Текст книги "Давайте напишем что-нибудь"

Автор книги: Евгений Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 40 страниц)

– Ты только посмотри на их некрасивые позы! Это как раз то, что нам нужно. А когда они тут все окончательно загнутся и начнут разлагаться, зрелище станет совсем омерзительным, не правда ли, дорогой?

– Чистая правда! – подтвердил благородный Эдуард, и, пользуясь специальными пульверизаторами, стал перекрашивать волосы корчащимся на лестнице коммунальным чиновникам – кому в зеленый, кому в голубой, кому в красный цвет.

Истец же, осторожно переступая через увечных, собрал в узел награбленное ими добро и, погрузив его в свой бездонный контейнер, исчез вместе с контейнером так же незаметно, как и подкрался.

Оставив коммунальных чиновников подыхать в корчах, благородный Эдуард и неверная Кунигундэ принесли из-за дома ящики с тухлыми помидорами, которых там всегда было в избытке, и стали разбрасывать их в разные стороны с таким остервенением, что многие перелетали через живую изгородь и падали на улице, причем на проезжей части дороги. Живая изгородь чуть не умерла от ужаса, когда в нее полетели давно протухшие плоды, но прикинулась мертвой – и все обошлось. Прохожие на улице шарахались кто куда, и некоторых давили не успевшие притормозить на помидорах машины… только – Бог с ними, с прохожими: судьба случайных людей мало кого интересует в настоящем художественном произведении.

Понятно, что дворик и часть прилегавшей к нему улицы уже через короткое время напоминали овощную базу в Советском Союзе времен Советского Союза. Тошнотворный запах пытался повалить с ног, но под ногами пузырилось и чавкало – нет, лучше пузырилось Чавкало… так что только благородный Эдуард с неверной Кунигундэ и находили удовольствие валяться во всем этом, время от времени начиная бороться: борьба в грязи как вид состязаний интересовала их всегда. Неверная Кунигундэ часто побеждала благородного Эдуарда, потому что была женщиной.

К вечеру вокруг дома начали собираться столичные искусствоведы. Привлеченные лозунгом неверной Кунигундэ «НЕКРАСИВО ЖИТЬ НЕ ЗАПРЕТИШЬ!», они усмотрели в этом лозунге новую эстетическую платформу и прямо тут же, возле дома, сообща предались ее осмыслению.

«Эстетика безобразия… – строчил в своем блокноте наиболее прыткий, – …была открыта не сегодня, не вчера и не позавчера. Она была открыта еще нашими пещерными предками, которые, как известно сегодня, выглядели просто безобразно: немытые, покрытые шкурами диких зверей и пожирающие сырое мясо, они увековечили себя в отвратительных современному человеку скульптурах и наскальных надписях, каковые кое-кто из нас вплоть до самого последнего времени считал исполненными редкой красоты. Однако вглядимся в эти хари попристальней и зададим себе вопрос: так ли уж они в действительности прекрасны?»

Поставив вопросительный знак в конце вопросительного же предложения, пишущий распихал руками и ногами сгрудившихся вокруг него других искусствоведов, которые слово в слово беззастенчиво списывали все, что выходило из-под его бойкого пера, и тут же публиковали списанное в лучших французских журналах… растолкал их, стало быть, руками и ногами и стал писать по-датски, да еще и соблюдая принципы старой орфографии, чтобы никто уже не смог ни списать, ни понять того, что он пишет.

«Lad os saa kigge paa alle de forfaerdelige Ansigter – er de ikke grimme? Mange af dem er saa disproportionerede, at det Eneste, de kan bruges til, er at goere Boernene bange. Men spoerger vi nogle af de saa kaldte Kunsthistorikere, om ogsaa de anser Ansigterne for grimme, lyder deres Svar helt anderledes. “Ansigterne er utroligt koenne!”, – siger Kunsthistorikerne. Det er da Loejn, mine Damer og Herrer! Hvor laenge vil vi lade os narre med alle de usandfaerdige Paastande? Er vi virkelig saa dumme eller saa blinde for ikke at se Sandheden? Vaemmes vi ikke, naar vi betragter disse Misforstre? Proev at taelle en Gang, hvor mange Ojne eller for den Sags Skyld hvor mange Oeren… – for ikke at tale om andre Organer! – de har, det er da til at braekke sig over… – og under!».

Тут некоторые из тех, на кого намекал искусствовед, почуяли недоброе, подошли к нему, сняли с него штаны и надрали ему задницу… да так, что ни на какую сидячую должность он отныне уже не годился и вынужден был найти себе работу в Мак-Доналдсе, куда его вскоре приняли на временную должность Большого Мака. Прочих искусствоведов не тронули, и они продолжали писать – самостоятельно и никуда более не заглядывая – правда, писали все остальное время уже только по-турецки.

В один прекрасный, как картина Куинджи… то есть не сказать чтобы совсем уж прекрасный, день появился среди искусствоведов некто явно не искусствовед. У него был только один глаз.

– Вы прямо как не искусствовед! – встретили его искусствоведы.

– Скажете тоже – не искусствовед, очень даже искусствовед! – воскликнул пришелец, и всем сразу стало понятно, что он нагло врет.

– А покажите список публикаций! – попросили искусствоведы.

Пришелец вынул из кармана список публикаций и потряс им в воздухе.

– Можно поближе посмотреть? – заулыбались коварными улыбками искусствоведы.

Пришелец неохотно протянул список.

Список состоял из заголовков типа «Всем и каждому», «Риму и миру», «Ни себе, ни людям», «Всем сестрам по мозгам», «Каждой твари по харе»…

– Вы о чем, собственно, пишете? – поинтересовались искусствоведы.

– Об искусстве – непонятно разве? – в свою очередь (все происходило по очереди) поинтересовался пришелец.

– А почему все заголовки – в дательном падеже? – поинтересовались искусствоведы, когда настала их очередь.

– Разве это запрещено? – дождавшись своей очереди, поинтересовался пришелец.

Так они долго по очереди интересовались разными вещами, но интерес их остался неудовлетворенным. Тогда искусствоведы раздели пришельца, внимательно изучили строение его тела, снова одели и заключили:

– У искусствоведов не такое строение тела.

– А какое? – спросил он.

– Вот такое, – сказали искусствоведы и показали ему, как должны выглядеть тела искусствоведов.

– Ничего не понятно, – сказал пришелец. – У вас у всех разное строение тела.

– Разное-то разное, – согласились искусствоведы. – Но у наших тел есть одна общая черта. Это красивые тела.

– Я бы не сказал, – осторожно заметил пришелец.

– Ну и пошел к черту! – обиделись искусствоведы и начали щеголять своими телами друг перед другом.

А пришелец стал делать то, зачем пришел. Он припал к живой изгороди, которая с возмущением отпрянула от него и громко сказала: «Пошел отсюда, противный!» Но пришелец схватил живую изгородь за что-то такое – и она, вскрикнув, умолкла: многие даже подумали, что навсегда и что пришелец убил живую изгородь насмерть. Во всяком случае, теперь он одним своим глазом мог пристально наблюдать сквозь не то живую, не то мертвую изгородь за боровшимся в грязи благородным Эдуардом, так и норовя увидеть его спину.

– Почему Вы не смотрите на мою спину? – вдавливая морду благородного Эдуарда в самую тухлую жижу, обратилась к пришельцу неверная Кунигундэ.

– Я вообще не смотрю ни на чью спину! – сказал пришелец, сделав вид, что его интересует только книга Редьярда Киплинга «Отчего у кита такая глотка», которую он тут же принялся читать. Когда ему показалось, что неверная Кунигундэ снова охвачена азартом борьбы, пришелец отбросил книгу и с новыми силами впился глазами в спину благородного Эдуарда.

– Откуда у Вас новые силы? – крикнула охваченная азартом борьбы неверная Кунигундэ. – Всего лишь миг назад, читая книгу Редьярда Киплинга «Отчего у кита такая глотка», Вы выглядели совсем измотанным…

– Так в книге я и почерпнул новые силы! – не растерялся пришелец.

– Киньте-ка тогда Вашу книгу сюда, Вы, пришелец! – распорядилась неверная Кунигундэ.

– Я лучше принесу ее, – ответил тот и полез в сад через полумертвую изгородь, теперь уже совсем не отрывая глаз от спины благородного Эдуарда.

– Что я вижу? – вскричал он приблизившись. – Это же переход Сусанны и старцев через Альпы… на его спине!

– Именно, – хватая книгу и не прекращая борьбы в грязи, ответила благородная Кунигундэ. – Мне льстит, что Вы распознали сюжет. Это я его вытатуировала!

– Прямо по… по живому? – оторопел пришелец.

– Зачем же по живому? – поддержала разговор неверная Кунигундэ. – По мертвому! Там уже было вытатуировано до фига чего! Голубка, несомая драконом… розы в колючей проволоке… адресочек с телефончиком.

– Какой адресочек с каким телефончиком? – выпалил пришелец, буравя единственным своим глазом спину благородного Эдуарда, на которой от этого даже опять выступила кровь, тут же, впрочем, смешавшись с грязью.

– Да кто ж Вам теперь скажет, какой адресочек с каким телефончиком! – рассмеялась неверная Кунигундэ. – Разве их разглядишь после моих художеств от слова «худо»! И она углубилась в чтение книги, по мере того, как тело благородного Эдуарда углублялось в грязевую ванну.

Пришелец стоял словно громом порожденный.

– Пропало… дело всей жизни пропало! – через некоторое время забормотал он, как беззубый, а потом принялся орать на неверную Кунигундэ, при этом понося ее.

Та подняла от книги глаза и спросила:

– Вы, в сущности, чего разорались-то?

Тут, потеряв контроль над собой, пришелец и признался в том, что он Личность и что делом всех последних месяцев его жизни было выведать адресочек с телефончиком того мозгового центра, из которого исходит руководство построением Абсолютно Правильной Окружности из спичек… и что теперь, стало быть, адресочек с телефончиком затерялись в Альпах, через кои Сусанна и старцы осуществляют переход.

– Тогда мне, конечно, понятно, – сказала Кунигундэ, – чего Вы так разорались! Если бы дело всех последних месяцев моей жизни потерпело такое фиаско, я еще сильней разоралась бы: я эмоциональная очень. Я бы вот так разоралась…

Тут Кунигундэ разоралась так, как если бы разоралась в соответствующем случае.

– Вы неплохо разорались, – с легкой завистью похвалил Личность (теперь-то мы точно знаем, что это была она… то есть он). – Впрочем, я еще и посильнее разораться могу.

И он действительно разорался гораздо сильнее прежнего: получилось не хуже, чем у неверной Кунигундэ.

– Если я как следует постараюсь… – издалека начала неверная Кунигундэ и совсем вблизи закончила: – …я еще и посильней Вашего разорусь.

– Ну, положим, посильнее моего Вы вряд ли разоретесь… – усомнился Личность.

– А вот разорусь! – пообещала неверная Кунигундэ, постаралась и разоралась так, что соседи, настучавшие на благородного Эдуарда и неверную Кунигундэ коммунальным чиновникам, сразу стали выносить из дома немыслимо изможденных пожилых людей и сбрасывать их через забор во двор благородного Эдуарда и верной Кунигундэ. Люди кряхтели, вздыхали и истово молились, падая в грязь и не будучи в силах подняться. Когда их набралось в грязи около двадцати, вынос прекратился.

– Больше у вас нету таких? – крикнула через забор неверная Кунигундэ.

– Больше нету, кончились! – ответили через забор – и двери соседнего дома захлопнулись.

Неверная Кунигундэ подошла к валявшимся под забором и строго спросила:

– Кто такие?

– Святые, – представились люди.

– Пусть расскажут о себе подробнее! – сдавленно прохрипел из грязи благородный Эдуард.

– Расскажите о себе подробнее, – повторила неверная Кунигундэ.

– Мы девятнадцать святых, – охотно начали святые. – До самого последнего времени мы все тихо сидели в соседнем доме и ничего не делали, потому что святые обыкновенно так себя и ведут. На нас обращали внимание только тогда, когда приходили гости. Гостям обычно говорили: «Это святые», – и гости отвечали: «Понятно». Так проходила наша жизнь. Но в самое последнее время Вы так сильно разорались, что некоторых из нас начали выносить. Потом младший сын спросил главу семьи: «Всех святых выносить?» – «Конечно, всех! – ответил глава семьи. – Куда они нам?» – И вот мы здесь…

Неверная Кунигундэ вытащила из-под себя благородного Эдуарда и задала ему следующий вопрос:

– Что со святыми делать будем?

– «Что делать», «что делать»… – некрасиво передразнил ее благородный Эдуард, поправляя мошну, из-за борьбы съехавшую с его шеи на его же (к счастью) плечо. Потом спросил у святых: – Вы голодные, святые?

– Конечно, голодные, – признались святые.

– Тогда, – сказал благородный Эдуард, – надо отнести их в кухню: пусть поедят.

Тут благородный Эдуард и неверная Кунигундэ стали вносить всех святых в дом и оставлять там. При этом Личность стоял в стороне и хлопал глазом, словно полфилина.

Когда с этим было покончено, неверная Кунигундэ вышла в сад в последний раз, чтобы забрать из грязи книгу Редьярда Киплинга «Отчего у кита такая глотка». Однако вместо того, чтобы схватить книгу и убежать, она прямо в грязи увлеклась чтением, в силу чего сразу же и произошло существенное изменение в структуре нашего художественного целого.

О предстоящем изменении заявил, прежде всего, странный взгляд, брошенный Личностью на неверную Кунигундэ. Не отрываясь от совсем захватившего ее чтения, неверная Кунигундэ спросила Личность:

– Чего это Вы так на меня так смотрите?

– Вот смотрю я, – задумчиво сказал Личность, – и думаю: а ведь Вы, в сущности, голая баба, до которых я внезапно стал так охоч! Мне кажется, имеет смысл овладеть Вами.

– Ха-ха! – пристально глядя в книгу, ответила неверная Кунигундэ. – Я не из таких.

– Вы же проституировали, – напомнил Личность. – Об этом весь Париж знает.

– Да, я проституировала, – с чувством собственного достоинства сказала неверная Кунигундэ. – Но больше никогда не буду.

Тут Личность сорвал с себя одежды и бросился в грязь – прямо на неверную Кунигундэ, – крича что было сил:

– Еще как будешь!

Благородная Кунигундэ, спокойно дочитав предложение, схватила Личность за шею и, окунув в грязь, подержала там. Личность захлебнулся практически сразу. Отнеся труп Личности к трупу давно разлагавшейся сволочи в белом, неверная Кунигундэ вернулась за книгой, вытерла ее о траву и ушла в сарай. Там она вынула из чана с грязным бельем рацию и мгновенно связалась по ней с нужным лицом.

– Операция «Некрасиво жить не запретишь!» завершена, дорогой Редингот. Причем благородный Эдуард так ничего и не понял, – отбарабанила неверная Кунигундэ.

– Спасибо, дорогая неверная Кунигундэ! Вы в очередной раз показали, что способны справляться с самыми трудными заданиями, – отбарабанил в ответ Редингот.

– Чего поделываем? – отбарабанила неверная Кунигундэ.

– Да вот… принимаем всех, кому дорога судьба Правильной Окружности из спичек.

– Которых Личность собирался послать к Ядрене Фене?

– Именно! А вы чего там поделываете?

– Мы пока всех святых кормим… Но, кажется, у нас проблемы.

Неверная Кунигундэ выглянула в обезображенный сад. Вызванные бдительными соседями сотрудники санэпидстанции, похожие в своих скафандрах на космонавтов, со всевозможными предосторожностями отворяли потихоньку калитку.

ГЛАВА 26
Истинная кульминация на фоне страшной смерти главного героя

Ну что ж… Иногда приходится нести утраты, о мой читатель. Крепись. В этой главе протагонист (так я звучности ради назову, пожалуй, главного героя) умрет на твоих глазах. Не без удовольствия замечу, что это очистит тебя, о мой читатель. Во всяком случае, освежит. И то сказать, какое ж настоящее художественное произведение без катарсиса? Это только поверхностные американцы любят хэппи-энды. А мы не только глубокомысленные европейцы, но еще и азиаты мы с раскосыми и жадными очами, как о нас давно уже сказал один умный человек. Так что настало время чьему-нибудь скелету хрустнуть в тяжелых, нежных наших лапах. Да так хрустнуть, чтоб хруст от него прошел по всей Руси великой… это тоже недурственное выражение, хоть и употребленное автором всуе. Однако всуе употребленное выражение, осознаваемое как употребленное всуе, есть выражение, употребленное к месту. К какому месту, автор вынужден умолчать: хороший автор не открывает карты до срока.

Так вот, стало быть. Мы люди закаленные, о мой читатель! Уж кто-кто, а мы-то способны не потерять рассудка при виде страшной гибели главного героя. Мы даже готовы к этому – практически каждую секунду. Положи, о мой читатель, сердце на руку и скажи мне честно: разве не казалось тебе время от времени, что следующей строчкой, к которой ты опустишь красивые свои глаза, будет строчка: «Тут Редингот внезапно погиб» – или: «Тут Деткин-Вклеткин неожиданно скончался» – или: «Тут Марта стремительно усопла»… Все ведь к этому шло – чего уж греха-то таить? Допускаю, конечно, что ты, о мой читатель, едва ли ожидаешь чего-нибудь вроде: «Тут Редингот, Деткин-Вклеткин, Марта и все остальные герои ни с того ни с сего дали дуба»… серийным убийцей автор настоящего художественного произведения себя, наверное, в твоих глазах пока не зарекомендовал! Пусть даже (признаюсь тебе, о мой читатель!) не раз он – автор этот, успевший и сам сыграть в ящик за время лепки художественного целого, – был обуреваем (в прямом и, замечу без ложной скромности, величественном смысле этого слова) отчаянной мыслью замочить их тут всех наконец одним брутальным росчерком пера… Но заметил ли ты, мой ненаблюдательный читатель, что, каждый раз беря себя в руки, автор все-таки воздерживался и не замачивал без необходимости? И что все сколько-нибудь дорогие тебе персонажи в принципе пока еще живут и побеждают на страницах данного художественного произведения? А теперь сам посуди: не значит ли это, что автор похвальным своим воздержанием уже заслужил себе право прикончить кого-нибудь из первых рядов? Ответ твой будет прост и беспощаден: значит.

Вот, стало быть, и договорились. И помня о том, что гибель, причем в этой самой главе, уже объявлена автором, задумайся о том, кто из ранее известных тебе и любимых тобой писателей был так осторожен, так щадил хрупкую твою душу? Да никто, по совести-то говоря! И… давай-ка назовем тут все наконец своими отвратительными именами: писатели-гуманисты прошлого убивали главных героев просто как бандиты. Перелистываешь себе спокойно, попивая чаек с вареньицем, очередную страницу, а там – бац! Главный герой валится, как свежескошенный сноп – и хоть бы писателю хны! Без предупреждения, без каких бы то ни было заранее предпринятых мер предосторожности, даже без намека где-нибудь в предшествующей главе – дескать, я, конечно, ничего не обещаю, но очень может быть, что данного героя мы с вами видим в последний раз… Какое там! Хлобысть да и все… Что случилось? Убили! Как убили? Да так вот… на-по-вал. Никакой, между прочим, нервной системы на такие перепады художественного давления не хватит. А то ведь еще и хуже бывает: ты, наивный, все еще продолжаешь считать главного героя живым – и вдруг тебе как снег на голову: герой-то, оказывается, уже и умер… с месяц тому назад, и захоронен, и над могилой его надругались пьяные подростки.

Никуда это все, дорогие мои, не годится! Подлинным гуманистом может считать себя лишь тот писатель, который, заранее все обдумав, медленно и настойчиво готовит своего читателя к торжественной процедуре прощания с главным героем. Как врач. Сядьте, пожалуйста, чтобы не упасть, достаньте носовой платок и успокойтесь, сейчас я сообщу Вам одну страшную новость. Помните своего брата? Хорошо. Попытайтесь представить себе, что с ним сейчас. Нет, холодно… холодно… холодно… Какая Вы, право, недогадливая, будто у нас разговор и не в больнице происходит! Давайте-ка я Вам валерьянки на всякий случай накапаю… Что Вы говорите? Да нет же, повторяю, холодно! Хорошо, я помогу Вам: он только что умер.

Вот так это делается, дорогие мои, так и только так! Никаких стрессов – мужественно, сосредоточенно, делово. А прежде всего – гу-ман-но. Так, стало быть, и поступим, начав повествование о смерти главного героя издалека, чтобы должным образом приготовиться к встрече с этой неизбежной (я подчеркиваю, неизбежной!) бедой.

Положив последнюю спичку на лед, Деткин-Вклеткин оправил двойной тулуп, еще Бог весть когда пошитый Карлом Ивановичем, внутренним эмигрантом (для себя лично… для двух себя) и посмотрел на стройную линию из спичек, безупречно тянувшуюся по ледяной поверхности куда хватало глаз… Ну что ж, его историческая миссия выполнена: вверенная ему часть Окружности – ценою крайнего напряжения всех внутренних сил Деткин-Вклеткина и всех внутренних сил читателей – построена.

Он распустил дрессированных белых медведей по домам и с нежностью посмотрел на переминавшегося с ноги на ногу Случайного Охотника. Образованный эскимос Хухры-Мухры отлучился куда-то – как он своевременно предупредил – по крайней нужде.

– Вот, друг… – сказал Деткин-Вклеткин Случайному Охотнику, и голос его дрогнул. – Историческая миссия выполнена.

– Что это значит? – робко спросил Случайный Охотник.

Деткин-Вклеткин по-доброму рассмеялся:

– Это значит, что больше история не требует от нас ничего.

Случайный Охотник поежился… потом поежился еще – он так и ежился бы без остановки, если б Деткин-Вклеткин вдруг не спросил:

– Вы чего поеживаетесь-то все время?

– Как же мне не поеживаться? – вопросом на вопрос ответил Случайный Охотник, но такого ответа Деткин-Вклеткин не зачел.

– Ну, что Вам сказать… – вынужден был объясниться Случайный Охотник, – я думал, мы спички-то выложим до конца и встретимся с другими строителями, которые с той стороны идут… А тут пресса подоспеет, цветы, шампанское, женщины, представители…

– Представители – чего? – оторопел Деткин-Вклеткин.

– Представители… общественности – широкой общественности! – нашелся Случайный Охотник.

Деткин-Вклеткин покачал головой и завязал Случайному Охотнику веревочки на куньей шапке – тоже доставшейся в наследство от Карла Ивановича, внутреннего эмигранта.

– Вы прямо как дитя! – сказал он Случайному Охотнику. – Мы ведь не для славы Окружность строили…

– Я для славы… – вдруг признался Случайный Охотник и заплакал, приговаривая: – Я думал, что мы уже знаменитые… что про нас все газеты напишут! Уже так и представлял себе нашу газету… «Свет Заполярья», где на первой полосе, например, фотография Мадонны с одной стороны, а с другой – моя.

– Это чего же Вы такого необычного сделали-то, чтобы так прямо рядом с Мадонной… да еще и в «Свете Заполярья»? – мягко поинтересовался Деткин-Вклеткин.

– А она чего необычного сделала, что ее везде суют? – придрался Случайный Охотник.

– Ах… – махнул рукой Деткин-Вклеткин. – Оставьте миру его игрушки! Подлинные герои безымянны и одиноки.

– Как мы? – уточнил Случайный Охотник.

– Как Вы, – ограничил его Деткин-Вклеткин.

– А Вы? – обалдел Случайный Охотник.

– Я тут ни при чем. Я не герой: я просто выполнял свой долг, – скромно, как доходы интеллигенции, ответил Деткин-Вклеткин.

Случайный Охотник вздохнул и отчетливо повторил на все ледяное безмолвие:

– Я безымянен и одинок.

– Ни фига Вы не одиноки! – раздался голос Хухры-Мухры, тащившего на горбе (Хухры-Мухры был от рождения горбат) юрту. Поставив юрту с подветренной стороны, он повторил:

– Ни фига Вы не одиноки. Потому что тут метрах в пятистах от нас Массовый Читатель шагает и такое несет!

– Как шагает? Как несет? – забеспокоился Деткин-Вклеткин. – Он ведь в Париже!

– Дожидайтесь! – сказал Хухры-Мухры, запахивая полог юрты снаружи.

Они пошли вдоль спичечной траектории и действительно увидели бодро шагающего на месте Массового Читателя. И скандирующего:

 
За окном про-се-лок хмурый
Да кро-та-ми взрытый луг.
Я – полпред ли-те-ра-ту-ры
На пят-над-цать верст вокруг
 

– и так далее…

– Что это? – подойдя к нему вплотную, спросил Деткин-Вклеткин.

– Стихи, – подготовленно ответил Массовый Читатель.

– Кто написал? – строго отнесся Деткин-Вклеткин.

– Николай Дмитриев, – признался Массовый Читатель и покраснел.

Ситуация сделалась постыдной.

– Я лирику люблю, – из глубины души сказал Массовый Читатель. Потом застраховался: – И эпос.

– А лироэпос? – злобно вмешался не терпевший половинчатости Хухры-Мухры.

– И лироэпос, – пришлось сказать Массовому Читателю.

Тогда, подойдя к нему ближе некуда и заглянув в самые его глаза, беспорядочно разбросанные по лицу, Хухры-Мухры донельзя проникновенно поинтересовался:

– Любите ли Вы театр? – И, не дав себя перебить, строго добавил: – Любите ли Вы его так, как я люблю его, то есть всеми силами души Вашей?

Испугавшись возложенной на него ответственности, Массовый Читатель переспросил:

– Так, как ты?..

– «Как ты»… – передразнил Хухры-Мухры. – Не как я, а как… Виссарион Григорьевич Белинский, Сивка Вы Бурка!

Не поняв присутствия Сивки-Бурки, Массовый Читатель обвел своими многочисленными глазами всю честную компанию и с сожалением сказал:

– Я думал, вас уже медведи сожрали…

– А мы думали, Вы в Париже давно – и парижский воздух закружил Вам голову! Вы же… простите за выражение, посланы были… в Париж! Мановением руки… – с отчаянием напомнил Деткин-Вклеткин.

– Дожидайтесь! – Массовый Читатель так и продолжал маршировать на месте. – Мановением руки… Да кое у кого руки коротки – в Париж меня посылать! Я сам кого хошь в Париж послать могу.

– Пошлите меня! – попросил доверчивый Случайный Охотник.

– А тебе зачем в Париж? – поинтересовался Массовый Читатель, как начальник ОВИРа.

– В Лувр бы сходил… – смутился Случайный Охотник

– Ты? – даже прекратил маршировать Массовый Читатель. – Ты – и Лувр… Ну, сам-то подумай!

Случайный Охотник отступил на шаг и честно, хоть и не очень впопад, произнес:

– Более противной морды, чем у Вас, я еще ни у кого не видел!

– Ну вот… грубить… – разочаровался Массовый Читатель. Он снова обвел глазами присутствующих и вздохнул: – Все-таки какие-то вы… недоделанные. – И тут же снова бодро замаршировал на месте и заскандировал:

 
Много теми, мало лесу,
Все трудней про-хо-дят дни,
А в дип-ло-ме что там весу!
Только ко-роч-ки одни…
 

– и так далее.

– Вы, позвольте спросить, почему маршируете все время? – осведомился Деткин-Вклеткин, беззастенчиво вторгнувшись в поэтический текст.

– Так чтоб не замерзнуть! – практично объяснил Массовый Читатель, легко переходя на прозу. – Северный ведь полюс.

– Не удалиться ли нам отсюда… в юрту? – предложил Хухры-Мухры. – Он тут и без нас окоченеет.

– Он никогда не окоченеет, он будет всегда, – заверил его Деткин-Вклеткин и вздохнул. – Если уж даже кое-кому, как он выразился, не удалось отправить его в Париж…

– Вы перестаньте-ка таким несчастным выглядеть! – строго пресек его печали Случайный Охотник. – Было бы из-за чего! Подумаешь, не удалось кое-кому его в Париж отправить… отправим его на тот свет – сами, делов-то воз!

Деткин-Вклеткин рассмеялся и спросил:

– Не Вы ли отправите его на тот свет?

– А хоть и я! – задорно сказал Случайный Охотник и вскинул ружье.

– Ну-ну… – поощрил Деткин-Вклеткин.

– Разрешаете? – оторопел Случайный Охотник, не подозревавший в Деткин-Вклеткине такой кровожадности.

– Конечно! – беззаботно улыбнулся тот.

Случайный Охотник прицелился. Хухры-Мухры зажмурил глаза и жалобно проговорил:

– Может, рано еще… сыро еще – как писал Пастернак?

– Да ладно, Пастернак! – махнул рукой Деткин-Вклеткин. – Пусть Случайный Охотник стреляет!

Хухры-Мухры открыл глаза и вгляделся в Деткин-Вклеткина с ужасом.

– Я… я не узнаю Вас, – пролепетал он. – Вы же тонкий были!

– Был, – подтвердил Деткин-Вклеткин и бросил на Массового Читателя взгляд, от тяжести которого тот чуть не потерял равновесие. – До встречи вот… с ним!

Хухры-Мухры покосился на Деткин-Вклеткина и подошел к медленно спускавшему курок Случайному Охотнику.

– Я против, – мужественно сказал он.

– Против чего? – прекращая спускать курок, отвлекся Случайный Охотник.

– Я против убийства, – вскинул голову Хухры-Мухры. – Мы не для того спички выкладывали, чтобы… чтобы оказаться такими!

– Какими? – опять не понял Случайный Охотник. – При чем тут спички-то?

– Каждый, кто выкладывал спички… – попытался, видимо, построить общеутвердительный силлогизм Хухры-Мухры, но построил только одну посылку: – …человек! – Тут он основательно задумался: логика не была его стихией.

– Да не мучьтесь Вы, коллега, – помог ему Случайный Охотник и резво повторил:

Каждый, кто выкладывал спички, – человек.

Хухры-Мухры выкладывал спички.

–

Хухры-Мухры – человек.

– Я не о себе! – замотал головой Хухры-Мухры и кивнул в сторону Массового Читателя.

– А о нем… о нем чего же? – Случайный Охотник потрепал Хухры-Мухры по плечу, с которого тут же слетела сидевшая там полярная совка. –

Каждый, кто выкладывал спички, – человек.

Массовый Читатель не выкладывал спички.

–

Массовый Читатель не человек!

– Правильно! – сказал Деткин-Вклеткин на расстоянии. – Значит, давайте приканчивайте – и пошли в юрту.

– Да опомнитесь же Вы! – подбежал к нему Хухры-Мухры и схватил Деткин-Вклеткина за грудки, спрятанные под двойным тулупом. – Как можно! Мы ведь кто…

– Мы ведь кто? – заинтересовался Деткин-Вклеткин, отбирая и пряча грудки в двойной тулуп.

– Мы ведь… эти! Мы ведь гуманитарии!

– Ой, да бросьте Вы, в самом деле! – замахал руками Деткин-Вклеткин. – Какие же мы гуманитарии? Гуманитарии – они в очках и хороши собой. А мы без очков и уродливы. Так что мы технари.

Отойдя от Деткин-Вклеткина с непечатным выражением лица, Хухры-Мухры решительно приблизился к Массовому Читателю, встал между ним и Случайным Охотником и сказал:

– Стреляйте!

Случайный Охотник снова опустил вскинутое было ружье:

– Вы, Хухры-Мухры, ведете себя прямо как оппортунист… Ну, сами посудите: Вы предпочитаете смерть в обществе этого полярного слизняка жизни в нашем обществе!

– Ваше общество мне стало чуждо, – пламенным голосом сказал Хухры-Мухры. – Это общество убийц. – Тут он сделал паузу и ни с того ни с сего добавил: – Убийц и совратителей малолетних.

– А за последнее, – строго заметил морально стойкий Случайный Охотник, – я бы даже съездил Вам по ряхе.

– Вот и съездите, – нейтрально посоветовал Деткин-Вклеткин.

Позабыв защищать Массового Читателя, все еще бодро маршировавшего по снегу с Николаем Дмитриевым на пухлых устах, впечатлительный Хухры-Мухры снова бросился к Деткин-Вклеткину и снова взял его за грудки.

– Дались Вам мои грудки! – недовольно сказал Деткин-Вклеткин, опять надежно пряча грудки.

– Что с Вами случилось? – вскричал Хухры-Мухры. – Вы же были свет очей моих!

– Мне сначала ему по ряхе съездить или Массового Читателя застрелить? – поинтересовался Случайный Охотник.

– Все равно в каком порядке, только скорее уже, – попросил Деткин-Вклеткин.

Случайный Охотник подумал и, осуществив выбор, подошел к Хухры-Мухры. Он занес руку высоко над его ряхой и, как бы между прочим, заметил, что на этой мужественной ряхе не дрогнул ни один мускул.

– Бейте, – сказал Хухры-Мухры, отпуская грудки Деткин-Вклеткина. – Зря я все-таки Вас, Случайный Охотник, изо льда высек!

Случайный Охотник вздохнул и отправил кулак в направлении ряхи Хухры-Мухры. Кулак летел как камень – собранно, деловито и точно. Курс был определенно на область переносицы. Однако, замерев в миллиметре от нее, кулак вдруг начал падать вниз и – упал, не коснувшись Хухры-Мухры. Последний с удивлением проследил полет кулака раскосыми эскимосскими глазами.