Текст книги "Давайте напишем что-нибудь"

Автор книги: Евгений Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)

ГЛАВА 37
Восхождение на более высокий уровень художественного обобщения

Приступая к этой новой главе, я решил было ничего не говорить: и самому заботливому автору однажды надоедает возиться с читателем-недоумком, не способным без своевременного комментария и шагу ступить. Пора, думал я, призвать читателя к самостоятельности – учитывая то, что все условия для его ориентации в структуре настоящего художественного произведения давно созданы!

Но я изменил вышеупомянутое решение, здраво поразмыслив и в результате этого поняв, что отпускать читателя пастись на заповедных лугах моей фантазии одного опасно. Он там на этих лугах все у меня пожрет, а потом хватишься чего-нибудь – и нету! Скажем, росла травка на обочине той или иной повествовательной линии – пропала. Где травка? Да читатель пожрал: пасся, видите ли, поблизости. Цветочки смял, деревца обглодал… нет уж!

Я, конечно, не уподоблю художественное целое огороду, а читателя – козлу, упаси Боже… клянусь, что у меня и в мыслях такого нет. Но само же напрашивается! Особенно когда представишь себе читателя-критика, который то или иное художественное произведение уже прочитал – и давай носиться взад-вперед по прочитанному. Носиться да выспрашивать: тут у тебя, писатель, дескать, что… та-а-ак, а там что… та-а-ак, а вон за тем косогором – та-а-ак… Все истопчет, все истолкует – места живого не оставит, да еще, не ровен час, петуха красного пустит! Спросишь его: что ж ты, стервец, делаешь-то? – и слышишь в ответ: постигаю, стало быть, художественное целое, проникаю в секреты творческой лаборатории! И сколько ты ему ни говори: тут не лаборатория была, тут заповедные луга авторской фантазии были – он все равно по выжженной траве ползает да пробирки ищет…

Потому-то умный писатель как поступает: он нашествия читателя-критика не ждет, он заранее все сам объясняет. Вот у меня, значит, завязочка – видите, красненькая такая, вот кульминация, а вон за тем косогором – развязочка… Здесь одно, тут – другое, а там и там – ничего нету, там у меня луга заповедные. Почему же не погулять… можно и погулять, да только зачем во лугах-то гулять заповедных, когда вот же ведь у нас тропочка, а вот скамеечка… батюшки, да тут и стол накрыт, прямо на природе! Угощайтесь, стало быть, чем Бог послал. Глядишь, читатель-критик напьется-накушается, а потом – под кусток, на бочок и – молчок!

Гроза миновалась, и буря промчалась. Красота!

А пока он спит, можно как раз и начинать подниматься на более высокий уровень художественного обобщения: довольно уже по мелочам обобщать. Настало время так обобщить, чтоб перед глазами все поплыло: свет ночной, ночные тени, тени без конца, Прозерпина в упоенье, без порфиры и венца… извините.

У Деткин-Вклеткина кружилась голова: он ничего не понимал. Умная Эльза стояла перед ним и несла чушь, смысл которой – смысл чуши, я имею в виду, – был в следующем: монументальная композиция «Никогда и ни при каких обстоятельствах не забудем мать родную» (возле нее в настоящий момент сидели и медитировали трое дзен-буддистов) представляет собою один из фрагментов Абсолютно Правильной Окружности из спичек.

– Вы, Умная Эльза, значение слова «абсолютный» вообще-то понимаете?

– А то! – воскликнула Умная Эльза. – «Абсолютный» значит «безотносительный к чему бы то ни было, ни от чего и ни от кого не зависящий, непреходящий, вечный».

– Широковато атрибутирует, – поморщился Деткин-Вклеткин и, взглянув на Случайного Охотника и Хухры-Мухры, спросил: – Как, по-вашему?

– Нормально атрибутирует, но трактовка полностью иррелевантна, – заумничали те.

– У Аристотеля, – начал было даже Хухры-Мухры, но махнул рукой и направился в сторону монументальной композиции: – Плевать! Разрушить тут все на хрен – и выложить спички в линию!

– Ни с места! – крикнула Умная Эльза и выхватила из складок кимоно гранату.

От ее крика погруженные в себя дзен-буддисты вздрогнули и вышли из себя, зарычав нижеследующим образом:

Большой дзен-буддист: «Кто вошел в мою медитацию и приостановил ее?»

Средний дзен-буддист: «Кто вторгся в мою медитацию и прервал ее?»

Маленький дзен-буддист: «Кто ввалился в мою медитацию и разрушил ее?»

– Это она, она! – в страхе крикнул Хухры-Мухры, показывая на Умную Эльзу.

Дзенбуддисты поднялись с насиженных мест и, рыча, двинулись к Умной Эльзе угрожающе тяжелыми шагами.

– Вот странные дзенбуддисты! – вырвалось у Редингота. – Они же умиротворенные должны быть…

– Обычные дзенбуддисты умиротворенные и есть, – объяснила Умная Эльза как знаток аборигенов. – Но эти – дзен-буддистские экстремисты.

– А-а-а… Никогда не думал, что такие бывают! – признался Редингот.

– Всякие бывают, – со знанием дела ответила Умная Эльза. – Есть доктрина – будут и фанатики.

Впрочем, пора было спасать Умную Эльзу – и Деткин-Вклеткин бросился наперерез дзен-буддистским экстремистам.

– Зачем Вы это делаете? – обалдели Случайный Охотник и Хухры-Мухры. – Пусть они растерзают ее – нам же забот меньше!

– Как вы можете! Вы же возвышенными стали! – покачал головой Деткин-Вклеткин и заслонил Умную Эльзу тщедушным своим телом, образовав вместе с ней скульптурную группу «Деткин-Вклеткин заслоняет Умную Эльзу тщедушным своим телом». Случайный Охотник и Хухры-Мухры, сраженные величием этого зрелища, устыдились собственной низости.

Между тем дзен-буддистские экстремисты приблизились к скульптурной группе вплотную.

– У меня граната в руке, – предупредила Умная Эльза.

– Нирвана или смерть! – фанатически выкрикнули дзен-буддистские экстремисты.

– Глупая постановка вопроса, – заметил Деткин-Вклеткин. – Какой смысл вы в это вкладываете?

– Каждый, кто мешает нам достичь нирваны, – покойник, вот какой смысл! – ухмыльнулись дзен-буддистские экстремисты.

– Каждый… человек? – поставил ловушку Деткин-Вклеткин.

– Почему человек? – тут же и угодили в ловушку дзен-буддистские экстремисты. – Все равно кто! Муха мешает – муху прихлопнем, собака мешает – собаку заживо сожрем, человек мешает – человека пришьем…

– А если вам в следующей реинкарнации мухами быть? – задал контрольный вопрос Деткин-Вклеткин.

– У нас у троих уже последняя реинкарнация, – сняли вопрос дзен-буддистские экстремисты. – Все мы завершили круг земных страданий и выполнили свою жизненную задачу. Так что никто из нас больше не родится для земного существования.

– Ну, слава Богу… – с облегчением сказал Деткин-Вклеткин.

– Как-то непохоже, что вы выполнили свою жизненную задачу… такие злобные! – сказал Хухры-Мухры.

– Заткнись, недоносок! – бросили ему прямо в лицо дзен-буддистские экстремисты. Брошенное прилипло к лицу.

– Откуда вы знаете, что я недоносок? – отлепляя брошенное и с отвращением выбрасывая его, озаботился Хухры-Мухры, привыкший к тому, что о соответствующем факте, кроме него, никто не осведомлен.

– Мы всё знаем, – общо объяснились дзен-буддистские экстремисты. – Ничто в жизни больше не является для нас загадкой. – Тут они в упор посмотрели на Деткин-Вклеткина. – Освободите дорогу. Мы сейчас по-быстрому придушим Умную Эльзу и дальше медитировать пойдем.

В этот момент Случайный Охотник, долго наблюдавший за событиями со стороны, подошел к большому дзен-буддисту и сказал:

– К сожалению, я не могу залепить Вам по харе физически, потому что, участвуя в деле построения Абсолютно Правильной

Окружности из спичек, полностью утратил агрессивность. Но во мне все еще сохранилась способность залепить Вам по харе вербально. Что я и делаю.

– Я ничего не чувствую, – выждав некоторое время, доложил большой дзен-буддист. – Повтори-ка еще раз, чтó ты делаешь!

– По харе Вам залепляю… вербально, – повторил Случайный Охотник.

Большой дзен-буддист опять выждал некоторое время и растерянно сказал:

– Так мне по харе никто еще не залеплял. Я не знаю, как на это реагировать.

– Ну… Вы тоже залепúте мне по харе, – предложил Случайный Охотник.

– Вербально?

– А как же еще? Я же Вам вербально залепил!

– Что мне для этого надо сделать? – совсем растерялся большой дзен-буддист.

– Произнести слова: «Я залепляю Вам по харе!» Желательно на «вы»… и с прописной.

– Дай я ему по харе залеплю! – обрадованно закричал маленький дзен-буддист, пытаясь оттеснить большого.

Он встал на цыпочки и торжественно, как на линейке школьников у портрета президента, провозгласил:

– Я залепляю Вам по харе!

– Ты… это… отойди, ребенок, – попросил его Случайный Охотник. – Видишь ведь: взрослые спокойно разговаривают и залепляют друг другу по харям. А ребенку я даже вербально по харе не залепляю. Да у тебя и хари-то никакой нет.

Маленький дзен-буддист с ревом бросился к среднему:

– Мама, он сказал, что у меня хари нету!

– Не слушай его, мое сокровище, есть у тебя харя – еще какая! – принялась утешать сынка мама, отводя его в сторону.

– Я… залепляю… Вам… по харе! – преодолев внутреннее сопротивление, произнес большой дзен-буддист.

– А я сильной ногой бью Вам в солнечное сплетение.

После очень продолжительной паузы большой дзен-буддист спросил:

– Между нами сейчас что происходит?

– Между нами сейчас происходит драка, – охотно пояснил ему Случайный Охотник.

– И кто побеждает? – как в бреду спросил большой дзен-буддист.

– Пока я, – скромно ответил Случайный Охотник.

Большой дзен-буддист пристально вгляделся в него:

– А Вы вообще-то кто такой?

– Я… я здесь случайно. Я Случайный Охотник.

– Понятно, – сказал большой дзен-буддист. – Тогда я неожиданно бью Вам в пах.

– Сильно?

– С нечеловеческой силой! – уточнил большой дзен-буддист.

– А я, пока Вы уточняете, уклоняюсь и бью Вас по башке медным тазом! – взревел Случайный Охотник.

– Медный таз-то у Вас откуда? – едва успел спросить большой дзен-буддист, свалившись на землю кулем с мукой.

Мука просыпалась – и ее унес ветер.

– Папка с абсолютом слился! – захлопал в ладоши маленький дзен-буддист, и мать, вся в слезах радости, увела его куда-то со страниц настоящего художественного произведения мелкими, как горох, шагами.

– Вот! – поймал детское восклицание Деткин-Вклеткин и, переглянувшись со Случайным Охотником и Хухры-Мухры, остановил выразительный взгляд на Умной Эльзе. – Вот в этом значении Вы и употребляете слово «абсолют» – прямо как дитя малое!

Умная Эльза покраснела, что твой перезрелый редис… то есть побордовела.

– Когда же мы говорим Абсолютно Правильная Окружность из спичек, мы просто имеем в виду, что эта окружность совершенна, то есть безупречна, то есть идеальна, то есть… правильна во всех отношениях, понятно?

Умная Эльза покачала головой: понятно ей не было.

Случайный Охотник и Хухры-Мухры вздохнули: дескать, тупая какая…

– Так, душенька моя, – сказал Деткин-Вклеткин и попытался зайти с другой (подветренной) стороны. – Вы любили когда-нибудь?

– Я и сейчас люблю, – с достоинством сказала Умная Эльза, кутаясь от ветра в складки кимоно и опять пряча туда же гранату.

– Прекрасно! – обрадовался Деткин-Вклеткин. – Не кажется ли Вам тот, кого Вы любите, совершенством?

– Не кажется, – обиженно ответила Умная Эльза. – Он есть совершенство.

– Ну, этого никак быть не может! – возразил Деткин-Вклеткин. – Уж чего-нибудь в нем обязательно не хватает. Он красивый?

– Сказочно!

– Умный?

– Невероятно!

– Преуспевающий?

– Дальше некуда!

– Внимательный?

– Как патруль!

– Кем работает?

– Богом.

Деткин-Вклеткин поскучнел. Поковыряв небольшим большим пальцем босой ступни каменистую землю Японии и выковыряв оттуда черепок эпохи Ямато, на котором был запечатлен фрагмент Уложения Семнадцати Статей принца Сётоку Тайси, сказал:

– Мда. Тяжелый случай. Прямо не знаю, как и быть. Идею совершенства не объяснишь тому, кто обладает совершенством…

Умная Эльза не знала, чем ему помочь.

– А сами-то Вы как понимаете совершенство? – спросила она, чтобы прервать мучительную паузу.

– Да самым что ни на есть примитивным образом! – воскликнул Деткин-Вклеткин. – Совершенно то, что не нуждается в изменениях!

– И в самом деле примитивно… – разочаровалась Умная Эльза. – Давайте прямо сейчас у Вас какой-нибудь орган вырежем? Вот… ледорубом! – И она направилась к Случайному Охотнику. Тот прижал ледоруб к животу и не отдавал.

– Вы не в себе, что ли? – властным жестом правой руки остановил ее Деткин-Вклеткин. – Зачем у меня орган-то вырезать – чем он Вам помешал?

– Мне – ничем, – обособилась Умная Эльза. – А сами Вы, значит, вполне довольны тем, как в Вас все соединено? И ничего менять не хотите?

– Да нет… спасибо, – перекрестился Деткин-Вклеткин.

– Значит, Вы не нуждаетесь в изменениях. Из этого следует, что Вы совершенство. Тогда я вот что Вам скажу: считать себя совершенством глупо и нескромно.

Деткин-Вклеткин так и сел там, где стоял. Рядом с ним в задумчивости присели и Случайный Охотник с Хухры-Мухры.

– Чего это она… такая? – задал весьма общий вопрос Хухры-Мухры.

Ни у Деткин-Вклеткина, ни у Случайного Охотника столь общего ответа не нашлось.

– А вот теперь, дорогие мои, – сказала Умная Эльза, – я расскажу Вам о совершенстве.

– Не надо! – не выдержав психической нагрузки, с ужасом выкрикнул впечатлительный Хухры-Мухры.

– Надо, – непреклонно ответила Умная Эльза. – Надо, ибо вы, трое, заблудились.

– Причем тут это? – спросил (уже глухо, как тетерев, рыдая) Хухры-Мухры.

– Возьмите себя в руки, Хухры-Мухры, – вздрогнув, вышел из столбняка Деткин-Вклеткин. – Возьмите себя в руки и послушайте. Сейчас ее устами говорит Бог.

– Откуда – Бог, какой Бог! – заметался Хухры-Мухры, испуганно глядя по сторонам.

– Тот Бог, который вошел в нее. Я вижу. Она права, мы заблудились. Мы заблудились не по дороге сюда, а гораздо раньше. Я понял это давно, еще в Северном Ледовитом океане… подловатом этом океане. Тогда у нас было сколько угодно спичек – и мы храбро шли вперед, но я уже знал, что мы заблудились.

А вот тут автор настоящего художественного произведения наконец теряет терпение и про-те-сту-ет! Во-первых, никто на страницах настоящего художественного произведения никогда не заблуждался: все сознательно выполняли возложенные на них обязанности и медленно, но верно продвигали настоящее художественное произведение к его благополучному завершению. Во-вторых, если кому-то из героев (причем Деткин-Вклеткину – в первую очередь!) было непонятно, куда идти, то следовало спросить об этом автора: он все время находился поблизости и держал в руках сюжетные нити, словно некая парка! Делать же заявления, подобные только что прозвучавшему, и делать их теперь, когда мы, художественно-образно говоря, возвращаемся в родную гавань, – просто неприлично. Видит Бог, я готов был простить Деткин-Вклеткину его социальную непродуктивность, но прощать ему это вот двуличие… Да, двуличие, ибо нельзя вести за собой народ, если не знаешь куда!

– Почему Вы нам раньше не сказали, что мы заблудились? – с отчаянием спросил Случайный Охотник. (Спасибо, Случайный Охотник! – Авторская ремарка.) – Вы обязаны были сказать!

– Я и себе самому этого не говорил… права не имел, поскольку отвечал за вас! Зачем сеять сомнения? Надо было спешить, надо было уходить все дальше в будущее, оставляя за собой сантиметры, метры, километры. И смеяться в лицо опасности. И побеждать стихии. И ни на что не отвлекаться в пути, ибо идея звала за собой. Но мы заблудились.

– Да что ж Вы заладили-то, как попугай! – простонал Хухры-Мухры. – Смотреть на Вас больно… Ну, давайте тогда вернемся назад – и выложим новую кривую! Что нам, мастерам! Соберем все спички опять в коробки и – вперед и с песней!

Деткин-Вклеткин помотал головой:

– Мы не в пространстве заблудились, а… здесь. – Указательным пальцем Деткин-Вклеткин показал на голову.

– В Вашей голове заблудились? – опешил Хухры-Мухры, не в силах представить себе, как такое возможно.

– Боюсь, что Вы не там заблудились, – вздохнула Умная Эльза. – Боюсь, что Вы заблудились вот… тут. – И она показала рукой на грудь.

– У Вас в груди заблудились?! – Хухры-Мухры выглядел дурак дураком.

Деткин-Вклеткин потупил острые глаза.

– Расскажите нам о совершенстве, – с грустью попросил он Умную Эльзу. – О совершенстве Окружности. Абсолютно Правильной Окружности из спичек.

– Она очень большая… – начала Умная Эльза.

– Это мы и без Вас знаем! – перебил Хухры-Мухры.

– Молчать! – рявкнул на него Деткин-Вклеткин: лев, тигр…

– Она больше, чем мы думаем, – спокойно продолжала Умная Эльза. – Больше, чем восточное полушарие, больше, чем земной шар, больше, чем наша галактика…

– Еще! – неслышно, одними губами, прошелестел Деткин-Вклеткин.

– …она везде – и она совершенна. Нам кажется, что мы просто выкладываем спички – одну за другой, но мы выкладываем не спички… мы выкладываем наши сердца, наши души, наши жизни – мы выкладываем все, что у нас есть. И когда у нас ничего уже не останется – совсем ничего, только тогда можно будет считать, что мы построили наш участок… вверенный нам участок. И Японский Бог посмотрит на нас и улыбнется. И скажет: «Молодцы. Отлично справились!»

Деткин-Вклеткин сидел на земле и смеялся. И слезы текли по его щекам.

– Не пойму, он смеется или плачет? – спросил Хухры-Мухры Случайного Охотника. – Какое-то дезориентирующее поведение…

Случайный Охотник не ответил.

– А почему Бог – японский? – продолжал приставать Хухры-Мухры.

– Мы же в Японии сейчас… вот и японский! Вам-то что за разница – японский бог, не японский? Бог – и ладно: какой бы ни был, все равно ведь Бог!

– Лучше бы наш был… национальный, – тихо сказал эскимос Хухры-Мухры. – То есть, один из наших: например, Торнгарсоак. Но можно, конечно, и Арнаркуагссак.

Случайный Охотник посмотрел на него серьезно:

– Молитесь тому богу, который поблизости. И не привередничайте.

– А дойдет молитва-то? – робко спросил Хухры-Мухры.

– Любая молитва доходит. Любому богу. В любой части света.

Тут Хухры-Мухры закрыл глаза, достал из нагрудного кармана амулет – человеческую пуповину, положил ее перед собой и, приняв молитвенную позу, горячо заговорил в пространство:

– О, Японский Бог… находящийся поблизости! Прости, что я обращаюсь к тебе без посредника, но ни одного шамана нету вокруг – и некому оживить и оседлать бубен, некому ускакать на нем в Верхний мир и принести оттуда весть дорогую. У меня же самого нет ни бубна, ни варгана, ни лука, ни хорошего облачения – да я никогда и не камлал. Тем не менее, я, недостойный, все равно обращаюсь к тебе, о Японский Бог. Ты не знаешь меня. И имя мое – Хухры-Мухры – ничего тебе не скажет… я обычный эскимос, каких миллиарды: высокообразованный, начитанный, интеллигентный, культурный, тактичный. Да вот… нету во мне своего разума. Однако не за себя молюсь я, а за товарищей моих – Деткин-Вклеткина и Случайного Охотника, который, правда, однажды прострелил мне голову дробью, но я давно забыл об этом. Помоги им, Японский Бог! Сохрани их свободные души, закали их души жизни и укрепи их души имени! Ибо, говорят, идут они вслепую и не ведают пути своего… Да не покинут они дорог мира Среднего, да не оступятся ненароком ни в Верхний мир, ни в Нижний, где нечего делать живым! Укажи им верную тропу, Японский Бог, не оставь их милостью своею! А для себя я у тебя ничего не прошу – и не трать на меня сил и времени. Поскольку я так и так следую за товарищами моими – и, если выйдут они на верную тропу, значит, выйду вместе с ними и я. А не выйдут и погибнут – мне тогда тоже жить незачем.

И стало тихо во всей Японии – так тихо, что слышно было, как возле самой вершины Фудзиямы ползет по склону улитка.

– Не шуми так, с ума сошла? – шикнула на нее Умная Эльза.

Улитка перестала ползти.

– Где вы его взяли, такого чистого? – кивнув на все еще стоящего в молитвенной позе Хухры-Мухры, благоговейным шепотом спросила Умная Эльза, спустя полчаса или больше.

– В юрте сидел… невидимый миру, – сквозь слезы улыбнулся Деткин-Вклеткин.

Улитка снова принялась ползти по склону горы – правда, почти бесшумно.

Хухры-Мухры очнулся и спрятал человеческую пуповину в карман.

– Я помолился, – отчитался он Случайному Охотнику, словно тот мог не слышать его молитвы. – Как Вы думаете, поможет?

Случайный Охотник растроганно обнял его:

– Конечно, поможет! Слова-то Вы какие нашли… проникновенные.

– Это я умею! – простодушно похвастался Хухры-Мухры. – У меня слова сами из души жизни выходят. Привык, видите ли, молиться: знаете ведь, на Северном полюсе, кроме как с богами, и говорить не с кем. Но на Северном полюсе проще: там боги тебя с полуслова понимают! И на твоем родном языке вежливо в ответ разговаривают. Скажешь им: «Пожалуйста, покажите мне цветы-тюльпаны!» – а они тебе: «Рады стараться, эскимос Хухры-Мухры!» – и показывают.

– Где ж показывают-то? – спросил Случайный Охотник, сроду не видевший цветов-тюльпанов на Северном полюсе.

– Так во сне показывают – не наяву же! Наяву при нашей температуре там все цветы-тюльпаны замерзли бы. А во сне тепло, они там не мерзнут. Я цветы вообще очень люблю, а от тюльпанов уж совсем без ума. Была б моя воля, я бы Абсолютно Правильную Окружность из тюльпанов выкладывал! А Вы бы из чего?

– Я бы… – было слышно, как в голове Случайного Охотника случился оползень: он никогда и не пытался представить себе Абсолютно Правильную Окружность сооруженной не из спичек, а еще из чего-нибудь. – Я бы… Я бы выкладывал ее из сосисок: очень сосиски люблю, хотя, может быть, это и неприлично. – Широкое лицо его побагровело от стыда.

– Да уж, – побагровел вслед за ним и Хухры-Мухры. – Еще как неприлично: тюльпаны и сосиски – это две очень большие разницы…

– Почему же неприлично? – воскликнула Умная Эльза. – Когда любишь – все прилично: неважно, кого или что! Лишь бы вы сердцем строили, а тюльпаны у Вас в сердце или сосиски… или вот монументальная композиция «Никогда и ни при каких обстоятельствах не забудем мать родную» – все равно! Только в Японии начинаешь хорошо понимать такие вещи.

– Вы долго жили здесь? – спросил Случайный Охотник, из чувства благодарности перейдя на «вы».

– Очень долго, – ответила Умная Эльза. – Лет… восемьдесят, по ощущению.

– Сколько же Вам сейчас? – оторопел Случайный Охотник.

– Около тридцати.

– По ощущению? – уточнил Случайный Охотник.

– Нет, по паспорту, – улыбнулась Умная Эльза. – По ощущению – гораздо больше.

– А сколько Вы в Японии по паспорту прожили? – не отставал Случайный Охотник.

– Я здесь паспорт не регистрировала, – призналась Умная Эльза.

Случайный Охотник сочувственно кивнул:

– Нелегально, значит, живете…

– Почему нелегально? Легально. Только без регистрации. В общем-то, меня и непонятно было, как регистрировать – я сюда усилием духа Японского Бога направлена. Таких не регистрируют.

– А таких много? – поинтересовался Хухры-Мухры, пораженный уровнем сервиса, обеспечиваемого чужим богом.

– Наверное, нет, – скромно сказала Умная Эльза. – Но, как сказано, у меня с Японским Богом особенные отношения.

– Чем Вы их заслужили? – спросил Хухры-Мухры с непонятной в его положении ревностью.

– Верой и правдой, – сухо, как сирокко, ответила Умная Эльза и, прекратив этот никому (в том числе и читателю) не нужный разговор, подошла к Деткин-Вклеткину, зачарованно рассматривавшему монументальную композицию «Никогда и ни при каких обстоятельствах не забудем мать родную».

– Великолепно! – чуть слышно повторял он. – Великолепно… что за тонкая работа! Да-а-а… пожалуй, такого вклада в построение Абсолютно Правильной Окружности из спичек не внес никто.

– О каком вкладе он говорит? – с ужасом спросил Хухры-Мухры Случайного Охотника. – Это же к Окружности вообще отношения не имеет! Спички в разные стороны, линии и вовсе не наблюдается… мы ведь пра-виль-ну-ю – причем Абсолютно Правильную – окружность строили!

Тут Хухры-Мухры кинулся к Деткин-Вклеткину и страстно воззвал:

– Опомнитесь, зодчий, придите в себя: я не узнаю Вас! Вы ли это выговаривали нам за малейшую неточность, заставляя перекладывать тысячи и тысячи спичек только потому, что внезапно обнаруживали отклонение на одну десятую градуса? И, когда Случайный Охотник говорил Вам, что одна десятая градуса на Северном полюсе погоды не делает, Вы ли это хохотали демоническим смехом и предлагали нам представить себе, во что превратится одна десятая градуса через сто километров, через двести, через триста? Я уж не говорю о том, что мне пришлось юрту на собственном горбу с ее законного места перетаскивать, потому что Вам, вынь да положь, надо было там Окружность прокладывать, где юрта стояла! А здесь и сейчас – Вы стоите и нахваливаете откровенную халтуру просто потому, что не можете противостоять чарам этой… этой гейши, у которой даже регистрации нету. А еще про Марту рассказывали, которая для Вас – весь универсум… бабник! – Маленькая речь Хухры-Мухры была такой горячей, что обожгла Деткин-Вклеткину ухо.

Смазав волдырь свиным салом, Деткин-Вклеткин смиренно ответил:

– Вы прямо как дракон огнедышащий, а не Хухры-Мухры! Стоять рядом с Вами страшно… А отвечу я Вам вот что: не будем ни о чем жалеть! Мы делали то, что считали необходимым – и слава Японскому Богу. Если же мы ошибались в значении слова «абсолютный», так это не наша вина. В этом виноват автор настоящего художественного произведения, которому не худо бы все-таки разобраться, чьими устами у нас тут глаголет истина. Я до недавних пор думал, что моими…

Ну, вот! Хуже и не придумаешь: твои же герои начинают делать тебе твои же (прошу понять меня правильно!) замечания… Живешь для них, о себе забываешь, жертвуешь собственными счастьем, здоровьем и успехами в работе, годами подчиняешься их логике, их ритмам… их глупостям, в конце концов, умираешь, но и с того света продолжаешь заботиться о них как о детях малых, – так они еще и недовольны! «Черная неблагодарность – вот наш гонорар», – как (правда, совсем по-другому) говорят датчане, а уж они-то лучше всех на свете разбираются в что-почем… недаром так непоколебима датская крона.

Ладно, Деткин-Вклеткин… ладно, дорогой! Буду любить тебя без взаимности, ибо сильна любовь моя и не требует ничего взамен. Даже и более того скажу: плюй в мою сторону, хлестай меня плетьми, отплясывай на моем гробе пляску Святого Витта – и тогда я не отрекусь от тебя. Потому как «не отрекаются любя» – или «не отрекаются, любя»: не знаю, что имела в виду Вероника Тушнова, если уж совсем точно, – но в любом случае выше, чем Вероника Тушнова, не было, нет и не будет на земле авторитетов.

– А чего он, автор этот, в нашу жизнь все время лезет? – спросил вдруг Случайный Охотник. – Своей у него, что ли, нету?

– Да похоже, что нету, – вздохнул Деткин-Вклеткин. (Ой-ой, не Вам, дорогой Вы мой, судить! – Авторская ремарка.) – Помер он давно… уж и не помню даже, в какой главе.

– Не дописав настоящего художественного произведения? – задал явно глупый вопрос Случайный Охотник.

– Все настоящие художественные произведения дописываются – там, – Деткин-Вклеткин пристально посмотрел в сторону того света.

– Это он оттуда суется? – поежился Хухры-Мухры, боявшийся мертвецов. – А его вообще-то… захоронили?

– Он, вроде, сам себя захоронил, когда еще живой был, – с неуместным сомнением произнесла в безвоздушное пространство Умная Эльза.

– Может еще, он… незахороненный где-нибудь около нас шастает? – Хухры-Мухры снова выхватил из нагрудного кармана человеческую пуповину и поспешно помахал ею в разные стороны, как кадилом. – То-то я чую – вроде, в затылок кто дышит, а никого не видать!.. – Порывшись в бездонном, видимо, наружном кармане, он достал оттуда что-то вроде бус. – У меня еще человеческие зубы есть на ниточке – дать вам всем по одному? Духов отгонять!

– С нами же Японский Бог! – укоризненно напомнила Умная Эльза. – Что за суеверия?

– Нет, зуб в кулаке держать – все равно самое верное дело. После пуповины, конечно: пуповина – лучше всего. А что Японский Бог с нами – это-то я помню, как же!