стороне мостовой шли дорожные работы.

За Белорусским вокзалом на Ленинградском шоссе дорожная заминка, регулировщик запрещающе взмахивает флажком. Пятитонка держит путь, по-видимому, к Центральному аэродрому. Пешеходы и водители встречных машин проявляют к пятитонке повышенный интерес. Вслед несутся озорные напутствия, веселые возгласы.

На грузовике везут останки двухмоторного пикирующего бомбардировщика "Юнкерс-87". Чернокрылый хищник намеревался долететь до Москвы, но был сбит. Летчики приземлились последний раз в жизни и вырыли себе могилу, а "Юнкерс-87", бескрылый, продолжает "полет" на пятитонке.

На стадионе Юных пионеров ополченцы учились стрелять, стоя на лыжах, ползать по-пластунски по снегу, обучались штыковому бою, пронзая, сокрушая чучела.

На стадионе "Динамо" завтрашние истребители танков упражнялись в метании гранат и бутылок с зажигательной смесью. Слышал еще раньше, что метанию гранат на "Динамо" призывников обучают чемпионы страны по метанию диска, копья пли по толканию ядра и мастера-городошники. Сегодня на трибунах не бушуют страсти болельщиков, не слышно ни горячих криков одобрения, ни осуждающего свиста. За военными занятиями наблюдали на трибунах преимущественно женщины – и матери, и сестры, и невесты призывников, взволнованные предстоящей разлукой…

Вот и развилка, где сворачивает на север Ленинградское и берет начало Волоколамское шоссе (очень хороший ориентир).

Здесь построены маскировки ради фанерные бараки, а на щитах вдоль шоссе намалеваны фальшивые ели и декоративные кусты. Края тротуаров выбелены – водителям легче ориентироваться в полутьме.

Городской пейзаж, насколько он просматривался с транзитной полуторки, мало чем отличался на окраине от центра города. Но фонограмма, или, если так можно выразиться, партитура города, совсем иная.

Возле стадиона "Динамо" артиллеристы, едущие на новую позицию, приподнялись в кузове с соломы, подняли головы и прислушались. После развилки двух шоссе стало ясно, что канонада доносится со стороны Химок. Вскоре сплошной гул расчленился на отдельные выстрелы, залпы.

Остались позади Нижние Лихоборы, еще севернее и дальше от города – Верхние Лихоборы. Здесь у старой церкви, напротив дома № 20, вели огонь дальнобойные 152-мм орудия. Пушка № 4805 стояла на берегу худосочной речушки Лихоборка, притока Яузы. Не только уральцы-артиллеристы, но даже пассажир полуторки, коренной москвич, не слышали о существовании такой речушки.

Батарея старшего лейтенанта Лагушкина стояла северо-восточнее Тимирязевской академии и вела огонь по скоплению противника в направлении Красной Поляны и по другим целям.

Земля промерзла, отчего ощутимее мимолетные землетрясения после залпов. А так как вели огонь всем дивизионом, сразу из шести пушек, – лопались стекла в ближних домах, вылетали из проемов оконные переплеты, срывались с петель двери. Кирпичные трубы разваливались на глазах – кирпичи осыпались и съезжали по скатам с заснеженных крыш.

Те, кто расположились на постой в близлежащих домах, чувствовали себя виноватыми. Замковый Алексей Душин, тракторист Петр Котляров и другие помогали в свободные минуты домохозяевам – затыкали разбитые окна подушками, одеялами, матрацами, охапками сена, наспех забивали проемы фанерой, досками. Как не помочь в беде людям, с кем постояльцы успели завести дружбу. Жильцы Синицыны из дома № 20 и их соседи, когда номера расчета не могли отлучиться с огневой позиции, приносили туда "крупнокалиберный" чайник с чаем или кастрюлю с пшенной кашей.

В те минуты остро ощущалось, что Москва стала в полном смысле слова прифронтовым городом – на речке Лихоборка слышалась артиллерийская команда:

– Батареей по противнику – огонь!

Спустя годы подсчитали, что на строительстве оборонительных сооружений, опоясавших Москву в октябре – декабре 1941 года, в любую погоду, до кровавых мозолей, до изнеможения, самоотверженно трудились 600 тысяч москвичей, две трети – женщины.

На ближних и дальних подступах к городу возникли противотанковые препятствия общей протяженностью 802 километра, проволочные заграждения длиной в 611 километров. Лесные завалы тянулись на 1528 километров, на линиях обороны в Подмосковье оборудовали 7581 огневую точку.

Оборонительный пояс не ограничивался окрестностями и пригородами. И окраины столицы, и улицы, и площади в центре города готовились преградить путь завоевателям. На улицах соорудили 30 километров надолб, 46 километров проволочных заграждений, 496 огневых точек в домах (преимущественно в угловых домах, на перекрестках), установили 24 тысячи металлических "ежей".

А если все баррикады, перегородившие улицы, вытянуть в одну линию, эта с трудом воображаемая баррикада протянулась бы на 10 километров.

Дорога с фронта в город минует несколько укрепленных районов. Но разве вся Москва с ее окрестностями и дальними подступами не является сегодня сплошным укрепленным районом? Не только бетоном, железом, бревнами, землей крепятся подступы к Москве. Они скреплены сплоченностью защитников Москвы, их самоотверженностью и решимостью биться до последней капли крови.

Глухими тропами

В октябре – ноябре 1941 года фашисты оккупировали 17 районов Московской области полностью и 10 – частично.

"В области было создано 100 баз, – вспоминал С. Я. Яковлев, секретарь МК ВКП(б), который руководил партизанским движением, – пригодных для жилья в зимних условиях, хранения продуктов и боеприпасов. Особенно предусмотрительно были подготовлены базы в Волоколамском, Осташевском и Лотошинском районах. По окончании строительства землянок на каждую базу завезли продовольствие, боеприпасы, одежду, обувь, медикаменты и другое снаряжение, необходимое в боевых условиях…

В конце декабря 1941 – в январе 1942 года, гордые сознанием с честью выполненного долга, возвращались коммунисты и комсомольцы – подпольщики, партизаны и партизанки из лесных партизанских баз домой. Им было чем гордиться. Партизаны Подмосковья, истребительно-диверсионные соединения столицы и области нанесли большой урон живой силе и технике врага".

Активное участие в партизанском движении принимало Управление НКВД по Москве и Московской области. В их воинские отряды направлялись диверсанты-разведчики.

Сохранился благодарный отзыв К. К. Рокоссовского об отважных соратниках местных партизан:

"…Однажды мне позвонил по ВЧ из Москвы начальник милиции города В. Н. Романченко и спросил: "Не пригодится ли вам отряд милиции?" Я ответил, что люди нам очень нужны. И вскоре в Волоколамск прибыл прекрасно экипированный внушительный отряд, состоящий из добровольцев – работников московской милиции. Этот отряд мы использовали для действий в тылу врага, он на протяжении длительного времени оказывал нам неоценимые услуги".

"Благодарю командование партизанских отрядов и вас, товарищи партизаны, за сведения. Желаю вам успехов. Доватор". Эта короткая записка прославленного генерала адресовалась партизанам Осташевского района.

С партизанскими отрядами поддерживали боевую связь командарм Захаркин, комдивы Панфилов, Белобородов, Чанчибадзе и другие.

Не менее важную разведывательно-диверсионную работу вела в тылу противника войсковая часть 9903 Западного фронта.

В конце августа ее командиром был назначен майор А. К. Спрогис, заслуженный чекист, опытный парашютист, умелый подпольщик, в прошлом один из наших военных советников в республиканской Испании. Под его началом воевали и немцы-антифашисты. В здании, где прежде располагался детский сад, неподалеку от станции Жаворонки обосновалась его база; комсомольцев обучали действиям в тылу противника. Не раз переходил линию фронта под Москвой Спрогис. Сохранился красноречивый мандат, выданный ему начальником и военным комиссаром разведотдела штаба Западного фронта. "Тов. Спрогис А. К. выполняет задание Военного совета Западного фронта… Всем начальникам партизанских отрядов оказывать полное содействие в его работе всеми средствами.

Удостоверение действительно до полной победы над врагом".

Животворная сила партизанского движения в Подмосковье измерялась не только уроном, нанесенным ненавистным оккупантам, не только захваченными трофеями, не только числом немецких кладбищ, на которых становилось все теснее завоевателям.

Жители Подмосковья беззаветно, часто ценой самопожертвования, помогали нашим командирам, бойцам, которых разметало по лесам порывами смертоносного "Тайфуна", пронесшегося в начале октября на Смоленщине.

Тысячи и тысячи советских воинов пробивались на восток, чтобы снова взять в руки оружие и встать на защиту Отечества. Патриоты прятали их на дальних хуторах, в бездорожной глухомани, в избушках лесничих, в партизанских землянках, в подполье домов, на сеновалах. Прятали раненых, лечили их, выхаживали.

Через болота, урочища, чащобы партизаны выводили "окруженцев", беглецов из плена, помогали им перейти линию фронта. По подсчетам Яковлева, партизаны Подмосковья и местные жители вывели из окружения около 30 тысяч красноармейцев и командиров. Только из оккупированного Осташевского района удалось переправить 4 тысячи человек; из-под Вереи – 200 командиров и 1300 бойцов. Из того же района партизаны помогли перейти через линию фронта мотострелковому батальону, расстрелявшему все боеприпасы. Вернулись в строй 1000 "окруженцев" из лесов Угодско-Заводского района.

По заданию партизанского командования Солнечногорского района лесник В. И. Орлов глухими тропами провел через линию фронта из окружения 589-й стрелковый полк. Прошло несколько дней, и этот полк, снабженный боеприпасами и довооруженный, успешно участвовал в наступательном бою под Яхромой. Дочь лесника Оля Орлова дремучим лесом помогла выйти из окружения отряду численностью около 500 человек. Партизан Иван Можаев вывел роту бойцов, которые израсходовали все гранаты и патроны. Председатель колхоза имени 15-й годовщины Октября (Осташевский район) Константинов выводил из окружения красноармейцев небольшими группами. Так ему удалось выручить около 300 человек.

Кто подсчитает, сколько таких подвигов совершили известные нам и безвестные проводники, лесные лоцманы, скольких раненых и больных вернули в Красную Армию партизаны!

И может быть, спасенные воины – самые ценные "трофеи", которые были добыты партизанами Подмосковья.

Таня

Не забыть заснеженную подмосковную деревню Петрищево близ Вереи. Тело Зои, окаменевшее от мороза, удавка на нежной девичьей шее, лицо бессмертно-прекрасное, с печатью страдания на нем…

Двумя годами позже в ранце немецкого офицера из 197-й пехотной дивизии были найдены фотографии, снятые в Петрищево в минуты казни Зои Космодемьянской. Так стало известно, что именно эта дивизия, которую бойцы Западного фронта выбили в конце августа 1943 года из многострадальной Ельни, воевала некогда под Москвой и выкормила палачей Зои Космодемьянской.

Рассчитался за Зою младший сержант П. Бондарев в бою за высоту 240,0 у деревеньки Потапово. Батальон капитана Лобанова ожесточенно штурмовал эту высоту, дело доходило до рукопашной. Последней очередью из автомата Бондарев скосил офицера и несколько солдат. Без малого два года фашист таскал в своем ранце эти злодейские фотографии.

Тем самым он громогласно обнародовал грязную родословную своей дивизии.

Кто-то узнал на фотографии партизанку Таню, у бойцов сжимались кулаки, они клялись жестоко отомстить за нее. Неизвестно, был ли среди них Павел Гаврилович Бондарев, младший сержант 6-й роты 2-го батальона 104-го полка 62-й стрелковой дивизии, потому что в конце боя за высоту 240,0 он был ранен и отправлен в медпункт. Демобилизовался из армии в октябре 1945 года, позже работал в родном колхозе села Свистуновка Ворошиловградской области.

Впервые мы узнали о Зое Космодемьянской от корреспондентов "Правды" и "Комсомольской правды" Петра Лидова и Сергея Любимова. Их очерки были опубликованы 27 января 1942 года. В них партизанка именовалась Таней, а подлинное ее имя выяснилось несколько дней спустя.

"Офицер, – писал Лидов, – задавал вопросы, и Таня отвечала на них без запинки и дерзко.

– Кто вы? – спросил офицер.

– Не скажу.

– Это вы подожгли вчера конюшню?

– Да, я.

– Ваша цель?

– Уничтожить вас…

Татьяну спрашивали, кто послал ее и кто был с нею. Требовали, чтобы она выдала своих друзей. Через дверь доносились ответы: "Нет", "Не знаю", "Не скажу", "Нет". Потом в воздухе засвистели ремни, и слышно было, как стегали они по телу. Через несколько минут молоденький офицерик выскочил из комнаты в кухню, уткнул голову в ладони и просидел так до конца допроса, зажмурив глаза и заткнув уши. Даже нервы фашиста не выдержали…

Четверо мужчин, сняв пояса, избивали девушку… Татьяна не издала ни одного звука. А после опять отвечала: "Нет", "Не скажу", только голос ее звучал глуше, чем прежде… Руки девушки были связаны сзади веревкой. Губы ее были искусаны в кровь и вздулись…

Она шла под конвоем – раздетая, ступая по снегу босыми ногами… На грудь девушки повесили отобранные у нее бутылки с бензином и доску с надписью: "Партизан". Так ее вывели на площадь, где стояла виселица…

– Вы меня сейчас повесите, но я не одна. Нас двести миллионов, всех не перевешаете. Вам отомстят за меня. Солдаты! Пока не поздно, сдавайтесь в плен, все равно победа будет за нами!

Русские люди, стоявшие на площади, плакали. Иные отвернулись, чтобы не видеть того, что должно было сейчас произойти.

Палач подтянул веревку, и петля сдавила Танино горло. Но она обеими руками раздвинула петлю, приподнялась на носках и крикнула, напрягая все силы:

– Прощайте, товарищи! Боритесь, не бойтесь".

Спустя несколько дней после падения Кенигсберга я встретил на его улице, суженной торосами битого кирпича, печальную процессию. Толпа пленных немцев сбилась к бывшему тротуару, освободив место машине; борта и кабина ее повиты черно-красным полотнищем. Пленные с угрюмым любопытством смотрели на неторопливый грузовик с гробом.

Весть о том, что хоронят молодого офицера Александра Космодемьянского, потрясла нас. Он ушел на войну мстить за свою сестру Зою, стал любимцем и гордостью фронта. И вот Александр Космодемьянский сложил свою горячую, красивую голову.

За бои на подступах к Кенигсбергу командир тяжелой самоходки Александр Космодемьянский был представлен к званию Героя Советского Союза. А погиб после штурма Кенигсберга, на Земландском полуострове.

Понадобилось три с половиной года, окровавленных, пропахших минным порохом, дымом пожарищ и потом воины, чтобы брат Зои и вместе с ним многие тысячи ее названных братьев вошли победителями в обугленный город-крепость и сделали еще один, решающий шаг к Победе.

Мост

Бывший секретарь подпольного Осташевского райкома партии А. И. Бормотов рассказывает:

– Когда читалось письмо, полученное из Московского комитета партии, в лесу, недалеко от базы, где проходил митинг, раздался выстрел. Партизанский часовой остановил двух красноармейцев, сообщивших, что они разведчики и прибыли от генерал-майора Панфилова с поручением связаться с нашим штабом. Удостоверившись в правильности показаний, я вместе с командиром партизанских отрядов А. М. Глаховым в сопровождении прибывших разведчиков направился в село Рюховское. Это село нашего района ближе всех к Волоколамску. Там стоял штаб дивизии, там находился товарищ Панфилов, руководивший боями на этом направлении.

Генерал был человек пожилой, среднего роста. Глубокие морщины на лбу свидетельствовали о том, что на его веку было немало и забот и трудов. На столе перед генералом лежала карта и лупа. На стене висели шапка и сабля. Сам все время стоял по-военному – легко и в то же время строго и подтянуто. Принял нас очень любезно, спросил:

– Вам нужна помощь оружием?

Мы попросили патронов к автоматам.

– Вот в этом у меня пока нехватка, – проговорил он, но тут же распорядился выдать партизанам 3 тысячи патронов. Прищурясь, генерал добавил с улыбкой: – Пока трофейного не добудете, строго экономьте свое.

В это время из села Клишино ему позвонил командир:

– Немцы наступают большими силами в обход, нам трудно держать рубеж, мало сил. Как быть?

Посмотрев внимательно на карту, он спокойно ответил:

– На войне не бывает легко… Приказываю держаться, подкрепления пока не будет. – Положив трубку, генерал обратился к нам: – Нужно на некоторое время сдержать наступление немецких танков. Это для выигрыша времени. Наши забыли взорвать Становищенский мост… Сумеете вы это сделать? И еще: надо заминировать в лесу дорогу Осташево – Спас. По ней наступают немцы. – Помолчав, он добавил: – Сделать это нужно сегодня ночью, завтра будет поздно.

От такого неожиданного задания, да еще полученного от генерала, мы в первое мгновение растерялись. Переступали с ноги на ногу и оба сразу пробасили:

– Будем стараться ваше задание выполнить.

Провожая нас, Панфилов добродушно сказал:

– Запомните, что так военные не отвечают, – и пожал нам руки.

На обратном пути мы завернули в партизанский отряд, где командиром был В. Ф. Проскунин. Выделили для отряда часть полученных патронов и рассказали партизанам о задании генерала Панфилова.

Комиссар отряда А. В. Горячев встал и как бы про себя, не глядя на нас, сказал:

– Я много лет работал в районе агрономом, мне здесь знакома каждая складка земли… К этому мосту знаю хороший подход. Поэтому мост буду взрывать я.

– Одному мост взрывать трудно, – усомнились бывшие осоавиахимовские работники района Саша Фомичев и Егор Косякин. – Минирование остается за нами.

В ту же ночь нагруженные минами и взрывчаткой отважные подрывники бесшумно подобрались к Становищенскому мосту. Тихо сняли часовых. Партизаны, стоя по грудь в ледяной воде, закладывали взрывчатку под сваи. Комиссар Горячев минировал подходы.

В 2 часа 50 минут ночи раздался сильный взрыв, и мост взлетел на воздух. Четыре дня немцы его восстанавливали. Продвижение танков на этом направлении приостановилось.

Клятва партизан

Волоколамского района:

«Если по злому умыслу или по своему малодушию я нарушу или отступлю от своей принятой клятвы, пусть презрение и ненависть народа всюду преследуют меня как изменника и предателя и пусть справедливой карой мне будет смерть».

Шаховского района:

«Я клянусь неизменно сохранять тайну отряда, фамилии партизан, намерения командования и, зная суровую кару партизану, попавшему в плен к фашисту, не сдаваться живым в руки врага. А если по малодушию моему нарушу священную клятву партизана, то пусть уделом мне будет общая ненависть, презрение и смерть».

Осташевского района:

«Обязуюсь соблюдать строжайшую дисциплину и тайну. Да постигнет меня суровая кара – смерть, если я струшу в борьбе или нарушу священную клятву партизана».

Красно-Полянского района:

«Если кто-нибудь из нас нарушит эту присягу, то его без пощады должна, как клятвопреступника и изменника, покарать революционная рука советского народа».

Серпуховского района:

«За нарушение настоящей присяги подлежу наказанию как нарушитель священной клятвы, и, если мое преступление будет тягчайшим как для Родины, так и для отряда, я подлежу суду своего отряда, и тогда да постигнет меня суровая кара, как изменника и предателя своей Родины».

Две зеленые ракеты

Наибольших успехов партизаны добивались, когда вступали в боевое взаимодействие с войсковой разведкой, с группами подрывников, ди-версантов, с отрядами чекистов, милиционеров. Только дружные усилия дерзких смельчаков, согласованная тактика, внезапность удара позволяли победно проводить операции крупного масштаба.

Таким был разгром штаба 12-го армейского немецкого корпуса; он расположился в селении Угодский Завод[3]3
  Ныне Жуково Калужской области.


[Закрыть]. Возглавил операцию Виктор Карасев (позже ему присвоили звание Героя Советского Союза). Командовали группами капитан Владимир Жабо, старшие лейтенанты госбезопасности Вадим Бабакин, Дмитрий Каверзнев, Пигасов и другие. Комиссаром стал председатель райисполкома М. А. Гурьянов.

В операции участвовал сводный отряд в 320 человек. Большинство из них уже с опытом ближних боев, обстрелянные. В 2 часа ночи 24 ноября загорелись две зеленые ракеты, и по сигналу командира отряда, по тщательно разработанному плану, немецкий гарнизон был атакован. Нападению предшествовала умелая подготовка. Чтобы в темноте различать командиров групп, на шапке и на левом рукаве белели повязки.

Главные объекты гарнизона распределили между отрядами. Капитан Жабо штурмовал каменное здание семилетки – отделение штаба корпуса и офицерское общежитие. Группа Пигасова взяла на прицел казармы и склад горючего. Группу Бабакина нацелили на здание почты и телефона – разрушить немецкий узел связи. Двенадцать телефонных линий перерезали перед атакой.

Карасев должен был овладеть зданием райисполкома, оно также занято под штаб.

В этой группе рядом с Карасевым находился Гурьянов.

– Хотел бы я знать, – сказал он перед боем, – какая сволочь сидит сейчас в моем кабинете… Войти бы туда да как гаркнуть: "Кто здесь хозяин – ты или я?"

Атака была стремительной и весьма успешной. Пламя пожара осветило селение. Гурьянов первым метнул гранату в разбитое окно райисполкома; нижний этаж здания – каменный, второй – деревянный. Полтора десятка фашистов уложил он, прежде чем ворвался в свой кабинет. При штурме командир отряда Карасев был ранен разрывной пулей в правую руку, но остался в строю.

Наконец дан отбой, сигнал к отходу – четыре белые ракеты двумя сериями. На обратном пути Гурьянов попал в засаду, его, раненого, схватили фашисты и после пыток казнили. Посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза.

Совинформбюро сообщило о победе партизан Подмосковья:

«24 ноября несколько партизанских отрядов под командованием товарищей Ж., К., П., Б., объединившихся для совместных действий против оккупантов… ночью после тщательной разведки… обрушились на ничего не подозревавшего врага. Сводный отряд партизан потерял 26 человек убитыми, 8 тяжелораненых было вынесено с поля боя. А уничтожили партизаны до 600 немецких солдат, в том числе много офицеров, захватили важные документы, разгромили несколько складов, уничтожили 4 танка, около 100 автомашин, обоз с боеприпасами…»