Текст книги "Древний род: Сотый Богомир (СИ)"
Автор книги: Евгений Погонин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
Пробежав два с лишним километра, в полной темноте, я встретил Маэстро, который стоял рядом с лодкой на берегу и дожидался катера.
– Ну как?
– Фух, елки моталки, пока бежал пару раз упал – делая взмахи руками, чтобы успокоить дыхание, ответил я.
– Да не, я про дозор, снял?
Я перестал делать взмахи руками, уставился на очертание здоровяка.
– Бли-ин, забыл – я легонько хлопнул себя по бедрам – придется бежать назад.
Маэстро понял, насколько глупый вопрос он задал.
– Не, ну мало ли.
– Петя, мало ли, это когда вышел из дома, а посрать забыл, рядом не одного туалета и народу куча – ерничал я. – По-твоему, я мог пробежать больше двух километров и забыть вообще, на хрена я это делал, такое разве может быть?
– У Чуйки было – усмехнулся тот.
– Как это? – хоть этого никто не видел, но мои брови чуть ли не 'соединились' с макушкой.
– Мы тогда занимались доставкой оружия повстанцам в Афганистане, в составе группы ССО, под видом гуманитарной помощи. Шли в наглую, можно сказать дикарями, положившись на чутье Кольки. По пути, в одном из кишлаков, заметили временный лагерь янки и дозорную вышку с прожектором. Обходить не захотели, слишком большой крюк пришлось бы делать. Посовещавшись, решили 'раскатать' америкосов ночью и свалить все на повстанцев. Наступила ночь, Чуйка пошел снимать дозорных на вышке, чтобы потом крутить прожектором куда угодно, только не на нас, но перед этим он должен его направить в небо, такой сигнал. Полчаса, час, второй пошел, а сигнала нет, и тут возвращается Чуйка. Ну, мы к нему, мол, что да как – Маэстро усмехнулся, и я увидел, как очертание его головы покачалось из стороны в сторону – оказалось, в кишлаке он повстречал симпатичную афганку и, забыв про задание, принялся уламывать ее на постель. А когда та его послала куда подальше, он злой и недовольный вернулся к нам.
'Мать моя родная, это насколько же ему 'приспичило', что он даже забыл о своих обязанностях'
– Охренеть, – сказал я, после того как мне удалось справиться со своим желанием рассмеяться
– Да-а, мы тогда все охренели.
– Ну а с лагерем янки как, взяли или в обход пошли.
– Взяли, но не мы. Чуйка, поняв как опозорился, снова пошел к янки, но на вышку полез после того, как вырезал сотню американцев под чистую. И только для того, чтобы в мегафон сообщить нам, что все чисто. Но самое смешное, та афганка, к которой он клеился, после этого, чуть ли не сама, затащила его на себя.
– 'УХУ-ХУ', 'УХУ-ХУ' – затыкая не только рот, но и нос, смеялся я, пока Маэстро не сообщил, что пора возвращаться в реальность, катер швартуется.
Катер оказался именно с таким движителем, каким его и описал Маэстро. Две железных мачты, возвышались над деревянным корпусом, который около пятнадцати метров в длину и метров пять в ширину. Верхняя часть мачт, до половины, напоминала турбину в разрезе, только лопасти пореже и с одной стороны обтекаемые, а с другой вмяты внутрь, чтобы ветер крутил их только в одну сторону.
На носу, этого технологического чуда, был установлен 'новодел'.
– Слышь Петь, а что за хрень на носу катера? – я рефлекторно кивнул на судно, хотя знал, что Маэстро, будь он трижды 'орлиным глазом', не мог этого видеть.
Некоторое время Маэстро молчал, всматриваясь в бочкообразное устройство, с выходящей из него трубой и рукояткой сбоку, похожей на кривой стартер.
– Это 'ежи-меты', вроде теннисной пушки.
– То есть?
– Ну, это фигня, которая плюется теми 'ежами', что ты видел на 'евро-козлах'. Бьет метров на сто и очередями, с каждым оборотом ручки, вылетает один 'еж', а стало быть, чем быстрее крутишь..
– Понял, можешь не продолжать, лучше скажи, ты сумеешь с ним совладать?
– А-а, вона к чему ты клонишь, если он заряжен, никаких проблем нет, целься и крути ручку.
– А что не так с заряжанием?
– 'Ежи', предмет легко-детанируемый и в эту бочку его нужно укладывать по-особому. Когда я был в незалежной, его заряжал обученный раб, чтобы, значит, если шваркнет, не жалко было.
– Понятно – сказал я – своих 'тупарей' жалеют.
– Угу, – согласился Маэстро – но давай об этом попозже, 'делегация' спускается.
Тем временем, на слабоосвещенный помост, названый Маэстро пирсом, набежала куча разномастных встречающих. На площадку, перед пирсом, два минотавра, вытащили тяжелый и массивный стол, персон на десять, не меньше. А из палаточного городка к нему стали подтягиваться, если не все, то большая часть, его обитателей, что не могло нас с Маэстро не радовать. Наконец то мы сможем прикинуть близкое к истине количество интервентов, с которыми мы – благодаря совести Кузьмы – должны разделаться.
– Чуть меньше сотни, – проинформировал меня 'зоркий глаз' и добавил – посчитаем новоприбывших и можно начинать.
'Не можно, а нужно, скоро рассвет и все наши следы станут видны как на ладони. Перемещать действа на следующую ночь, поздно. Даже если спрятать тела дозорных, их пропажу заметят, а от крови на снегу, в темноте, вообще не получится избавиться'.
Отбросив свои мысли, я переключил внимание на пирс.
На него, по сходням, спускались семь интервентов, как людей так и обращенных, все, кроме одного, которому встречающая делегация, по очереди, стала пожимать руку, были в легкой кожаной броне, поверх теплой, шерстяной одежды. Тот, кому жали руку, был человек в дорогом – по меркам Земли – пальто, под которым, как сообщил глазастый Маэстро, виднелись брюки от, не менее дорогого, костюма тройки. На голове легкая шапка, совсем не по погоде, а чтобы уши не мерзли, их прикрывали меховые наушники. На шею намотан белый шарфик. Но самая дебильная вещь, которую американец на себя напялил, черные лакированные туфли.
Может на европейском континенте климат мягче нашего, но неужели этот дебил не знал куда направляется. Или он считает себя 'ферзем' и что его будут носить на руках и укутывать в меха?
'Тфу-ты ну-ты, конечно считает, он же американец. Ну ничего, поживем-увидим, как он запоет, когда попадет с пирса на заснеженную площадку. 'Здесь' асфальта нет, это Россия'.
– Ну чего тут у вас?
– Тфу-ты ..., Чуйка, чтоб тебе пусто было.
Появление Николая напугало не только Маэстро, я сам чуть от неожиданности, не всадил в него 'вишню'. И когда маты и оскорбления, в его адрес, сказанные шепотом, сошли на-нет, он ответил на вопрос, что он здесь делает, когда должен заниматься освобождением прииска, который находится гораздо дальше нашей с Маэстро дислокации.
Оказалось, что с прииском Николай уже разобрался, рабов освободил и велел им сидеть и не рыпаться, пока не закончится спецоперация богатырей по захвату диверсионной базы и освобождению заложников. Потом он, как и планировалось, направился к восточной границе лагеря, чтобы дожидаться начала наших действий и заняться освобождением рабов в самом лагере. Но, произошло 'НЕПРЕДВИДЕННОЕ', ему надоело сидеть в одиночестве.
Услышав такое, я даже не знал, то ли смеяться, то ли плакать, настолько меня поразила безответственное отношение Николая к делу.
– Ладно, – махнул я рукой – сейчас пробежишься вокруг лагеря к Кузьме, и обрисуешь ему новый план...
– А что со старым?
– В мусорном ведре.
– И какова теперь моя задача? – Спросил Маэстро.
– Ты так же плывешь на лодке, зачищаешь по-тихому катер, но, на этот раз будешь орудовать не луком, а той хренью, что метает 'ежи' и по возможности оставить американского языка в живых..
– И как я это сделаю, – удивленно перебил здоровяк – мало того что 'ежи' осколочного действия, так этот 'дебил' еще и без брони?
– Тебе сказали оставить языка в живых, будь добр разбейся в лепешку, но выполни приказ – вмешался Николай.
– Но..
– Никаких но.
– Цыц – шикнул я на Николая и обратился к Маэстро. – Петя, получится сохранить ему жизнь, хорошо, не получится, ну и хрен с ним, найдем себе другого языка.
На этом дискуссия была закончена. Маэстро спустил лодку и не спеша – дабы не поднимать много шума – заработал веслами в направлении катера по дуге. Николай побежал к Кузьме, сообщить, что ему оказана честь, открывать 'веселье', выстрелом в ногу языка. Но тянуть с этим он должен до последнего, чтобы дать Маэстро больше времени на захват катера. Дальше все как сговаривались, Николай обезопасит рабов и 'шурудит' лагерь. Маэстро 'шмаляет' во всех кого не попадя, а мы с кузнецом отсекаем тех, кто хочет укрыться в темноте. На фоне освещенного лагеря, мы сможем увидеть каждого, кто захочет его покинуть и укрыться в темноте. Единственное, что может привести к негативным последствиям, если вся 'орава' разом 'рванет' в мою или Кузьмы сторону.
К тому времени, как все разошлись по местам, 'согласно купленным билетам', я оборудовал стрелковую позицию за кучей снега, который, как мне кажется, рабы вынесли из палаточного лагеря, понатыкал перед собой стрелы, из одного колчана, на этом приветственная часть закончилась. Встречающие и встречаемые переместились на площадку перед пирсом. И вот тут-то я заметил, как у янки стал проявляться дискомфорт, связанный с туфлями. Он начал переминаться с ноги на ногу, продолжая при этом улыбаться и что-то говорить босху в добротной панцирной броне и шлеме, который повторял обводы его, полу-собачей, головы. Потом янки стал поочередно стоять на одной ноге и улыбка, все реже появлялась на его лице. Наконец разговор с босхом закончился и янки направился в лагерь, но не тут-то было. По взмахам рук интервентов, я понял, что его приглашают к столу, возле которого нет стула. Сперва он, улыбаясь, пытался отнекиваться, но двое минотавров – может даже те, кто и принес стол – подхватили его на руки и поставили на стол. Тут же зазвучали овации, а американец, помахивая рукой, с белоснежной улыбкой до ушей, слегка кивал головой, приветствуя публику.
Что он там 'тарабанил' на английском, я не слышал, а если бы и слышал, то ничего бы не понял, английского то, я не знаю.
Минут пятнадцать, с луком в одной руке и наложенной на него стрелой, в другой, я ждал, когда закончится этот пафос. И когда он, наконец, закончился, а янки намеревался слезть с 'трибуны', я стал волноваться.
'Где же Кузьма, ведь можем упустить момент, пока у Маэстро убойная позиция, 'хоть стреляй хоть подавай''.
Под одобрительные крики и хлопанье толпы, янки, с помощью тех же минотавров, стал спускаться со стола. Мое переживание усилилось, и я решил, что нужно начинать самому, иначе будет поздно. Интервенты могут в любой момент, разойтись по палаткам, ночь все-таки.
Но в тот момент, когда моя стрела была готова сорваться с натянутой тетивы, я увидел, как оратор не удержался на краю стола и завалился, опрокидывая его на себя, а в его левой голени торчало 'инородное тело', то бишь стрела Кузьмы.
'ПОМ', 'ПОМ'. – Послышалось со стороны с катера.
'ВПИУЖ', 'ВПИУЖ' – с этим звуком пружины высвободили энергию и передали ее на шипы, которые, разлетаясь во все стороны, и подняли над площадкой снежное марево. Послышались душераздирающие крики интервентов, но как только во мне просыпалась толика жалости, я душил это чувство воспоминанием о рабах на прииске.
И опять звук срабатывания пружин, один, два, пять, десять...
'Что за ересь, вроде с катера ничего не летит, а 'ежи' детонируют раз за разом'.
Снежным маревом затянуло всю площадку, настолько плотно, что разглядеть, что-нибудь, в этом снежном тумане, было невозможно. А ежи продолжали срабатывать один за другим и только крики 'говорили' о том, что внутри снежной пелены есть живые существа.
Я старался высмотреть, выбегающих из этого облака интервентов и готов был всадить стрелу в каждого, но никто так и не появился. Через минуту – может меньше – звук 'ежей' прекратился, а вместе с ним крики уменьшились до нескольких глоток.
Я перестал надеяться, что в мою сторону выбежит хоть один интервент. Идти в это марево, пока оно не осядет, я не собирался, а то мало ли чего, вдруг кто живой захочет всадить мне нож или меч перед своей смертью.
Но и стоять без дела я не собирался. Не спеша, я принялся собирать стрелы, которые, для удобства заряжания воткнул в снег, назад в пустой колчан. После чего закинул его вместе с луком, за спину. К этому моменту снежная дымка почти осела, и я направился к площадке, с топором в левой руке и метательным ножом, из засапожника, в правой. Все это время я следил за палаточным лагерем, ожидая, что в любую секунду из него появятся супостаты.
Выходить на освещенное место не стал, а боковым зрением разглядывал дело наших рук из тени, у края площадки.
То, что я увидел на площадке, вызвало у меня рвотные позывы. Множество тел, были утыканы, что дикобразы, небольшими, пятисантиметровыми шипами. Да так часто, что казалось, нет, не одной части тела, где бы у интервента не торчало это смертоносное 'жало'.
Жалость к павшим врагам? Нет, у меня ее не было. Думаю, бывает такой враг, которого не только уважаешь, но и не хочешь его смерти, но не в этом случаи. Это ленивая 'гниль', которая не хочет работать сама, а принуждает к этому других, путем угроз. И эту евро-американскую заразу нужно уничтожать на подходе к границам славян, иначе она поглотит и наш мир 'здесь', как уже сделала это на Земле.
У края поляны, где я стоял, харкает кровью игун, чуть дальше, хрипит гип, правее, в нескольких метрах, кричит человек, у которого посечены руки и ноги и так далее. Но чем ближе к середине перемещался мой взгляд, к тому месту, где лежит, перевернутый верх ногами и посеченный шипами, стол, тем меньше признаков жизни я видел. И тем сильнее у меня позывы, потому что там лежат такие тела, что и телами не назовешь.
Наблюдая эту картину, я не забывал смотреть по сторонам, вдруг объявится какой-нибудь живчик, и он появился, точнее их было двое, один со стороны палаточного городка, второй шел по деревянному помосту, со стороны катера.
– Какое из слов, 'брать языка живым', тебе не понятно? – орал Николай через всю площадку, идя навстречу Маэстро и переступая через трупы и раненых, словно через камни или ненужный хлам.
Появление Николая, давало понять, что лагерь зачищен, а это значит, операция прошла успешно и гораздо лучше, чем мы ожидали.
– А я че, стрелял что ли, – кричал тот в ответ, идя навстречу другу – это эти придурки, обвешались 'ежами' как новогодние елки, вот и сработала одна из них, ну и еще одна ... или две.
А появление Маэстро, говорило о том, что в поле его зрения, больше нет, не единого боеспособного врага.
– 'Еж' у него сработал, лучше бы у тебя голова сработала или 'ж...'.
– Вот в следующий раз... – начал было Маэстро, когда до середины обоим было рукой подать.
– Какой на хрен следующий раз, чтоб я еще раз понадеялся на твой 'зоркий глаз' – начал распылятся Николай и я понял, надо опять тушить этот огонек, пока он не перерос в пожар.
– Вы как европейская супружеская пара – крикнул я, выходя из тени и продолжая движение к столу, возле которого Маэстро и Николай встретились, стараясь ставить ноги на 'БЕЛЫЙ' снег. Да куда там, вся площадка покрыта кровью настолько, что и не понять, снег под ней или еще что.
Оба замолчали и уставились на меня, не понимая, к чему я клоню, а через мгновение, с противоположной, от меня, стороны, послышался еще один крик.
– А почему европейская? – Кузьма, как и я, старался не замарать сапоги, продвигался к столу.
Я не спешил отвечать, пока не подошел к 'слону и моське' сам и не дождался, когда то же самое сделает и Кузьма. И когда четыре богатыря собрались вместе, я ответил
– Если бы один из вас был женщиной, тогда я бы вас назвал русской парой, а так... – я помахал правой рукой, из стороны в сторону, в которой держал метательный нож.
Первым заржал Маэстро, затем его поддержали Николай и Кузьма, ну и я не остался в стороне. Пошел откат.
Мы не думали о том, как выглядели со стороны в этот момент, а стоило. Когда, минут через пять, мы утерли слезы, выступившие от смеха, и посмотрели по сторонам, то увидели, что за нами наблюдают.
На краю палаточного городка стояли рабы, с выжженной буквой 'R' на щеках, в одежде а-ля Алла Пугачева, конца восьмидесятых, только очень грязного цвета. В большинстве своем это были женщины и дети, но и парочка мужчин тоже присутствовала. Но не это поразило меня, а то, что на их лицах явственно читался страх. Они боялись нас, ржущих в окружении поверженных врагов и залитой кровью площадки.
'Да елки моталки, опять напугали народ. Теперь точно молва припишет нас к кровожадным и беспощадным 'бармалеям'. Вот срань то какая'.
– Это с тобой?
Николай кивнул за спину Маэстро и потянул из-за спины один из своих ножей.
Я посмотрел на пирс и увидел того, кто там стоял. Моя правая рука, в которой был нож, рефлекторно отодвинулась назад, делая замах для броска. Боковым зрением я заметил, как Кузьма потянул, из перевязи, одну из своих 'бронебоек'.
– Отставить – скомандовал Маэстро, видя, как трое его коллег собрались утыкать ножами того, кто появился на пирсе вслед за ним. – Знакомьтесь, это Мигель, заряжающий 'ежи-мета'.
Убрав нож, я стал внимательно осматривать Мигеля. Посмотреть было на что, ведь он был первым иеворумом, которого я увидел вживую.
Я сразу же вспомнил рассказ Лены, про серба с четырьмя руками, четырьмя коленками, кисти и стопы с крестообразным расположением толстых четырех пальцев и по одному глазу спереди и на затылке. Мигель, одетый в одежду непонятного фасона с множеством разноцветных заплаток, – наверное, штопал дыры тем, что было под рукой – соответствовал этому описанию в полной мере.
– Все Мигелька, можешь сообщить семье о свободе – как о чем-то обыденном объявил ему Маэстро и показал большой палец правой руки, после чего сказал нам – его жена на катере поварихой, а дети в роли подай-принеси.
Ясно, для покорности держали всех вместе.
Мигель, увидев палец Маэстро, понял, что его заветная мечта исполнилась, сложил ноги гармошкой, стал плакать и причитать на незнакомом мне языке. Рукавами передней пары рук, он вытирал слезы одного глаза, рукава второй пары, терли затылок.
– 'Грациа русси' – послышалось из его зубастого рта, с клыками в его уголках, что говорило о его принадлежности к испанцам.
– Да ладно тебе, – Николай сделал шаг в направление пирса – хорош выть коровой, иди лучше семью порадуй.
Маэстро – к моему удивлению – перевел Мигелю сказанное Николаем, после чего сильнейший богатырь России, обратился к рабам, стоявшим у палаточного городка.
– Вы на территории России, – злобным голосом начал он – рабство в этой стране вне закона, а это значить, все вы свободны и вольны делать, что вашей душе заблагорассудится. Любой, неважно человек или обращенный, решивший поработить разумное существо, достоин смерти – Николай указал пальцем на мертвые тела вокруг нас – и так будет со всеми, пока существует Россия и богатыри. Мы – он указал на каждого из нас – богатыри. Это – Николай развел руки в стороны, пытаясь объять необъятное – Россия. Вы – с железом в голосе и направленным указательным пальцем правой руки в испуганную толпу, Николай изрек долгожданное – СВОБОДНЫ.
И тут пошло-поехало. Уже, до бывших рабов, понимающих русский язык, дошел смысл речи Николая, а чуть позже до тех, кому перевели его слова. А так как большая их часть – не считая детей – была женской, слезы полились рекой, оханья и аханья заглушили редкие хрипы уцелевших интервентов. Кто-то не выдерживал и терял сознание, мужики, которых на всех женщин не хватало, тоже со слезами, пытались успокоить слабый пол, а кого-то привести в чувство.
– ТИХО – заорал Николай – потом будете выть, а сейчас, будьте добры, намотать сопли на кулак и заняться организацией банного дня для всех без исключения, постирушками и приготовлением праздничного застолья. Но – его гримаса настолько исказилось злобой, что казалось он не освободитель, а кровожадный маньяк – без спиртного и спиртосодержащих напитков.
Бывшие рабы не смогли 'намотать сопли на кулак', а так и отправились выполнять поручение Николая. Но, из этой хныкающей от радости толпы, выбежал маленький кош, в балахоне цвета грязи, с полосато-серой расцветкой меха. Он – или она – не обращая внимания на кровь и мертвые тела, бежал босыми ногами прямо по ним в нашу сторону.
– Вы те самые, из сказки? – Остановившись в нескольких метрах от меня, спросил маленький кош на чистом русском.
В голосе, этого малыша, звучало столько надежды, что словами не передать. Конечно, я понимал, о чем он спрашивает, и развенчивать его ожидания, никто из нас не имеет права. И так думал не только я.
– Да парень, мы те самые – выходя из-за моего правого плеча, сказал Маэстро.
– Самые, что ни на есть, настоящие – подтвердил Кузьма, обходя меня слева.
В глазах ребенка, на фоне света от фонарей, заиграли искорки счастья. Как будто все его мечты сводились только к одному, увидеть богатырей.
– И вы пришли спасти нас, да? – спросил маленький кош.
Маэстро подошел к мальчику, – а то, что это именно мальчик, я уже не сомневался. Ну не могут девочки интересоваться богатырями – снял шлем, одной рукой взял парня на руки и сказал.
– Конечно, мы пришли спасти вас, как же иначе, ведь мы богатыри – говорил он – и по-другому не могли поступить.
Мальчик-котенок задышал со скоростью вентилятора.
– Мама говорила, что вы обязательно придете и спасете нас, и вы пришли – на глазах мальца появились слезы.
В этот момент подошел Николай, который наблюдал за тем, как Мигель, его жена и двое их детей, обходят по дуге 'поле трупов', в направлении палаточного городка.
– Не ругайся Илья, здесь дети – предупредил того Кузьма, так как тот не может без ругани.
– Вижу, не слепой.
Ребенок на руках Маэстро посмотрел на Илью Муромца, повернулся к Маэстро и тихо, чтобы сильнейший богатырь России не слышал, спросил.
– А это точно Илья Муромец?
Кузьма, как и я, слышавший этот вопрос 'крякнул' и, дабы не рассмеяться у парня на глазах, отправился осматривать уцелевших интервентов.
– Конечно – так же тихо отвечал маленькому кошу Маэстро, пытаясь не засмеяться – просто он еще растет.
– 'АХА-ХА-ХА' – заржал Кузьма, не успев дойти до ближайшего живого интервента.
Это было последней каплей, и мы все, снова заржали во всю мощь. Маленький кош, сидевший у Маэстро на руках, заразившись нашим смехом, вкладывал свою лепту в нашу дурь.
– Саша, сынок – с этими словами к нам, со стороны палаток, бежала полу-кошка того же цвета, что и мальчик.
И надо же было Маэстро повернуться к ней именно той стороной, где его шрам, под светом фонаря, виднелся во всей своей красе.
Увидев сына на руках 'великана' с уродливым шрамом через всю щеку, у нее сразу подкосились ноги-лапы, и наверняка-бы она упала, но ее вовремя подхватил 'Илья Муромец'.
– А мы с отцом тебя ищем – в полуобморочном состоянии произнесла полу-кошка.
В этот момент, за нашими спинами, где находился перевернутый стол, послышался звук шевеления.
Я, дабы не выходить из образа богатыря перед мальчиком, начал давать указания своим 'коллегам'.
– Илья, заходи слева, Алеша, по центру, – секунду я думал, как назвать Кузьму, Кощей, как его назвал Николай в Медовухе, явно не подходил его фигуре – Святогор с тыла.
Кузнец, услышав, как я его назвал, расплылся в улыбке и стал обходить стол.
– Тебе плохо? – Николай уставился на меня, как на умалишенного.
– Делай что говорят, иначе нарядом по столовой не отделаешься – сказал ему Маэстро, опуская мальчика на красный снег.
Не знаю как, но Николай подчинился словам Здоровяка. Так мы, вчетвером, двинулись к тому месту, откуда доносился шум. К этому времени, крики раненых, сошли на-нет. Те, кому суждено было умереть, умерли, а тем, кто еще жив, просто не хватало на это сил.
Шум исходил из-под стола и когда Маэстро его поднял, под ним нашелся тот самый раненый оратор, только теперь еще и с выбитыми – скорее всего самим столом – зубами. И когда он пытался говорить, слышалось посвистывание.
Услышав это, мальчик кош подбежал к, еще не пришедшей в себя, матери-кошке и стал ее теребить с криками. Что богатыри взяли соловья-разбойника, а потом стал кричать, что соловью нужно заткнуть чем-нибудь рот, чтобы он не свистел. Маэстро так и сделал, сорвал с бедолаги белый шарф, скомкал его и запихнул 'соловью' в окровавленный рот. После здоровяк подошел к женщине-кошке, которую все еще теребил ребенок и говорил. – 'Мама ты была права, они существуют' – и поблагодарил за правильное воспитание сына. Женщина-кошка, не понимая, что происходит, смогла лишь кивнуть в ответ. Затем цирк закончился, и пришло время заниматься делами, но уже не воинскими, а гражданскими, тем более, на востоке, начала появляться заря.
Оставив захваченный лагерь богатырям, и распределив между ними обязанности, – Кузьма, допрашивает 'соловья', Маэстро, занимается организацией уборки трупов и их мародерством (ничего не поделаешь, брони и оружие пригодится бывшим рабам), а Николаю вменялось хоз. обеспечение, как тому, кто первым до этого додумался – я отправился в облепиху. Чтобы 'обрадовать' Степановича, что премия и тринадцатая зарплата, ему выдается авансом, в виде прииска и крепости, которую еще предстояло построить.
Будить, во временном убежище никого, не пришлось, солнце, хоть и скрытое тучами, давно осветило берег, а люди и обращенные, давно привыкли вставать с первыми лучами.
Узнав о том, что мы захватили базу интервентов, человек, связанный полуконь и заяц-самурай, были в шоке. А когда я объявил, что совет богатырей, назначает Степановича наместником крепости, которой пока нет, а Витю на должность воеводы, в этой самой крепости, они вообще 'выпали в осадок'.
Сборы, по переезду в новую обитель, затянулись на полдня. Не из-за того, что нас было вполовину меньше, чем сутки назад, а по той причине, что Степанович и Витя, мягко говоря, не очень-то жаловали оказаться в подаренных богатырями должностях. Аргументировали свой отказ, новоиспеченные начальники, тем, что место это, 'наезжено', и евро-американцы знают все подходы к нему, как с моря, так и с суши. И то, что рядом ведется добыча золота, превратит этот залив, в постоянное место военных баталий. Так же Степанович сетовал на то, что только оформление этого прииска, не считая остальных бюрократических проблем, лишат его последних волос на голове. Витя жаловался, что, за короткий промежуток времени, невозможно сделать из обывателя, полноценную боевую единицу. И только мое обещание, что богатыри окажут всю посильную помощь на начальном этапе боевых действий, смогло убедить обоих, принять 'крепость', – которой нет – под свою опеку.
К заливу подъехали во второй половине дня, и Степанович сразу же вжился в роль начальника. Он буквально спрыгнул с саней и, матерясь как сапожник, побежал к месту, – примерно в километре от палаточного городка – где, по указанию Маэстро, 'кремировали' мертвых интервентов.
Причиной, такого поведения Степановича, оказалась банальная прагматичность.
Ведь чтобы сжечь тела, – а их не мало – уйдет не один кубометр заготовленного интервентами, возле прииска, леса, которого не сыщешь во всей округе, в степи деревья не растут.
Но все обошлось, бывшие рабы, – уже помытые и одетые в одежду из запасов интервентов – во главе с Маэстро, объяснили наместнику, что заготовленный лес никто не трогал. Для сжигания тел интервентов, использовали вырубленную, еще по осени, акацию, которая настолько корявая, что ее используют лишь для костров.
Представление Степановича, как наместника и его обещание, что по весне, любой из освобожденных, сможет получить документы и переселится в любой регион страны, восприняли с воодушевлением. Тем более у него, как и у бывших рабов, на правой щеке имелось клеймо, что сняло с них некоторую напряженность в общении. На вопросы, – которые посыпались как из рога изобилия – Степанович отвечать не стал, а сразу перешел к подбору кадров и, в этом деле, у него, было чему поучиться.
Я, например, озадачился бы опросами каждого и уже изходя из этого, делал бы выводы, кто-есть-кто и кем его назначить.
Но Миронов Алексей Степанович поступил проще и гораздо быстрее. Он назвал вслух всего две должности, из которых бывшие рабы должны выбирать. Это хоз. служба и ополчение, которым будет руководить Витя.
– Степанович – сильно зевая, обратился я к наместнику, на время, прекратившим свою организационную деятельность – нам бы помыться перекусить и в люлю, спать охота, спасу нет.
– Хоз. служба – тут же крикнул он самой большой группе – обеспечите помывку, обед и теплые места отдыха, для богатырей.
После чего он потерял к нам интерес и принялся подгонять бывших рабов с выбором, чтобы, как можно быстрее, приступить к работе.
Лечь спать сразу, после разговора с наместником, не вышло. После бани, которую бывшие рабы соорудили в одной из больших палаток, рассчитанной на двадцать человек, пришлось 'сражаться' за свою одежду. И эту 'битву' мы проиграли здоровенной кентаврихе. Она, словно 'катком', прошлась по нашим нервам, доказывая, что стирка и чистка доспехов, лишь малая благодарность за освобождение. Так что мы, напялив на себя вторые комплекты одежды, взятые из саней наместника, отправились в столовую, устроенную в такой же большой палатке, без особого настроения. Там нас почивали ухой из осетра, который водился в море и которого я, на Земле, отродясь не пробовал. На второе, жареная рыба, – по виду судак – черная икра, маринованная рыба, копченая рыба, рыбные котлеты и остальные рыбные дары моря. На вопрос о рыбной 'диете', все та же кентавриха, по имени Ирина, сообщила, что с поставками провизии, у интервентов, не вах и приходится кормиться с моря.
Ирина сама вызвалась взять на себя обязанности, нашего благоустройства и была старшей над еще четырьмя женщинами, двух клыкастых кобсов, волкулачихой и босхой.
Когда постоянное мелькание чересчур заботливых женщин стало нам досаждать, Николай не выдержал и, в грубой форме, само собой с использованием нецензурной лексики, попер обслугу куда подальше. После чего мы смогли приступить к 'разбору полетов' и планированию наших дальнейших действий.
Обед затянулся на пару часов и нам еще не раз, приходилось просить женщин не беспокоить богатырское сословие и не предлагать добавки, отвара иван-чая и всего остального, что отвлекало нас от совещания. И когда мы, все же, смогли нормально все обсудить, отправились к Джону Смиту, как назвался Кузьме, во время допроса, 'соловей'.
Мне не понравилось, что он ничего толком не рассказал, во время запугивания. Мол, ничего не знаю, назначен, в Нью-Йорке, на должность главы гарнизона. Дела принять не успел, с катера открыли огонь и всех перебили, включая старого начальника гарнизона. Короче, врет он и я посчитал, что пора переходить от запугивания к практике. А проверить его информацию было не у кого. Те раненые, что остались в живых, после ночного налета 'ежей', не смогут говорить еще долго, если вообще выживут.
