Текст книги "Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)"

Автор книги: Евгений Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Стемасов скинул шинель, стало жарко на холодном ветру. Мучила жажда. Ловил ртом снежинки и поглядывал на догорающий костер, где впустую коптился котелок с чаем.

Еще раз поддел ломом станину. Теперь уже можно довернуть ствол вправо поворотным механизмом.

На шоссе возле стога соломы остановился средний танк. Стемасов видел крест на броне. Он прицелился ниже креста. Выстрел. Танк стоял на месте как ни в чем не бывало, а снаряд угодил в стог соломы, и тот сразу взялся ярким пламенем. Стемасова бросило в жар, словно сам очутился возле этой горящей соломы. Промах!

Да ведь очень хорошо, что он влепил снаряд в соседний стог, просто замечательно! Сам того не замышляя, он высветил цель и в то же время ослепил немцев.

Стемасов надвинул ствол чуть правее и снова выстрелил по освещенной цели.

Удача! Танк, стоящий возле стога, задымил.

Шатаясь, к орудию приковылял контуженный наводчик Неронов, он один уцелел из расчета четвертого орудия, у которого хозяйничал Стемасов. С трудом держался на ногах, ничего не слышал и сказать ничего не мог. Тем не менее притащил панораму, снятую с какого-то разбитого орудия, и установил ее.

Вдвоем они поддели ломом станину, передвинули сошники. Стемасов взмок на холодном ветру и теперь так продрог, что зуб на зуб не попадал. У них на батарее это называлось "продавать дрожжи".

Неронов занял место у панорамы и первым же выстрелом поджег танк.

Немцы приметили кусты, за которыми прячется орудие. Осколки и пули защелкали по щиту, как град по крыше.

Стемасов пробежал, низко пригнувшись, сквозь кустарник, прополз, утюжа слякотную землю локтями и коленями, через полянку и подтянул к орудию ящик с шрапнелью. В ящике четыре снаряда – целое богатство!

Немецкая пехота снова показалась на шоссе. Как же было не ударить прямой наводкой? Цель была так близка, что артиллеристы не ставили трубки и стреляли картечью.

После четвертого выстрела ставший глухонемым Неронов снял панораму и сунул ее за пазуху. Вдвоем со Стемасовым они торопливо отползли от орудия и забрались в глубокую бомбовую воронку.

Уже на краю воронки их едва не пришил к земле длинной-предлинной очередью пулеметчик. Стемасову так и не удалось добраться до своей шинели, брошенной возле орудия. Шинель дергалась и шевелилась под пулями, ее буквально изрешетило. Наверное, стрелок из танка решил, что там залег русский.

В лесу нашли своих. Стемасов доложил раненому Великову обстановку. Онемевший Неронов молча кивал. Из ушей у него шла кровь, она струйками стекала по небритым щекам, и казалось, что это алый ремешок, который держит каску[2]2
  9 ноября 1941 года младшему сержанту Петру Дмитриевичу Стемасову присвоено звание Героя Советского Союза.


[Закрыть].

26 октября

До середины октября 78-я стрелковая дивизия полковника Белобородова находилась на Дальневосточной границе. 14 октября, когда положение под Москвой резко ухудшилось, в день, когда полки Полосухина вели ожесточенный бой на Бородинском поле, 78-я дивизия по тревоге, прямо с учений, была направлена на станцию погрузки.

"Переброску войск контролировала Ставка Верховного Главнокомандования, – вспоминает генерал армии дважды Герой Советского Союза А. П. Белобородов. – Это мы чувствовали на всем пути. Железнодорожники открыли нам "зеленую улицу". На узловых станциях эшелоны стояли не более пяти – семи минут. Отцепят один паровоз, прицепят другой, заправленный водой и углем, – и снова вперед!

В результате все 36 эшелонов дивизии пересекли страну с востока на запад со скоростью курьерских поездов. Последний эшелон вышел из-под Владивостока 17 октября, а 28 октября наши части уже выгружались в Подмосковье, в городе Истра и на ближайших к нему станциях".

Комиссар дивизии М. В. Бронников помнит, что из 14 тысяч человек в дивизии насчитывалось тогда 870 коммунистов и 5 тысяч комсомольцев. Моральный дух бойцов и командиров был исключительно высок. Только в пути с Дальнего Востока на фронт поступило триста заявлений от желающих вступить в партию. Это ли не ярчайшее свидетельство патриотического подъема сибиряков, уральцев и дальневосточников?!

"Железнодорожная сеть СССР, – пишет немецкий историк Клаус Рейигардт, – позволила за 12–15 дней перебросить с Дальнего Востока, из Средней Азии и Сибири восемь дивизий, в том числе одну танковую. Таких темпов немцы не ожидали. Для переброски одной дивизии необходимы от двадцати до сорока составов, которые бы шли по обеим колеям с высокой скоростью. Целые «пачки» по 15–20 составов, идущие близко друг за Другом только в ночное время, полностью выпадали из поля зрения немецкой авиаразведки. Для обеспечения скорейшей переброски войск русские останавливали на несколько дней все другие составы, включая военные грузы, и таким образом дивизии прямо в эшелонах доставлялись непосредственно к линии фронта".

29 октября

За границей интересовались военной биографией командарма К. К. Рокоссовского, иностранной прессе потребовался очерк о нем. Редактор «Красной звезды» поручил это корреспонденту Павлу Трояновскому, который знал командарма еще по Забайкалью. Вот его рассказ:

– К. К. Рокоссовский вернулся в штаб довольно поздно, усталый, встревоженный. Долго отказывался от разговора со мной, ссылаясь на занятость, говоря, что очерки нужно писать не о генералах, а о бойцах…

– Хорошо, – сказал наконец Константин Константинович. – Поговорить поговорим. Но ничего писать и подписывать не буду…

На этом и порешили. Рокоссовский коротко рассказал свою биографию… Я быстро записывал, чтобы потом использовать в очерке.

– А теперь я вот здесь, где вы меня видите, – закончил Константин Константинович. – Время для Отечества тяжелое, но, думаю, не безвыходное. Враг еще силен, но это уже не тот враг, который 22 июня начал войну. Цвет немецко-фашистской армии выбит еще на полях Прибалтики, Белоруссии, под Ленинградом, у Смоленска, Киева и Одессы, у Брянска и под Москвой. Мы нанесли врагу очень сильный урон. Допускаю, что фашисты еще могут добиться каких-то отдельных успехов. Но только не решающих…

Рокоссовский сделал паузу. И вдруг спросил:

– У вас есть карта?

Я подал ему карту Подмосковья. Генерал взглянул на нее, вернул карту и позвал адъютанта:

– Сходите в оперативный отдел и попросите две карты Европы. Для меня и корреспондента. – И мне: – Без перспективы воевать нельзя. Надо видеть весь возможный театр войны. Вы что думаете, мы, Красная Армия, не будем в Берлине? – И тут опять вернулся к мысли, которую уже высказывал: – У врага уже нет и не может быть тех сил, которыми он начал войну. А наши силы…

Он остановился. И мне показалось, что генерал знает, какие у нас есть или собираются силы, но не считает нужным пока говорить об этом…

Вернулся адъютант с картой Европы. И я попросил генерала написать на уголке карты его слова о Берлине. Рокоссовский вывел:

"Специальному корреспонденту "Красной звезды" Трояновскому П. И. Воюя под Москвой, надо думать о Берлине. Обязательно будем в Берлине! К. Рокоссовский. Подмосковье, 29 октября 1941 года"…

И вот в конце войны начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин неожиданно спросил у корреспондента "Красной звезды", которого встретил в Берлине:

– Карта Рокоссовского с вами?

Да, карта была со мной. Кстати, я возил ее с собой от самой Москвы…

– Дайте вашу карту, – вдруг попросил Малинин.

Я подал. Начальник штаба фронта правее записи, сделанной К. К. Рокоссовским, написал:

"Сим удостоверяю, что мы в Берлине! Начальник штаба 1-го Белорусского фронта, бывший начальник штаба 16-й армии, которой командовал К. К. Рокоссовский. Берлин, 22 апреля 1945 года".

Как ярко высветился в этом эпизоде характер, символ веры командарма!

Присутствие духа

Концерт в мраморном зале

"На Вашу просьбу отвечаю по существу вопроса. Как и почему я оказался G ноября в метро «Маяковская»? Был в то время военным комендантом ГАБТа СССР. Мы готовили сцену театра к торжественному заседанию. Одновременно подчиненные мне люди сопровождали членов ГКО при их выездах на фронт. Кроме того, мы несли охрану самолетов Ставки Верховного Главнокомандования. Когда торжественное заседание перенесли в метро «Маяковская» и там ждали появления руководителей партии и правительства, туда вызвали всех тех, кому положено там быть, в том числе и меня.

Коснусь обстановки, которая складывалась днем 6 ноября. В 17 часов Гитлер послал на Москву самолеты, многие были сбиты, остальные убрались восвояси, не достигнув цели. А в полдень этого дня Козловский и Михайлов, вызванные на концерт в Москву, летели на "Дугласе" из Куйбышева.

Утром 6 ноября я получил распоряжение прибыть к 15 часам на станцию метро "Маяковская" с задачей: обеспечить порядок на сцене и встретить артистов. На платформе встретил председателя Комитета по делам искусств М. Храпченко и диктора Ю. Левитана; каждый из них занимался своим делом – готовился к вечеру.

На сцене репетировал хор ансамбля НКВД СССР под управлением Зиновия Дунаевского. В оркестре, среди других, сидел со скрипкой известный в будущем дирижер Ю. Силантьев. 3. Дунаевский заставлял хор повторять номера, добиваясь филигранной отточенности.

Правительство из Кремля направилось к Белорусскому вокзалу, спустилось там в метро и прибыло на станцию "Маяковская".

Началось заседание. Если смотреть на сцену, я стоял с левой стороны у второй колонны. Хотя меня плохо видно, но на фотографии в книге Г. Жукова я все же просматриваюсь.

Концерт начал М. Михайлов, он спел арию из оперы "Иван Сусанин": "Страха не страшусь, смерти не боюсь, лягу за святую Русь…" Затем И. Козловский и М. Михайлов дуэтом исполнили "Яр хмель" и другие народные песни. Затем И. Козловский спел арию Ионтека из оперы "Галька". Восторженно была встречена песенка Герцога из оперы "Риголетто". Аккомпанировал певцам концертмейстер Московской филармонии А. Д. Макаров.

После исполнения этой арии Козловский пожаловался на усталость. Бурными аплодисментами зал требовал спеть арию на бис. После повторного исполнения Козловский вошел к нам в вагон и пожаловался: "Сколько же можно? Есть предел человеческим силам". А зал сотрясался от аплодисментов и требовал нового выхода певца. Члены правительства, сидевшие в первом ряду, активно поддерживали фронтовиков. Козловский покачал головой, отступать ему было некуда, и наш Иван Семенович пошел на сцену и спел эту тяжелейшую арию в третий раз.

Затем выступил ансамбль НКВД СССР, он исполнил "Марш чекистов" 3. Дунаевского, прозвучала украинская песня "Реве та стогне Дніпр широкий", после была украинская пляска. Глубоко запало в душу пение солистки хора комсомолки Екатерины Сапегиной, она спела известный романс Варламова "Что мне жить и тужить".

Сцену занял Краснознаменный ансамбль песни и пляски под управлением А. В. Александрова. Хор исполнил песни А. Новикова "Самовары-самопалы" и "Вася-Василек". Запевали солисты Г. Бабаев и В. Панков.

На этом концерт закончился, я вернулся со своей командой в Большой театр, а рано утром мы отправились на Красную площадь.

Бывший военный комендант ГАБТа СССР,

майор в отставке Алексей Трофимович Рыбин".

«Музейный» эшелон

Коллекция Музея изобразительных искусств имени Пушкина – драгоценное сокровище. Но разве одно такое сокровище необходимо было вывезти из Москвы? В том же эшелоне, названном «музейным», эвакуировали богатства Третьяковской галереи, Оружейной палаты, Музея искусств народов Востока, несколько частных коллекций (например, картины Е. Гельцер), государственную коллекцию редких музыкальных инструментов, картины Музея-усадьбы «Архангельское» и другие ценности.

А как не позаботиться об уникальных произведениях искусства и исторических экспонатах, хранившихся в подмосковном Воскресенском соборе (Новый Иерусалим), можно ли остаться равнодушным к судьбе реликвий Бородинского музея и в других пунктах Подмосковья?

Коллекции Музея имени Пушкина потребовали 460 ящиков. Упаковали более ста тысяч экспонатов. Вынули из рам и свернули 700 холстов. С болью смотрели хранители музея на стены с пустыми рамами. Не все поддавалось в тех условиях эвакуации. Остались ждать решения своей судьбы саркофаги, надгробья, статуи, скульптуры Древнего Египта, а бережно упакованные мумии отправились в Сибирь.

Из Третьяковской галереи вывезли 47 тысяч ценнейших произведений русской живописи, скульптуры, графики. Огромного труда потребовала упаковка и транспортировка таких крупногабаритных картин, как "Иван Грозный и сын его Иван" И. Репина, "Явление Христа народу" А. Иванова.

Из Оружейной палаты увезли драгоценные скипетры, державы, булавы, короны, среди них шапку Мономаха, троны Ивана Грозного, Бориса Годунова, царя Алексея Михайловича. В соборах Кремля из иконостасов вынули старинные иконы.

Коллекции вывозили из музеев под охраной красноармейцев, они же грузили ящики в вагоны.

Через несколько часов после того, как в дальнюю путь-дорогу тронулся музейный эшелон, станция Москва-Товарная подверглась бомбежке. О содроганием думаем и сегодня с том, что могли погибнуть в пламени и дыму шедевры Рембрандта, Боттичелли, Веронезе, Мурильо, Делакруа…

Вскоре после эвакуации Третьяковки в ее опустевших залах разорвались бомбы. К слову, эта картинная галерея значилась на картах авианалетчиков как объект, подлежащий уничтожению.

А какая трагедия ждала Музей имени Пушкина, если бы его не эвакуировали вовремя! В первый же налет 22 июля в музей угодило 8 зажигательных бомб. Одна из них пробила стеклянную крышу, упала в Греческий дворик, но не взорвалась. 6 и 7 августа на музей сбросили полторы сотни "зажигалок", но все очаги пожаров потушили.

Архитектор музея на Волхонке Р. И. Клейн возвел над ним хрупкий потолок из стекла. Когда начались налеты, стеклянную кровлю покрыли маскировочной сетью; музей выглядел сверху как сад или сквер. Но увы, этот камуфляж не спас от страшной беды…

Беда обрушилась в 9 часов вечера 14 октября. Тяжелая бомба разнесла соседнее здание, на улице Маркса-Энгельса, где находился Институт Академии наук. Взрывная волна чудовищной силы погнула балки перекрытия, деформировала наверху железные рамы, мгновенно лишила музей крыши. С грохотом обрушилось 6 тысяч квадратных метров стекла. Однако тяжеловесные экспонаты из Древнего Египта от осколков не пострадали, их успели оградить мешками с песком или упрятать в фанерные надстройки.

Как ни старался персонал музея обезопасить здание от потоков дождя, а затем от снегопадов – залатать крышу досками, листами железа, рубероидом, толем не удалось; музей оставался под открытым небом. Когда хлестал дождь, мраморная лестница превращалась в порожистый ручей, зловеще журчал водопад. Когда шел снег, в залы наметало высокие сугробы.

В Москве осталось около 15–20 сотрудников (точнее сказать – сотрудниц). Они-то и воевали самоотверженно, подвижнически с потоками воды, а в лютые морозы – со снегом. Они же перенесли в подвалы здания, в запасники музея оставшиеся гипсовые статуи (две тысячи скульптур!), всю библиотеку и другие экспонаты, стараясь уберечь их от сырой пагубы.

Чтобы оценить в полной мере подвиг работников музея – искусствоведов, реставраторов, хранителей, библиотекарей, экскурсоводов, – нужно прочесть дневник, который вела благородная и отважная Наталья Николаевна Бритова, ученый секретарь музея.

Крышу так и не удалось надежно залатать, и она долго оставалась зияющей раной, приносившей всем музейным работникам незатихающую, неизлечимую боль…

Все билеты проданы

В тревожное утро 17 октября после поспешного отъезда многих жителей из Москвы главный режиссер театра Туманов и ведущие артисты Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Кемарская, Мельтцер, Бушуев, Томский, Янко, дирижер Алевладов, балетмейстер Бурмейстер обратились с ходатайством в Совет Народных Комиссаров. Они просили не ускорить эвакуацию театра, оставить их в осажденной Москве. Завтра же они готовы открыть зимний театральный сезон!

Афишу отпечатать не успели. На фанерных щитах при входе в театр и еще в нескольких пунктах написали от руки: "Сегодня, 19 октября, спектакль "Корневильские колокола". Билеты были распроданы за несколько часов.

– Спектакль прошел при переполненном зале, – вспоминала Л. Ягункова, – хотя над певцами стоял густой пар, деревенели ноги танцовщиц, а музыканты изо всех сил старались не фальшивить, перебирая струны посиневшими пальцами. Зрители долго вызывали Кемарскую, Ценина, Тимченко, Петрова. Артисты, выходя на вызовы, уговаривали зрителей разойтись до объявления ежевечерней воздушной тревоги. На другой день тревогу объявили, едва начался спектакль "Прекрасная Елена". Публика хлынула в убежище. Артистам переодеться и разгримироваться было уже некогда. Звенья ПВО немедленно заняли свои посты: Орест – на телефонной станции, Менелай и Парис – у пожарных рукавов. Прекрасная Елена стояла на посту в своей традиционной тунике с сумкой дружинницы Красного Креста через обнаженное плечо…

Прерванный спектакль возобновили в том же составе на другой день. Спектакль "Евгений Онегин" продолжался четыре дня, пока публика наконец досмотрела его до конца… Премьера балета "Штраусиана" состоялась в срок – через неделю после открытия сезона.

В зале было по-зимнему бело от маскировочных халатов на фронтовиках, и от этого казалось еще холоднее. А на сцене жила романтическая Вена с непременным кафе, зеленеющим бульваром, веселой толпой…

После суровой и радостной премьеры артисты послали в Тбилиси телеграмму восьмидесятидвухлетнему В. И. Немировичу-Данченко: "Театр по собственной инициативе, утвержденной правительством, непрерывно играет в Москве. За исключением нескольких актеров, вся труппа налицо. Играем с большим успехом и полными сборами "Севильского цирюльника", "Евгения Онегина", "Корневильские колокола", "Прекрасную Елену", "Цыган". Премьера балета "Штраусиана" прошла блестяще. Возобновляем постановку "Периколы" и "Риголетто". Работаем над операми "Суворов" и "Чапаев". Окружены вниманием правительства. В театре прекрасная рабочая атмосфера, чудесная дисциплина".

Публика, которая заполняла театральные залы, выглядела совсем не так, как в мирные дни. Чувствовалось, что для некоторых посещение театра – событие, праздник души, а многие посетители в этом здании впервые, плохо здесь ориентируются.

Желание принарядиться, конечно, у женщин осталось, оно вечно и неистребимо. Но палитра зрительного зала, покрой и фасоны одежды стали строже, будничнее. Защитный цвет преобладает. Короткая стрижка. Мало женщин старательно завитых, с губной помадой. Многие в военной форме, некоторые при оружии.

В театральном, концертном зале, в цирке, в мюзик-холле можно было увидеть и легкораненых – с рукой на перевязи, с костылем, с палкой. Из госпиталей привозили команды выздоравливающих. Приезжали команды из воинских частей, которые находились на переформировании или ждали нового вооружения. Билетами в театр премировали и бойцов противопожарной обороны, групп самозащиты, студентов, отличившихся на строительстве оборонительных рубежей. Билеты выдавали и донорам, сдавшим кровь предоставлялся выходной день. Иные приходили в театр после длительного пребывания на казарменном положении. Давали билеты на курсах, где обучали подрывников, шифровальщиков, радистов, снайперов, механиков-водителей, медсестер.

Кому-то посчастливилось увидеть знаменитого артиста или послушать любимого певца, его доводилось слышать только по радио. А кто-то предпочел цирк, где выступали клоуны Виталий Лазаренко, Бим и Бом. Удастся ли, и когда еще, увидеть фокусника, акробата, жонглера или дрессированных медведей?

Влекла не только редкая возможность отдохнуть, отрешиться на какое-то время от суровой повседневности, от житейских тягот и невзгод, от изнурительной работы, а случалось, от окопной жизни, от партизанской разведки, от бессонных дежурств в операционной или перевязочной…

Послушать музыку в ярко освещенном зале, переживать за "Парня из нашего города", проникнуться чувствами Татьяны Лариной, посмеяться над злоключениями жуликоватого цирюльника Фигаро или придурковатого царя Менелая, мужа "Прекрасной Елены", – в кии веки приобщиться к подлинному искусству, почерпнуть хотя бы толику на великого волшебного клада – музыки, театра, литературы, рожденных человеческим гением…

Мне приходилось до войны быть свидетелем театральных разъездов после громких премьер, оставивших след в истории театрального искусства пли музыкальной жизни столицы. Тогда восторженная публика долгодолго аплодировала, не покидая партера, амфитеатра, лож. Взад-вперед ходил занавес, и цветы благоухающим градом падали к ногам комиссара из "Оптимистической трагедии" или воскресших на просцениуме Ромео и Джульетты.

Но не меньшую зарубку в памяти оставил разъезд после спектакля в Москве, когда не из суфлерской будки, а громогласно, на весь зал объявляли "воздушная тревога!!!", когда зрители после спектакля разыскивали на затемненной площади свои машины – грузовики с поперечными досками-скамейками под брезентовым верхом, санитарные автобусы с красными (вечером черными) крестами, закамуфлированные по-фронтовому "эмочки", танкетки, броневики…

Киноафиша

Сократилось и число экранов, освещенных лучом киномеханика. В некоторых кинотеатрах обосновались призывные пункты, расположились на постой истребительные батальоны, военные курсы. Несколько кинотеатров («Художественный», «Великан», «Спорт», имени Моссовета) пострадали при бомбежке, другие лишились электроэнергии.

Первые боевые киносборники отставали от событий, не могли ответить на тревожные вопросы кинозрителей, режиссеры ограничивались съемками боевых эпизодов и короткими рассказами о подвигах. Отступление наших войск, эвакуацию, беженцев снимать не разрешалось.

Успехом пользовались довоенные фильмы "Суворов", "Фронтовые подруги", "Валерий Чкалов", "Свинарка и пастух", "Майская ночь", американский фильм "Песнь о любви" – действие происходило в Советской России.

После двухлетнего перерыва вновь увидели экран антифашистские фильмы "Профессор Мамлок" и "Болотные солдаты".

«Военные объекты»

На картах немецких воздушных стрелков Большой театр значился как военный объект, подлежащий уничтожению.

Театр усердно замаскировали: фасад с колоннадой затянули декорацией к спектаклю "Князь Игорь". Квадригу Аполлона спрятали за трехэтажным фанерным домиком. Но слишком заметным было местоположение театра на площади, и, как ни усердствовали маскировщики, утаить от налетчиков столь массивное здание не удалось.

28 октября погода благоприятствовала воздушным разбойникам, день был солнечный, голубое небо в просветах облаков, за ними удобно прятаться "юнкерсам" и "хейнкелям".

Вражеский бомбардировщик вынырнул из-за облака, перешел в пике и бросил полутон-ную бомбу. В театр она не попала, разорвалась у центрального подъезда. Но сила её была такова, что здание качнулось, взрывная волна разрушила простенки подъездов и потолок в вестибюле…

Еще больше при бомбардировке пострадал театр имени Вахтангова на Арбате. В ночь на 24 июля актеры дежурили на крыше. Возглавлял пожарную оборону в звании политрука талантливый артист и режиссер театра Василий Васильевич Куза. Накануне налета состоялась премьера пьесы Лермонтова "Маскарад", Куза играл роль князя Звездича. Нелепо выглядела спецодежда на этих "аристократах" из "Маскарада": сапоги немецкого образца и летние комбинезоны из пьесы, сошедшей с репертуара, железные каски французских солдат из спектакля "Интервенция".

Около двух ночи в правый угол театрального здания угодила тяжелая бомба. Она разрушила часть зрительного зала, вестибюль, красное фойе; под развалинами оказалась и та часть дома, где находился штаб самозащиты.

Как рассказывает очевидец, тогдашний директор театра Я. М. Рожин, Куза вышел к подъезду, чтобы проверить, все ли ушли в бомбоубежище. Хотел убедиться, что никто из актеров не остался на улице, торопил всех, подталкивал к подъезду. В это мгновение взрывная волна подхватила его и смертельно ударила о колонну у входа.

На мемориальной доске в главном фойе театра, заново отстроенного после войны, в числе тридцати шести погибших на войне вахтан-говцев значится и заслуженный артист республики, парторг театра В. В. Куза…

Да, действующий в прифронтовом городе театр можно назвать военным объектом, как было указано на картах, розданных немецким бомбометателям.

Неумирающее искусство Москвы воодушевляло в дни войны ее защитников. Каждый спектакль, концерты на позициях или в госпиталях; талантливые "Окна ТАСС", выпущенные сатириками и карикатуристами; военная песня, запавшая в душу народа; повести, рассказы, стихи, написанные пером, приравненным к штыку, – все это наши духовные боеприпасы. Они повышали боеспособность фронта и тыла в их священном единомыслии, общности чувств, согласии дел, несли заряд бодрости, терпения, веры в конечную победу.