Текст книги "Давайте напишем что-нибудь"

Автор книги: Евгений Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

Так, по порядку номеров, Редингот и стал называть их, поручив Сын Бернару вести «Журнал поступления ходоков». Между тем ходоков становилось все больше и больше – скоро Редингот уже не успевал лично встречать каждого на пороге музея: Сын Бернар собирал приходивших в помещении музейной раздевалки, которую стали называть отстойником, но регистрировать всех не успевал.

– Сколько сегодня в отстойнике? – спрашивал Редингот и получал в ответ что-нибудь вроде: «Штук сорок-пятьдесят, я еще не считал!» или «Тридцать три ходока с ходоком», или «Ходок на ходоке и ходоком погоняет» и так разнообразно далее.

Кстати, типичной для ходоков особенностью было то, что они никогда не сидели и даже не стояли на месте: ходоки пребывали в беспрерывном движении. Даже попадая в отстойник, они продолжали автоматически двигаться, поэтому сосчитать их и там не было никакой возможности. Ходоки вели себя, как мальки в аквариуме: беспрестанно снуя туда-сюда, они менялись местами и только сбивали наблюдателя (Сын Бернара) с толку.

– Смирно, ходоки! – командовал Сын Бернар время от времени, но ходоки не слушались и продолжали сновать, как сновали. Вздохнув, Сын Бернар отлавливал первого попавшегося и доставлял к Рединготу. Редингот на десять минут отключал телефон и «входил в положение» ходока, который, как угорелый мечась по штабу, вел неспешный рассказ о своем житье-бытье.

Разные были они, ходоки. Разные думы думали, разными заботами делились, разные вопросы ставили… Но все желали понять, что ж это за штука-то такая – Абсолютно Правильная Окружность из спичек, какой в ней смысл?

Редингот отвечал честно, во всех подробностях рассказывая всем и каждому, что Абсолютно Правильная Окружность из спичек есть самая великая и бескорыстная из идей человечества, что смысла в ней нет никакого, что строить ее, в сущности, незачем, но строить надо, ибо ничего уж тут не поделаешь. Спокойно слушали его ходоки, меряя неторопливыми шагами пространство штаба и крепким мужицким умом своим пытаясь обнять грандиозность замысла. Чуяло, чуяло сердце их великую правду в словах Редингота. И пусть не каждый из них, уходя, уносил в сердце своем веру в завтрашний день, но светлым и безоблачным казался им день сегодняшний, и луч истины согревал их заскорузлые души.

– Замечательно интересные типы! – делился Редингот впечатлениями с Сын Бернаром. – Иногда такие вопросы ставят – просто в самую сердцевину вещей! Отличная это для меня школа.

– У Вас ведь уже есть одно образование, юридическое! – вслух удивлялся Сын Бернар.

– А такого образования, как «знаток человеческих душ», – нет, – признался как-то однажды Редингот. – В дипломе моем всего-то и написано что «Юра».

– Вас Юра зовут? – обрадовался Сын Бернар, которому не нравилось имя Редингот, а имя Юра нравилось с детства.

В ответ на этот глупый вопрос Редингот только покачал головой, а больше ничем не покачал:

– «Юра» – это международное обозначение правоведения.

– Извините, – смутился Сын Бернар. – Редингот тоже красиво звучит.

– Жаль, что как «знатоку человеческих душ» мне не выдадут диплома. Было бы забавно предъявлять его широкой общественности… Отловите мне еще кого-нибудь в отстойнике прямо сейчас. Ich habe Lust zu[1111
  У меня есть желание (нем.).


[Закрыть]] поговорить с парой-тройкой других ходоков прямо сейчас: хорошие они мужики, за ними правда!

– Ходок номер двести один, – уже через несколько минут отрекомендовывался Рединготу совсем худосочный старичок в старомодном ветхом шушуне.

– Кого-то Вы мне напоминаете в своем старомодном ветхом шушуне, – задумался Редингот.

– Понятно кого! – рассмеялся начитанный ходок. – Мать Сергея Есенина, вот кого!

– Ах, да… – вспомнил Редингот. – Ну, конечно! Вы не присядете?

Вопрос оскорбил ходока.

– Я ходок! – гордо крикнул он. – И отец мой ходоком был! И дети ходоками будут. – После этого он заходил по штабу, как никто до него не ходил. Редингот вздохнул и шепнул Сын Бернару: «Больше не ловите мне таких резвых, ладно? Выбирайте каких пожирнее».

– Ну, ходок… – обратился он тут же в ту сторону, где только что видел ходока. – Как дела-то?

Похоже, ответ на этот вопрос у ходока был заранее готов:

– Да как дела… дела как сажа бела! – отозвался он уже из другого конца штаба.

– То есть? – призвал ходока к порядку Редингот.

Ходок вынужден был задуматься и ответить как положено:

– Нормально дела, спасибо.

– Чайку не выпьете? – спросил Редингот безнадежно.

– Да я ненадолго, – прослезился ходок.

– Я знаю, – с грустью заметил Редингот и патриархально поощрил ходока к разговору: – …Ну, ходок, какие заботушки?

– Одна у меня заботушка, – охотно подхватил ходок и неожиданно грубо закончил: – Сынок спятил.

– Какой Вы грубый, ходок! – не выдержал из-под стола Сын Бернар.

– Ну-ка, ну-ка… выкладывайте, – оставив комментарий без внимания, оживился Редингот, – что с сынком-то? Сколько годков сынку, говорите?

– Да не говорю еще… – растерялся логичный ходок. – Вот только сейчас скажу: годков ему сорок пять.

– Баба ягодка опять! – не к месту сострил Сын Бернар, окончательно сбив ходока с панталыку. Ходок надолго замолчал, а Редингот пнул Сын Бернара ногой под столом.

– Спятил, говорите, сынок-то, а? – Редингот принялся спасать увядшую на корню беседу и ловко спас ее.

– Спятил, говорю! Скотину не выгоняет – раз! Землю не унаваживает – два! Бабу не тешит – три.

– Какую бабу? – праздно поинтересовался Сын Бернар и получил еще одного пинка.

– Свою бабу, натурально, – каку ж еще-то? – оскорбился за сынка ходок. – Спрашиваю, чего гнетет-то тебя, сынок? Говорит: окружнось, батя! Кака ж така окружнось-то, спрашиваю, – из спичек, батя, отвечает! Однем словом, спятил сынок-то…

– Сам ты спятил, батя! – нарушил сразу все приличия Сын Бернар, и теперь уже от бати получил такого пинка, что шизым орлом вылетел за дверь, которая за ним и захлопнулась.

– Собака! – в пустое пространство нагрубил ходок и продолжал – теперь уже в адрес одного Редингота: – Как же не спятил-то сынок, а, когда спятил?

– Хотите, стало быть, ответ знать? – на всякий случай спросил Редингот.

– Хочу! – не обманул ожиданий ходок.

– Ну, что ж… тогда скажите мне, номер двести один, где правда?

– Ты про что? – чуть не остановился, но все-таки не остановился ходок.

– Ах, ходок, ходок… – начал разводить руками беду Редингот. – Вчерашним днем живете, как я погляжу! Небось, еще плугом землю пашете да бороной бороните?

Мирозданье поплыло у ходока перед глазами: вековые основы жизни на селе обрушились в один миг. Он остановился-таки, схватился мозолистой рукой за край стола и чуть слышно спросил:

– Чем же еще пахать-то да боронить, милок?

– Да головой, отец, головой! – усмехнулся Редингот, пристально глядя на ходока.

Тут ходок почему-то начал оседать и хватать ртом воздух: ну, вылитый малек!

– Как же это – головой-то? – из глубины своего невежества подозрительно воззвал он, насилу отдышавшись.

– Мощью ума, силою мысли! – открыл карты Редингот.

Ходок заглянул в открытые Рединготом карты, но расклада не понял. Обнаружилось это, когда он задал следующий вопрос:

– Без плуга? Без бороны?

– Без плуга и без бороны! – торжествующе сказал Редингот. – А вот скажите мне еще: знает ли мысль границы?

– Это глядя кака мысль… – состорожничал ходок, пяля пустые глаза на собеседника.

– Неверно! – воскликнул Редингот. – Никакая мысль не знает границ! Мысль свободна. Мысль – птица. Высоко парит она – и все ей подвластно! Heißa, juchei!

– Пойду я, мил человек, – неожиданно сказал ходок. – Пора мне…

– Стой, ходок! – пригвоздил его голосом к месту Редингот. – Стой и внемли. Ибо не я говорю сейчас с тобой…

– А кто? – не дослушав, в ужасе перекрестился ходок – и взгляд его стал безумен.

– Человечество говорит с тобой, ходок! Человечество говорит с тобой на понятном тебе языке! (В этот момент лицо ходока совсем утратило человеческие черты, а сам ходок засмеялся). То самое человечество, которое в утробе своей выносило, а потом, уже вне утробы, выпестовало самую светлую, самую чистую и самую грандиозную мысль с тех пор, как стоит земля! Мысль о том, что из коротких прямых спичек может быть выложена по земной поверхности Окружность! И эта Окружность может быть Абсолютно Правильной! Напрягись, ходок! Напрягись как можешь!

По всему было видно, что ходок действительно напрягся, причем напрягся как мог, а мог – как парус. Результат такого напряжения не замедлил сказаться: ходок запрыгал по комнате, высоко подкидывая ноги к потолку и хохоча как бесноватый.

– Ну, это уж слишком, – поморщился Редингот, не любивший крайностей в проявлении чувств.

– Нет, а занятно, елочки-зеленые! – веселился ходок. – Ах, занятно!..

– Я знал, – резюмировал Редингот, – что Вы когда-нибудь очнетесь от вековой спячки! Ваш сын здоров! Он разорвал пелену сна прежде Вас.

– А я сейчас разорвал, – отчитался ходок и строго, но не к месту добавил: – Сон разума рождает чудовищ!

Редингот подошел к двери, приоткрыл ее и произнес:

– Сын Бернар, этот тоже готов.

Сын Бернар увел громко хохочущего ходока из штаба, вернулся и занес его номер в Журнал поступления ходоков.

– Не кажется ли Вам, – озабоченно спросил Редингот, – что номер двести один реагировал несколько странно?

– Да нет, – успокоил его Сын Бернар, – они все так реагируют. Если не тут, так в коридоре.

– Ну, тогда порядок! – облегченно вздохнул Редингот и занялся следующим ходоком, номер двести два. Тот оказался пожирнее двести первого – в точности как и просил Редингот. Миграции этого ходока по комнате уже не были столь стремительны.

Так проходили часы и дни. Впрочем, ни Редингот, ни Сын Бернар часов и дней не наблюдали – и не то чтобы они были ненаблюдательны (например, Редингот был очень даже наблюдательный), а просто они были счастливы. Ведь есть ли на свете большее счастье, чем служить величайшей из идей человечества?

Однако нельзя сказать, чтобы Редингот не готовился к судебному процессу: еще как готовился! Когда не звонил телефон и не донимали ходоки, он раздумывал над речью, которую произнесет по телефону в защиту Марты. Речь была уже готова в принципе – осталось только подготовить ее в действительности. Редингот понимал, с какими именно противниками придется ему столкнуться: в коррумпированном суде защитная речь только проформа! Само собой разумеется, Марту от пожизненного тюремного заточения ничто теперь не спасет, тут уж какие бы ни были у тебя аргументы – конец один. И Редингот ругал себя последними словами: нет чтобы оказаться в первом доме по улице Без. Кончины недели на две раньше: тогда он успел бы застать Марту и удержать ее от поездки на Сицилию! Или – хотя бы поехал на Сицилию вместе с ней и показал бы сицилианской мафии Кузькину мать!.. Тем более что Кузькина мать сама говорила: «Распоряжайтесь мной, как собой: надо кому-нибудь меня показать – показывайте!»

– Кстати, где сейчас Кузькина мать – на случай чего? – спросил Редингот Сын Бернара.

– Удивительным образом здесь! – Сын Бернар даже зарделся от собственной предусмотрительности. – Я уговорил ее пожить у Ближнего: он ее время от времени показывает женщине-врагу, чтобы та не очень задавалась!

– И как женщина-враг реагирует на Кузькину мать?

– Последнее время не очень… Теперь, скорее, Кузькина мать дрожит при виде женщины-врага, как будто это женщину-врага показывают Кузькиной матери.

– Да… – вздохнул Редингот. – Сдает Кузькина мать, утрачивает былую эффективность! Пригласили бы Вы ее как-нибудь к нам – на кофе!

– Да ну ее! – отмахнулся Сын Бернар. – Она страшнее смерти.

Однако уже на другой день Кузькина мать в сопровождении Ближнего заявилась в гости сама. И Ближний прямо с порога огорошил штаб ужасной новостью:

– Женщина-враг бежала!

– Лучше бы Кузькина мать бежала! – неадекватно реагировал Сын Бернар в присутствии самой Кузькиной матери.

– Я так и хотела сделать, – сообщила Кузькина мать, надувши безобразные губы. – Не могла уже больше видеть женщину-врага без содрогания… Не моя вина, что она бежала раньше… И вообще она не из-за меня бежала. Она не любила Ближнего своего.

Ближний заплакал.

– Не плачьте, Ближний! – вынес строгое замечание Редингот. – Вас же практически каждый любит – нашли о ком плакать, о женщине-враге!

– Меня влекло к ней, – признался Ближний.

– И теперь влечет? – задал каверзный вопрос Сын Бернар.

– Как же может влечь, когда неизвестно, где она? Нет, теперь уже не влечет.

– Значит, и проблемы нет, – вынес решение, как выносят покойника, Редингот. – Чего Вы пришли тогда? От работы отрывать?

– Во-первых, – Ближний решил отвечать подробно, – мне надо сдать назад Кузькину мать, ее некому теперь показывать. А во-вторых, я тоже решил посвятить себя Окружности, раз на личном фронте у меня все так сложилось.

– Вот слова зрелого мужа, – отнесся Редингот. – Вы и поедете на Сицилию.

– Окружность строить? – с надеждой спросил Ближний.

– Может быть, – уклонился Редингот. – Но не сразу. Мой план таков. Вы берете с собой на Сицилию Кузькину мать…

– Зачем она мне там? – растерялся Ближний.

– А затем, что на Сицилии Вам придется показать ее кое-кому.

– Да ее там уже, наверное, все видели! – запротестовал Ближний.

– Даже если так, пусть еще разок посмотрят.

– Но она практически вышла из строя! – настаивал Ближний.

– Это я из-за Вашей женщины-врага вышла из строя! – вмешалась Кузькина мать. – Я опять войду в строй дня через два-три.

– А ехать когда? – В голосе Ближнего опять появилась надежда.

– Ехать прямо сейчас, – сказал Редингот. – Придется Кузькиной матери по дороге в строй войти. И поймите наконец, Ближний: на вас сейчас смотрит все человечество.

Ближний достал из кармана гребешок и кокетливо причесался. Потом отрапортовал:

– Я готов.

– Вот и ступайте, – попрощался Редингот.

– И мне ступать тоже? – спросила Кузькина мать.

– Конечно. Ступайте вместе с Ближним.

– А кому показывать-то ее? – с приличного уже расстояния крикнул Ближний.

– Показывайте каждому – не ошибетесь! – общо высказался Редингот. – Остальное сообщу по телефону.

– Теперь, может, и речь готовить не обязательно? – спросил Сын Бернар после их ухода. – Когда Ближний покажет там всем Кузькину мать, никому уже будет не до речи.

– Речь надо готовить на всякий случай, – возразил Редингот. – А именно на тот случай, если Кузькина мать не произведет сильного впечатления. На меня она, например, сильного впечатления не производит.

– Да Вы просто пригляделись! – сказал Сын Бернар. – Определенно! Столько раз, сколько Вам показывали Кузькину мать, никому ее, наверное, не показывали.

– Это точно, – усмехнулся Редингот. – Мне она уже просто как родная мать стала.

Зазвонил телефон. Редингот молча выслушал сообщение и с остервенением бросил трубку.

– Вот гады! – выругался он. – В Швейцарии строителям окружности оказывают сопротивление вооруженные банды банковских воротил.

– Что же Вы не поговорили с тем, кто звонил? – остолбенел Сын Бернар.

– Это не телефонный разговор, – многозначительно сказал Редингот. – Видно, и нам пора вооружаться, чтобы защищать Окружность на поле брани.

– Ура! – сразу воодушевился Сын Бернар. – Обожаю брань!

– Да и я, пожалуй, за словом в карман не полезу, – признался Редингот и в подтверждение своих слов выругался так грязно, что запачкал всего Сын Бернара.

ГЛАВА 16
Сюжетные нити собираются в узел

Время от времени полезно делать ревизию в структуре художественного целого – иначе в ней (структуре художественного целого) легко потерять ориентацию. А это никуда не годится, ибо автор обязан постоянно быть в курсе того, где в данный момент пребывают все, кого он безрассудно наплодил. Это профессиональный – а если хотите, и отцовский! – долг автора. Разбуди автора ночью в какой-нибудь чужой постели – он должен, не задумываясь, выдать любую справку по поводу любого персонажа. Где у тебя, дескать, сейчас Марта? Марта у меня сейчас в тюрьме! Где у тебя сейчас Случайный Охотник? Случайный Охотник у меня сейчас под нависшим ледорубом Хухры-Мухры! Ответам полагается быть короткими и точными, как если бы их давала машина.

В данном же случае автор не очень уверенно себя чувствует на предмет где кто… Нет, с основными персонажами полный порядок: каждый находится в специально отведенном для него авторским замыслом месте. А вот что касается персонажей второстепенных, тут, извините, полная неразбериха. Прежде всего, непонятно, сколько их, куда их гонят, кто конкретно гонит и зачем. Остается полной загадкой и где найдут они приют. Яснее ясного фактически только одно: они многочисленны, многонациональны и небрежно разбросаны по всему земному шару. На его поверхности они какого-то черта решили выкладывать из спичек Абсолютно Правильную Окружность, но это их дело, а не мое и не ваше. Мое дело пописывать, ваше – почитывать.

Жалко, правда, что мы все каким-то нелепым образом оказались в одной куче… Хорошо бы, персонажи строили свою Окружность в стороне от нас, я бы пописывал где-нибудь в другом месте что-нибудь другое, а вы бы почитывали где-нибудь в третьем месте что-нибудь третье – необязательно же всем так группироваться, просто друг на друге сидеть! Я бы, например, с удовольствием писал сейчас какие-нибудь сказки старого Арбуза или что-то в этом роде, а вы бы, например, читали историю одной семьи, где дети вообще не понимают родителей, родители в такой же степени не понимают детей – и все несчастны, и все катятся по наклонной плоскости – по двум наклонным плоскостям (родители по своей, дети по своей) в разные стороны, и семья распадается, и это жестокий урок для всех действующих лиц, их исполнителей, а также зрителей и критики…

Ан нет, судьба-злодейка свела нас всех вместе, под съехавшей крышей одного и того же художественного произведения!.. И при этом персонажи, пусть и второстепенные, начинают расползаться, как тараканы, – только и успевай за ними… Подумать только: мы еще ни разу не были в Бельгии, во Франции и Швейцарии, а также в Ливии, Египте и Судане, даже не заглядывали в Индонезию и на Филиппины, ни разу не посетили северную оконечность нашей с вами родины и Гренландию, не поплавали фактически по морям-океанам – исключая Северный Ледовитый, по которому без ледокола, в крайнем случае – без дырокола, не очень-то поплаваешь, а ведь во всех этих местах тоже происходят какие-никакие события, ибо и там пролагается Абсолютно Правильная Окружность из спичек! И, может быть, тот или иной нетерпеливый читатель уже нервничает и сидит на чемоданах: когда же, дескать, когда в путь?

Да вот хоть прямо и сейчас – что нам, собственно, мешает? Основные действующие лица и их исполнители крепко привязаны – самое время устроить себе увеселительную (если, конечно, получится увеселительная!) прогулку вместе с героями старой немецкой песни Эдуардом и Кунигундэ, которых почему-то захотелось ввести в текст – может быть, по причине крайней глупости этой старой немецкой песни, в которой у Кунигундэ губы, как спелые вишни, и в которой Кунигундэ «war nicht treu», то есть «была неверна», или «не была верна» – по-русски сразу же начинаются проблемы! – короче говоря, изменила своему Эдуарду – и произошло это тогда, когда тот был в бою. Как там дальше все развивалось, значения не имеет, хоть дальше все развивалось, прямо скажем, ужасно. Но дело не в этом – благородный Эдуард и неверная Кунигундэ нужны нам просто как спутники, милые такие и беспокойные, с которыми не соскучишься. И зовут обоих очень красиво. А потом, они в данный момент совершенно свободны, поскольку пролагать свой участок Правильной Окружности из спичек они уже закончили. Мучиться им особенно не пришлось, ибо в ходе жеребьевки перепала им от Редингота Бельгия, а в Бельгии какие особенные проблемы? Трудолюбивое приветливое население, которое бросается тебе помогать даже прежде, чем их попросишь! Поэтому не успела неверная Кунигундэ изменить благородному Эдуарду с одним ужасно богатым зубным врачом, у которого было множество пациентов, а зубов – ни одного (иными словами – сплошные прибыли и никаких затрат), как бельгийский участок Окружности был построен самими бельгийцами – оставалось только дождаться, когда подойдут англичане с одной стороны и французы с другой. Благородный Эдуард и неверная Кунигундэ срочно дали телеграмму в Змбрафль, откуда практически сразу же получили ответ, сформулированный весьма изысканно:

«ЧЕЛОВЕЧЕСТВО БЛАГОДАРИТ ВАС ПРОДЕЛАННУЮ РАБОТУ ПРОСИТ НАВЕСТИТЬ СТРОИТЕЛЕЙ ФРАНЦИИ ПРОПАЛИ СВОЛОЧИ ПРИЯТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ ЛИЦА ЛОВЕЧЕСТВА РЕДИНГОТ».

Надо ли говорить, что благородный Эдуард и неверная Кунигундэ никогда еще не получали благодарности от лица человечества, а получив ее, почувствовали себя за все в ответе и с первым же попавшимся поездом отправились во Францию. Первый попавшийся поезд оказался скорым и идущим вовсе даже в Германию, но ради такого дела поезд проследовал, разумеется, без остановки, в совершенно противоположном направлении вместе со всеми пассажирами, которые – тоже ради такого дела – плюнули на Германию и решили лучше ехать во Францию.

Выйдя на вокзале в Париже, благородный Эдуард и неверная Кунигундэ сразу предъявили носильщику телеграмму и спросили его, знает ли он сволочей, о которых в ней идет речь.

– Да кто ж их тут во Франции не знает! – хмыкнул носильщик.

– Неужели они уже успели настолько покрыть себя позором? – гневно воскликнул благородный Эдуард. Носильщик сначала печально кивнул, потом приветливо улыбнулся и сказал: – А я узнал вас! Вы благородный Эдуард, а Вы – неверная Кунигундэ, не правда ли? Про вас еще одна идиотская песня поется по-немецки! Сам-то я из Эльзаса родом…

– Ах, Эльзас, мой Эльзас, ты моя религия, – пропела неверная Кунигундэ и стремительно изменила благородному Эдуарду с носильщиком, причем благородный Эдуард благородно сделал вид, что не заметил этого.

– У нас в Эльзасе, – признался носильщик, – эту песню все знают.

– Надо бы как-нибудь туда к Вам приехать! – мечтательно сказала неверная Кунигундэ.

– Может быть, Вам известно, где сейчас находятся сволочи? – перешел к делу благородный Эдуард, с трудом дождавшись, пока неверная Кунигундэ завершит измену с носильщиком.

– Да кто ж этого тут во Франции не знает! В данный момент сволочи находятся во чреве Парижа. – И носильщик быстро, как кофе, растворился в пестрой парижской толпе.

– Чрево Парижа! – отчеканил благородный Эдуард в такси, и таксист дал угарного газу: адрес был знаком ему с пеленок.

Пока неверная Кунигундэ поспешно изменяла с таксистом благородному Эдуарду, тот готовил язвительную импровизацию в адрес сволочей. Он едва успел все обдумать к тому моменту, когда таксист и неверная Кунигундэ отвернулись друг от друга, как незнакомые.

– Чрево. Сто пятнадцать франков, – ухмыльнулся прелюбодей и коварно спросил благородного Эдуарда: – Вы случайно ничего не заметили по пути?

– Нет-нет, – вежливо отвечал благородный Эдуард. – Разумеется, ничего. Решительно ничего!

И всех участников неприятной этой сцены поглотило зловонное чрево Парижа. Человеческие отбросы постиндустриального французского общества липли к благородному Эдуарду и неверной Кунигундэ с грязными предложениями – благородный Эдуард отвергал каждое из них, а неверная Кунигундэ принимала. Крепко держа неверную Кунигундэ за руку, благородный Эдуард пробивался сквозь толпу оборванцев, просто носом чуя местонахождение сволочей. Оказавшись наконец возле них, благородный Эдуард, тем не менее, спросил:

– Вы, что ли, и есть сволочи?

– Конечно, мы, а то кто же! – бравируя своею низостью, отвечали сволочи: один мужчина и две женщины.

Подойдя к мужчине, неверная Кунигундэ внезапно изменила с ним благородному Эдуарду, а благородный Эдуард сумел, уложившись в это время, от начала до конца произнести подготовленную в такси речь.

– Вы, – говорил он сволочам, – смердите, как трупы. Вы загнили и разложились – и сами не заметили как! Настоящая жизнь, полная смысла, проходит мимо вас. Здесь, в самой глубине чрева Парижа, вы предаетесь греху и пороку, забыв о священном своем долге по отношению к человечеству, между тем как человечество взывает к вашей давно потерянной совести. Миллионы ждут от вас простейшей операции, которая под силу и инвалиду, между тем, как три здоровенных лба валяются на боку, и не думая пошевелить ни одним своим утлым членом!

– Вы вообще-то кого имеете в виду? – осторожно попытались понять этот красивый монолог две сволочи, а именно женщины. Они с интересом слушали благородного Эдуарда, в то время как третья сволочь, а именно мужчина, многократно подтверждал на практике репутацию неверной Кунигундэ. Однако сбить благородного Эдуарда с ритма не удалось: его язвительная и полная справедливого негодования речь продолжала звучать несмотря ни на что.

– Час пробьет – и Вам придется держать ответ перед всеми людьми доброй воли! Они спросят вас: скажите нам, сволочи, чем вы занимались тогда, когда лучшие умы человечества кипели и бурлили? Мы валялись на боку, – ответите вы, – и презрение будет вам заслуженной наградой! Дети будут плевать вам вслед, а щедро убеленные сединами старцы, качая мудрыми головами, пройдут мимо, даже не удостоив вас взглядом. И в историю ваши имена войдут не как овеянные славой, а как покрытые позором и ненавистные людям. «Неприкасаемые!» – будут говорить о вас и брезгливо морщиться. И никто не подаст вам хлеба или воды, никто не укроет вас теплым одеялом, никто не сядет на край вашей содомитской постели, чтобы облегчить вам последние часы пребывания на земле. И могил ваших не посетит ни одна собака, ибо не будет могил: прах ваш развеют по ветру, чтобы искоренить память о вас на веки вечные!

Выслушав эту речь, сволочи вопреки ожиданиям только нагло улыбнулись в ответ и принялись еще больше кичиться своею низостью. Такой цинизм вынудил благородного Эдуарда на прямой вопрос:

– Понравилась ли вам, сволочи, моя речь?

– Очень, – искренне сказали сволочи, теперь уже втроем, поскольку мужчина покинул неверную Кунигундэ и присоединился к своим порочным подругам. – Только мы считаем, что она перегружена образами. В остальном же – просто здорово! Трудно сделать лучше. Как долго Вы работали над нею?

– Совсем недолго! – скромно ответил благородный Эдуард. – Ровно столько, сколько занимает путь от вокзала до чрева Парижа.

– Ну, тогда тем более! – сказали сволочи и зааплодировали. Потом они собрали своих приятелей-подонков и упросили благородного Эдуарда повторить речь. Благородный Эдуард посмущался для порядка, но все же повторил – и притом не один раз, а несколько, поскольку все новые и новые подонки желали послушать благородного Эдуарда. Естественно, неверная Кунигундэ тотчас же изменяла благородному Эдуарду с каждым вновь прибывавшим подонком, но этого никто – включая саму неверную Кунигундэ – не замечал, настолько всепоглощающим было внимание слушателей к словам благородного Эдуарда.

Когда во чреве Парижа не осталось практически ни одного подонка, который не слышал бы выступления Эдуарда, и слушатели разошлись, – сволочи, оставшись наедине с благородным Эдуардом, обратились к нему с вопросом:

– Так… что Вы всем этим хотели сказать?

– Охотно поясню, – отвечал благородный Эдуард, предвидевший, как оказалось, трудности с толкованием речи, и в короткой лекции познакомил слушателей с основами герменевтики, ибо рассматривал прозвучавший текст как боговдохновенный. В самом начале лекции слушатели заснули, ибо время уже было позднее, и, проснувшись под утро, спросили благородного Эдуарда:

– Простите, что Вы сказали?

Вместо ответа благородный Эдуард ударил сволочь-мужчину по лицу, а неверная Кунигундэ ударила по лицу сволочей-женщин. Сволочи спросонья не поняли, за что, и страшно надулись на благородного Эдуарда и неверную Кунигундэ, причем настолько, что тем пришлось на коленях вымаливать прощение сволочей. Когда сволочи простили их, благородный Эдуард и неверная Кунигундэ поинтересовались:

– И какие же у вас, сволочи, дальше планы?

Сволочи поделились планами, которые не были обширными: оказывается, они запланировали целый день проваляться на боку и пригласили благородного Эдуарда и неверную Кунигундэ разделить с ними досуг. Чтобы не показаться сволочам невежливыми, благородный Эдуард и неверная Кунигундэ так и поступили.

Когда забрезжил и отбрезжил рассвет, благородный Эдуард и неверная Кунигундэ опять спросили сволочей об их планах. Сволочи наконец ответили так, как ожидали благородный Эдуард и неверная Кунигундэ, а именно:

– Мы охотно выслушали бы ваши предложения.

Тут-то благородный Эдуард и неверная Кунигундэ и предложили сволочам покинуть зловонное чрево Парижа, выйти на улицы столицы и ударным трудом во славу будущего встретить новый день.

– А станете ли и вы ударно трудиться во славу будущего? – мелочно поинтересовались сволочи.

– Разумеется! – с негодованием воскликнули благородный Эдуард и неверная Кунигундэ. – Ибо мы отвечаем за все!

К сожалению, последнюю фразу услышали не только сволочи, но и граждане Французской Республики. Они сразу же собрались возле благородного Эдуарда и неверной Кунигундэ и попросили их повторить сказанное. Неверная Кунигундэ незамедлительно изменила благородному Эдуарду с гражданами Французской Республики, после чего взяла благородного Эдуарда за руку – и повторила от собственного и от его имени:

– Мы отвечаем за всё.

Убедившись в том, что они правильно поняли благородного Эдуарда и неверную Кунигундэ, граждане Французской Республики с готовностью предъявили им свои требования, которые в конспективном виде выглядели следующим образом:

1. совершенствование правовой системы государства,

2. сокращение рабочей недели на один день,

3. повышение заработной платы на один франк,

4. удешевление экологически чистых товаров,

5. полная свобода религиозных отправлений.

Когда благородный Эдуард и неверная Кунигундэ с неохотой выполнили все требования, некоторые граждане Французской Республики горячо поблагодарили их и холодно разошлись по домам, другие же в знак благодарности спросили:

– Какие у вас проблемы, дорогие вы наши?

Благородный Эдуард и неверная Кунигундэ честно признались, что лично у них никаких проблем нет, зато у человечества, которое они тут представляют, проблемы есть – во всяком случае, одна, а именно – построение Абсолютно Правильной Окружности из спичек. Оставшиеся граждане Французской Республики сочли это неуместной шуткой и, укоризненно взглянув на шутников, отправились по своим делам.

– Сволочи, где лежат спички? – взревели благородный Эдуард и неверная Кунигундэ, выйдя из себя в другое место и вознамерясь на сей раз строить Окружность своими сильными руками.

– Спички кончились, – равнодушно сказали сволочи и засмеялись.