Текст книги "Давайте напишем что-нибудь"

Автор книги: Евгений Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)

– Эта загадка потруднее первой будет, – сказал он. – Только и она мне по зубам, пожалуй! И чудовище морское, и судилище людское… Я вот как отвечу: это главный философский трактат Томаса Гоббса под названием «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского», который вышел в свет в Лондоне в 1651 году!

– Так и есть, – еще сильнее закручинилась женщина-враг. – Слушайте же третью мою загадку: «Восемь книжек под одной крышей – три из этих книжек под другой крышей!»

Совсем уже испуганно взглянули друг на друга Сын Бернар и Ближний: разгадка-то была им известна, да только понаслышке – еще с тех пор, когда они мальчишками гоняли мяч по футбольному полю. Но закралось в их сердце сомнение – вдруг не одолеть Рединготу загадки? А тот уж и не улыбался больше – по пояс в землю ушел!

– В седую древность погружает меня Ваша трудная загадка, – так начал он и тяжело вздохнул. – Восемь книжек под одной крышей – три из этих книжек под другой крышей, говорите? Это не Никомахова ли этика Аристотеля – классический памятник античного эвдемонизма?! Три из ее восьми книг, а именно 5я, 6я и 7я, входят еще и в состав «Эвдемовой этики», Аристотеля же, в качестве книг 4й, 5й и 6й.

– Правда Ваша, – согласилась женщина-враг и совсем сильно закручинилась. – Что ж, делать нечего: уговор дороже денег! Придется и мне ответ держать…

– Только теперь, пожалуйста, без… народного колорита, а то меня чуть-чуть подташнивать начинает, – нетерпеливо, но вежливо вклинился Редингот.

– Хорошо, что Вы это сказали, мне и самой давно уже тошно! – честно призналась женщина-враг (и слава Богу, что призналась, ибо автора тоже практически мутить начинало от обилия устойчивых, как чугунные статуэтки, речевых оборотов!). – Короче, так, значит: я выполняла задание Чама Ча Мапиндузи…

– С какой стати? – сразу же не выдержал ни секунды более Редингот. – Почему вдруг Танзания-то оказалась замешана в наши дела? Она ведь даже не граничит ни с чем!

– Что значит «ни с чем»? – обиделась женщина-враг, патриотические чувства которой были со всей очевидностью грубо задеты. – Танзания до фига с кем граничит! На юге с Мозамбиком, например, с Малави и Замбией, на западе – с Заиром, Бурунди и Руандой, на севере – с Угандой и Кенией, а восточная граница проходит по берегу Индийского океана! Так что мы не хуже других – с восемью странами граничим! Например, какая-нибудь хваленая Дания граничит только с одной Германией – и то считается страной!

– Во-первых, Дания тут ни при чем, – защитил беззащитную маленькую страну от нападок женщины-врага Редингот. – Во-вторых, я вовсе не имел намерения задеть Вашу национальную гордость…

– А задели, задели! – раскапризничалась женщина-враг.

– Хорош капризничать! – вмешался Сын Бернар, которому не нравилась женщина-враг.

– Да ладно, чего ты… – оборвал его Ближний, которому женщина-враг нравилась все больше и больше.

– В-третьих, – продолжал считать Редингот, – какие-то у Вас подозрительно допотопные сведения об африканских странах… Там уже половина названий сто лет как изменилась! Не из «бывших» ли Вы, женщина-враг?

– На этот вопрос я отвечать не обязана! Обмолвлюсь только, что над проектом Вашего уничтожения Чама Ча Мапиндузи работала с момента своего основания, а именно с 1977 года, когда Африканский национальный союз Танганьики слился с партией Афро-Ширази. Тогда я и получила мое задание, – отчеканила женщина-враг. – Спрашивайте дальше!

– В-четвертых, – на этом месте Редингот решил закруглиться, – Танзания не то чтобы «ни с чем» не граничит, тут я просто неосторожно выразился, – на самом деле имелось в виду, что она не граничит ни с одной из стран, по территориям которых пролагается Абсолютно Правильная Окружность из спичек, – так спрашивается: чего она тогда лезет, Танзания эта, со своей партией, имеющей неудобопроизносимое название, не в свое дело?

– Вот только насчет названия не надо! – прямо-таки заорала женщина-враг. – Чама Ча Мапиндузи звучит, как музыка небесных сфер!..

Сын Бернар невежливо фыркнул, потом фыркнул вежливо, а Ближний опять сказал: «Да ладно, чего ты…»: его действительно влекла к женщине-врагу непреодолимая сила. Женщина-же-враг продолжала орать: – И потом, никакая она не правильная, Ваша Окружность! Она вся кривая, она даже не эллипс, она вообще не пойми что!

Сын Бернар зарычал и весь изготовился к прыжку, но двоевластным жестом ухоженных до изнеможения рук остановил его Редингот:

– Спокойно, Сын Бернар, спокойно… Мы лучше попросим женщину-врага высказаться подробнее.

– Да ради богов, – не заставила себя просить политеистичная женщина-враг и отнеслась напрямую к Рединготу: – Вы вообще-то когда-нибудь карту мира в руках держали? (Этот оскорбительный вопрос Редингот оставил без внимания). А если держали… (она и сама поняла, что несколько перегнула палку!), то могли бы – просто ради интереса – попробовать начертить на этой карте свою «Абсолютно Правильную Окружность»! (Кавычки, которыми она со всех сторон обставила это словосочетание, кололи и чуть не выкололи автору настоящего художественного произведения глаза. – Коммент. автора. ) Начертили бы – сами бы увидели, что получается!.. – Тут она связанными руками вынула из заднего кармана брюк стакан воды и попила.

– Между прочим, – проявил трезвую осведомленность Редингот, – незадолго перед началом настоящего художественного произведения, насколько мне известно, Окружность была прочерчена циркулем именно по карте.

– Съела? – обратился к женщине-врагу Сын Бернар.

– Да ладно, чего ты… – с болью воскликнул Ближний.

– Вопрос в том, по какой карте она была прочерчена! – водворяя стакан с оставшейся водой на прежнее место, промоченным до нитки горлом еще громче заорала женщина-враг. – Это же была карта полушария! В поперечной азимутальной равновеликой проекции! Ха-ха!.. А эллипсы искажений геометрических свойств географической поверхности? Ха-ха!..

– Вопрос был продуман, – общо высказался в ответ спокойный, как ночь, Редингот. – Некоторые возражения вызывала только величина Окружности, но не ее форма.

– Да не называйте Вы это вообще окружностью! Называйте это любым другим словом!

Держа за шкирку уже просто-таки беснующегося Сын Бернара, Редингот мягко заметил:

– Я бы попросил… глоток воды.

Заученным жестом женщина-враг протянула ему полупустой стакан. Редингот жадно припал к воде на одно колено.

– Оставь мне! – хрипло попросил Ближний, практически уже не справляясь – только чисто теоретически справляясь! – с обуревавшей его страстью к женщине-врагу.

– Так вот, резюмирую, – женщина-враг так теперь орала, что ее не было слышно из-за ее же ора. – Если все делать правильно, в соответствии хотя бы – на это-то, по крайней мере, могло бы хватить ума? – с цилиндрической равноугольной проекцией Меркатора или уж на худой конец – в соответствии с конической равнопромежуточной проекцией, то без Танзании вам бы ни за что не обойтись! Только при включении территории Танзании можно было бы говорить об окружности как таковой! На первом съезде Чама Ча Мапиндузи данный вопрос стоял крайне остро, настолько остро, что зарезал многих членов партии, – тогда и решено было убрать главную фигуру бездарного этого географического спектакля, кто б этой фигурой ни был. Ибо без главной фигуры спектакль не состоится.

– Да я в те времена вообще не участвовал в построении Окружности, я только в этот раз был приглашен, – сконфузился от чувства возложенной на него непосильной исторической ответственности Редингот. – Я, в сущности, и сам новичок…

– А я, в сущности, не в Вас и стрелять собиралась! – горячо призналась женщина-враг. – Много лет после получения приказа провела я в подполье, и, когда созрела до такой степени (на этом месте Ближний потерял сознание от перевозбуждения), что готова была выполнить приказ, главной фигурой спектакля оказались Вы. Пришлось мне стрелять в Вас – кстати сказать, против собственной воли, потому что Вы сразу показались мне очень симпатичным, и я сказала себе: «Нет, ну какой славненький! С ним я могла бы пройти рука об руку всю жизнь!»

– Я же старый, – еще больше сконфузился Редингот. – Меня на всю Вашу жизнь не хватит!

– Хватит и останется! – кокетливо улыбнулась женщина-враг, поднимая с пола выпавший из рук Ближнего пустой стакан и пряча его в бюстгальтер, где таких пустых стаканов лежало уже видимо-невидимо. – Так что во мне шла мучительная борьба между чувством к Вам и долгом по отношению к Чама Ча Мапиндузи, и борьба эта закончилась полной и окончательной победой Чама Ча Мапиндузи.

– На всем протяжении Вашего рассказа я очень надеялся на ее победу, – искренне признался Редингот и как-то непрозрачно заметил: – Хорошо, что долг победил чувство, а не наоборот, – иначе бы мне точно несдобровать!..

– А Ближний тебе случайно не нравится? – осторожно спросил Сын Бернар, который, внимательно выслушав трагическую историю женщины-врага, уже больше не хотел загрызать ее – во всяком случае, немедленно.

– Ближний тоже ничего, – сказала женщина-враг и этим ограничилась.

К счастью, именно в этот момент, не раньше, Ближний очнулся: ему повезло услышать лишь то, что определенно могло ему понравиться. Он сразу же задумался, пытаясь ограниченным своим умом объять практически безграничный смысл слова «тоже», и ему это долго не удавалось.

А за время его раздумий между менее впечатлительными персонажами успел произойти вот такой разговор.

– Что касается меня, – сказал Редингот и отодвинул Сын Бернара, касавшегося его руки влажным носом, – то я в некотором смысле совершенно безопасен.

Неизвестно, чего сразу же после этого его заявления навоображала себе женщина-враг, только, на связанных ногах подойдя к Рединготу и приобняв его связанными руками, она сказала:

– А на мой острый взгляд, Вы опа-а-асны, оч-чень опасны! – причем высказывание получилось томным.

– Я имею в виду, – отстранив теперь и женщину-врага, быстро полетел вперед Редингот (разумеется, не физически полетел, как он, впрочем, тоже умел, а вербально полетел), – я имею в виду, что никакой угрозы конкретно для Танзании я собою не представляю, ибо ничего против Танзании или другой какой-нибудь Намибии фактически не имею. Я даже был бы сердечно рад участию любой Танзании, пусть и той же Намибии, которая уж вообще на отшибе, в построении того, что я называю, а Вы не называете Окружностью… я даже больше скажу, хоть это и тайна, – мне Японию удалось увлечь нашей идеей!

– Японию? – взвизгнула Танзания в по-своему интересном лице женщины-врага. – Представляю себе эту «Окружность», вытянутую в сторону Японии! Представляю себе эту сардельку!

Ну что тут скажешь… Редингот уже и так держался сколько мог – практически целую главу держался. Причем мало того, что сам держался, так еще и нервного Сын Бернара держал! Однако с самого начала волнующего этого разговора было понятно, что злоупотреблять терпением Редингота не стоит: человек он, конечно, предельно воспитанный, но тем не менее… Случилось страшное: сарделька вывела Редингота из и без того зыбкого, как поверхность болотца, равновесия.

– Так, милочка, – сказал он для разгона, но недолгим был разгон. – Если бы кляп, валяющийся у Ваших не очень стройных ног, был посвежее, я не преминул бы поднять его и заткнуть Вас навеки.

– Вот это да! – восхитился Сын Бернар. – Так бы даже мне не укусить…

– Своей куриной головой, – продолжал Редингот, вообще не обратив внимания на похвалу, – Вы даже и предположить не можете, что прежде чем включать Японию в состав стран, занятых построением Абсолютно Правильной, – он произнес эти слова полужирным курсивом, – Окружности из спичек, я провел сложные расчеты, которые показали: линия кривизны не превысит допустимых норм искажения истины. Стран же будет – на целую одну – больше, безмозглое Вы создание!

– А ведь Вы мне нравились когда-то, – лирически начала женщина-враг, но была сардонически прервана Рединготом:

– За это я уже расплатился двумя дырками в животе, и больше не хочу нравиться. Кроме того, мне надоело слушать Ваши томные бредни. Если Чама Ча Мапиндузи до сих пор существует и настаивает на участии Танзании в построении Правильной Окружности из спичек, я желаю беседовать с другим членом Чама Ча Мапиндузи.

– А этого члена куда? – спросил Ближний, очнувшись в третий уже раз.

– Этого ненужного больше никому члена дарю Вам, если Вы дадите гарантию, что в меня больше не будут стрелять из маузера.

– Можно забирать? – спросил Ближний.

– Вам завернуть? – улыбнулся Редингот.

– Да нет, я ее так донесу! – И Ближний сгреб женщину-врага в объятья. – А гарантию даю, потому что развязывать женщину-врага не собираюсь: она мне и связанная нравится. Связанная даже больше!

– Лишь бы все были счастливы!.. – вздохнул Редингот, провожая парочку взглядом.

– Вы кого имеете в виду? – спросил Сын Бернар в задумчивости.

– Всех. Вообще всех – людей, зверей, птиц…

Чтобы автор не разрыдался, зазвонил телефон. Редингот машинально поднял трубку и услышал вопрос: «Это штаб?»

– Конечно, штаб! – сказал он, не задумываясь. – У Вас какой вопрос?

ГЛАВА 15
Полифония, почти какофония

Современные техники письма, как без конца называет их Ролан Барт – впрочем, дело не в нем, – предполагают всяческие шалости литературного толка, толку от которых бывает мало. Но, вроде бы, автор и не должен определять сам, мало или много от них толку, ибо для этого предназначен Ролан Барт. Впрочем, Ролан Барт, как уже сказано, тут ни при чем, ибо Ролан Барт умер. Поэтому приходится и вводить прием в структуру художественного целого самому, и объяснять, зачем он введен в структуру художественного целого, самому. Занятие это весьма и весьма утомительное, потому как, объяснив, зачем в структуру художественного целого введен прием, сразу и понимаешь, что введен он зря. И хоть выводи его обратно… притом, что обратно он нейдет, поскольку уже введен в структуру художественного целого!

Вот и получаются странные вещи: сколько ты тут ни разоряйся на предмет обратимости литературы, всесилен ты только тогда, когда движешься вперед. В направлении же назад ты вообще бессилен: que sera, sera! Прямо как в жизни, которая, выходит, ничем особенно от литературы не отличается. И не то чтобы жизнь есть литература или, наоборот, литература есть жизнь, а просто: жизнь есть жизнь, а литература есть еще одна жизнь. Две жизни, стало быть… И это несмотря на то, что с одной-то не знаешь, как разобраться!..

А есть еще такие вот безрассудные и недальновидные авторы, которые очертя голову бросаются во вторую эту жизнь, хотя и одну как следует прожить не умеют, – и в силу данного замечания оказываются во второй жизни дураки дураками, как и в первой. Если не больше, чем в первой! Нагородят огородов – и не знают, как бы вылезти, чтоб никто ничего не заподозрил. Спросишь такого безрассудного и недальновидного автора: как, дескать, живешь-то, а он тебе встречный вопрос: «Где?» Так и хочется ему сказать: «У тебя на бороде, вот где!» Но мы люди воспитанные и ничего подобного не говорим, а напротив – начинаем уточнять, что мы имели в виду, когда спрашивали, как он живет… Тут-то автор и впадает в истерику: ни в одной жизни, ни в другой, стало быть, никаких просветов – и не живется, стало быть, и не пишется, обвал на всех фронтах и прочая чушь! Гладишь такого по лысеющей на глазах голове, а сам думаешь: «Ну и странный же ты человек… Если у тебя везде все плохо, так уж и все равно! Так уж и плевать сто раз, какую из твоих жизней собеседник имеет в виду. Спросят тебя, как живешь, говори: плохо живу! Спросят, почему плохо, говори: потому что писатель! И тогда сразу всем сразу все будет понятно…»

Но, так или иначе, пора выходить за пределы частных судеб и вводить эту, как ее, полифонию! Пусть художественное произведение гудит, как медный таз, чтоб его! Голосами улицы – в широком смысле этого слова. И не той улицы, которая за окном, а той, которая в тексте… Притом, что кто ж ее знает, какая эта улица!

– Это какая улица? – спросишь у того или другого.

А тот или другой и говорят:

– Да никакая это не улица, не видишь, что ли? Мир это, мирозданье, пойми!

Прямо как Батюшков, какового мне противна спесь! И каковой, если кто не помнит, на вопрос «который час?» – отвечает: «вечность!» Тоже мне пижон…

Ну, ладно, что ж…

Мир, или мироздание, гудел (или гудело) в трубке музейного телефона, раскаленной добела. Как сковорода, на которой собираются печь блины (не знаю, раскаляется ли таковая добела, и потому прошу относиться к сравнению как к гиперболе). Лицо и руки Редингота, постоянно соприкасавшиеся с этой сковородой, были все в водяных пузырях, но Редингот их не чувствовал: он строил Абсолютно Правильную Окружность из спичек по телефону. Почему вдруг по телефону, спросит меня читатель. Почему, почему… да потому! Не может же один человек быть в нескольких местах сразу! Даже если этот человек не фунт изюма… понимать надо такие вещи! Мир-то ведь большой, а человек-то ведь маленький! Даже и литературный человек, если у автора, конечно, не болезненная фантазия. Если болезненная, то он, разумеется, способен сотворить и монстра, голова которого в Париже, а ноги в Токио, вот только кому такой монстр нужен? Надо все-таки приличия соблюдать – кстати, и в литературе тоже!

Короче, Редингот строит Окружность по телефону. А Сын Бернар подшивает сводки с мест, причем подшивает их к… к пальто Редингота, чтобы сводки всегда были под рукой. Когда Редингота перестает быть видно, Сын Бернар отпарывает часть сводок, которые к тому моменту уже неактуальны, да приговаривает: «Шьем, порем – ниткам горе!» Недоволен, в общем, Сын Бернар: не по нему эта работа…

– Семнадцать километров двадцать пять метров и три сантиметра влево, – командует Редингот. – По побережью, по побережью тяни, мать твою: по воде к тебе навстречу тянут – забыл?.. Что значит «сыро»? А тем, кто в море, каково, по-твоему? Уж посырее, чем тебе!.. Да брось, не отчаивайся… – делай, что должно, и пусть будет, что будет, как написал в своем дневнике Лев Толстой. Что? Как это – «Толстой не авторитет»? Кто ж тогда для тебя авторитет-то? Кто-о-о? Да он ведь идиот просто – пробы негде ставить! Ладно, ладно, извини: погорячился… я не знал, что ты с ним знаком! Уф!.. – И только что положенная на место трубка опять взлетала к щеке Редингота: – Да какого же черта-то, а? Какого черта, спрашиваю! Не должны спички никуда уплывать! Что де-е-елать, что де-е-елать!.. Пусть держатся там, куда положили! Обязать их! Что значит – кого обязать? Спички, понятное дело! Не знаю, как: сам думай – голова-то есть на плечах? Как понимать – акула откусила? Ну, вот… сам же говоришь: только часть головы откусила – думай той частью, которая осталась! Если какие-то клетки мозга отмирают или перестают действовать, их функции выполняют оставшиеся клетки! Книжки читать надо!.. Да хоть «Справочник практического врача»! Что значит «не взял с собой»? Думать надо было – тогда-то голова на месте была! Только «Муму» с собой взял? Ну, читай «Муму» – тоже полезная на воде книга.

– Ближний забегал на минутку, – сказал Сын Бернар во время короткой паузы между звонками. – У него проблемы с женщиной-врагом. Сексуальные.

– Все же раньше в порядке было! – напомнил Редингот.

– Раньше в порядке, но теперь ей надоело быть связанной – она хочет, чтобы Ближний был связан!

– А нам-то что предлагается делать в этой ситуации?

– Пойти и связать Ближнего!

– Нет уж, пусть его женщина-враг и связывает! – отмахнулся Редингот.

– Она не может его связать, она сама связана, – напомнил Сын Бернар.

– Пусть Ближний развяжет ее, пока он не связан.

– Он связан. Связан обещанием Вам, помните? Он обещал, что женщина-враг больше не будет стрелять в Вас.

– Тогда проблема неразрешима, – подвел итог Редингот.

– К тому же, ее не устраивает его темперамент.

– Еще бы! – усмехнулся Редингот. – Темперамент мертвеца кого ж устроит… Но тут мы тоже ничего не можем поделать.

– Мы должны помогать Ближнему, – теоретично высказался Сын Бернар.

– Бог ему в помощь, – неопределенно пообещал практичный Редингот, в очередной раз хватая трубку. – Алло? Доброжелатель? То есть аноним! Как это – «в тюрьме»? – Он зажал трубку ладонью, которая шипела и пахла горелой кожей. – Марта в тюрьме, – сказал он Сын Бернару. – На Сицилии. Звонил доброжелатель. Через неделю суд! Меня приглашают в качестве адвоката.

– Почему не в качестве отца? – возмутился Сын Бернар.

– У меня юридическое образование, – признался Редингот. – А как отец я просто любитель.

…Разумеется, они готовы были сию минуту вылететь на Сицилию, но тогда человечество лишилось бы штаба. Поэтому Редингот решил, что участвовать в суде как адвокат он тоже будет по телефону. О чем – по телефону же – и договорились с Сицилией. Сицилия была согласна.

Неделя прошла в трудах. Между прочим, впервые за всю историю человечества построение Абсолютно Правильной Окружности из спичек получило отражение в прессе. Статья вышла в городской газете Змбрафля. Газета называлась «Смерть Красна». Материал имел изобретательный заголовок «Город Мертвых – колыбель человечества». Автор вынужден позволить себе почти непозволительную роскошь – привести этот огромный материал целиком: все-таки данная статья – историческое событие, а всем историческим событиям место где? – правильно, на этих бессмертных страницах!

Город Мертвых – колыбель человечества

Всем хорош наш город Змбрафль. «Городом Мертвых» любовно называют его в народе. Широко раскинулся он по родной земле – с его прямыми проспектами и улицами, тенистыми (особенно летом) аллеями, многочисленными скверами, парками и прочими местами отдыха, разветвленной сетью учреждений культурного и бытового назначения и т. п. Да и население города под стать ему самому: спокойное, неторопливое, приветливое. Жители Города Мертвых умеют работать – умеют и отдыхать.

Рано начинается деловая жизнь нашего города. Уже в шесть утра просторные автобусы и быстрые электрички доставляют тружеников-мертвечан на рабочие места: далеко за городом начинают дымить фабричные трубы, горят доменные печи, грохочут станки. Это там, в промышленной зоне, уютно расположились заводские и фабричные корпуса: с детства знакомые мертвечанам завод тяжелого машиностроения «Надгробный камень», пищевой комбинат «Забытый привкус», комбинат синтетических волокон «Вечность», фабрика детской игрушки «Закрой глазки», парфюмерная фабрика «Запах тлена».

К восьми утра оживает сити. Не спеша идут на работу служащие учреждений и организаций. Медленно раскрываются двери фирм, банков, акционерных обществ, страховых контор, супермаркетов – «Лучший мир», «Ледяные объятья», «Все для гроба»… Город Мертвых начинает жить в размеренном трудовом ритме. К полудню гостеприимные предприятия общественного питания уже ждут первых гостей. Как много сегодня сюрпризов для проголодавшихся посетителей – и сколько фантазии в названиях любовно приготовленных блюд! Тут и «Бифштекс с невинной кровью», и «Отбитые почки в сметанном соусе», и «Сотрясенные мозги с горошком», и знаменитый студень «Рожки да ножки»… А можно и просто перекусить на ходу – традиционным сэндвичем с колбасой «Останкинской». Есть, есть где прихотливым мертвечанам полакомиться или просто набраться новых сил на всю вторую половину дня!

Красив Город Мертвых и вечерами, когда мертвечане медленно прогуливаются по мерцающей огнями пешеходной зоне. Куда отправиться нынче? Может быть, в прекрасное современное здание театра, построенное совсем недавно в стиле вампир: здесь сегодня дают оперу «Орфей спускается в ад»… Или в один из кинотеатров: вот «Саркофаг», вот «Склеп», вот «Напрасные слезы»… – кстати, в «Саркофаге» нынче премьера остроумной комедии под названием «Усопли!» Новая программа и в цирке на бульваре Вечной Памяти – акробаты-смертники в аттракционе «Последняя гастроль». В конце концов, можно просто посидеть в каком-нибудь дорогом ресторане – например, в кабаре «Пляски смерти», что на площади Восстания из Гроба: там выступает ансамбль народного танца «Холодная кровь». Или в траттории «У Харона», с веранды которой открывается прекрасный вид на тенистое городское кладбище и где поет Аида…

Ночью Город Мертвых засыпает. В окнах гаснет свет. И только в одном окне свет не гаснет никогда. Что же происходит за этим окном? Может быть, за этим окном расстаются, но все никак не могут расстаться друг с другом мертвечане Ромео и Джульетта? Нет! Может быть, корпит над трудной теоремой юный мертвечанин – будущий Эйнштейн? Нет! А может быть, это наш великий поэт Макс Блютвурст, автор бессмертного цикла «Когда могила позовет», никак не найдет очередной своей оригинальной рифмы? И снова нет!

За этим окном – Редингот. Он работает. В городском музее, ныне переоборудованном под штаб, склонился Редингот над картой мира, с характерным прищуром вглядываясь в бескрайние степи, высокогорные области и морские просторы. «Музейный мечтатель», – говорят о Рединготе мертвечане. Высокие слова. Однако только ли «мечтателем» войдет он в историю земной цивилизации?

Ветром дерзновенной мысли занесло гения в наш родной город. В числе лучших умов человечества Редингот прибыл на Двенадцатые Умственные Игрища под девизом «Думай головой!», чтобы в точности претворить этот девиз в жизнь. На первый взгляд, Редингот ничем не отличался от прочих лучших умов человечества. Правда, можно было сразу заметить, что он без брюк, но признак этот не был таким уж характерным: многие лучшие умы человечества тоже не надели брюк на умственные игрища. Пожалуй, характернее было то, что рука об руку с ним шла народная красавица Марта – шла бодрой и уверенной поступью молодой хозяйки земли. Такой же поступью ушла она и в легенду: древние предания бережно сохранили для нас полнокровный образ этой мужественной женщины, отважно положившей свою жизнь на алтарь прогресса. Имя ее и поныне живет в памяти каждого мертвечанина.

Но мы отвлеклись от Редингота. Рединготу всегда не до сна. День и ночь руководит он массами, мудро направляя их к светлой цели – построению на земле Абсолютно Правильной Окружности из спичек. Сегодня борьба за Окружность ведется в масштабе восточного полушария, но уже поступают сигналы и с далекого Запада: то тут, то там вспыхивают стачки, начинаются забастовки и бойкоты… «Даешь и нам Абсолютно Правильную Окружность из спичек!» – скандирует Запад.

Что ответить далекому Западу? Ты на правильном пути, далекий Запад!

Слово одному из бойцов невидимого отсюда фронта – уроженцу нашего города. Его фамилии мы назвать не можем, но мертвечанам он известен какУмная Эльза. По заданию Редингота выполняет он высокую миссию в Японии. Редакция связалась с ним по телефону.

Слово одному из бойцов невидимого отсюда фронта – уроженцу нашего города. Его фамилии мы назвать не можем, но мертвечанам он известен какУмная Эльза. По заданию Редингота выполняет он высокую миссию в Японии. Редакция связалась с ним по телефону.

У.Э.:Что я могу вам сказать? Ничтожно мало, ибо информацией, за которую дорого бы заплатила любая цивилизованная держава, никто, кроме меня не владеет. Скажу только, что любой ценою – даже ценою собственной никчемной жизни – выполню возложенную на меня высокую миссию.

Ред.:Как смотрит японский народ на Вашу деятельность, Умная Эльза?

У.Э.:Японский народ смотрит на нее косо. Но так уж устроено зрение у японцев – и косыми взглядами тут никого не удивишь. Настораживает другое: конфликт менталитетов. Однако мною уже сейчас ведется неутомимая воспитательная работа в массах: денно и нощно колеся по самым отдаленным японским провинциям, я пытаюсь заставить японский народ поверить, что его вековые представления о мире в корне ошибочны. «Великий японский народ, – провозглашаю я со всех трибун, – принцип асимметрии, исповедуемый тобой, есть принцип уродства. Прекрасна лишь симметрия – за ней будущее». Прямо так в глаза и говорю.

Ред.:А есть ли у Вас сподвижники среди местного населения?

У.Э.:Есть. Их двое. Я использую их как средства наглядной агитации. У первого, ему девяносто четыре года, одна нога короче другой на полсантиметра. У второго, ему сегодня семнадцать, обе ноги одинаковой длины. Я показываю сподвижников народу и спрашиваю: «Скажи мне, великий японский народ, кого из этих двух людей ты назовешь прекрасным, а кого – безобразным?» И весь японский народ в один голос говорит: первый безобразен, а второй прекрасен! «Верно, – отвечаю я. – Ибо прекрасно все симметричное! А когда одна нога короче другой, какая ж тут симметрия?» После этого риторического вопроса великий японский народ расходится по домам в задумчивости и уже никогда не возвращается. Так я на наглядных примерах и убеждаю массы в том, что Окружность следует прокладывать по надлежащей траектории.

Вот такой разговор состоялся у нас с Умной Эльзой, бойцом невидимого фронта. А сколько их сегодня по всему миру – бесстрашных, упорных в достижении цели, самозабвенных! По самым скромным подсчетам Редингота, их тьмы, и тьмы, и тьмы. Благодаря героическому труду строителей человечество, может быть, и увидит на сей раз Абсолютно Правильную Окружность из спичек во всей ее первозданной красе! И тогда мертвечане с понятной им самим гордостью смогут сказать: это мы стояли у истоков самой смелой из всех человеческих идей. И золотыми буквами впишут тогда удаленный от всего на свете город Змбрафль в историю Земли. Запись будет простой, но емкой: Город Мертвых – Колыбель Человечества.

Анна Ляйхе,

соб. корр. газеты «Смерть Красна»

Между прочим, читая тошнотворный этот материал в перерывах между звонками, Редингот всякий раз смахивал с глаз непрошеные (во всяком случае, им не прошенные!) слезы.

– Смотрите-ка, – говорил он растроганно Сын Бернару, – как топорно написано! Хуже просто не бывает… Но обратите внимание, до чего невинна рука, создавшая это убожество! Какой дремучей искренностью веет от каждой строки! Какая омерзительная проникновенность сквозит за немудреными мыслями автора! Поистине, пока живут в этом городе подобные Анне Ляйхе, я спокоен за судьбу Окружности.

Что касается Сын Бернара, то он не был знаком с приемами анализа публицистического текста, поэтому от прочитанного его просто мутило. Впрочем, не зная, как Редингот на самом деле относится к шедевру, Сын Бернар на всякий случай делал вид, что мутит его от пресыщенности жизнью.

– Вас от пресыщенности жизнью, что ли, мутит? – интересовался наблюдательный Редингот.

– От нее, от нее проклятой! – бабьим голосом всякий раз отвечал Сын Бернар, шальной пулей вылетая за дверь.

А к концу недели Редингот уже принимал первых ходоков. У них не было имен. Они приходили издалека и рассчитывались по порядку номеров, чтобы к ним было как обращаться.