Текст книги "Давайте напишем что-нибудь"

Автор книги: Евгений Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц)

Как бы в ответ на ее слова вопли из преждевременно-предсмертных сделались просто душераздирающими.

ГЛАВА 7
Ретардация все еще имеет прочное место быть

Все-таки надо как-то добиваться специальных художественных эффектов – без них плохо. Читателям по сердцу, когда литературное произведение действует им на нервы, особенно если нервы слабые. Например, можно описать – причем довольно скрупулезно – какой-нибудь интерьер, а потом вдруг признаться, что события, о которых пойдет речь, происходили совсем в другом месте. Или вообще… изобразить какую-нибудь ужасную сцену, а потом выяснится, что сцена эта вообще из другого литературного произведения. Так тоже очень хорошо.

Впрочем, подобным образом я только что и поступил. Конечно, Марта, будучи Зеленой Госпожой, не могла и в мыслях иметь обидеть кого-то! С нее и того хватило, что однажды в жизни она обидела муху, по вине Марты умершую не своей смертью. Даже обидеть кого-то свинцовым кулаком Егора-Булычова-и-Других (тем более что последний персонаж вовсе не из нашего художественного произведения, а из чужого) она никогда бы себе не позволила. Насчет отомстить всем и каждому за то, что кто-то сидел на брегах Невы… да помилуйте: кто ж в этом виноват, кроме самого сидевшего на брегах Невы? А то, что Марта сказала: «Буду мстить!..» – ну, сказала и сказала: пребывала, стало быть, в приятном состоянии сильного аффекта. Стоит ли с нее спрашивать, когда она сейчас в принципе сумасшедшая?

В данный момент меня гораздо больше интересует брошенный на полпути Редингот, который куда-то исчез из поля нашего и вашего зрения. Про него известно только, что он отправился восвояси. Но пора бы уж ему и объявиться.

Он и объявился – посредством телеграммы со следующим обратным адресом: «Свояси. Провинция Хоккайдо» и следующим текстом:

«ВО СВОЯСИ ВСЕ ГОВОРЯТ ТОЛЬКО ПОЯПОНСКИ ВЕСЬМА ТРУДНО ДОГОВОРИТЬСЯ РЕДИНГОСИ».

Телеграмма легла на стол справок в городе Змбрафле, поскольку, указав приблизительный обратный адрес, Редингот (Редингоси) не указал и точного прямого. На столе справок сидела Умная Эльза. Она всегда сидела на столе справок, когда не было посетителей, потому что у нее были очень длинные ноги. Безжалостно засовывая их под стол при появлении посетителей, Умная Эльза испытывала жуткие боли и даже пару раз ломала то одну, а то совсем другую из двух своих ног.

«Странная телеграмма!» – подумала Умная Эльза, но, будучи не дурой, немедленно все поняла. Речь, конечно же, шла о согласии Японии предоставить свою территорию в качестве дополнительной площади для проложения по ней одного из фрагментов Абсолютно Правильной Окружности из спичек. До сих пор Япония не была задействована в реализации самой грандиозной идеи человечества и объективно оказывалась на задворках истории. Но, видимо (как следовало из телеграммы), некий мудрый человек, а именно Редингоси, решил устранить данную оплошность и вывести страну на магистральную улицу истории, то есть вовлечь-таки бедную Японию в процесс построения Окружности. Это значило, что бедная Япония как бы переставала уже быть бедной Японией, превращаясь в один из центров мировой творческой мысли, а Окружность из спичек становилась больше, то есть правильнее – иначе говоря, совершеннее.

Вот как много поняла Умная Эльза, сидя на столе справок, но решила не делать переданную в телеграмме информацию достоянием гласности, а владеть ею одна. Она сидела на столе справок и сосредоточенно владела информацией, пока ею самой не овладела страшная скука, – и тогда Умная Эльза с отвращением выбросила информацию из головы. Между тем за информацию эту готова была бы дорого заплатить любая цивилизованная страна.

Вот тоже хороший способ строить интригу: вводишь никому не нужную, на первый взгляд, героиню, сообщаешь о ней явно никчемные подробности – и тут же переходишь к рассказу о чем-нибудь другом. Например, к рассказу о Рединготе в Японии. И пусть себе читатель весь истерзается, дожидаясь очередного появления никому не нужной героини, располагающей бесценной для человечества информацией. Читатель обожает, когда с ним так поступают. Правда, обожает, может быть, бессознательно.

Ну, что ж, дорогие мои… едемте скорее в Японию! Тем более что имеет смысл успеть к первой встрече Редингота с натуральным японцем.

Натуральным японцем оказался Японский Городовой. Впрочем, он не представился, поскольку не понял, чего от него хочет Редингот. А Редингот только и хотел, что представиться и двинуться дальше… но не тут-то было. Японский Городовой преградил ему путь огромной саблей и злобно крикнул что-то в лицо. От его крика лицо Редингота перекосилось – собственно, это и дало Японскому Городовому повод воспользоваться саблей, направив острие в область перекошенного лица. Редингот зажмурился и стал сильно походить на японца, тем самым весьма озадачив Японского Городового. Тот опустил саблю, поскольку японцев никогда не рубал, а только иностранцев, и осторожно, но вежливо улыбнулся Рединготу. Тот в ответ улыбаться не стал, ибо твердо знал: японцы улыбаются только тогда, когда у них кто-нибудь умер, – так уж забавно устроен этот древний народ. Потому Редингот – чтобы Японский городовой не ровен час не подумал, будто у нашего героя кто-то умер, – начал истерически рыдать, желая тем самым показать свою веселость и беспечность, а Японский Городовой сказал:

– Что ж Вы так рыдаете-то, словно у Вас кто-то умер! – чем окончательно сбил Редингота с панталыку.

Между тем Редингот внезапно начал очень хорошо понимать японский язык – и вот что странно: чем сильнее он жмурился, тем отчетливее становилось это понимание.

– У меня-то как раз никто не умер, – вроде бы, даже парировал Редингот (по-японски, конечно), – а вот у Вас, дорогой мой, явно в доме покойничек. Иначе с чего бы Вы улыбались беспрерывно?

– Настроение у меня хорошее, вот и улыбаюсь беспрерывно, – не без раздражения ответил Японский Городовой. И зачем-то спросил: – Вы где наблюдаетесь?

– Я наблюдаюсь в радиусе километра при отсутствии тумана, – не солгал Редингот. И спросил: – А Вы?

Вместо правильного ответа Японский Городовой ударил его саблей по голове – плашмя, очень больно.

– Зачем Вы это сделали?

– Мне на минуту показалось, что Вы иностранец, – честно признался Японский Городовой.

Тогда Редингот недолго думая хватил его кулаком по уху.

– Японский Бог! – взревел Японский Городовой и, в свою очередь, поинтересовался: – А Вы-то зачем это сделали?

– Мне тоже показалось, что Вы иностранец, – соврал Редингот.

Прочие японцы, прохожие и проезжие, остановились как по команде генерала – по-видимому, привлеченные этой сценой. В быстро собравшейся толпе залпом распространился слух о втором пришествии на землю Японского Бога, – и вежливые японцы тут же бросились поклоняться Рединготу. Они приняли традиционные молитвенные позы, забубнили что-то свое и без особых церемоний принесли в жертву Японскому Богу нескольких местных жителей, аккуратно зарезав их длинными саблями. Сначала те кричали как зарезанные, но, став действительно зарезанными, принялись молча лежать на мостовой, истекая кровью.

А толпа вокруг Редингота все росла.

– Где он, где? – слышались возбужденные голоса.

– Да вон же, тот, который в пальто и без брюк!

– Пожилой такой, да?

– Ну, конечно, Японский Бог, какой же еще? В Писании сказано…

– Да читали, читали! Без вас знаем!

Страсти накалялись. Сразу в нескольких местах начались столкновения на религиозной и нервной почве. Между тем дети испуганными насмерть голосами пели уже псалмы, славя приход Японского Бога. От толпы отделился человек без рук и без ног и подошел к Рединготу, соблюдая положенную робость. Вблизи было видно, что человек этот слепоглухонемой и прокаженный.

– Тебе чего? – спросил Редингот.

– Коснись меня, Японский Бог! – тихо попросил тот Редингота.

Редингот коснулся. Сразу же у человека выросли руки и ноги – сначала по две, а потом еще по четыре, широко открылись глаза и прочистились уши. Хорошо поставленным на землю голосом он запел, присоединившись к детям, которых предварительно распихал в разные стороны своими новыми руками и ногами, чтобы освободить себе место.

– Чудо, чудо, Японский Бог! – закричали все японцы Японии и повалили к Рединготу – каждый с чем-нибудь своим. Один со своим конем, другой со своим ножом, третий со своими двоими. Тот, который со своими двоими, припал к Рединготу и взмолился:

– Прикажи мне что хочешь, Японский Бог!

Редингот приказал ему долго жить – и тот немедленно прожил сто сорок лет, после чего умер на руках у Японской Матери. Для этого Японская Мать подбежала к нему и протянула свои слабеющие руки навстречу престарелому сыну. Потом она отнесла сына в могилу, а сама вернулась к Японскому Богу. Возле него стоял уже Японский Городовой и плакал.

– О чем Вы?

– Если б я знал, – убивался Японский Городовой, – что Вы и в самом деле Японский Бог, я никогда не хряпнул бы Вас саблей плашмя по башке.

– Это уж как минимум, – отнесся Редингот и неожиданно для себя еще раз, теперь уже изо всех сил, ахнул Японскому Городовому по уху – да так, что ухо тут же и отвалилось. Впрочем, огорчаться не стоило: на месте отвалившегося уха тут же выросло два новых.

– Еще, еще чудес! – взревела толпа, но Редингот сурово оборвал:

– Хватит!

Толпа стихла. Тишину нарушал только лязг далеких сабель, которыми фанатики убивали друг друга в сторонке, где шла самая настоящая резня. И некоторым зарезаемым было совсем не до шуток. Увы, Редингот никак не мог вмешаться в происходящее: он знал, что религиозные распри в подобных случаях неизбежны.

Кстати, одновременно с религиозными распрями начали возникать и их прямые последствия: голод, разруха, обнищание налогоплательщиков… Мельком взглянув на некоторых налогоплательщиков, Редингот залился слезами и подумал: «Выглядят так, что краше в гроб кладут». И действительно: те, которых в данный момент клали в гроб, выглядели не в пример лучше. Они были здоровыми, цветущими, загорелыми, с радостными улыбками на лицах… некоторые даже декламировали традиционные японские стихи.

– Это танки? – спросил Редингот у Японского Городового. Тот прислушался.

– Нет, самолеты, Японский Бог! – И Японский Городовой упал на землю, прикрыв голову чужими руками.

Вооруженные до зубов Силы Японии приняли, наконец, участие в религиозных распрях.

– На чьей вы стороне? – крикнул Редингот Вооруженным до зубов Силам.

– Мы на стороне правых и виноватых, Японский Бог! – ответили Вооруженные до зубов Силы, бомбя кого придется. Сквозь дым ничего не было видно. Редингот отчаялся следить за ходом военных действий и решил, что лучше пока ознакомиться с достопримечательностями города.

– Вы не покажете мне город? – спросил он у лежавшего на земле Японского Городового.

– Охотно, – ответил Японский Городовой и скромно добавил: – Если не я, то кто же?

На этот вопрос у Редингота не было положительного ответа и, оторвав Японскому Городовому лишнее ухо, которое начало раздражать их обоих, он только развел руками.

– Идем по трупам, Японский Бог? – уточнил Японский Городовой.

– Разумеется, – откликнулся Редингот.

Они долго шли по трупам. Кстати, не всем трупам это приходилось по вкусу, и некоторые из них пинали идущих. Другие же, сбившись в стайки, курили, бросая злобные взгляды, но на большее пока не решались.

– Это противники новой веры, – на ходу объяснял Японский Городовой. – Но они бессильны, ибо мертвы.

– Я вижу, – отвечал Редингот. – И знаю, что скоро их похоронят. Скорей бы уж!

Города, достопримечательности которого интересовали Редингота, на прежнем месте не оказалось. А оказались на прежнем месте руины.

– Красиво! – восхитился Японский Городовой. – Похоже на старую гравюру, Японский Бог!..

Редингот поддержал его как мог.

– Сейчас гораздо лучше, чем было. – Японский Городовой с чувством глубокого удовлетворения оглядывался вокруг. – Город выглядит особенно древним. Надо было раньше его разрушить.

– Непонятно, чего вы так долго медлили, – согласился с ним Редингот.

– А вон мой дом! – обрадованно вскричал Японский Городовой. – Смотрите, как его разнесло: одни стены остались! Теперь он напоминает Колизей, Японский Бог!

– Скажите… кто-нибудь был сегодня у Вас дома? – осторожно спросил Редингот, отнюдь не желая натолкнуть Японского Городового на неприятные мысли. Но тот все равно задумался, а потом весело рассмеялся.

– Да я и не помню, Японский Бог! Может, был кто, может – нет… теперь-то уж чего говорить!

– Вы правы, теперь, пожалуй, уже поздновато. – И Редингот тоже рассмеялся в ответ.

– А Вы шутник! – совсем развеселился Японский Городовой. – С Вами не соскучишься!

В этом, кстати, он был совершенно прав. Уж что-что – а скучать с Рединготом не приходится! Я и сам умираю со смеху, наблюдая за его штучками. До чего же все-таки здорово, когда твои герои доставляют тебе столько приятных минут!

А города между тем не осталось и в помине. Бомбардировщики, сделав свое грязное дело, разлетелись кто куда. Отныне почвы для религиозных войн в этом уголке земного шара уже не осталось.

– Теперь мы все будем жить в мире и согласии, – радостно сказал Японский Городовой. – Наверное, сейчас, когда замолчат пушки, заговорят музы.

И неожиданно для себя он весьма и весьма мило продекламировал хокку о хижине, крытой соломой. Редингот долго аплодировал и даже умудрился составить и подарить Японскому Городовому крохотную икебану из опавших листьев придорожной травы, предварительно вытерев с них кровь погибших. Букет очень обрадовал Японского Городового, и он обещал хранить его до самой смерти Японского Бога – в принципе бессмертного.

– Почему тут все сочли меня Японским Богом? – Редингот решил, что настало наконец время спросить об этом.

– Странный вопрос, Японский Бог! – эмоционально отреагировал Японский Городовой, предлагая, видимо, Рединготу, считать эту эмоциональную реакцию ответом. Редингот так и поступил.

Потом они с Японским Городовым отправились взглянуть, не остался ли кто-нибудь в живых – по крайней мере, из близких Японского Городового, поскольку тот справедливо предположил, что, может быть, в городе после этой бойни жить в мире и согласии будет не с кем.

Оказалось, что он обольщался. Из-под развалин, из расщелин и трещин все ползли и ползли чудом уцелевшие жители города. Скоро их набралось человек сто с лишним. Лишнего Японский Городовой сразу же убил, объяснив это следующим образом:

– Так лучше для ровного счета.

Остальных же он усадил на камни и внимательно осмотрел.

– Все живы и здоровы, – заключил он после осмотра. – Ровно сто человек, Японский Бог! Правда, меня бы и половина устроила… ну да ладно. Живите себе с Богом.

– С Японским? – уточнил один из уцелевших.

– А то с каким же? – вопросом на вопрос ответил Японский Городовой, исключительно строго.

– Минуточку! – вмешался Редингот. – Вообще-то у меня другие планы. И жить я здесь не собирался.

– Тем более что тут и негде, Японский Бог! – цинично заметил Японский Городовой, окидывая взором руины. И непоследовательно расхохотался.

– Я не очень понимаю причины Вашего циничного замечания и непоследовательного хохота, – честно признался Редингот.

Едва справившись с чуть не задушившим его новым приступом веселости, Японский Городовой смиренно объяснился:

– Мы, японцы, действительно странный народ. Нас трудно понять. Это потому, что на наших красивых лицах никогда не задерживается ничего лишнего. А кроме того, мы же очень хорошо воспитаны, Японский Бог!

И сто японцев загоготали так, что Рединготу показалось, будто их, как минимум, миллион.

– Тогда я ухожу, так ничего и не поняв в специфике японского национального характера, – с горечью сказал Редингот, поворачиваясь спиной к веселым жителям несуществующего города. Веселые жители ответили ему еще одним взрывом здорового смеха.

Пройдя шагов двадцать, Редингот оглянулся и сказал:

– Вы бы хоть не забывали меня…

Он все-таки лирик, мой Редингот… Может быть, в этом его минус. Или его плюс. Или его знак умножения. Или его корень квадратный. Или это вообще неважно. Но он лирик. Казалось бы, что связывает его с этими странными представителями странного народа, кроме совместно пережитой национальной катастрофы? Да пожалуй, ничего. А он, видите ли, не может уйти просто так! Ему, видите ли, надо, чтобы его не забывали…

– Вы бы хоть не забывали меня!

– Да мы тебе памятник поставим, Японский Бог! – дружно ответили сто голосов. – Мы составим твое жизнеописание, ты станешь героем местных преданий, Японский Бог…

– Тьфу ты! – сказал Редингот и сделал еще шагов двадцать. Потом снова обернулся. Говорить с такого расстояния было не очень удобно, но он заговорил.

– Вот что, японцы. Не надо памятников. Не надо жизнеописаний. Если Вы действительно хотите…

– Конечно, хотим, Японский Бог! – радостно перебили его.

– …так вот. Если это действительно так…

– Конечно, так, Японский Бог! – Они, эти сто японцев, включались со скоростью маленьких лампочек (миньонов) при параллельном соединении.

– Хорош перебивать, японцы! – крикнул Редингот. – Дослушайте сначала.

– Конечно, дослушаем, Японский Бог!

Не обращая больше внимания на глупость ста японцев, Редингот продолжал:

– …тогда Вы должны соорудить на вашей благодатной земле нечто, и впрямь достойное Японского Бога. Например, фрагмент Абсолютно Правильной Окружности из спичек.

– Абсолютно Правильной? – акцентировал Японский Городовой.

– Абсолютно! – безжалостно ответствовал Редингот.

Сто японцев под предводительством Японского Городового благоговейно воздели руки к небу, а потом, поспешно пошарив теми же, уже опущенными к земле, руками в карманах, извлекли оттуда спичечные коробки. Они уже начали даже осматриваться по сторонам, но Японский Городовой вдруг сказал:

– Где ж мы тут этот фрагмент соорудим, когда разруха, Японский Бог?

– Прямо поверх разрухи, японцы! – вдохновенно выкрикнул Редингот.

– Твое слово – закон, Японский Бог! – отозвались японцы и припали к земле, держа свои спичечные коробки наготове

– Стойте, японцы, – Редингот покачал головой. – Милые глупые японцы… Вспомните, вы же не одни в мире! Сооружаемый вами фрагмент должен обязательно сомкнуться с более ранним фрагментом с одной стороны и более поздним – с другой.

Тут Редингот весьма толково объяснил им всю грандиозность замысла.

– Так бы сразу и сказал, Японский Бог! – ответили ему японцы, по окончании объяснений проникнувшись величием идеи. – А впрочем, – задумались они, – если фрагменты не совпадут…

– Об этом не может быть и речи! – сухо оборвал их Редингот. – Смысл идеи именно в том, чтобы фрагменты совпали.

Японцы безмолвствовали. Оценив их безмолвие как согласие, Редингот подозвал к себе Японского Городового и прочел ему короткую, но емкую лекцию о том, с кем нужно вступить в контакт, чтобы добиться совпадения фрагментов Абсолютно Правильной Окружности из спичек. Тот улыбался и кивал, как китайский (а не японский) болванчик.

– Вы будете тут за старшего, – закончил Редингот. – Вам все понятно?

– А как же, Японский Бог! – воодушевился Японский Городовой, прижимая маленькие руки к большому сердцу.

Редингот вздохнул. Кажется, его первая миссия закончилась – хоть и не бескровно, но вполне успешно. А когда силуэт Японского Бога перестал быть виден за развалинами, один из ста японцев, практически незаметно подмигнув остальным девяноста девяти, закончил фразу, вертевшуюся у всех на языке:

– …если фрагменты не совпадут, будет тоже очень красиво. Мы, японцы, любим асимметрию.

– А то, Японский Бог! – поддержал Японский Городовой.

ГЛАВА 8
Симультанные до известного места дела

Баба-с-Возу торговала спичками вовсю – с каждой минутой кобыле становилось легче. Она весело ржала, предвкушая момент удаления с воза и самой Бабы-с-Возу, но не рассчитывала на это в ближайшем будущем: торговля хоть и шла бойко, однако закончиться обещала далеко не прямо сейчас, поскольку спичек оставалась еще чертова прорва.

А солнце палило нещадно.

– Нет, ну на кой им все-таки тут спички? – в сто первый раз спрашивал Бабу-с-Возу Карл Иванович, внутренний эмигрант, согласившийся сопровождать ее, но уже раскаявшийся. – Солнце жарит с утра до ночи – все и без спичек воспламеняется как ненормальное.

– А если дожди затяжные? – иезуитским голосом интересовалась Баба-с-Возу. – Тут, Карл Иванович, знаешь, дождь как зарядит – месяцами носу из дома не высунешь. Ты Маркеса читал?

Разморенный на солнце Карл Иванович, внутренний эмигрант, стыдливо тупился и качал головой.

– Эх, Карл Иванович… ты же в интеллигентном возрасте, твою мать! Маркеса-то в таком интеллигентном возрасте можно прочесть? Или нельзя прочесть? Хоть какие-нибудь общеизвестные вещи – «Исабель смотрит на дождь в Макондо», «Полковнику никто не пишет»… я же не требую от тебя «Сто лет одиночества» читать или, скажем, «Осень патриарха»!

– Когда дожди пойдут – спички-то как раз и отсыреют, – аргументировал свое невежество Карл Иванович, внутренний эмигрант.

– Ну, это уж дело не твое. И не мое: я их сухими продаю, – преждевременно оправдалась Баба-с-Возу. – Вот, гляди-ка! – И она с силой чиркнула спичкой, которая воспламенилась во мгновение ока.

– Их бы хоть предупредить как-то, туземцев этих, чтобы в сухом месте спички хранили… – сетовал Карл Иванович, внутренний эмигрант, лишенный возможности предупредить в силу незнания местного наречия.

– Я должна предупредить? – акцентировала Баба-с-Возу. – Да мне-то ведь только лучше, что спички отсыревают: простой экономический расчет!.. Ты же в интеллигентном возрасте, Карл Иванович! А в разговоры с ними я не вступаю: я в ихнем языке ни бум-бум.

– Бум-бум, бум-бум! – радостно отозвались близлежащие на солнце туземцы, для которых это, видимо, что-то значило.

– Я же просил Вас, мадам, не употреблять в присутствии аборигенов никаких парных конструкций: этак можно и скальпа лишиться! – Карл Иванович хорошо умел скрывать раздражение, но как раз в данный момент скрыл плохо, ибо скальпом своим дорожил пуще глаза.

– Ой, я и забыла насчет парных конструкций! – опомнилась Баба-с-Возу и, в свою очередь, не преминула сделать замечание: – Ты бы, Карл Иванович, золотишко-то припрятывал куда-нибудь: когда оно в таком количестве, это наводит на размышления.

– Во-первых, у них мозгов нету для размышлений, – парировал Карл Иванович, внутренний эмигрант. – А во-вторых, мадам, что им наше золотишко? У них, видите ли, даже стрелы в колчанах и те золотые. Убьют тебя такой стрелой – самым богатым покойником будешь.

Так всегда говорил Карл Иванович, а золотишко, тем не менее, рассовывал по мешкам. И мешков этих было уже за сорок. Сорок с небольшим мешков, полных золотых слитков. Очень прилично.

Один коробок спичек продавался за один слиток золота – это Карл Иванович, внутренний эмигрант, придумал. За что своевременно и удостоился скупой похвалы Бабы-с-Возу: ты, Карл Иванович, дескать, дурак дураком, а своего и моего не упустишь. Причем, вводя это товарно-денежное соотношение, Карл Иванович, внутренний эмигрант, по рассеянности забыл распорядиться о величине слитков – и отныне, кичась друг перед другом мускульной силой, каждый из туземцев норовил принести слиток помассивнее. Самые массивные приносили местные пигмеи, надрываясь как идиоты, чтобы казаться сильнее всех.

Туземцы обожали спички. Не то чтобы спички нужны были им для дела: «для дела» они пользовались огромными выпуклыми стеклами, в которые ловили солнце, воспламеняя сухие пыльные грибы. Этих лениво тлеющих грибов повсюду было видимо-невидимо, так что недостатка в огне не наблюдалось. Спички же использовались для другого: спичками туземцы баловались. Что с них взять… дети! По сердцу им было зажигать спички, и всё тут: зажгут – и тык в глаз соплеменнику или все равно кому! С тех пор, как Баба-с-Возу начала бойкую свою торговлю, количество одноглазых туземцев росло, что называется, не по дням и по часам, а по минутам и секундам.

Мало-помалу появлялась мода на разнообразные повязки, прикрывавшие выжженные глаза. Повязки носили охотно, украшали их золотом и драгоценными каменьями, всячески манипулировали причудливо завязанными узлами… Понятно, что сразу же возникли две враждующие группировки: правоглазых и левоглазых. Правоглазые и левоглазые подлавливали враг врага в джунглях и тузили – на то ведь они и туземцы, чтобы тузить…

Озабоченность Бабы-с-Возу и Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, вызывало только одно обстоятельство: явный переизбыток спичек при ограниченном даже и у туземца количестве глаз. Дефицит здоровых глаз возникал постепенно, но угрожающим пока не становился: плодовитые туземные женщины все-таки продолжали производить на свет достаточное количество двуглазых потомков.

Почему-то случилось так, что правоглазых стали считать реакционной силой, а левоглазых – прогрессивной. Трудно сказать, что сыграло здесь основную роль, только левоглазые выступали за широкие международные контакты, рост просвещения, перепись населения, поддержку культурных объектов и субъектов, в то время как правоглазые были адептами национальной самобытности и вместе разного рода шовинистических устремлений. Левоглазые носили пестрые повязки с красивыми бантами, повязанными на затылках, правоглазые – исключительно трехцветные повязки, розово-зелено-желтые, в соответствии с традиционно безвкусным сочетанием цветов национального флага, причем не с бантом, а с узлом – и не на затылке, а непосредственно и строго на месте выжженного глаза. Украшения тоже варьировались в зависимости от характера ориентации: левоглазые презирали золото и пользовались исключительно драгоценными каменьями – правоглазые же, напротив, налегали на металл.

…Баба-с-Возу и Карл Иванович, внутренний эмигрант, сначала отстроили себе небольшое бунгало, поскольку и ту и другого не раз уже хватал здесь солнечный удар… правда, потом отпускал, но ненадолго – и через некоторое время снова хватал. Так что пришлось перебраться в сооружение посолиднее, в нижнем этаже которого располагался спичечный магазин под бодрым названием «Прометей», а в верхнем хозяева жили. Через непродолжительное время кобыла их умерла от жары, и теперь ей было уже совсем легко.

В подвале дома размещался огромный склад, где хранилось золото. Баба-с-Возу и Карл Иванович, внутренний эмигрант, даже и не подозревали, пожалуй, о том, что сделались самыми богатыми людьми в мире. Их золотой запас исчислялся уже чуть ли не тоннами. Впрочем, они давно его не исчисляли – тем более что надежды вернуться туда, откуда они приехали на южную оконечность африканского материка, не оставалось больше никакой: путешествовать с таким количеством золота глупо. Умно они чувствовали себя только здесь, потому что золото, которым они владели, не придавало им дополнительного веса в глазах окружающих. Да и то сказать: в сих краях достаточно было отойти от дома километров на семь-восемь, отломить от первой попавшейся скалы первый попавшийся кусок горной породы, золотосодержащей горной породы, – и остаток жизни можно было жить припеваючи туземские народные песни. Правда, идти полагалось через джунгли – так что Баба-с-Возу и Карл Иванович, внутренний эмигрант, не ходили. И правильно: золото доставлялось им прямо на дом – причем не в виде вкраплений в породу, а готовыми слитками.

Баба-с-Возу и Карл Иванович, внутренний эмигрант, располнели до неузнаваемости: в конце концов они перестали узнавать даже друг друга и потому каждый день по нескольку раз заново знакомились. Кроме того, своими заплывшими жиром глазами они видели немного – вероятно, даже меньше, чем поджарые туземцы одним, и скоро все местное население слилось для них в общее понятие Одного Туземца: ровно столько помещалось в заплывших жиром глазах.

А между тем туземное искусство обращения со спичками постоянно совершенствовалось: теперь верхом ловкости считалось засунуть зажженную спичку в ноздрю или в ухо соплеменнику. Поскольку спичка, попадая в тесное пространство, немедленно гасла, потребность в новых и новых коробках всегда была не только актуальной, но и исключительно острой.

За сравнительно короткое время Баба-с-Возу и Карл Иванович, внутренний эмигрант, сумели основательно искалечить полноценное до момента их появления племя и настолько вывести его из строя, что в истории данного племени смело можно было ставить точку. Одноглазые туземцы бродили по джунглям с коробками спичек, вербуя себе союзников уже в мире богатой африканской фауны: то и дело попадались тут и там одноглазые или глухие на одно ухо крокодилы, бегемоты, слоны… они тоже группировались в отряды, нападавшие друг на друга. Вскоре одноглазость и односторонняя глухота сделались национальным признаком данной общности людей и животных.

Едва появившегося на свет младенца немедленно подвергали социализации: обряд социализации предполагал выжигание глаза спичкой и сопровождался соответствующим ритуальным наложением той или иной повязки. Что касается односторонней глухоты или односторонней утраты обоняния, то их оставляли на будущее, когда ребенок достигнет совершеннолетия. Впрочем, до совершеннолетия никто из детей пока не доживал – и не потому, что вымирал, а потому что описываемые события и произошли-то всего за несколько месяцев.

В конце этого срока из джунглей вышел человек в сильно изношенных трусах и прямо-таки оскорбил население племени красовавшими на измученном лице двумя глазами. Его чуть не подняли на смех и грех: только Баба-с-Возу и Карл Иванович, внутренний эмигрант, носили здесь по два глаза каждый – притом, что заплывшие два глаза в сумме как бы все равно давали один.

Незваного гостя, как татарина, препроводили в покои.

– Откуда у Вас два глаза на лице? – строго, но справедливо спросил его Карл Иванович, внутренний эмигрант.

Вопрос поставил гостя в тупик, но он ответил как мог разумно:

– Я приехал издалека.

– Зачем ты приехал издалека? – тихо и злобно осведомилась Баба-с-Возу.

– Чтобы убить лично Вас. – Гость пристально взглянул на Бабу-с-Возу. – И еще лично Вас. – Тут он остановил оба глаза на Карле Ивановиче, внутреннем эмигранте.

Хозяева сжались в два сравнительно небольших, но исключительно крепких комка из плоти и крови.

– Чуете, кошки, чье мясо съели? – спросил гость и захохотал жутким смехом, как будто это персонально его мясо было съедено.

– Не чуем, – вопреки логике ответили кошки.

– Говнюки! – вдруг сказал гость, и в условиях жаркой Африки слово это резануло слух многим.

– Как резануло слух, не правда ли? – обратился Карл Иванович, внутренний эмигрант, к Бабе-с-Возу.

– Правда, – согласилась Баба-с-Возу. Потом взглянула на гостя и спросила: – Сколько ты хочешь?