Текст книги "Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)"

Автор книги: Евгений Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Шашки к бою!

Скупой декабрьский закат отгорел быстро, и все вокруг стало синим – небо, сосны, снег.

Конники выстроились полукругом на лесной прогалине. Раздалась команда "Шашки к бою!" – и пятьсот клинков сверкнули стальной синевой.

Конники подняли шашки над головой эфесом к себе, а затем коснулись плеч остриями клинков. Кони переступали с ноги на ногу, стоя в глубоком снегу.

На торжественную церемонию съехалось три эскадрона. Другие остались за дальним синим лесом, откуда доносилась канонада.

Генерал-майор Доватор спешился, снял серую каракулевую шапку-кубанку, опустился на колено, преклонил голову, поцеловал край знамени и принял его из рук командарма Рокоссовского и члена военного совета 16-й армии Лобачева.

Доватор поднялся, отряхнул снег с бекеши цвета хаки, борта оторочены серым каракулем, вскочил в седло и произнес короткое горячее слово. Он впервые назвал своих казаков гвардейцами. Прозвучала клятва: "Москвы не отдавать!"

Командир эскадрона Георгий Соболь подъехал к Доватору на Нарциссе. Жеребец донских кровей с золотистой гривой, с лысиной на лбу, казавшейся в ту минуту синей, и в чулках, которые то виднелись, то были скрыты снегом.

Соболь вложил в ножны шашку с рукоятью из черненого серебра, ладную дедовскую шашку. Она по наследству переходила от отца к сыну в казацком роду Соболей из донской станицы Усть-Медведицкой.

И дед и отец Соболя не знали иного оружия, кроме клинка, пики и ружья, а их внук и сын Георгий стреляет из миномета, пулемета, вооружен автоматом. Он научился воевать и в пешем строю, когда на коней навьючены минометы в разобранном виде, ящики с минами, патронами, станковые пулеметы.

Казачья удаль, однако, осталась. В горячие минуты боя Соболь залег за немецкий пулемет, хотел отрезать путь фашистам. Его коновод и земляк Василь Бескокотов зацепил повод себе за ногу, чтобы не ушли кони, и аккуратно подавал ленту. А в начале боя, когда они на полном галопе ворвались в деревню Горбово, Бескокотов снес шашкой голову настигнутому гитлеровцу. Такие же лихие рубаки – кубанцы Несветайлов, Петренко и Чередниченко – земляк Соболя.

Соболь принял знамя, поставил его у стремени на носок сапога, развернул дончака и пустил вдоль фронта.

За острыми плечами бурки мельтешил на ветру башлык, при солнечном свете он нестерпимо алел.

На пол-лошади сзади, с шашками наголо, ехали ассистенты знаменосца Саркисян и Воробьев.

В бою за Горбово Саркисян догнал фашиста с автоматом. Тот пытался залезть на дерево и уже поставил ногу на сук, но это было последнее, что он успел сделать в своей жизни. Рядом с Саркисяном скакал башкирский богатырь Султанов. Он сбил фашиста с ног ударом кулака и прикончил его. После боя Султанов появился в эскадроне с опозданием: он успел залезть на церковную колокольню и рассчитался там со "звонарями" – немецкими автоматчиками…

Казаки стояли в строю, держа равнение направо, и провожали глазами гвардейское знамя с изображением Ленина. Алое знамя казалось в сумерках темно-вишневым.

Знаменосец с ассистентами проехали на правый фланг. Конники смотрели на знамя, не отрывая глаз.

Эскадроны тронулись с места. Кони утаптывали снег. На лесной прогалине слышались приглушенные удары копыт, поскрипывание седел, бренчание уздечек и ржанье коней.

Темное небо над головой, сине-серый снег.

Конники держали путь туда, где недавно отгорел за лесом закат и откуда доносились раскатистые голоса пушек.

Я не отважился в праздничной суете заговорить с Доватором, к нему уже подвели коня. Мне вызвался помочь расторопный старший лейтенант Соболь. Он гаркнул, с удовольствием смакуя новоявленное слово "гвардия": "Товарищ гвардии генерал-майор, разрешите обратиться!!!" – и представил меня. Доватор повернулся ко мне, на боку у него висел маузер. Он сокрушенно развел руками, держа повод, готов вдеть ногу в стремя, пусть капитан не обижается, разговор придется отложить до следующей встречи, очень торопится, нужно проверить, как смастерили вьюки для разобранных станковых пулеметов. Насколько я понял из обрывков разговора с Соболем, Доватор требовал, чтобы вьюки для пулеметов было удобно приторочить, чтобы они не натирали холку коню и чтобы не бренчали-тарахтели, когда коня ведут на поводу и даже когда кони идут рысью. Была еще одна срочная забота: не во всех эскадронах лошади перекованы по-зимнему, а заболоченные низинки заледенели, и задние копыта скользят…

9 декабря

Следующая встреча не состоялась.

19 декабря корпус Доватора перерезал шоссе Волоколамск – Можайск, преследуя противника по глубокому снегу. С крутого берега Рузы Доватор заметил у села Дьяково отряд отходивших фашистов. Он приказал командиру дивизии Тавлиеву, ехавшему рядом: "Развертывай быстро дивизию и рысью в обход Палашкина…"

Это был последний боевой приказ, отданный Доватором. Он спешился, оставив своего Казбека отважному коноводу Саркису Акопяну, спустился к реке и собрался перейти ее по льду. Разведчики доложили, что немецкий гарнизон отходит, в деревне тихо.

Доватор решил, что фашисты из Палашкина ушли, и двинулся вперед, туда, где, спешившись, лежал на льду передовой дозор. Рядом с Доватором шли политрук командирского эскадрона Карасев и еще несколько кавалеристов из охраны штаба корпуса. Они пробежали по льду уже полдороги, но достичь берега не удалось. Из кустов на берегу Рузы ударила пулеметная очередь.

Доватор упал, к нему бросился адъютант Тейхман, его скосили новой длинной очередью. Полковник Тавлиев также был убит наповал. Карасев кинулся к ним, но не добежал нескольких шагов. Группу кавалеристов постигла та же участь…

Несчастье произошло 19 декабря в 14 часов 36 минут.

Коновод Саркис Акопян был свидетелем трагедии. Бой продолжался, он стрелял из автомата с колена, был без шапки и рукавиц, по щекам текли слезы…

Казаки атаковали Палашкино в конном и пешем строю, отомстили за своего любимца.

В сумерки Доватора перенесли на западный берег Рузы. По улице деревни, затихшей после боя, Акопян вел под уздцы боевого коня. Конь был запряжен в широкие розвальни, на них лежало тело Доватора, накрытое буркой…

Не удалось мне выполнить поручение редактора "Красноармейской правды" бригадного комиссара Миронова. Но все слышанные позже отзывы о Доваторе давали новые поводы для огорчения и подтверждали характеристику, которую дал ему в первые дни знакомства К. К. Рокоссовский:

"Хорошее впечатление произвел на меня командир корпуса Лев Михайлович Доватор. Он был молод, жизнерадостен, но вдумчив и хорошо знал свое дело. Уже одно то, что ему удалось вывести корпус из вражеского тыла боеспособным, говорило о талантливости и мужественной решительности генерала".

Половодье в декабре

Длинной цепочкой, тающей в тумане, шли бойцы батальона, которым командовал лейтенант Юсупов. Шагали след в след по узкой тропке, проложенной через минное поле. По обеим сторонам лежал задымленный снег, пропахший минным порохом и гарью. Снег в рябых отметинах, проплешины чернеют там, где поземка не успела замести воронки. Саперы установили здесь ночью вехи – торчали воткнутые дулами в снег трофейные карабины, длинные деревянные рукоятки от немецких гранат, уже обезвреженные, безопасные мины, и все это вперемешку с хвойными ветвями.

Не забыть Истры в утро освобождения, 11 декабря. Неужели этот вот городок называли живописным, и он привлекал московских дачников сочным зеленым нарядом, уютными дачами? Все взорвано, сожжено педантичными минерами и факельщиками. Уцелели лишь два кирпичных здания справа от шоссе, а в центре городка остался в живых дом с разбитой крышей и зеленый дощатый киоск. Сплошное пожарище и каменоломни, все превращено в прах, обломки, головешки, пепел.

Молоденький сапер с миноискателем подошел к обугленному квадрату и тихо сказал:

– Кажется, здесь стоял домик Чехова. Мы приезжали сюда в мае. Экскурсия…

Больше он ничего не сказал и стал прислушиваться к миноискателю. Взрыв следовал за взрывом: наши саперы продолжали свое опасное дело.

Пора бы уже показаться на горизонте золоченым куполам Воскресенского монастыря. Стал менее плотным туман, и дым на горизонте опал.

Вот видны стены монастыря. Но где же знакомые купола? Куда они исчезли?

Храм Новый Иерусалим обезглавлен, разрушен. Наше командование, в частности Белобородов, знало, что интенданты эсэсовской дивизии "Рейх" устроили в храме склад боеприпасов. Наши летчики получили строжайший приказ – Новый Иерусалим не бомбить, чтобы не повредить памятник архитектуры. Гитлеровцы же, отступая, взорвали драгоценное сооружение, отмеченное гением безвестных крепостных зодчих, а позже Казакова и Растрелли.

Генерал Белобородов кричал в трубку телефона, прижимая ладонь к уху, чтобы не заглушал пушечный гром, и поднимая при этом правую руку так, словно требовал, чтобы воюющие прекратили шум и грохот – что за безобразие, в самом деле, не дают поговорить человеку!

– Что? Не слышишь? – Комдив раскатисто засмеялся и подмигнул комиссару Бронникову. – Когда тебя хвалю, всегда слышишь отлично. А когда ругаю, сразу глохнешь. Город пора брать, говорю. Что же тут непонятного?

Не теряя времени, возьми город. Теперь понятно?..

На проводе был командир 258-го полка Суханов, а речь шла об Истре.

После того как фашистов выбили из Истры, они пытались остановить наступательный порыв наших и закрепились за рекой. Западный берег господствовал над местностью. Там на холмах, поросших густым ельником, прятались вражеские пулеметы, минометы, пушки. А перед лесистыми холмами простиралось открытое снежное поле.

9-я гвардейская дивизия перешла в наступление в ночь на 7 декабря. Мороз достигал 26 градусов, накануне прошли обильные снегопады и метели. Они принесли и нашим бойцам немалые лишения, тяготы.

Русло реки Истры сковало морозом. Вчерашние воронки затянуло тонким молодым ледком, а от сегодняшних шел пар.

Вдруг с правого фланга, с севера донесся смутный, зловещий гул, и на переднем крае увидели, как поверх русла пошла вода. Она затопила воронки, свежие и старые. Бурное декабрьское половодье леденило все – и кровь в жилах тоже. Это выше по течению противник взорвал дамбу Истринского водохранилища. Многие помянули недобрым словом наших минеров, которые не успели взорвать плотину полмесяца назад, когда немцы теснили дивизию на восток.

Но тогда был ледостав, а сейчас при лютом морозе белели гребешки волн – то ли пена, то ли пороша, подмытая и унесенная водой.

Взбаламученная вода быстро прибывала, и шла зимняя река с таким напором, словно Истра накапливала силу все годы своего заточения за дамбой. Облако пара, послушное поворотам реки, ее излучинам, повисло над течением, пар смешивался с дымом. Каждый разрыв мины, снаряда рождал маленькую снежную метель. Не успеет она утихнуть, как новый разрыв взметает снег, пропахший порохом и горелой землей.

Ни одной, даже утлой лодки, ни одного понтона не подтащили к заснеженному берегу вечером, ночью или на рассвете. Можно ли поставить это в вину саперам? Кто мог вообразить, что в берегах, окованных льдом, неожиданно возникнет водная преграда!

Вода затапливала подступавшие к реке овражки, лощинки, а эти низинные места, хоть и намело туда снегу, были самыми удобными, скрытыми подходами к реке. Бойцы, спасаясь от внезапного наводнения, подымались на высотки, карабкались на оледенелые взгорки и бугры (по-дальневосточному называя их сопками). Но "сопки", увы, просматривались и простреливались противником.

Бойцы из роты Кочергина пытались перейти Истру вброд на быстрине – куда там! Дно неожиданной реки превратилось в ледяной каток, и каждая свежая воронка, выдолбленная снарядом и залитая водой, стала невидимой и смертельной западней. Позже реку пытался форсировать первый батальон 258-го полка; командовал им Иван Никанорович Романов.

Ночь напролет просидел комдив над картой. В этой операции была та обдуманная дерзость, тот расчетливый азарт, какие в высшей степени свойственны старому комдиву и молодому генералу Белобородову. Он ждал и никак не мог дождаться условной ракеты с того берега. Не было в его фронтовой жизни сигнала, которого он ждал бы с такой тревогой и таким скрытым возбуждением. Тревога всегда больше, когда комдив сам не испытывает тех опасностей и невзгод, каким подвержены сейчас его бойцы и командиры.

Переправлялись кто как приспособился, на подручных средствах. Связисты догадались притащить половинки ворот и связать их проводом. Пулеметный расчет со своим "максимом" забрался на плотик из трех телеграфных столбов, скрепленных обмотками, обрывками проволоки. А самые отчаянные переправлялись вброд-вплавь, держась за плащ-палатки, туго набитые сухим сеном, за пустые бочки, за доски, за колеса, за снарядные ящики.

Нелегко дались дальневосточникам и сибирякам эти двести пятьдесят метров через русло реки и оледеневший берег. Тем больше обрадовали ракеты – белая и красная – с того берега, тем больше обрадовало первое донесение Романова!

– Держитесь, браточки, держитесь, земляки! Ай да Иван Никанорович, геройская твоя душа!.. – сказал Белобородов так, словно Романов мог его услышать.

Все раннее утро 12 декабря комдив и комиссар не уходили с берега. Вникали во все мелочи. Под их присмотром саперы сколачивали первый плот из спиленных телеграфных столбов. Бревенчатый настил залили водой, лед накрепко схватил связанные бревна; на скользкий настил легче вкатить пушку. А как нужны были на том берегу пушки для стрельбы прямой наводкой!

Комдив командовал переправой, стоя у подножия заснеженного кургана, близ взорванного немцами монастыря. Когда-то здесь произошло сражение войск молодого Петра с взбунтовавшимися стрельцами. Мы помним об этой кровавой странице русской истории прежде всего благодаря картине Сурикова "Утро стрелецкой казни". Но в то декабрьское утро никому в голову не приходило, что дивизия форсирует Истру в историческом месте.

Начальник дивизионной разведки Тычинин вручил комдиву захваченный его разведчиками и уже переведенный приказ командира дивизии СС "Рейх" Биттриха от 2 декабря. Эсэсовский генерал вычислил в часах и минутах темп наступления на Москву. Белобородов перечеркнул это аккуратное расписание.

Пушки помогли Романову закрепиться на западном берегу. Саперы старшего лейтенанта Трушникова воспользовались тем, что напор воды ослабел. Пустили в дело сваи разрушенного моста, навели переправу, и теперь на подмогу батальону Романова торопились новые роты. По шатким мосткам прогромыхали орудийные передки, груженные снарядами, и санитарные повозки, которые тоже ехали не порожняком, а везли ящики с патронами. На радостях Белобородов старшего лейтенанта Трушникова называл Толей.

Комдив подбадривал тех, кто принял ледяную ванну, и бойцы по его приказу переобувались, наматывали сухие портянки, сушили валенки, обсыхали у догорающих домов. Роль костра играл и немецкий танк, горевший близ берега. В нем уже взорвалось все, что могло взорваться. Старшины по приказу комдива выдавали всем "моржам" порцию продукции номер шестьдесят один, в переводе с интендантского языка на русский означавшей водку.

Кроме бойцов в обледеневшей одежде, которым комдив строго приказал греться-сушиться, все остальные торопились на запад, подгоняемые горячим ветром наступления.

Истра

12 декабря

От советского информбюро

В последний час

Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы

Поражение немецких войск на подступах Москвы

…6 декабря 1941 г. войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери…

После перехода в наступление, с 6 по 10 декабря, частями наших войск занято и освобождено от немцев свыше 400 населенных пунктов.

С 6 по 10 декабря захвачено: танков – 386, автомашин – 4317, мотоциклов – 704, орудий – 305, минометов – 101, пулеметов – 515, автоматов – 546.

За этот же срок нашими войсками уничтожено, не считая действий авиации: танков – 271, автомашин – 565, орудий – 92, минометов – 119, пулеметов – 131.

Кроме того, захвачено огромное количество другого вооружения, боеприпасов, обмундирования и разного имущества. Немцы потеряли на поле боя за эти дни свыше 30 000 убитыми…

Теперь уже несомненно, что этот хвастливый план окружения и взятия Москвы провалился с треском. Немцы здесь явным образом потерпели поражение…

Девять муз

«Как хлеб, как окопная махорка…»

Когда 14 октября о Куйбышев эвакуировался Большой театр, группа артистов, оставшаяся в Москве, обратилась к правительству с просьбой возобновить спектакли на сцене филиала. Военное командование, Московский комитет партии, Моссовет, народные артисты СССР Н. Голованов и А. Нежданова горячо поддержали эту просьбу.

Деятельно помогали ведущие артисты Большого театра С. Лемешев, Н. Обухова, М. Габович, Е. Степанова, И. Смольцов, Н. Ханаев, Е. Катульская, Ф. Петрова, С. Юдин и многие Другие.

Поскольку оркестровые партитуры к операм и балетам отправили в Куйбышев, дирижеры и музыканты восстанавливали их по оркестровым голосам. От бомбежки пострадало хореографическое училище на Неглинной улице, артисты репетировали без станков, без балетных туфель, держась за столы, стулья, подоконники.

11 ноября по пути из Генерального штаба в штаб Западного фронта (Перхушково) генерал армии Жуков заехал в филиал Большого театра на Пушкинской улице. В беседе с дирекцией, с артистами Жуков просил ускорить открытие театра, а прощаясь, сказал певцу Ивану Бурлаку:

– Фронту нужно искусство, как хлеб, как солдатская окопная махорка. Это заряд моральных и духовных сил.

18 ноября газета "Известия" напечатала заметку о предстоящем открытии филиала ГАБТа.

Народный артист РСФСР, лауреат Государственной премии СССР, солист балета Михаил Габович был политруком роты, входившей в истребительный батальон Свердловского района. Его отозвали из ополчения и назначили директором и художественным руководителем филиала Большого театра.

– Забот было много, – вспоминает Михаил Габович. – Работу затрудняли частые налеты вражеской авиации, ранний комендантский час, регулярные дежурства групп самозащиты. И тем не менее я не помню большей товарищеской сплоченности, чем в то время. Это относилось как к артистам, так и к обслуживающему персоналу. Всех объединяло чувство личной ответственности перед Родиной…

Открыли наш филиал 19 ноября большим концертом, он начался в 2 часа дня. Поздней нельзя было – мешали воздушные тревоги.

Первый концерт сопровождался большим успехом и… тремя воздушными тревогами. По инструкции после сигнала воздушной тревоги мы должны были прекращать спектакль и предлагать зрителям покинуть зал. В филиале не было бомбоубежища, поэтому публика спускалась в метро на станцию "Площадь Свердлова".

Помню, шла опера "Евгений Онегин". Рядом со мной в ложе дирекции сидел командующий Московской зоной ПВО генерал-майор М. С. Громадин. На сцене Ленский – Сергей Лемешев – только что пропел: "Что день грядущий мне готовит…" И в этот момент сообщили, что в городе объявлена воздушная тревога. Я наклоняюсь к командующему и говорю об этом. Он отвечает: "Подождите". Выходит в аванложу, набирает номер телефона. Задает вопрос: "Сколько? Каким курсом летят? Какие квадраты?" Выслушав ответы и немного подождав, говорит: "Продолжайте спектакль". После бала в доме Гремина снова объявлена воздушная тревога. Опять командующий идет к телефону, но, возвратившись, теперь уже говорит: "Прекращайте спектакль! Ситуация опасная". Так жило и боролось в те суровые дни искусство…

22 ноября шел спектакль "Евгений Онегин"; 23 ноября – "Тщетная предосторожность", главную партию танцевала Т. Бессмертнова; 26 – "Русалка", партию Мельника пел И. Редикульцев; 29 ноября – "Риголетто".

Чем дальше в декабре отступали от Москвы немцы, тем позже поднимался занавес, приближаясь к обычному вечернему времени.

Помогал труппе в те дни и Алексей Трофимович Рыбин, военный комендант ГАБТа.

– В трудный для Родины час, – вспоминает майор в отставке А. Рыбин, – габтовцы не растерялись и действовали, как солдаты сцены, их не остановили ни холод, ни голод. Во время представления у артистов от истощения кружилась голова, некоторые из них, танцуя, падали, поднимались и продолжали танец. Певица Е. Боровская, исполняя на концерте арию Травиаты, упала в обморок… После открытия 19 октября 1941 года Музыкального театра имени К. Станиславского и Вл. Немировича-Данченко спектакли в филиале ГАБТа стали второй победой оперно-балетного искусства в прифронтовой Москве. Бои шли в 30 километрах от города, а только на одной Пушкинской улице работали два оперных театра! Спектакли проходили при переполненных залах…

У селения Белый Раст шли в атаку матросы из 64-й бригады морской пехоты; под бушлатами у них "морская душа". И в таких же точно тельняшках танцевали матросы залихватское "яблочко".

На первый концерт удалось заехать командующему 16-й армией генералу К. К. Рокоссовскому. В антракте он поблагодарил артиста балета В. Кузнецова за отличное исполнение партии Кочегара в сцене из балета "Красный мак".

На афише Музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко – оперы, оперетты, балеты.

И в двух драматических театрах (сцена филиала Малого театра, помещение Цыганского театра) было полно зрителей. Шли спектакли "Платон Кречет" А. Корнейчука, "Дама-невидимка" Кальдерона, "Парень из нашего города" К. Симонова, "Мария Стюарт" Ф. Шиллера, "Весна в Москве" В. Гусева, "Машенька" А. Афиногенова.

Музы, вечные, бескорыстные служительницы искусства, объединили свои волшебные умения в желании помочь защитникам Москвы – в штатской одежде и в военной форме – отдохнуть от тягот и невзгод войны, почерпнуть душевные силы из сокровищницы культуры.

Волоколамское шоссе

12 ноября в центральных газетах промелькнула заметка: «Вчера в Зале имени Чайковского состоялся творческий вечер писателей и поэтов… Единодушная аудитория живо отзывалась на их новые произведения».

Некоторые из прочитанных на вечере рассказов, очерков, стихотворений уже были опубликованы в газетах или прозвучали по радио. В центральной печати и радиовещании работали военными корреспондентами Алексей Толстой, Михаил Шолохов, Илья Эренбург, Константин Симонов, Алексей Сурков, Николай Тихонов ("Красная звезда"), Владимир Ставский, Борис Полевой, Вадим Кожевников, Петр Лидов ("Правда"), Евгений Петров, Владимир Лидин, Евгений Кригер ("Известия"), Аркадий Гайдар, Юрин Жуков, Николай Маркевич ("Комсомольская правда"). Многих московских писателей мобилизовали фронтовые, флотские, армейские, дивизионные газеты. Многие ушли в народное ополчение и погибли в боях – 81 фамилия высечена на мраморной доске при входе в Центральный Дом литераторов имени А. А. Фадеева – бессмертная рота московских писателей! Долговечными книгами стали многие произведения московских авторов, созданные в военные годы.

В 8-й дивизии народного ополчения Краснопресненского района демобилизовали и отозвали для работы в журнале "Знамя" Александра Альфредовича Бека. Очки с сильными стеклами, грубошерстная солдатская шинель на крючках, ботинки с обмотками, заплечный "сидор", в котором лежали скудный красноармейский паек, запасные блокноты и том немецкого военного теоретика Карла Клаузевица "О войне". Александр Бек торопился на фронт. Рассказал мне, как добирался в 78-ю стрелковую дивизию Белобородова: на метро до станции "Сокол", потом автобусом № 21 до Красногорска, оттуда до линии фронта 12–15 километров. На контрольнопропускном пункте проверили документы, Бек проголосовал раз-другой, и попутные машины довезли его до штаба дивизии.

Несколько раз встречал я Бека в штабе 78-й дивизии, он успел там обжиться, стал своим человеком. С разрешения генерала Белобородова сделался его тенью ("куда вы, туда и я…") и оставил нам волнующую хронику-стенограмму – с 4 часов 35 минут утра 8 декабря и до глубокой ночи, когда в дивизию пришел приказ о наступлении.

Почему так живы образы генералов Панфилова, Белобородова, комбата Баурджана Момыш-Улы и их однополчан? Писатель внимательно наблюдал их в боевой обстановке, старался постичь их внутренний мир. Он не обрисовал бы с такой силой взаимоотношения бойцов и офицеров, если бы сам не хлебнул солдатского лиха, не прошагал под огнем с батальоном Романова ночным маршем.

Популярность "Волоколамского шоссе" возросла в послевоенные годы в молодых революционных армиях социалистических стран. Во время боев на Кубе книга выдержала несколько издании. Каждый командир роты имел книгу при себе вместе с уставом и читал в свободное время вслух бойцам. Такую же популярность приобрела повесть во Вьетнаме в годы освободительной войны. "Волоколамское шоссе" издано на 22 языках и выдержало 89 издании – счастливая, редкостная судьба. Вождь Итальянской компартии Пальмиро Тольятти оставил нам отзыв о романе: "Эта книга, стремительная и простая, – одно из самых больших произведений во всей литературе, порожденной недавней мировой войной".

Предваряя свою повесть, Александр Бек писал: "В этой книге я всего лишь добросовестный и прилежный писец". Но дело не только в добросовестности и прилежании. Жесткая, не знающая скидок и послаблений проверка временем подтвердила – книгу написал большой художник.

В довоенные годы Волоколамское шоссе, не слишком-то оживленное, можно сказать, захолустное, водило знакомство лишь с маленькими городками, поселками, деревнями. А сегодня о нем знают в разных уголках планеты. Силой правды – реальной и художественной – "Волоколамское шоссе" прорубилось сквозь плантации сахарного тростника на Кубе, протянулось через джунгли Вьетнама, рвавшегося к свободной жизни. И не удивлюсь, если услышу, что название этой книги звучит сегодня в Никарагуа, под тревожным небом Латинской Америки.

Из всех книг о Московской битве с такой многоязычной популярностью может соревноваться лишь роман К. Симонова "Живые и мертвые".

Балетные туфли и валенки

Первый концерт на Западном фронте состоялся 28 июля 1941 года. Возглавлял бригаду московских артистов директор Мосэстрады Борис Михайлович Филиппов, в группу входили Лидия Русланова, Владимир Хенкин, Михаил Гаркави, Татьяна Ткаченко, Игнатий Гедройц и другие популярные артисты.

При Центральном Доме работников искусств создали штаб по обслуживанию воинских частей, призывных пунктов, госпиталей. Две тысячи артистов записались в эти бригады, среди них В. Барсова, М. Михайлов, И. Москвин, А. Яблочкина, И. Ильинский, М. Рейзен, О. Лепешинская, А. Зуева, Н. Доронин и другие. Артисты Краснознаменного ансамбля песни и пляски Красной Армии А. В. Александрова разделились на три группы, выступали артисты ЦДКА, театра Вахтангова, джаз-оркестр Д. Покрасса.

Только за первые семь дней войны на призывных и агитпунктах, в казармах, на заводах Москвы состоялось более 1000 выступлений, сыграли 70 спектаклей. А за полгода артисты Всесоюзного гастрольно-концертного объединения и Театрального общества дали в частях Московского военного округа для бойцов противовоздушной обороны и в госпиталях 2874 концерта, бригады ЦДКА – 1271 концерт. Артисты МХАТа дали 376 концертов на фронте, 328 в воинских частях, 1199 в госпиталях и в палатах.

Из певцов Большого театра наибольшая нагрузка выпала на долю Максима Дормидонтовича Михайлова, народного артиста СССР; около 500 раз спел он арию Сусанина.

С наступлением холодов актерам стало намного труднее, но концерты в прифронтовой полосе и на переднем крае продолжались. Михайлов пел в валенках, изо рта шел пар. На грузовой, крытой брезентом машине установили печку-буржуйку, возле нее актеры обогревались. Танцовщицы выступали перед бойцами в балетных пачках, кисейных платьях, предварительно смазав лицо, плечи и руки гусиным жиром.

"Мне вспоминается, – пишет балерина Нонна Кузнецова, – концерт для артиллеристов днем, в лесу, на открытом грузовике. Ступенями служили ящики с патронами. Противник был близко и обстреливал местность. Нашим бойцам приходилось ползком пробираться к месту концерта. Было холодно, шел снег, и я со страхом думала, что не смогу танцевать. Но когда я выскочила на "сцену" и увидела радостные, благодарные лица, мне стало так тепло, что я забыла о 15-градусном морозе, о легком балетном одеянии и готова была выступать без конца, лишь бы чувствовать, сколько радости и бодрости приносят бойцам наши концерты…"

Однажды на таком же грузовике выступала Вера Иванова, популярная исполнительница русских народных песен, награжденная на фронте двумя орденами. Звучала песня Захарова – Исаковского "И кто его знает".

Вдруг раздался возглас "воздух!", предупреждающий о появлении немецкого воздушного разведчика. Вера Иванова не покинула "сцену", а лишь изменила припев песни:

 
И кто его знает,
Чего он летает?
 

Многолюдный «зрительный зал» ответил веселым гулом, все остались на местах. «Костыль», ничего не заметив, пролетел мимо, и концерт благополучно продолжался…

Вслед за профессиональными актерами на фронт отправились и участники художественной самодеятельности, они часто выступали в московских клубах, в цехах заводов, в госпиталях. В октябре на автозаводе создали бригаду для поездки на фронт. В нее вошли участники самодеятельности – слесари, жестянщик, копировщица, электромонтер, машинистка и другие. Выехали на фронт 12 ноября. Директор завода И. Л. Лихачев напутствовал отъезжающих:

– Очень нужны вы заводу, можно сказать, с кровью вас отрываем от коллектива. Но вам поручается важное дело – воодушевлять бойцов, поднимать их боевой дух!

А на станкостроительном заводе имени Орджоникидзе в то время появилась совсем молоденькая ученица токаря Люда Зыкина. Чтобы поступить на завод, девочка прибавила себе два года. Отец на фронте, мать санитарка, а иждивенческой карточки не хватало…

Задолго до того как она стала токарем пятого разряда, Люда отличилась в художественной самодеятельности. Пела и плясала в нетопленом фойе кинотеатра "Художественный", за что однажды получила премию – буханку хлеба…

Танк «Беспощадный»

Танк «Беспощадный» был построен на средства писателей и художников В. Гусева, С. Маршака, С. Михалкова, Н. Тихонова, Кукрыниксов (М. Куприянова, П. Крылова, Н. Соколова).

После торжественной передачи танка семеро гостей надели танкошлемы, и командир Павел Хорошилов прокатил их с ветерком; по пути снес несколько сосенок.

Писатели и художники обратились к экипажу "Беспощадного" с воззванием: "Дорогие товарищи!

Мы, поэты и художники, передали вам тяжелый танк "Беспощадный". Пусть это грозное оружие в ваших умелых руках беспощадно уничтожает врагов нашей Родины, косит их орудийным огнем и пулеметными очередями, давит их гусеницами на поле боя, в блиндажах и окопах.